Все виды моего оружия

Моя гувернантка говорила: «У приличной девушки есть голова, две руки и ничего больше». Моей фигуре и раньше было нечем похвастаться, а за прошедшие с отплытия из Марлии месяцы ребра стали еще заметнее, скулы заострились, я будто иссохла вдали от родины. С того дня, как королева согласилась отправить меня на континент, тоска по Марлии вынырнула откуда-то из глубин и не оставляла меня. Нетерпение удлиняло дни и ночи, заставляло раздражаться на каждый потерянный день на острове, мысленно я уже была дома, стояла у нашего пруда, входила в госпиталь. Даже понимая, что вряд ли когда-нибудь вернусь к своему привычному миру, я не представляла себе свою жизнь в Марлии иной. Выпущенная из заточения и окруженная множеством людей, я чувствовала себя еще более одинокой, чем когда дожидалась решения моей судьбы под охраной. Королевская портниха сбивалась с ног, кружа с булавками вокруг Микасы на последней примерке. Мы с Сашей полностью соответствовали концепции «приличных девушек», но Микаса оказалась так щедро одарена природой, что модный в Марлии простой силуэт платья не скрывал, а подчеркивал грудь весьма вульгарным образом. Сама Микаса неуютно ежилась перед зеркалом и даже начала сутулиться. — Ничего, сверху закроем плотным жакетом, и будет отлично, — я попыталась утешить ее. — Да ладно тебе, Микаса, мы же не красоваться едем, это как маскировка, —присоединилась ко мне Саша. Новую «маскировку» шили в ускоренные сроки, за неделю. Пока в кабинетах дворца утрясались договоренности и утверждался состав делегации, мне поручили самое малозначительное задание: одеть парадизцев в дорогу так, чтобы они соответствовали званию гостей дома Тайбер. По крайней мере, пока мы не доберемся до обшивающего нашу семью портного и модисток. Судя по поставленным Уильямом задачам для Марлии: подготовить платья бальные, вечерние, для дневных визитов, для загородных прогулок — он готовил грандиозное развлечение гостей. Это утешало меня: планы брата были миролюбивыми. — Посмотри, — я наклонилась к подолу платья Микасы, отвлекая ее от разглядывания лифа. — Вот здесь потайные карманы, вдоль шва, тут на ноге и под рукавом можешь закрепить ножны. Если нужно еще что-то, скажи. С волосами тоже нужно что-то сделать, хотя бы не отрезайте их до отплытия. Девушки переглянулись над моей головой, и я поняла, о чем они думали. — Спасибо, — начала Саша, искоса глядя на меня. — Спасибо, что делаешь это для нас. Мы правда хотели навестить тебя во дворце, но… — Я понимаю. Я правда понимала, что от разведчиков во дворце зависело не так много, как мне бы хотелось. — Давайте займемся шляпами. Одеть мужчин было несложно, парадизцы уже заимствовали понемногу штатскую одежду захваченных военных и специалистов, а вот с женской модой был провал, наряды создавались почти с нуля. Я не могла назвать себя знатоком светской моды, но на дорожные костюмы моих знаний должно было хватить. Нужно было что-то делать с короткими волосами девушек, и идеи лучше, чем подобрать их под шляпки, у меня не было. С мужчинами было проще: Оньянкопон в помощи не нуждался, Жану шел практически любой костюм, Конни… ему не шел, но Жан терпеливо разъяснял ему, что и как носить. Эрен стоически вытерпел все примерки, порой раздраженно встряхивая волосами, как застоявшийся конь. Капитан Аккерман… Меня предупредили, что по званиям и фамилиям на континенте обращаться к парадизцам нельзя, и я нерешительно осваивала его имя. Ле-ви. Леви. Текучее и мягкое, оно не соответствовало капитану так же, как мне мое, слишком резкое и обрывистое. Он спокойно надел костюм, потянулся привычно завязать платок, и тут мне пришлось к нему обратиться. — Капи… Леви, — имя нерешительно скатилось с языка, и его обладатель обжег меня холодной сталью глаз. — Сейчас так не носят. В другом конце комнаты Жан подшучивал над Конни, портниха доделывала платье Микасы, Эрен испарился, едва я одобрительно кивнула на его внешний вид, и мы с капитаном остались возле зеркала одни. Я бы объяснила, как нужно, до появления в нашем доме Майны мне доводилось завязывать галстуки брата и на деловые встречи, и на вечера, но в слова невозможно вместить память рук. Аккерман нахмурился. — И как носят? — Если позволите… Он не сразу понял, чего я хочу, а я не двигалась с места, удивленная собственной смелостью. Раздраженно вздохнув, он сам сделал несколько шагов ко мне, глядя при этом в сторону, в окно. Дрожащими руками я перехватила ткань, отводя ее от бледной кожи шеи. Сосредоточившись на платке, я больше не поднимала глаза на лицо мужчины, но, судя по его дыханию на моей макушке, он следил за мной. Случайное прикосновение к нежной коже, дернувшийся кадык, слегка сбившееся дыхание. Нельзя отвлекаться. Ему должен подойти узел простой, строгий, не слишком стягивающий шею, но и не свободный, расхлябанность не в характере Аккерманов. — Смотрите, — наконец прошептала я, отходя к зеркалу. Мужчина несколько секунд смотрел на меня, прежде чем тоже повернуться к своему отражению. Пока он, нахмурившись, осматривал себя, я не дышала. Мне хотелось, чтобы ему понравилось, но, попроси он переделать, с легкостью бы согласилась. У меня было еще несколько вариантов узлов. — Сойдет, — озвучил вердикт Аккерман, равнодушно отворачиваясь от зеркала. — Покажите, как вы его сделали, не буду же я к вам каждый раз бегать. Нет ничего удивительного, что я рада маленькому успеху, мои спутники ведь должны выглядеть опрятно. — Помнишь, как я учила тебя завязывать галстук, а ты говорила, что тебе это никогда не пригодится? — мягко напомнила мама. Я подавила улыбку, вспоминая, как она перед выходом всегда поправляла галстук отца, выходивший у него криво. На галстуках его внимательность к деталям неизменно давала сбой. Да, мама, я не представляла, что мне когда-нибудь придется завязывать галстук мужчине, не приходящемуся мне родственником или мужем. Но и ты вряд ли представляла, что этот мужчина будет парадизским офицером. Хуже всех из разведчиков новую одежду восприняла Ханджи, пришедшая на примерку поздним вечером. Мне показалось, что она перестала дышать, еще когда помощница портнихи вынесла ее платья. В отличие от Микасы и Саши, посещавших промежуточные примерки, Ханджи только позволила себя измерить в начале недели и пропала до этого вечера. Так что портниху и меня всерьез волновало, насколько хорошо на ней сядет наряд, а вот ее заботило… — Почему платье?! — трагическим шепотом спросила она. Ответ на этот вопрос у меня уже был. — Потому что брюки женщины-марлийки не носят, если они не суфражистки. Волосы мы вам сейчас подберем, Эмили, принесите шляпку, чтобы сразу посмотреть образ для утра. Впервые я чувствовала себя рядом с Ханджи в своей стихии, ее потрясенное молчание и неловкая поза вызывали у меня сочувствие. — Вы хорошо выглядите, Ханджи, — подбадривая, я усадила ее на стул перед зеркалом. Платье действительно сидело на ней хорошо, подчеркивая тонкую талию и изящный вырез плеча. Под ее формой я даже не представляла у Ханджи настолько женственную фигуру. — Я согласна стать суфражисткой, кем бы они ни были. Ханджи попыталась порывисто встать, но платье не позволило ей это сделать, а следом я положила ей руки на плечи, возвращая на стул. — Хорошо, — примирительно сказала я, подбирая медные густые волосы в узел. — Но для этого сначала доберитесь до Марли. Надеюсь, в Марлии у нее будут другие дела, кроме отыскания скандалисток и падших женщин в столице. У парадизцев вряд ли хватит времени еще и на приковывание себя наручниками к фонарным столбам у парламента и одиночные пикеты. — Смотрите, как вам идет. Кажется, Ханджи под прикрытием подола пыталась затормозить о паркет, пока я подталкивала ее к подиуму перед двумя зеркалами. Портниху и ее помощницу как ветром сдуло при виде недовольного клиента. Я не лукавила, во всем образе главнокомандующей сейчас сквозило столько утонченной красоты, что ее звание и военное прошлое — последнее, что можно предположить при взгляде на нее. Даже повязка на глазу смотрелась дополнением к образу, а не напоминанием о страшной травме. — Лара, — нехорошим тоном проговорила Ханджи, умудряясь не двигать губами. — Сними это с меня, я хочу хотя бы этот вечер походить свободной. Хотя туфли были без каблука и достаточно устойчивы, она стояла как-то неровно. Может, платье все-таки стреноживает ее? — Пройдитесь, пожалуйста, по комнате, — попросила я ее. Ханджи отрицательно замотала головой. — И я покажу, где в платье места, чтобы спрятать оружие. Главнокомандующая