your feelings don't scare me

«Всё равно мы девочки, так что ничего страшного» – слетает с языка прежде, чем кто-нибудь из них успевает сообразить, что именно происходит. Губы Анны, густо смазанные стареньким бальзамом со стёртым названием, совершенно невинно касаются чужих. Слабо и едва ощутимо, так, чтобы частички бальзама перенеслись на истерзанные и пересохшие губы Лэйн, чьи глаза в момент расширились от неподдельного изумления, даже, быть может, шока. Анна уверенно коснулась краешка её рта большим пальцем, настойчиво растирая по нему полупрозрачную субстанцию, а после отстранилась в той же степени резко, как и прильнула, игнорируя собственное гулко бьющееся сердце. Губы у Лэйн и вправду сухие и потрескавшиеся, какими они, собственно, и выглядели. Прохладные, совсем не вкусные. И всё равно манящие, по-своему приятные. Было ли это правильно – касаться её так, не имеючи заведомого согласия? Лэйн – чёртова загадка. По-прежнему. Всё ещё неразгаданная, полная излюбленных ею шифровок. Её не понять, её мотивов не уловить. Всё, что выражает её лицо – изумление, явное и неприкрытое, но не более. Ни тебе отвращения, ни намека на принятие – ничего, что помогло бы поймать ниточку её мыслей. Лэйн проводит кончиками пальцев по собственным губам, глядя на Анну исподлобья, и та, едва ли улавливая содержание сотни летящих сквозь разум мыслей, приоткрывает рот, дабы окликнуть её, спросить, всё ли, собственно, в порядке, – тогда как сама Анна совершенно точно не была в порядке, – успевает произнести, кажется, ворчливое «у тебя до сих пор губы сухие», как его запечатывают резким, отрывистым и жарким поцелуем. Лэйн действовала быстрее, чем мелькали мысли в голове Анны. Лэйн поддавалась сиюминутному желанию, тогда как Анна боялась сделать и шагу в её сторону. В этом действии не было ни намёка на осмысленность или рациональность – только до чёртиков странный порыв, в коем сплелись отчаяние и надежда, желание и страх, кои, вероятно, давно вынашивались и развивались в душе криптографа. Лишь сейчас Анна чувствует это – чувствует, как Лэйн открывается ей. Не так, как прежде, холодными ночами в тёмной библиотеке, в их комнате в Роткове, в общей гостиной; не так – иначе. Молча, отрывисто, до боли откровенно... В этот же момент Анна отстраняется, грубо отталкиваясь от плеч Лэйн, утирает примятые, покрасневшие от усиленного трения губы рукавом, злостно стирая воздушные следы, оставшиеся от чужих прикосновений. После замирает, силясь унять мелкую дрожь во всем теле, странно и неприятно ослабшем от касаний тонких губ, что чувствовались даже теперь, когда минуло несколько секунд. Пальцы Анны совсем её не слушались, пока девушка торопливо и нервно поправляла волосы, немного ранее собранные в затейливую причёску, а глаза то и дело останавливались на замершей в оцепенении Лэйн – прямой, как металлическая балка, и напряжённой, как натянутая струна. Взгляд её выражал нечто большее, чем простое и вполне очевидное разочарование. На страх не похоже. Обида? На ненависть тоже не тянет. С другой стороны, чего Лэйн могла ожидать, впиваясь в её губы, не спросив при том согласия, и... Что, чёрт возьми, только что произошло? – Что ты творишь?! – голос малость хрипит, сдавливаемый грузом навалившегося страха и непонимания. – Это ты что творишь?! – несправедливый укор. Должно быть, Лэйн и вправду настолько обидно, что она даёт себе волю на то, чтобы разбрасываться шипящими обвинениями. – Ты меня поцеловала! – и стоит ли упускать из виду нарочитую категоричность, скользящую в тоне в той же степени возмущенной Анны? – Ты первая полезла, – Лэйн отвечает с прежней резкостью. Огрызается, подобно загнанному в угол зверю: вот-вот начнёт рычать. – Это разные вещи, Лэйн, – Анна старается говорить ровно, не поддаваться порыву, подобному тому, что завладел Лэйн. Старается сдержать эмоции, рвущиеся наружу, что, откровенно говоря, получается у неё с трудом, напополам с грехом, получившим физическое проявление в виде их слившихся в неравном поцелуе губ. В моменте ей даже хочется сорваться на истерику, утонуть в захлестнувшей её злости… Злости на Лэйн, за то, что та втянула её в это, на себя, за то, что не оттолкнула подругу раньше, за то, что позволила ей задержаться, дав себе возможность на несколько кратких мгновений почувствовать солоноватый