ATEEZ

      А чистого синего цвета не получалось. Ёсан отбросил в сторону уже полностью готовое крыло бабочки — то ли сульфат меди был не сульфатом, то ли тонкая стальная пластина имела посторонние примеси. Солевые ванны, аммиачные печи, наборы нужных химических реагентов — всё это осталось в богатых лабораториях БиАш, и здесь, в пустыне, Ёсан был бессилен. На руках была некачественная сталь и слишком мало возможностей превратить её в прекрасные синие крылья — сначала бабочек, затем, следуя логике эволюции — птиц. Достать интерметаллиды золота, натрий-вольфрамовые бронзы, отливающие нужным оттенком было невозможно. А впрочем, твёрдые, но хрупкие, пусть и с хорошими механическими свойствами при высоких температурах, они оказались бы непригодными для тех задач, которые определял для них Ёсан — агрессивная среда пустыни представляла собой очевидную для выживаемости проблему, а дроны должны были быть живучи.       Ёсан хмуро посмотрел на маленький монитор, на экране которого медленно вращалась причудливая заставка — синяя птица взмахивала крыльями и с кончиков в чёрное пиксельное пространство летели, исчезая, тонко прорисованные перья — ультрамарин, бирюза, лазурь…       — Синий отлив имеет алюминий, попробуй его, — послышалось из угла, и Ёсан вздрогнул — совсем забыл про Сана. Сана, который вообще-то не должен был иметь таких углубленных познаний о природе металлов.       — Может, подскажешь, как достать марочный две тысячи двести девятнадцатый? М? — едко поинтересовался Ёсан и тут же себя мысленно одёрнул — откуда солдату пустыни знать об особом сплаве алюминия, который используют для строительства космических шаттлов. И зачем он понапрасну умничает — для дрона сгодился бы и обычный сплав с цинком или медью.       Сан вскинул на него узкие, совершенно звериные щелочки глаз.       Сейчас извиняться начнёт, с тоской подумал Ёсан. Извиняться за глупость, за необразованность. За неоперабельную свою глиобластому, о которой никто не знал, да и Ёсану нельзя было.       За любовь.       Со своей любовью Сан приходил к нему регулярно, теперь бросив агрессивничать, хватать за руки, ловить на тёмных узких трапах галеона, где невозможно было разминуться. Теперь проникал гибким кошачьим телом, словно сыпучий материал сквозь щель, в радиорубку, сидел там, пока Ёсан не выгонял или не выгоняли другие. Молчал, смотрел.       Как мало нужно кому-то для счастья. Ёсан не считал себя значительным, мечты Сана были оттого в его глазах лишь преходящей мелочью. Но это не делало, конечно, незначительным самого Сана, Ёсан умел уважать чужие стремления, даже если продиктованы были они не столько велениями сердца, сколько чем-то более необратимым, вроде смертельной болезни. Ёсан давно догадался. Мог рассуждать холодно и рационально. Невольно сравнивая Сана, да и себя тоже с Хонджун-хёном. Что отличает человека обыкновенного от великого, пусть у них одинаково имеются простые человеческие мечты? Почему кому-то хватало желания владеть собственным сердцем, кому-то — своей жизнью, а особенным людям — целой вселенной, и не только той, в которой обитаешь?       Ёсан всего-то мечтал сбежать из-под крыла гигантской корпорации, умело управлявшей молодыми умами, зато капитан — из их измерения. Ёсан был достаточно опытным механиком, чтобы определить, что два механизма, простых и понятных, срастаясь невидимой магией, превращаются в нечто более сложное, уводя от механики в плоскость пространственных и временных аномалий.       Как нехорошо оказалось быть таким догадливым. Потому что догадка ни к чему Ёсана не вела. Свою мечту он осуществил — давно уже дышал раскалённым ветром свободы, обретя семью и даже, попав в любовный, алогичный водоворот, не потеряв друга. И ждал теперь, будет ли осуществлять свою их капитан. Масштаб его стремлений поражал, тем и отличая их большого маленького капитана от всех остальных — да кому нужна война с невидимым противником, если можно, обретя своё сокровище, спокойно и непринуждённо путешествовать между мирами?       