на секунду оживилась, но тут же тоскливо вздохнула и сошла с подиума. Брат говорил, что к любому можно подобрать ключик, был бы слепок замка. Утром на пристани было столько людей, будто нас вышел провожать весь остров: в толпе стояли военные всех мастей, чиновники, придворные, даже сама королева. Поднявшись на корабль под руку с братом, я смотрела, как машут парадизцы удаляющейся земле, и ощутила легкую грусть от того, что расстаюсь с островом. Они остались стоять на корме, даже когда берег скрылся из виду, и казались потерянными одинокими фигурками на фоне бескрайнего моря. За белоснежным кораблем стлался дым в небе и белые барашки волн на воде. — Ну что же, дорогие гости, — Уильям не мог не перетянуть их внимание на себя, картинно встав на капитанском мостике. — Чувствуйте себя как дома, располагайтесь, через пару часов будет приветственный обед. Ваше путешествие в Марлию началось! Наверно, брат рассчитывал на скромные изъявления благодарности и вежливые расшаркивания. Вместо этого Ханджи Зое резко повернулась спиной к морю, так, что платье завернулось вокруг ног. Даже в платье и шляпке вид у нее был заговорщицкий и лихой. — Слышали, ребята? Раньше марлийцы ехали встречаться с нами, а теперь мы встретимся с марлийцами! Мы снова Разведотряд! — Да-а-а-а! — завопили ребята. Оньянкопон рассмеялся, капитан Аккерман хмыкнул, и только мой брат укоризненно посмотрел на меня, мол, кого ты, сестра, притащила на мой корабль. Если я хоть немного узнала разведчиков, спокойной жизни в ближайшие дни ему не видать. В отличие от плавания с марлийскими военными, дорога с парадизцами пролетала незаметно. Шумные, голосистые, вездесущие, они быстро разложили вещи и принялись обследовать судно. Только Армин подошел ко мне и тихо спросил, куда поместили Энни. Энни Леонхарт, носитель Женской особи, находилась в небольшом трюме корабля, спущенная туда через люк. Я впервые увидела кристалл, блестящий на утреннем солнце ярче бриллианта, на пристани, и не могла отвести от него взгляд, невольно представляя, что в нем могла оказаться я вместо этой светловолосой девочки: горбинка носа, скорбно поджатые губы. Я помнила, как легко, устав, заблудиться на медвяных вересковых тропах, перекатывающихся смехом и криком бывших здесь до и приходящих после, как просто заплутать до ночи и остаться под пыльцой неведомых звезд уже не на горячих темно-зеленых склонах, а на сером стылом песке. — Лара, ты в порядке? — Армин слегка коснулся моей руки, и я отмерла, глубоко вдохнула. К счастью, я быстро научилась выбираться из кристалла, и такой конец мне больше не страшен. — Здравствуй, Энни, — поприветствовала я девочку. Армин неловко улыбнулся, глядя на меня. — Ты здороваешься с ней. — Конечно. Там ведь все слышно. Глаза разведчика расширились. — Там… то есть в кристалле слышно, что говорят снаружи?! Мне стало смешно и жалко его одновременно. Интересно, можно ли считать, что я их подслушивала, находясь в коконе. — Я не знаю, что чувствуют надолго застрявшие в кристалле, но я все слышу, когда нахожусь в нем. Отвердение немного гасит звуки, но, если сосредоточиться, можно разобрать. Армин полыхнул румянцем так ярко, что это было заметно даже в полутьме трюма. — Я… я не знал. Я пожала плечами. Он так смотрел на Энни, что теперь я чувствовала себя лишней рядом с ними. — Я пойду. Нужно разложить вещи в каюте. Армин, кажется, не заметил моего ухода. Уже поднимаясь по лестнице на палубу, я услышала его тихий голос. — Райнер сказал, отец тебя очень ждет. Он верит, что ты жива и вернешься… Возможно, не поссорься я с Рейвен, она бы рассказала, всегда ли так выходит, что Колосс и Женская особь вместе. Что, если мы просто повторяем пути наших предшественников, их выбор, а значит, и их судьбу? Пока Ханджи, Саша, Жан и Конни веселятся, наслаждаются вкусной едой, морем, ветром, солнцем, дергают Оньянкопона, уговаривая его объяснить техническое устройство корабля, двое титанов будто не с ними. Армин то и дело пропадает в трюме, а взгляд Эрена постоянно устремляется то ко мне, то к Микасе, то к друзьям в пронзительном стремлении охватить, запомнить, проститься. В последний вечер на корабле повар особенно расстарался, и после сытного ужина все вышли на палубу. — Если ты знаешь, что с ней, — тихий голос Армина не предназначен для ушей его друзей. — Ты можешь ее вытащить? Если бы все было так просто. — Это сможет сделать только титан с королевской кровью и Координатой. Только он обладает такой властью над телами элдийцев. А еще отвердение наверняка спадет, если такой титан решит применить Гул земли. Армин не ответил, тихо глядя на тонущее в море солнце. Он выглядел как человек, не надеявшийся на положительный ответ. — Что с ней станет в Марлии? Ее скормят следующему носителю? Вряд ли. Достать Энни из кристалла почти невозможно, разбить его можно разве что, как Эрен, Челюстями, но сомнительно, что эта идея быстро придет в голову военным. И все же я мало чем могу утешить Колоссального. Разведчики понемногу уходят с палубы: первым вниз ушел Армин, затем Ханджи с Оньянкопоном. Эрен с Микасой дольше всех стояли у леера, но и они ушли, едва солнце скрылось под водой. Я не заметила, как стало темно, и подошел мой брат. — С возрастом ты все сильнее напоминаешь маму. Разговаривать с ним после того, что я слышала на переговорах, тяжело. «Потеря будет неприятна, но не более», — сказал он. Как жаль, что я не могла ответить ему тем же. Не дождавшись моего ответа, Уильям потянулся во внутренний карман пиджака и достал маленькую фотокарточку. — Ты оставила в своей комнате. Я помнила, что оставила там. Одна из немногих вещей, расставание с которой было болезненным. Последний снимок семьи с мамой. Это странная фотография: единственная, где я улыбаюсь. Я и мама, а Уильям с отцом — нет. Традиционный семейный снимок, родители и дети: герцог и герцогиня сидят на маленьком диванчике в гостиной, мы с братом стоим за их плечами. Мама здесь настоящая леди дома: светлая и нежная, отец серьезный и задумчивый. Через полгода два человека на снимке сольются в одного, а остальные продолжат жить как прежде. Чему я тогда улыбалась? Так хотела доказать маме, что я тоже сильная, не менее, чем она? Не вышло. Мы с мамой — копии друг друга, вьющиеся черные волосы, серые глаза, симметричные улыбки, только ее искренняя, а моя — вымученная. Мама до последнего делала вид, что ничего страшного не происходит. «Все будет хорошо, Лара! Я всегда буду с тобой», — она улыбалась, даже вкалывая мне сыворотку. У брата на снимке глаза остановившиеся, неживые, будто он уже предвидит, что останется один. Отец за оставшиеся полгода до ритуала постареет на десяток лет, а после ухода мамы отойдет от дел семьи. — Ты на этой фотографии, как в детстве. — Да?! Я присмотрелась к себе: в моей памяти детство было намного счастливее, едва ли я ходила в нем с вымороженным лицом человека, готовящегося к удару. — Да, ты, когда чего-то боялась, точно так же сосредоточенно смотрела, выгадывала, ходила кругами, а потом резко прыгала прямо в самую гущу. Ностальгическое настроение брата тревожило. За последние одиннадцать лет он никогда не затрагивал воспоминания о матери или отце. Отец угас на наших глазах в считанные месяцы после ухода матери, сгорел в каком-то внутреннем невидимом миру огне вины так стремительно, что не успел застать свадьбу сына. Он не позволил Уильяму остаться в доме, отправив его встречать Новый год к семье Майны, и умер в одиночестве, в их общей с мамой спальне, с ее фотографией на туалетном столике. Корабль рассекал волны, с каждой минутой приближая нас к дому. Волны мягко расступались перед нами, освещаемые выглядывающей из-за облаков луной. Без привычной улыбки лицо Уильяма казалось усталым и очень похожим на отцовское: слегка вздернутый нос, упрямый росчерк бровей, опущенные уголки губ. Когда-то я на него обижалась, злилась, не понимала, а теперь уже было все равно. В какой-то момент сердце перестало болеть, смирившись, что мы стали чужими людьми. Единственное, что меня тревожило, это непонимание, зачем он везет парадизцев на материк. — Оставь снимок себе, — я отступила от борта, намереваясь уйти к себе в каюту. — Скоро придет время делать такую же фотографию с нами. На ней в центре будут уже Уильям с Майной, вокруг — многочисленные племянники. Мое место будет где-то в третьем ряду. Я осознала, что тоже буду улыбаться, только отнюдь не доброй улыбкой. Мне будет смешно от того, как Майна станет подбирать Фине платье, завивать прическу, застегивать