привкус её губ, ощутить гадкие трещинки на них, кои никакой бальзам залечить не сможет. За то, что поддалась этой вопиющей неправильности – и плевать, что она всё-таки решилась не называть то, что связывало её с Лэйн, так. – Разве? И правда. Разве тот крошечный поцелуй, оставленный ею на губах подруги, и то, что только что свершилось с её подачи – это разные вещи, а, Анна? Разве то, первое прикосновение действительно не имело в себе особенного подтекста, как она внушила самой себе? Действительно ли оно не несло в себе некоторой провокации? Разве она сама не желала этого? – И если тебе так нравится притворяться, что ничего не происходит, то с собой я не могу ничего поделать... Голос Лэйн доносится до ушей Анны слабо, словно из-под толщи воды, в коей потонул некогда величественный Нью-Йорк. Воспринимать информацию сложно, когда тело так одурело слабеет, вынуждая привалиться к ближайшей от кровати стене, старательно отводя взгляд. «Ничего не происходит» – но на губах жаром отпечатались резкие прикосновения. «Это ничего не значит» – но в сердце, помимо злости и страха, бушует желание. «Мы просто подруги» – но подруги так не поступают. – И чего ты от меня хочешь?! А ты? Чего хочешь ты, Анна? – Держаться за руки, с придыханием смотреть друг другу в глаза? – последнее предложение вырывается из горла хрипло, отчаянно, с неприкрытой ничем злобой. Лэйн отодвигается на некоторое расстояние, глядя на девушку из-под опущенных вниз густых чёрных ресниц. Даже сейчас, будучи переполненной распирающими её сердце чувствами, она была красива. Красива, несмотря на то, что ещё, кажется, доля секунды – и она кинется на Анну, вцепится в неё, вынуждая замолчать, или, напротив, рванет к двери, стремясь поскорее ретироваться, тем самым избавляя себя от последствий своих же действий. – Не буду тебя заставлять. Лэйн дёргается, собираясь, похоже, действительно уйти, но Анна, не отдавая себе в том отчёта, хватает её за руку, удерживая. Сжимает чужое запястье в пальцах, как тогда, на платформе; разница лишь в том, как именно она держала, с какими намерениями вцепилась в чужую руку. Не с немой просьбой и болью во взгляде, а резко и безапелляционно, не давая и шанса на побег. – Нет, говори, раз начала, – но Анна не хочет знать ответ. Слова вырываются машинально, слетают с уст скорее, чем она успевает осознать их суть. Сознание заволакивает туманом, голову сдавливает в мучительном спазме, сердце отбивает бесконечную дробь по рёбрам, тогда как пальцы мелко-мелко подрагивают, выдавая состояние девушки. – Тебе же это было нужно? Ничего не ясно. Кажется, что больше всего на свете Анне хотелось именно этого. Тогда почему ей до безумия страшно теперь, когда желание, до того жившее глубоко под сердцем, получило отклик, странную взаимность? Всё-таки это было неправильно. Не противно, не мерзко, но так неправильно... Лэйн, в свою очередь, тоже совсем не выглядела спокойной, собранной и отстраненной, какой она представала пред отрядом в Роткове, с самого момента её появления в его рядах. Серые глаза лихорадочно заблестели, когда пальцы свободной руки Анны обхватили её подбородок, а шея дернулась, когда по ней прокатился комок – девушка сглотнула, по-прежнему не шевелясь, не дергаясь и не говоря ни единого слова. Секунда, другая. Пульс отбивает мгновения, утекающие сквозь пальцы. Третья, четвертая. Губы Лэйн дрогнули – она хотела сказать что-то, однако взвинченная до предела Анна не дала ей такой возможности: она впивается в губы Лэйн агрессивным, резким, стремительным поцелуем. Толкает на старенькую, скрипящую от времени кровать, нависая сверху, на пару мгновений разрывая поцелуй, перехватывая тянущуюся к ней ладонь, и снова врезается в теплеющие губы подруги. Вот она, точка невозврата. Именно здесь тайминговая бомба, заложенная в день их первой встречи, отбила последние секунды. Нечто, невольно взращиваемое Анной в её собственной душе, взорвалось, давая чувствам – всем, абсолютно всем, – волю. Отпуская их наружу. Освобождая девушку на какие-то жалкие, но вместе с тем спасательные минуты. Язык Лэйн с напором ткнулся в сомкнутый ряд зубов, с усилием разжимая их и тут же проникая внутрь, углубляя этот до пугающего горячий, обжигающий внутренности поцелуй, переходя все возможные грани. Лэйн несётся вперёд, ломая установленные