на ней жемчуг. Я слишком хорошо знаю, какой ерундой покажутся все эти платюшки-туфельки, когда ее дочь превратится в огромного кровожадного монстра без тени разума. Наверно, мысли проступают на моем лице, потому что брат удивленно смотрит на меня. — Подождем, пока есть время. Когда сойдем на берег, держись подальше от элдийцев и поближе ко мне. Уильям говорит так тихо, что его слова сливаются с шумом волн за бортом. — Звучит двусмысленно, не находишь? — мы так заигрались в «правильных» и «неправильных» элдийцев, что стали забывать, кто мы сами. — Они всего лишь хотят почувствовать себя частью человечества. — Они всего лишь держат тебя в заложниках, пока разведывают обстановку на материке, — по-прежнему негромко говорит он. — Единственная твоя ценность для них — в том, что ты титан и моя сестра. И больше ничего. Пусть так, вот только с обретения титана я нигде не чувствовала себя счастливее и свободнее, чем на острове демонов. — Значит, для них я уже ценнее, чем для тебя. Ты видишь во мне только титана. Это самый наш откровенный разговор за последний десяток лет. Уходя с палубы, я чувствую его взгляд лопатками, но не оборачиваюсь, чтобы не наговорить лишнего. Закрыв дверь каюты, я прислоняюсь к ней спиной, не понимая, почему снова так больно от слов брата. «Пока есть время». Будто что-то может измениться со временем. Сейчас, когда тронулись с места отношения с Парадизом, а на корабле находятся сразу пять титанов из девятки, мысль об уходе особенно обидна. И нет никакой надежды, что кто-то или что-то поможет мне. Это мой долг, и нести его мне в одиночку. — Милая, ты не одна несешь это бремя, — бабушка Оливия улыбается так сочувствующе, что мне хочется плакать. Ей было всего девять, когда Рейвен передала титана, значит, в двадцать два ее не стало. — Лара, доченька… — мама тоже в гостиной, стены которой стали светлее, будто освещенные ярким полуденным солнцем. — Мне очень жаль… Вас обоих. Вилли умолял отца отдать титана ему вместо тебя. — Что?.. Мне показалось, что я ослышалась. Чтобы мой осторожный брат, так внимательно относящийся к традициям семьи, хотел занять мое место? — Посмотри сама. Не люблю заглядывать в память матери по множеству причин: в ней сохранились те моменты, которых, я предпочитаю думать, не было. В ней сохранились мы с Уильямом веселые и счастливые. В ней остались вечерние чаепития на веранде, елка, сверху донизу украшенная сладостями и орехами, которую отдавали на разграбление нам с братом, и он, даже гимназистом и позже студентом университета, с удовольствием снимал для меня марципаны и карамельные яблоки, а сам разбивал грецкие орехи. В ней Уильям приводил к нам в гости своих однокурсников, неизменно представляя им меня: — А вот и моя самая красивая сестра! — Я твоя единственная сестра, Вилли, — со смехом отвечала я. — И в чем же я неправ? — улыбался брат. Это платье было на маме в ее последний день в поместье. Нежный цветочный шелк, мягкие домашние туфли. Я-мама спускаюсь по лестнице в кухню мимо гостиной и слышу за закрытой дверью голоса. — Хватит! — я никогда не слышала такого тона у моего дипломатичного отца. — Каждый выполняет свой долг, помни и о своем! — Мой долг — защищать женщин нашей семьи! Это Уильям, Вилли, едва закончивший университет двадцатитрехлетний наследник, вернувшийся домой и готовый вступить в дела семьи. Его голос тоже незнаком, полон ярости и слез. Это первая подобная ссора отца с братом на моей — да и маминой — памяти. — Твой долг — привести в дом жену и обеспечить род наследниками, — рявкнул отец. — Я тоже все бы отдал, чтобы быть на месте Ирен, но это невозможно! — Но возможно отдать титана мне! Почему мы не можем делать хотя бы зависящее от нас? Мое (или все же мамино?) сердце разрывается от горя и жалости к двум самым близким мужчинам, которые не могут ничего сделать с роком, нависшим над семьей. Мама вздыхает и неслышно идет дальше на кухню заваривать нам чай. Вокруг мерно плескалось море, убаюкивая корабль, когда я помчалась на палубу, но брат уже ушел. Может, и к лучшему: я не знаю, что бы ему сказала. Вот у кого на любой случай находились слова, так это у Ханджи Зое. Наше сошествие с корабля было весьма эпичным: впереди важно спускался мой брат в сопровождении командира гвардии и капитана корабля. Следом по трапу выкатились бодрыми мячиками Ханджи, Саша, Жан и Конни. Оньянкопон улыбался, широким шагом измерив трап и остановившись в виду панорамы города, стекающего к морю по холмам. Капитан Аккерман не позволил мне пойти с братом, перехватив у трапа, так что спускались мы под руку, неспешно, в такт моих шагов. За нами сошел Эрен, по примеру капитана взявший под руку Микасу. Замыкающим был Армин, постоянно оборачивавшийся в попытке увидеть, как будут выгружать кристалл с Энни. На нас не напали, не выскочили из засады, не обстреляли, порт жил своей жизнью, кипел, перекрикивался, гудел, отчаливал, грузился, местами сквернословил, перетекая дальше в городскую набережную. Мы причалили к маленькому городку Урже, от которого до столицы по прямой было полдня пути, и брат немедля пошел к администрации порта, чтобы по телефону вызвать нам сопровождение из местной управляющей конторы нашей фирмы. Если я думала, что парадизцев удивит, смутит или ужаснет первый увиденный марлийский город, то я сильно их недооценила. Мы с капитаном не успели сделать пару шагов по причалу, как первая дипломатическая делегация Парадиза в Марлии на наших глазах рассыпалась по порту и набережной, ненадолго замирая, чтобы разглядеть сухогрузы, моряков всех национальностей, портовой трактир с криво нарисованной рыбой на вывеске, пробегающих мимо тощих кошек. Леви недовольно цыкнул, подходя к Оньянкопону. — Утихомирь Ханджи, пока на нас весь порт не начал пялиться. В этот момент Ханджи у нас на глазах подбежала к автомобилю, заставляя водителя нервничать от пристального внимания незнакомки. — Прости, Леви, я не знаю способа успокоить Ханджи, получившую новый предмет исследования, — с куда больше теплотой посмотрел Оньянкопон на главнокомандующую. — Давайте я попробую. В конце концов, они и мои гости, а значит, моя обязанность ознакомить их со страной. Никогда раньше я не бывала в Урже, но все равно чувствовала себя дома, видя привычные ландшафты, одежду людей и технику. Если я хоть немного узнала Ханджи Зое, ее могло отвлечь только одно: — Ханджи, пойдемте, я покажу вам кое-что интересное. Когда брат вернулся с двумя автомобилями, парадизцы мирно прогуливались по набережной, пробуя купленное им мороженое. Разумеется, кроме Леви, с потухшим взглядом сказавшего: — Пока у нас шла война за выживание человечества, здесь жили в мире и изобилии. — Угум, — невнятно отозвалась Ханджи. — Леви, ты должен попробовать это. Это что-то невероятное! Невероятнее только атв… автомобиль. — Я же рассказывал тебе о нем, — усмехнулся Оньянкопон. — Да, рассказывал, но представляла себе я его совсем другим! Горящие глаза Ханджи, как и ребят, льстили мне, доказывая, что моя страна смогла произвести на них впечатление несмотря на все наши противоречия. Только Аккерман остался равнодушен к увиденному, и я задалась целью удивить его. Должно же хоть что-то тронуть его сердце. Наши планы с братом определенно совпали, потому что он повез нас в Марли самой живописной дорогой. И пусть пасторальные пейзажи после Парадиза не могли их удивить, старая дорога, вымощенная из Элдора к морю две тысячи лет назад, и Элдорский мост вызвали слаженный вздох. Выйдя из машин, парадизцы, включая Леви, несколько минут стояли с задранными головами, рассматривая огромные каменные опоры, похожие на ноги перешагивающего через реку великана, и пролеты, облицованные разноцветным мрамором так, что складывались изображения четырех женщин с поднятыми вверх руками. — Прародительница Имир и ее дочери, — тоном экскурсовода сообщил Уильям, снисходительно улыбаясь. — Они прекрасны, — прошептала Микаса, зачарованно делая шаг к обрыву. Отсюда уже был виден блеск зданий Марли, бывшего Элдора, слышен многоголосый шум огромного древнего города, поглотившего и перемоловшего не один народ империи. Наступал вечер, в центре зажигались огни фонарей, но ярче всех сиял купол заброшенного Храма. Парадизцы молча смотрели на колыбель элдийского народа, путь к которой держали на своих плечах четыре женщины. В этот момент лица их были так зачарованно-спокойны, что я поверила, будто наше сотрудничество возможно. Когда-то под сводами Храма уже звучало обещание мира между всеми народами империи.

Сто лет назад

Закатное солнце золотило крыши древнего Элдора — самого красивого города в мире. Утопали в вечерней неге роскошные особняки, мраморные статуи на площадях, сады и зеленые аллеи. С высоты дворца даже небогатые купеческие дома, крытые красной черепицей, казались маковым полем, окружающим бело-зеленый цветник центра города. Купол элдорского Храма сиял так, что больно было смотреть, и Карл щурился, но не отводил глаза. Там уже завтра утром он будет коронован и произнесет речь, которая станет манифестом тринадцатилетнего правления. — А если так: «Обещаю содействовать наступлению золотого века Элдии»? Рейвен по жаре сбросила туфли и с ногами забралась в кресло. В отличие от Карла она пристально всматривалась в сад, находившийся прямо под балконом, куда они втроем сбежали подготовить завтрашнюю речь. Во всем дворце кипела подготовка к коронации и завтрашнему балу, в саду спешно наводили порядок, равняли изгороди, пропалывали клумбы и красили беседки. Из-за состояния здоровья Арнульфа Фрица ритуал пришлось провести на месяц раньше, и теперь вся прислуга сбивалась с ног. Хало, подставлявший лицо солнцу, поморщился и открыл глаза. — Плохо. Что это за «обещаю»? Кому король что должен обещать? И Золотой век пусть уже после нас констатируют. Как можно понять, наступил он или нет? И вообще, вашество, почему ты этим сам занимаешься? Что делает армия твоих секретарей? Корону полирует? Карл вздохнул, отворачиваясь от Храма и упираясь взглядом в обнаженные тонкие пальчики ног Рейвен, выглядывавшие из-под подола. Кроме них ничего видно не было, но принца бросило в жар, и он поспешно сказал: — Я хочу, чтобы речь звучала искренне и правдиво. Мне уже приносили несколько вариантов, и они мало отличаются от прошлых коронационных выступлений. От всех этих «с глубочайшим прискорбием сообщаем» и «наш элдийский народ» тянет зевать на первом предложении. Боюсь не удержаться. Рейвен с Хало переглянулись. Карл с такой серьезностью относился даже к формальностям, что просить его не заморачиваться было бесполезно. Над абсолютно бессмысленной коронационной речью, которую все пропустят мимо ушей, он корпел полдня. Со дня ритуала, проводившегося без посторонних, он стал еще серьезнее и замкнутее, во взгляде появилась отчужденность даже от друзей. — Ты можешь взять за основу что-нибудь из напутствия отца, — не подумав, предложил Хало. Карл невесело усмехнулся. — Перед ритуалом отец сказал, что мое правление будет худшим за всю историю Элдии. За его спиной Рейвен жестом показала Хало, что думает о его умственных способностях. Хало поморщился, признавая свою ошибку. — А что там с выбором королевы? — попытался он перевести тему. — Завтра все больше ждут бала, чем заунывного гундежа Главного жреца в Храме. Карл, снова строчивший что-то на бумаге, посмотрел на небо и обернулся к друзьям. На его лице появилось то выражение, которое так любила Рейвен: мягкая ирония, зажигающая искорки в серых глазах. — Такого удовольствия я доставлять Верховному совету не тороплюсь: пусть докажут, что они достаточно лояльны новому королю, прежде чем кто-то из их дочерей станет матерью наследников. Хало с Рейвен рассмеялись, представив, какое начнется соревнование среди этих людей, скрепя сердце смирившихся с наследным статусом Карла в последние два года, когда стало ясно, что больше сыновей у Арнульфа не родится. — Реви, пока вашество будет дурить головы обнадеженным родней девам, станцуешь со мной пару танцев, чтобы я не играл в прятки по всему залу от настойчивых мамаш? Рейвен закатила глаза. — Только если ты с прошлого бала научился танцевать на паркете, а не на ногах партнерши. Доктор всерьез подозревал у меня перелом мизинца. — О, ну ты то-то танцуешь, как фея, — фыркнул Хало, ничуть не обиженный. Танцы и вправду ему плохо удавались. — Каменного лога, — ехидно добавил он, и Рейвен задохнулась возмущением. Она и сама понимала, что изрядно округлилась в тех местах, в которых положено женщинам, достигшим брачного возраста. Платья, пошитые полгода назад, уже были тесны в груди и бедрах, а корсеты приходилось утягивать так, что первые минуты она дышала маленькими глотками. Карл смущенно молчал, уставившись в бумагу, он до сих пор не привык к настолько откровенным перепалкам друзей. Ему изменения в Рейвен казались очень симпатичными. — А сам-то! Когда ты уже перестанешь расти? У меня шея затекает, когда смотрю на тебя! Хало только самодовольно усмехнулся, показательно осмотрев себя. Как раз у него отбоя не было от поклонниц при дворе, и просьба к подруге побыть громоотводом на балу была обоснованной. — Рейвен, если в твоей бальной книжке осталось место, я бы с удовольствием станцевал с тобой, — негромко сказал Карл, и Рейвен удивилась его серьезному тону. — Да, конечно, для тебя и Хало у меня свободен любой танец. Что у тебя там получилось? Прочитаешь нам? — Завтра услышите. Рейвен не стала настаивать, зная, что Карл никогда не показывает работу на середине, не доведя ее до совершенства. Про коронационную речь сто сорок пятого короля Элдии еще на церемонии скажут, что она предвещает расцвет империи. Рейвен стояла между Кайлом и дядей Леоном в первом ряду и не сводила глаз с друга, возвышающегося на троне над восемью титанами, среди которых был и отец. Некрасивое лицо Карла под короной приобрело спокойное властное выражение, негромкие слова врезались в память всем присутствующим. Он смотрел на собравшихся в Храме и вместе с тем ни на кого, обращался в глубину времен и к будущим поколениям своим чистым спокойным голосом: — Власть без любви вырождается в тиранию. Я клянусь править мудро и справедливо, а для того любить все народы, ставшие частью Элдийской империи, и, конечно, всех своих подданных. На последних словах Рейвен показалось, что Карл посмотрел прямо на нее, но, должно быть, это полумрак Храма сыграл с ней шутку. Наш дом в Марли располагался через квартал от здания правительства — когда-то королевского дворца, и был немногим моложе своего конкурента. Он нравился мне гораздо меньше поместья из-за излишней выспренности, мрачной торжественности, грубоватой роскоши колонн и скульптур. Разумеется, именно сюда мой брат решил привезти гостей, достаточно попетляв по столице, чтобы впечатлить их местной архитектурой. Витрины магазинов, кондитерские лавки, манекены, завлекающие вывески торговых кварталов сменились Торговой площадью, за которой начинался центр города. За сто лет центральные кварталы не изменились, по этим улицам когда-то гуляли Хало и Рейвен, с которой я не хотела разговаривать, только владельцы сменились. Кроме нашего. И если когда-то редкие марлийцы из прислуги допускались ходить среди особняков элдийской знати, то теперь элдийские посланники прилипли к окнам машины, чтобы получше разглядеть сады, прошитые ниточками тропинок, ведущих к домам марлийцев, один другого причудливее. Когда машины затормозили перед нашим домом, подуставшие от впечатлений парадизцы посмотрели на особняк без особых восторгов. Впрочем, как и я, потому что в окне второго этажа увидела лицо Майны. Дворецкий распахнул перед нами дверь, впуская в озаренный электрическими лампами холл. По широкой мраморной лестницы к нам спускалась Майна с поджатыми губами в безукоризненно элегантном платье. На секунду меня пронзило ощущение, что последних месяцев не было, я просто заснула после длинного