преграды на своём пути, тем самым всё больше раскрываясь для Анны и открывая для той новые уровни её собственных чувств. На периферии сознания слабо трепыхалось вымученное желание воспротивиться, прекратить бессовестное вторжение в собственное личное пространство. Остановить всё происходящее, отстраниться, снова оттолкнуть Лэйн, попросить забыть обо всём, что произошло в этой комнате, – одним словом, вернуть всё к изначальной точке, пока в висках, запястьях и горле в тоскливом отчаянии пульсирует понимание, что как раньше уже точно ничего не будет. Ни она, ни Лэйн не забудут того, что произошло здесь, в этом заброшенном небоскребе среди затопленного Нью-Йорка. Тогда, стало быть, более нет смысла сдерживаться и убеждать себя в том, что ей противно? Что всё это неправильно? Что они «не должны»? Да. Должно быть, да. Смысла... нет. И, решившись в мгновенье, Анна поддаётся. Анна растворяется в этих отрывистых, глубоких прикосновениях, позволяет целовать себя, позволяет не просто заходить за давно размытую, растоптанную черту, но и окончательно стирать её. И Анна наверняка пожалеет об этом – но позже. Может, спустя минуту, две или десять – столько, сколько Лэйн позволит ей теряться в иллюзии контроля, в сладкой галлюцинации, что представляет собою необходимое девушке подтверждение верности происходящего и элементарного принятия. Губы бездумно, на одних лишь эмоциях прижимаются к чужим, то и дело отстранявшимся на секунду-другую, но лишь для того, чтобы мимолетно коснуться её шеи, носа, выпирающих ключиц, и вскоре вновь прильнуть, впиваясь, словно в хрупкую кромку стакана, полного холодной, утешающей влаги, что оживит распаленный и от того близкий к гибели организм. Ладони Лэйн давным-давно покоятся на плечах и талии Анны, порывисто и беззастенчиво сжимая их, притягивая девушку ближе к себе; их языки сплетаются, когда Анна сама подаётся вперёд, едва ли не ложась на горящую настойчивостью Лэйн. Их обеих обдает этим жаром, сравнимым, наверное, с дыханием самого центра адского пекла, утягивающим Анну в самую пучину непреодолимой тяги – в моменте не столь пугающую и гадкую, как прежде, даже, кажется, приятную... Анна не сопротивляется, позволяя Лэйн владеть ею, управлять моментом, который, казалось, растянулся на долгие-долгие минуты; лишь отвечала на прикосновения, но не проявляла ответной инициативы из боязни быть неверно понятной, дать «зелёный свет» определенно жаждущей прильнуть к ней ещё ближе девушке. На кончиках пальцев зудела инстинктивная готовность в любой момент оттолкнуть Лэйн, тогда как в мыслях эта же готовность с каждым новым мгновением растворялась, терялась в розовой, дурманящей дымке. В глубине души, на подкорке сознания, в тёмном уголке под сердцем жили и развивались частички ответного желания, и чем дольше Лэйн позволяла себе задерживать свои губы на губах Анны, тем ярче оно вспыхивало, грозясь вырваться наружу. «Нужно отстраниться, нужно прекратить, нужно...» Анна не отстраняется. Лэйн, в свою очередь, оставляет ласковый поцелуй на её щеке, на шее, смазано касается подбородка, возвращаясь к губам. Пыльная постель, в которую они обе вжимались, едва не стала единым целым с двумя поддавшимися откровению собственных душ девушками, а полумрак, царивший во всём здании, показался максимально привычным, не приносящим дискомфорта. Поцелуи постепенно, медленно, но верно сбавляют в напористости, уступая место слабой, неуверенной нежности, с коей Лэйн бережно и мягко касается нижней губы Анны, коротко трогает кончиком языка, слизывая с них последствия собственных необдуманных решений. Лэйн ослабляет хватку, с подчеркнутой осторожностью выпуская девушку из своих объятий. Ресницы дрогнули – Анна открыла глаза. Нахмурилась – меж густых бровей пролегла некрасивая складка. – Я правда так сильно тебе нравлюсь? – хриплый шёпот разрезал тишину. Щеки пылали, что выражалось вполне характерным румянцем, выступившем на коже, а самой Анне казалось, что её лицо только что окунули в кипяток. В горле мгновенно встал ком, предотвращая все последующие, и, откровенно говоря, неуместные вопросы. Лэйн молча изучала каждую черту её лица, вглядываясь, рассматривая. Запоминает? Боится, что теперь-то между ними точно больше ничего и никогда не будет? Анне, к её пугающему своей отчетливостью сожалению