дежурства и видела странный сон. А сейчас возвратилась с госпиталя, и Майна позовет меня на ужин тоном, выражающим надежду на мой отказ. Но слова брата разбили это чувство. — Дорогая, рад представить тебе наших гостей с Хиидзуру! Они устали с дороги, как и я, поэтому предлагаю взаимное знакомство перенести на поздний ужин. Способность, которой не отнять у Майны — это одним своим видом заставить человека чувствовать себя неуместно рядом с ней. Судя по взглядам замявшихся парадизцев, у нее это получилось и с ними. — Рада принимать в своем доме высоких гостей, — без тени радости на лице ответила она. Ханджи выступила вперед со своей ясной улыбкой, недостойной этого дома: — Мы признательны за… За что признательны Майне парадизцы, я так и не узнала, потому что с лестницы, проскочив под рукой Майны, ко мне метнулось черно-белое босоногое облако. — Лала! — слегка скартавила на моем имени Лили и кинулась мне на шею. Растрепанная, в домашнем светлом платье, она выглядела так, будто с боем вырвалась от гувернантки, и я, улыбаясь, шагнула к ней навстречу и подхватила на руки, зарываясь лицом в копну черных, как у меня, волнистых волос. Где-то за спиной было слышно, как что-то уронили, и изумленный голос Эрена спросил: — У тебя есть дочь?! Все еще держа на руках племянницу, я обернулась к гостям и увидела их вытянувшиеся лица, от чего мы рассмеялись на пару с Лили, любопытно сверкающей серыми глазищами на незнакомцев. Растеряв свой величественный вид, Майна возмущенно сняла у меня с рук ребенка, в то время как Уильям мягко пояснил гостям: — Лили — копия своей бабушки. Как и Лара. Мы встречаемся с братом взглядами, и моя улыбка гаснет. Я не знаю, как относиться к нему после увиденного в маминой памяти, но смотреть на него по-прежнему уже не смогу. Если этикет придуман не для таких неловких моментов, то я не знаю, зачем еще. Дворецкий, имя которого я не помню, сообщает о готовом ужине, забирает у нас вещи и ведет в столовую. Протестующую Лили передали на руки испуганной гувернантке, Майна собралась с силами и, странно глядя на парадизцев, села на предусмотрительно выдвинутый для нее стул. После простоты обедов на Парадизе даже в королевском дворце, обилие фарфора и серебра, прислуги, свечей, белоснежного льна ослепляет. Не знаю, что брат передал супруге по телефону, но, судя по виду стола, она готовилась ни много ни мало к приему президента. Еще более странно, что нас с дороги потащили за стол, не дав переодеться, отдохнуть, привести себя в порядок. После долгого плавания поданной теплой воды для окунания рук и полотенца явно недостаточно. Я вопросительно смотрю на брата и замечаю укоризненный взгляд, который он посылает Майне. Она что, нарочно это делает? Я сижу между Леви и Эреном, как на переговорах, и замечаю внимательные косые взгляды разведчиков на то, что я делаю. Хорошо, никто не решил выпить поданную воду для рук. Слуги вносят еду, заставляют стол блюдами, исходящими умопомрачительными ароматами, но напряжение не спадает. Майна, которая должна разыгрывать роль хозяйки дома и делать все, чтобы гостям было комфортно, как нарочно, делает все, чтобы мы чувствовали себя не в своей тарелке. Замечаю, как Эрен непонимающе смотрит на шеренги столового серебря по обе стороны и сверху тарелки и, пожав плечами, выбирает чем-то приглянувшуюся ему десертную вилку вместо закусочной. Майна, сидящая напротив нас, показательно морщится, и я чувствую поднимающуюся внутри волну негодования. Не знаю, чем ей не угодила Хиидзуру, но пренебрежение к гостям моего дома ощущается как личное оскорбление. Я, аристократка, чей род длится более двадцати веков, могу позволить себе отступить от этикета, но не унизить гостя попреками. Пока Майна показательно расчленяет на тарелке рулетик закусочной вилкой, я следую примеру Эрена и выбираю десертную, замечая, как другие разведчики, выдохнув, повторяют за мной. — Майна, полагаю, вам будет интересно послушать о нашем долгом плавании. Губы Майны слегка кривятся, но она поддерживает тему. — Надеюсь, оно прошло легко, и шторма вас не беспокоили? Брат и Ханджи поочередно вставляют пару фраз о теплой спокойной погоде, очередь снова за мной, когда я слышу тихий голос Конни: — Я запутался. — Да какая разница, какой вилкой есть! Ты попробуй это мясо. Вкуснятина! — громовым шепотом отвечает Саша, и напряжение за столом как-то разом пропадает. Эрен неудачно маскирует смешок кашлем, Микаса с Ханджи утыкаются в тарелки, скрывая улыбки. Майна пытается сохранить светский разговор: — Полагаю, вам понравится бефстроганов под сливочно-трюфельным соусом, который подадут на горячее. Саша ответила ей таким влюбленным взглядом, что сердце Майны дрогнуло. — Еще будут фаршированные перепела, — добавила она, тронув еще одну гастрономическую струну в душе разведчицы. Воспользовавшись заминкой в разговоре, брат поднялся, приковывая к себе наше внимание. Бокал в его руке горел рубиновым светом, легкая улыбка призвана показать, что он рад очутиться дома. — Теперь, когда мы достигли цели нашего путешествия, позвольте приветствовать вас от имени дома Тайбер в сердце великой Марлии. Элдийцы издавна славились своим гостеприимством, — Майна вздрогнула на упоминании нашего народа, а глаза Ханджи слегка сощурились. — Смею надеяться, что ваше пребывание на континенте будет таким же уютным, — брат посмотрел на меня, — вкусным — на Сашу, — безопасным, — на Леви, — и интересным, — на Ханджи, — как тот прием, который вы организовали мне и моей сестре у вас дома. За единство наших народов! Двусмысленный тост оставил улыбку только на лице Эрена, очень странную, обращенную куда-то вглубь. Он первый из гостей поднес бокал ко рту и пригубил вино. Оньянкопон выпил предложенное вино легко, Леви и Ханджи ограничились водой, а остальные сделали глоток с таким лицом, будто были готовы к растворенному в напитке яду. Вино было густым и вкусным, дорогим, как все в этом доме, и обманчиво легким, как улыбка моего брата при взгляде на гостей. Я рассчитывала, что после ужина нас отпустят отдыхать, к тому же за окнами стояла ночь, но Уильям позвал всех в свой кабинет. Предложив чай и коньяк, брат отпустил слуг и, встав у окна, обратился к нам. — Я понимаю, что все устали, но, поскольку режим дня у нас может быть разным, решил сразу оговорить условия пребывания в доме и стране. Парадизцы рассредоточились по кабинету, заняв диван и кресло, места у книжного шкафа и возле письменного стола. — Вы можете смело пользоваться именем дома Тайбер в любых передвижениях по Марлии: в столице достаточно сказать, чтобы ваши расходы записали на имя Тайберов. Но чтобы не сковывать ваше пребывание только Марли, я выдам чековую книжку... полагаю, Ханджи? Главнокомандующая кивнула, делая шаг к столу. — У нас есть деньги на представительские расходы… — начала она, но брат только отмахнулся. — Вы вольны выбирать, но предложение дома Тайбер всегда открыто, и вы можете воспользоваться им в любой… В дверь постучали, негромко, но настойчиво. — Вилли, я могу зайти? — донесся с той стороны голос Майны. — Да, заходи, дорогая. Судя по замешательству на лице Уильяма, приход жены стал для него сюрпризом. Майна вошла, держа в руках радиоприемник, и, поставив его на стол, закрутила рычажок, ловя нужную волну. — «Голос Марлии» передает повтор дневной передачи, я подумала, тебе будет интересно послушать. Жалко, уже не с начала, но… Шум помех сменился бодрым голосом ведущего Суровского, и Майна, суетливо взмахнув руками, вышла, бросив на меня взгляд. Что-то в нем было затаенное, отчего сердце полоснуло недоброе предчувствие. Я обратилась в слух, как и все присутствующие в кабинете. Передача была в самом разгаре. — ...