показалось, что такой расклад вполне вероятен: всё зависит от ответа Лэйн, от того, как она поведёт себя, как отреагирует на её вопрос, как... – Если да, то что? Вновь молчание. Тягостное и горькое, до жути холодное и прилипчивое. Припухшие от прилившей к ним крови губы покалывает, напоминая тем самым о произошедшем всего несколько минут назад. О чувственных, полных самых разных эмоций поцелуях, о крепких, но тёплых и осторожных объятиях, об эмоциональных, протяжных вздохах прямо над ухом, что обжигают честностью и прямотой своего содержания... Взгляд Лэйн вновь меняется: становится задумчивым, даже в какой-то степени отчужденным. Анна думает, что у неё на лице наверняка точно такое же выражение. Испуганное и отстраненное, может, даже злое... – Мне нечего тебе сказать, – срывается с губ усталый вердикт. Сказать, в общем-то, и вправду нечего. Анне, пожалуй, нужно разобраться во всём: в себе, в своих ощущениях, чувствах, что, казалось, давным-давно укоренились в душе, стали привычными, даже почти нормальными... И ощущались таковыми до той поры, пока её кожи впервые не коснулся солоноватый привкус чужих, тонких и прохладных, теперь уже, похоже, совсем не сухих губ, а вместе с тем он косвенно коснулся и сердца окончательно запутавшейся в себе Анны. – Можешь оставить меня одну? Хочу подумать. К величайшему облегчению Анны, Лэйн лишь кратко кивнула, более ничего не говоря. Без вопросов, упреков или претензий поднялась с кровати и тихонько вышла за дверь, тактично прикрыв за собою дверь. Анна осталась сидеть одна в ледяном, отчужденном полумраке, что без Лэйн перестал ощущаться хоть сколько-нибудь комфортным – тело словно накрыли влажной простынью, только что вытащенной из стиральной машины. Отвратительно. Позже, лёжа неподалеку от Лэйн, чьё прерывистое дыхание выдавало её бодрствующее состояние с потрохами, Анна с удивлением отмечает, что не ощущает беспокойства. Её расслабленная ладонь не дрогнула, когда пальцы Лэйн – ледяные, как и прежде – коснулись её, задевая то ли случайно, то ли намеренно. После всего произошедшего Анна не могла быть уверена, что той не возжелается коснуться её ещё раз. И ещё. И ещё... Однако Лэйн не станет действовать против её воли, верно? Рядом с ней, спящей или нет, не возникает ставшего привычным за последние годы чувства опасности, подвоха. Во всяком случае, сейчас. Но ведь, прильнув к её губам, она не задавала вопросов, не просила разрешения. Это ли не странно? Хотя, впрочем, никто другой, ни один мужчина в жизни Анны тоже не спрашивал её на то разрешения. Разрешения на обыкновенный поцелуй, выражающий его чувства к ней. Так почему Лэйн должна? Быть может, ей тоже казалось, что это будет правильно, логично? Не похоже, чтобы у неё был план, злостный умысел или нечто вроде того. Действовала по наитию? Анна уверена – Лэйн не станет делать ничего предосудительного, глупого, жуткого, того, что может восприняться Анной… плохо. А относится ли к тому, что Анна считает «плохим», этот злосчастный поцелуй? Пальцы невольно потянулись обратно к губам, провели по ним, словно стараясь возродить в памяти воспоминания о вкусе губ подруги, об уверенности, скользящей в её прикосновениях, о крепкой хватке, о шуме крови в ушах, возникшем в процессе, о бешено колотящемся сердце… Подруги ли они после этого? Анна не знала. Ей не хотелось более об этом думать. Не хотелось вгонять себя в панику, будучи преследуемой размышлениями о восприятии её отношений с девушкой, лежащей в непосредственной и безумно опасной в сложившихся обстоятельствах близости. Лэйн, похоже, по-прежнему не спит… А вот Анне стоит подремать. Отдохнуть. Забыться. В конце концов это она и делает – сдаётся, в один момент проваливаясь в сон. Дыхание выравнивается, а пульс приходит к стабильному. Анна обмякает, не чувствуя, как матрас под нею разогнулся, отпуская вес человеческого тела; не слыша, как дверь, ведущая в коридор, предательски скрипнула, оповещая об уходе Лэйн. Вскоре девушка потерялась в странном, пустынном сновидении, где её взмокшая от волнения ладонь крепко сжималась другой, сухой и холодной, отмеченной некрасивым шрамом и содранными в кровь заусенцами. И как бы Анне того не хотелось, что бы не произошло, как бы круто не поменялась её жизнь – как раньше уже ничего, к сожалению или счастью, не будет. Никогда.