безусловно, элдийцы находились на крайне низком уровне общественного развития, почему и заимствовали формы общественного строя завоеванных земель, — голос, глуховатый и надтреснутый, принадлежал явно немолодому мужчине и вызывал доверие. — Они просто не могли предложить что-то свое и лучше. Поэтому в каком-то смысле мы можем сказать, что в культурном плане Марлия завоевала Элдию. — Какая же причина мешала им развивать свое общество самостоятельно, не паразитируя на других странах? — Суровский мастерски изобразил голосом заинтересованность. — Это сложный вопрос, но в чем сходимся все мы, исследователи элдийского общества, так это в признании, что уровень насилия в элдийском обществе до сих пор запредельно высок. Криминологи говорят, что процент преступности в зонах интернирования выше, чем где-либо в Марлии. И это спустя столетие гуманистического воздействия нашего государства. Представьте, что происходило, когда элдийцы были титульной нацией сто лет назад, а тем более две тысячи. Это единственный известный нам этнос, в котором до сих пор легализован каннибализм. Со стороны Эрена послышался резкий вздох, но я не могла оторвать глаз от матово блестящего корпуса радиоприемника. — Как вы видите современное общество элдийцев на острове Парадиз, где они развиваются — если можно так сказать — последнее столетие без помощи цивилизованных стран? — ирония в голосе Суровского так и сочилась. Его собеседник задумался. — По нашим прогнозам, подкрепленным знанием о поведении элдийцев в зонах интернирования, на Парадизе должна отсутствовать государственная монополия на насилие, что означает, что там работает только право сильного. Общественные институты на острове находятся в зачаточном состоянии: семья, брак, религия там существуют в таком виде, в каком мы бы их и не узнали. — Вы намекаете на традицию многоженства? — Нет, многоженство широко распространено и в культурных странах востока. Я говорю о таких явлениях, как обменные браки, принудительное лишение жизни пожилых членов семьи, высочайшая детская смертность не только от естественных причин, но и от участия в обрядах жертвоприношения. Прибавьте к этому средневековые способы хозяйствования, жесткую сословную систему, повальную безграмотность населения… — Стоит ли удивляться образному выражению «демоны острова»? В прошлых выпусках нашей программы «Элдийцы: кто они?» приглашенный гость, ректор Марлийского университета общественных наук, рассказал нам, что юридически после восстания Марлии, когда мы сбросили владычество Элдийской империи, территория острова Парадиз входит в состав нашего государства. Значит, все, что вы нам рассказали, происходит в нашей стране. Очевидно, что наш долг, долг марлийцев, цивилизовать этот последний дикий уголок нашего либерального государства. — Полагаю, что для самих жителей острова это лучшее будущее из возможного. — Спасибо, Симеон! Напоминаю нашим слушателям, что отвечал на ваши вопросы крупнейший исследователь элдийской культуры, антрополог, доктор исторических наук Симеон Молино. В следующем выпуске передачи мы поговорим о биологических особенностях народа элдийцев. Надеюсь, вы не прогуливали биологию в школе, как я, ха-ха! Уильям поспешно отключил звук, рыжажок щелкнул в полной тишине, стоявшей в кабинете. Я с трудом оторвала взгляд от антенны приемника, всем телом ощущая груз вины. Я не помнила на «Голосе Марлии» передачи «Элдийцы: кто они?», возможно, она вышла после моего отъезда, а может, я просто не попадала на ее время выхода, но чувствовала себя так, будто сама, лично одобрила ее выход в эфир. Парадизцы стояли, не шелохнувшись, глядя куда угодно, только не друг на друга. В глазах Ханджи и Армина я увидела слезы, Конни Спрингер сжимал побелевшие кулаки, Жан пораженно уставился на радиоприемник. Леви расширившимися глазами смотрел в темное окно за плечом моего брата. Эрен безучастно стоял, прислонившись к книжному шкафу, с совершенно не удивленным лицом, холодным и бесстрастным. Армин первый нарушил тишину: — И вы еще что-то говорите про Координату? Да ваша пропаганда промывает мозги жителей почище стирания памяти! Мы хотя бы сохранили способность критически мыслить. Жан потрясенно пробормотал: — Лишение жизни пожилых членов семьи… — Жертвоприношения… — присоединилась к нему Микаса. — Повальная безграмотность, значит, — хмыкнула Ханджи. Уильям попытался что-то сказать, но Ханджи только жестко улыбнулась и срезала: — Не нужно. Нам требуется время, чтобы переварить услышанное. Спасибо за прекрасный ужин. Не знаю, как их расселили по гостевым комнатам, потому что я почти не поднимала глаз от пола по дороге к своей и, не включая свет, долго стояла у окна, глядя на желтые круги садовых фонарей, разгоняющие тьму и привлекающие сонмы пушистых бабочек. Они безуспешно бились о стекло, как мы, проделавшие такой долгий путь, привлеченные светлой идеей мира между нашими народами. У меня не было сил даже злиться на Майну, которая, очевидно, отдавала себе отчет в том, кто пришел в ее дом, и всеми доступными ей способами ставила гостей на место. И если со столовыми приборами попытка была неуклюжей и детской, то с радио она попала в яблочко. Под фонарем мелькнула и растворилась в зеленом сумраке деревьев фигура человека, узнаваемая даже на расстоянии. — Эрен… — прошептала я, в ужасе глядя, как элдиец подошел к ограде и легко перемахнул через нее на улицу. Куда он направился? Зачем? Просто хочет выместить злость в каком-нибудь баре, или… Боясь додумывать, я заметалась между окном и дверью. Открыть окно и кричать было бессмысленно: на вопль «Эрен!» откликнулись бы все соседи, но это бы не остановило парня. Значит, оставалось одно. Как была, в дорожном платье, я выскочила через задний ход для слуг и помчалась за ним, игнорируя косые взгляды редких прохожих. У него даже нет никаких документов! Если его остановит полиция, Эрен из гордости откажется называть имя Тайберов, а если у него возьмут анализ крови… Я остановилась на углу улицы, где видела его в последний раз. Из центра города он мог пойти в любую сторону, я не исключала даже того, что он решится в одиночку напасть на правительство, а если обратится в титана, этот сценарий будет мало отличаться от того, которого я избежала, поехав на Парадиз. Слева от меня прошли две девушки, судя по одежде, служанки, шепотом обсуждавшие какого-то встреченного ими темноволосого красавчика, и я очнулась, побежав в том направлении, откуда они шли. Ночной город, многослойный, как сортовая роза, раскрывался передо мной все новыми гранями, желтый электрический свет сменился газовыми фонарями, роскошь особняков — приземистыми домами-лавками, крытыми красной черепицей. Город расстилался передо мной, манил, путал след — не то Марли, не то все еще Элдор, и силуэт неторопливо идущего впереди человека казался уже не Эреном, а Хало. Вот этот узкий переулок, который, петляя, вел к текстильной фабрике, а вот и сама фабрика, пустынная и темная по ночному времени. Такой она и была в те годы, когда Рейвен приходила сюда в гости к Нильсу и Катарине.

Сто лет назад

Помешав в тарелке густую чечевичную похлебку, Рейвен посмотрела на Катарину, одной рукой гладящую прижавшуюся к ноге пятилетнюю Соню, а второй раскладывающую гостям капусту. В этот раз они были вдвоем с Хало, Карл не смог вырваться из дворца. За пять лет их визитов квартирка в марлийском квартале стала выглядеть гораздо лучше: понемногу они приносили с собой гостинцы и маленькие подарочки, которые гордая хозяйка принимала, хмурясь и ругая их за расточительство. — Мы прекрасно живем! — неизменно повторяла Катарина, но Рейвен была уверена, что с этими чудесными голубыми занавесками, расписными тарелками, новыми дверями и люстрой было намного лучше. Труднее всего было с одеждой, Катарина наотрез отказывалась принимать отрезы тканей, и троица шла на хитрости, принося «неудобно скроенное платье» или оставляя рубашку, так неудачно облитую супом. Вот и сейчас Соня щеголяла в перешитой рубашке Хало с вышивкой по вороту. — Ну, какие новости у вас? — привычно спрашивала Катарина, пододвигая к Хало тарелку с нарезанным хлебом. Ей доставляло особенное удовольствие смотреть на аристократа, уписывающего за обе щеки их скромную еду. Съедобные гостинцы Рейвен приносила с формулировкой «детям», зная, что ничего для себя Нильс и Катарина не примут. Сегодня они принесли с собой фрукты и сладости, которые будут ждать детей утром. — Все по-прежнему, — легко отозвалась Рейвен, пока Хало торопливо закусывал суп ломтем хлеба. Они со дня на день ждали принятия нового гражданского кодекса, но это не та новость, о которой стоит распространяться. — Осенью начнется театральный сезон, уже распродают билеты, а новинки какие-то скучные. Рассказав еще пару новостей того же уровня, Рейвен дождалась, когда хозяйка уложит дочку и вернется, чтобы спросить: — А как у вас? На фабрике все спокойно? До них доходили слухи об участившихся забастовках рабочих на севере, может, и до столицы уже дошло. — Да это… да, — Катарина опустила глаза, теребя поясок платья. — Все у нас хорошо. Хало прищурился, глядя на милое усталое лицо. Эта присказка ему была хорошо знакома. — Ладно, задам вопрос по-другому: почему Нильса все еще нет в четвертом часу ночи? Они нарочно приходили так, чтобы застать всю семью в сборе, но в последние месяцы это становилось все труднее. Катарина вскинула к потолку большие глаза, силясь придумать ответ, но ее спас стук в дверь. Встрепенувшись, она помчалась открывать, впуская Нильса и Удо. Выдавший их когда-то вооруженным марлийцам косой паренек тоже стал частью их жизни. Пристроенный на фабрику Нильсом, он стал чаще бывать в гостях у него после смены и, само собой, встречаться с Рейвен, Карлом и Хало. Первая встреча была ознаменована мощным подзатыльником от Хало, но после этого взаимная неприязнь пошла на спад. Круглый сирота, Удо был для Нильса с Катариной как четвертый ребенок, а, узнав его поближе, элдийцы тоже перестали злиться на него за прошлое. Удо был сообразительным, сметливым и расторопным, с циничным юмором и тихим красивым голосом, которым он хорошо пел под гитару. А еще он был откровенным в тех вопросах, которые предпочитали скрывать от своих влиятельных друзей Катарина и Нильс. Про дела на фабрике он и в этот раз ответил предельно честно. — Как на фабрике, как на фабрике… На соседнем участке поувольняли за пьянство троих, нам работы докинули, а зарплата та же. Скоро круглые сутки работать будем, а спать на станках. Намотает нас на прялку — выйдет вам, элдийцам, славная одежка к балу. Катарина легонько шлепнула парня по худой спине, подкладывая ему добавку. — Сейчас тебе кость из супа выловлю, чтобы о нее зубы чесал, а не о гостей. Хало привычно пропустил шпильку от Удо, довольный, что он заговорил откровенно. — А вы начальству говорили? — А то оно не знает, — фыркнул Удо под недовольным взглядом Нильса. Впрочем, сил у того на возражение не оставалось. — Хотите, я схожу поговорить? — спросила Рейвен, не обращая внимания на замотавших головами Катарину и Нильса. Удо оторвался от тарелки, задумчиво пожевал и ответил: — Ну попробуй. Хуже вряд ли будет. У Рейвен слова не расходились с делом, и на другой день фабрика кипела вокруг небывало высокой гостьи, выпуская на поверхность то сторожа, то заведующего цехом, а под конец — и заместителя директора, хмурого молодого блондина, с нечитаемым видом выслушавшего ее претензии. Имена Нильса и Удо Рейвен не называла, описав ситуацию в общих чертах. В узком душном кабинете едва хватало места для посетителей, книжные шкафы ломились от папок и документов, короба высились до потолка. Пыльные окна едва пропускали дневной свет, на подоконнике тихо умирал кактус. В третий раз описывая проблему, она все эмоциональнее жестикулировала, пока заместитель не поднял руку, призывая ее к молчанию. Усталое лицо мужчины не скрывало раздражения, судя по мятому несвежему костюму, он не ложился спать. — Я не буду беседовать об этом с вами, сударыня! — отрезал он. — Пусть тот, о ком вы так печетесь, придет сам и скажет, чего он хочет! Все марлийцы таковы, молчат-молчат, а потом то тихая забастовка, то самоубийство. А как мы должны догадаться, чего они хотят? Рейвен только фыркнула: — Ну конечно! Эти бессловесные марлийцы! Вы не думали, что они боятся заикнуться, чтобы вы их не уволили? — Конечно, сударыня, ведь в моих интересах увольнять немногочисленных квалифицированных работников. А за других бы вы просить и не пришли. У вас все? Ваш приход и без того отвлек от работы много людей. Мужчина зарылся в ящик стола, загроможденного до такой степени, что стопки книг, бумаг и образцов ткани почти скрыли согнувшуюся фигуру. Рейвен беспомощно хлопнула ресницами, не зная, что еще сказать. — И когда же ему прийти? — наконец спросила она. Вынырнув из ящика с записной книжкой в руках, блондин, так и не соизволивший ей представиться, прошел мимо нее и открыл дверь. — Я бываю здесь ежедневно, за исключением праздников. Пускай запишется у секретаря. Но сам, а не посылает вперед женщин! Дверь за Рейвен захлопнулась, оставив девушку в коридоре сжимать кулаки от досады и злости. В старом здании фабрики и сейчас велись какие-то работы, но уже не в прежнем объеме. Я обошла кирпичный флигель, пытаясь найти знакомую дорогу. Когда-то густонаселенные улицы были пусты и грязны, в редких треснутых окнах теплился свет. Воспоминания ненадолго выбили меня из колеи, а тем временем ко мне приближались двое нетрезвых мужчин неопрятного вида. — Эй, что такая крошка делает здесь одна? — весело выкрикнул один, и я попятилась. С собой у меня был только короткий нож, и тот прикреплен к бедру. Вряд ли они правильно меня поймут, если я подниму подол платья. Бежать за помощью отсюда придется долго, ближайшие приличные дома я миновала минут двадцать назад. — Девушка не одна и любит прогулки в одиночестве, — раздавшийся из-за спины голос успокоил, кажется, не меня одну. Глядя на сжавшуюся на моем локте руку Аккермана, один из мужчин пожал плечами и не менее весело ответил: — Веселого вам вечера тогда! — неровной походкой пьянчуги пошли дальше, на ходу обсуждая, куда бы еще им зайти. Мы переглянулись с капитаном. Вечер веселее этого трудно было придумать. Я пыталась отыскать на лице Аккермана злость, обвинение или презрение, но оно было для меня нечитаемо. — Далеко собралась? — крепче перехватив меня под руку, спросил капитан, и я сжалась. Он впервые обратился ко мне на ты, и это было вовсе не признаком сближения, а, скорее, презрительной констатацией моей незначительности. — Я ищу Эрена, — ответила я, пытаясь сориентироваться, куда идти дальше. — Что он здесь забыл? Мне не верили, что было предсказуемо. Я не знала, что забыл здесь он, как и не могла объяснить манящую притягательность этих заброшенных улиц для меня. — То, что мы слышали по радио… — неожиданно начал он. — Ты все это слушала, когда жила в Марлии? Не совсем это, но близко, так зачем юлить. — Да. — Тогда зачем ты приехала к нам? Здесь вы поливаете нас грязью, а потом приезжаете помогать? Я вдохнула, чтобы ответить, как услышала знакомый голос, пререкающийся с недавно встреченными пьяницами, и рванула на него, позабыв о хватке капитана на моей руке. Но тот и сам понял, куда я стремлюсь, и побежал рядом. Не знаю, что сказал прохожим Эрен, но это явно было что-то похуже сказанного Леви, потому что перед нами назревала драка. Почему Атакующему всегда нужно с кем-то подраться?! — Эрен! Я вцепилась в повернувшегося ко мне парня так, что он пошатнулся, автоматически обнимая меня рукой. Тот мужчина, который желал мне веселого вечера, только сплюнул и пошел восвояси с другом, махнув рукой на мое «извините». Тяжело дыша, я смотрела на Эрена, пытаясь понять, что он задумал, а он, прищурившись, смотрел на меня. Напряженный, весь превратившийся в сжатую пружину, он и в человеческом облике казался оружием. — Кому принадлежит радио? — вкрадчиво задал он вопрос, которого я боялась больше всего. — Мы все исправим, — я пыталась выровнять дыхание. — Кому? — Нам, — с тяжелым сердцем призналась я. — Моей семье. Так что если хочешь отомстить, можешь ударить меня. От как-то сдулся, провел рукой по волосам, откидывая их ото лба, и с удивлением посмотрел на собственную руку. — Вернись, пожалуйста, — воспользовавшись заминкой, попросила я. — Уильям снимет с эфира передачу, выпустим новые… — Ты тоже узнаешь это место? — неожиданно спросил Эрен. Я обернулась, глядя в ту сторону, куда он смотрел. Это был дом, где жили Нильс и Катарина. — Да, — ответила я. — Узнаю. Эрен правда хочет поговорить сейчас о том, что произошло сто лет назад? — Что с ними стало? Я помню, когда объявили об отъезде элдийцев на Парадиз, Нильс просил Карла разрешить жене и детям остаться с ним. Он… разрешил? Лучше бы и вправду ударил. Я с трудом сглатываю, чувствуя, как сжимаются стены вокруг нас. Рейвен единственная из троицы увидела, что случилось после отъезда короля. — Да, Эрен. Он разрешил, — горло перемыкает, и я отпускаю руку парня, иду вдоль стены, и сейчас, спустя сто лет, кажущейся мне красной. — Когда Герос объявил сепарацию элдийцев, по всем городам прокатились погромы. Искали элдийцев, а начали с тех, кто был с ними близок. Эрен молчит, как и Леви, а я не знаю, как сказать дальше. Улица с ее неровными кирпичными домами, сросшимися друг с другом балконами, переходами, навесами, была непривычно тиха, раздваиваясь передо мной, обрастая призраками. Неясно, кружится ли это голова у меня или дома вокруг, выстраиваясь в неровные ряды. Брусчатка усеяна осколками стекол, обломками мебели, брошенными вещами, игрушками, клочьями волос, пятнами крови. У меня даже заболел живот, нудно и тянуще, как тогда у Рейвен, и я прижала к нему руки. Железный запах крови висел в воздухе, еще недавно заряженном ненавистью сотен человек. — Они лежали посередине улицы. Прямо на земле. Длинная вереница тел в ожидании погребения. Я шевелю губами, не понимая, кто из нас сейчас говорит: я или Рейвен. Тело, тяжелое и неповоротливое, делает шаг без моего ведома. Страх, пронзительный и неизбежный, разгоняет кровь, сжигает воздух в груди; еще не видя знакомых лиц, я сгибаюсь к земле от тяжелого предчувствия беды. Первыми я замечаю медовые волосы Катарины, веером разложенные на земле вокруг головы. Эти нетронутые ни грязью, ни кровью волосы будут вставать перед моими глазами при каждом воспоминании о бойне в марлийском квартале. Не распахнутые глаза, не искаженное в муке лицо или распахнутый рот, не черные от синяков руки и ноги, не окровавленная ночнушка, а сияющий мед волос, растекшийся по склизкой грязной брусчатке. — Соседи не хотели говорить, но я все равно выяснила. К ним ворвались ночью, Нильса избили и привязали к стулу, детей выкинули из окна, а Катарину… ее насиловали у него на глазах, пока она могла двигаться, а потом зарезали. — Нильс? — хриплым шепотом спрашивает Эрен, и чужая, непривычная для мышц лица гримаса вырывается у меня. Острая, какая-то животная надежда на то, что его — марлийца — должны были оставить в живых, гонит дальше вдоль ряда тел, пока не натыкаюсь на Нильса в самом конце. — Повесился. Отнес их тела и повесился в пустой разгромленной квартире на люстре, которую мы им подарили на рождение Сони. Знаешь, и его сыновья были в перешитых рубашках Карла, а Соня… она была одета в ночную рубашку из нижней юбки моего платья. Катарина хорошо шила. А вот здесь лежал Удо, — я показала непослушной рукой на брусчатку возле металлической лестницы. — Он пытался предупредить их, но не успел, и его спустили с лестницы. Под ним было так много крови, что я думала, он умер. Но он всегда был крепким парнем. Только больше не заговорил, то ли так неудачно голову пробило, то ли сам не хотел. Я забрала его домой, к нам. Он очень привязался к Оливии… Удо лежит, как изломанная кукла, безжизненная марионетка, брошенная у стены, его неподвижный взгляд направлен вверх, куда-то над крышами, как просьба к высшим силам остановить безумие на земле. «Уо» будет первым словом моей дочери, но пока он не знает об этом, распластанный на обломках прежнего мира. Эрен наконец что-то сообразил и затряс меня, заглядывая в глаза. — Лара! Лара, возвращайся! — Что с ней? — Леви забрал меня из его рук. — О ком она говорила? — Лара, скажи, как мы встретились! — не отступал Эрен. — Ты не Рейвен, вернись! Голоса доносятся как с другого конца улицы, далеко, слишком далеко. Я все еще стою в луже крови и я же вцепляюсь в держащие меня руки, узнавая твердость мышц, тонкие пальцы, очертания плеч, короткие волосы на затылке, гладкость прядей, чувствую теплоту кожи щеки. Капитан недовольно встряхивает головой, и я осознаю, что делаю и с кем, отдергиваю руки. Видя его так близко, я уверена, он не злится на меня, но не понимает, что происходит, и раздражен из-за непонимания. — Отпустите, я в порядке. Я не знаю, куда девать глаза от смущения, даже повернувшись к Аккерману спиной. Эрен наклоняется к моему лицу, обеспокоенно рассматривая зелеными глазами. — Никогда так больше не делай! — Это не я, это Рейвен, — вяло оправдываюсь я. Голова все еще кружилась, и я с радостью вцепилась в подставленную руку Эрена. Смотреть на капитана мне было до боли неловко. Эрен торопливо ведет нас к выходу из бывшего марлийского квартала, в который я не хочу возвращаться никогда. — Она уже так делала? — отрывисто спрашивает Эрен. — Да, подкинула мне книгу. — Какую? — «Замок из песка», — машинально отвечаю я, все еще погруженная в воспоминания о последнем посещении Рейвен этого места. Эрен останавливается как вкопанный, недоверчиво глядя перед собой. — Они что-то скрывают от нас, все трое, — неожиданно говорит он, и я не могу не признать, что он прав. Только, если и погружаться в память еще раз, то не сегодня. — Мы все узнаем, только, пожалуйста, вернись домой. Если сейчас Эрен заартачиться, я не смогу ничего сделать. У меня едва хватает сил идти, опираясь на его руку. К счастью, он отмирает и продолжает идти вперед. — Знаешь, что странно? — неожиданно хмыкает. Вряд ли что-то еще сегодня сможет меня удивить. — Мы снова здесь вчетвером, как тогда, в первый раз: Атакующий, Молотобоец, Прародитель и Аккерман. — Если мы будем останавливаться здесь на каждом вашем воспоминании, до утра плестись будем, — ворчит Леви, забирая меня у Эрена, и ускоряет шаг. Эрен беспрекословно уступает меня капитану, а, когда я оборачиваюсь, смотрит на нас с недоверчивой кривоватой улыбкой, слишком взрослой для него.