Хонджун должен был попытаться, и Ёсан не считал бы это побегом. Он был готов поддержать капитана, готов последовать за ним куда угодно, просто не считал, что способен, что хочет этого так же горячо. Крылья его синих механических птиц были созданы в этой пустыне для этого мира, и куда он без них. Без них и того, кто звал его сквозь звенящий помехами эфир тихим мягким голосом.       Голос и правда был чудесным — шёлковым и спокойным, без этих вот, наполненных тестостероном хриплых ноток, которые присущи молодым совсем мальчишкам, только-только пробующим свой новый, сломанный гормонами самцовый тембр. Но мягким, обволакивающим напевом этот голос произносил вполне себе взрослые, прагматичные вещи — Ёсан не мог поначалу поверить, что мальчишке, пробившемуся сквозь заполонённый глушилками эфир, было совсем мало лет.       Голос звали Чонхо, его зов летел сквозь мили из самого Золотого города, и Ёсан никак не мог не уважать смельчака, а заодно и гениального радиста за то, что этот радист смог — услышать, отыскать в просторах пустыни слабый, еле слышный призыв «Авроры». Ёсан часто запускал радиоботов в эфир, как это делали раньше спутники на орбите — надеясь поймать чей-то чужой сигнал, доказывающий — они не одни в их песчаной вселенной. Чонхо этот сигнал перехватил.       День был обычным. В голове была блаженная пустота, а на коленке — длинная ссадина, которую Ёсан задумчиво ковырял пальцем, сидя в своём кресле за монитором, одной рукой придерживая у уха наушник, в котором звучал серьезный Чонхо. Который оценить эту красиво израненную коленку не мог, с первого дня оставаясь для Ёсана лишь тихим сладким голосом — оба они боготворили эфир и его возможности оставаться друг для друга невидимыми. Поэтому надетая экстравагантная юбка да и оголённые колени были глупостью. Бесполезной провокацией, волнующей только лишь рычащего от бессилия Сана.       Интересно, думал Ёсан, смог бы он сам вот так использовать своё влияние на Чонхо в интересах дела, как должен был использовать его Сан?       Смог, если бы ему приказали?       Влияние это уже было доказанным — Чонхо не прятал влюблённых интонаций. Поэтому странно было понимать, что снова являясь объектом влюблённости, Ёсан оказался в отчаянной зависимости сам: Чонхо вертел им, как вздумается. Баловал информацией, точными координатами сброса гуманитарки, бесконечными разговорами ни о чем и обо всём на свете; сладким певческим тембром. Ёсан платил часами эфира и бездумными рассказами о пустыне, небе, Авроре. Он мог бы дать своему информатору больше, намного больше. Жаль, что Чонхо никогда ни о чем его не просил, а Хонджун — не приказывал.       Как, интересно, справлялся с жестоким приказом капитана Сан? Поджидал Уёна вечером в своей каюте. Раздевал, нежил широкими ладонями его оливковую кожу, беззащитный живот, царапая застарелыми от оружия мозолями… Ёсан хмурился, с трудом представляя чужой акт — не столько хотелось представлять, сколько понять — в какой момент прелюдии Сан начнет решать невыполнимую почти задачу.       Если бы тогда, давным-давно, сам Ёсан поддался смертельному обаянию смуглого южного мальчика, сам бы сейчас выбивал из него всю необходимую информацию, которую внедрили в него там, в корпорации, вживив её в мозг с помощью сложных экспериментальных технологий. А такие ментальные приказы, насильственно запрятанные в извилины, добывать нужно было, используя что-то точно такое же сильное, инстинктивное.       — И что? — спросил Хонджун, кусая губы — ещё бы ему губ не кусать, Ёсан пришёл к нему однажды сообщить, что Уён может быть опасен — но это не точно, капитан. Ёсан сказал. Сказал, что Сан будет удобен. И был уверен, что капитан отдаст нужный приказ ему. А тот будет достаточно усерден в своём стремлении доводить Уёна до края каждый божий раз, задавая правильные вопросы в секунде от удовольствия; глядя в чёрные, бессмысленные глаза. Оправдывая этим приказом свою чёртову злокачественную похоть.       Почему бы не представить, что аналогичный приказ дан и ему, чтобы оправдать себя и за эту дурацкую юбку и за то, что от мягкого бархатного голоса Чонхо ему всё чаще хочется под эту юбку запустить руки. Первая влюблённость, да в его преклонные двадцать пять, она сбивала с ног, а приказов давать никто не торопился. И Ёсан глупо потерял бдительность, сжимая себя через бельё прямо во время их очередной ночной беседы — Чонхо в ту ночь звучал особенно сладко.       — Ёсан-хён.       Ёсан очнулся. Услышал, как звенит тишиной ночной эфир, в котором ещё звучат отголоски его обличительно тяжёлого дыхания.       Рука на ткани белья была влажной. Ткань — тоже.       Стало стыдно. Оправдать жажду своего проснувшегося тела было нечем.       — Хён, — снова произнёс мягкий голос Чонхо. — Ты можешь не останавливаться.       И через секунду — вопросительно:       — Ты мог бы… не останавливаться?       Ёсан зажмурился мучительно сильно — он мог бы героически использовать себя, своё тело, своё красивое лицо, чтобы добыть как можно больше информации о Золотом городе. А вместо этого глупо пускал в расход красоту просто так, ответно влюбившись во влюблённость чужую. В то, как грустно иногда мечтал Чонхо о свободном ветре пустыни, ему отчего-то недоступном.       — Хён, — зазвучал Чонхо снова, — только не смей думать, что всё это неправильно.       Ёсан усмехнулся мысленно — за секунду до удовольствия стало плевать на целый мир.       Он испачкал белье и руку очень скоро, дыша тяжело, хрипло. Завидуя проклятому Сану, которому дали разрешение на похоть.       — Увидимся завтра, хён, — тем временем совсем тихо сказал на прощание Чонхо, и Ёсану показалось в его прощании что-то донельзя нелогичное.       Неловкости не случилось, ни завтра, ни потом: Чонхо через волны эфира по-прежнему невидимо улыбался ему, пел что-то из классики — красивым высоким голосом, который вряд ли мог принадлежать совсем мальчишке, но всё-таки принадлежал.       И все эти признания, которые между строк, между ничего не значащих фраз вставлял Чонхо, они были естественны и просты.       — Мне кажется, ты очень красивый, хён, — звучало в наушнике, и Ёсан грустно кивал головой, сокрушаясь этой своей красоте и радуясь, что визуально доказать её невозможно, что они далеки и совсем не опасны друг для друга.       — Ты мог бы опять?.. — начинал Чонхо, и Ёсан с аномальной чувствительностью взаимно влюблённого понимал, что тот имеет в виду. О чём просит.       Рука, снова от волнения влажная, ныряла под юбку, колено само по себе поднималось, и Ёсан закидывал ляжку на подлокотник — так было бы удобнее. Виднее. Дыхание предавало его — Ёсан задыхался от удовольствия слишком громко. Впервые ему действительно хотелось, чтобы на него смотрели. Впервые он думал о другом человеке, неясно представляя себе отношения — все эти милые моменты телесной близости, от рукопожатия до совсем стыдных, проникающих касаний. Совместные приёмы пищи. Совместный душ. Тесная совместная каюта. Полёты к небу. И парящий над их черноволосыми головами синекрылая птица-дрон.       Интересно, Чонхо темноволосый?       — Чон… хо… — сказать получилось слабым, стонущим голосом.       И совсем не получилось сказать — хочу увидеть тебя.       Пауза заполнилась отвратительным влажным звуком, с которым кожа крайней плоти скользила в кулаке — остановиться не было сил. Стыдно не было. Было хорошо.       — Хотел бы увидеть меня? — спросил Ёсан, потеряв стыд окончательно.       — А ты хотел бы? Показать?       Ёсан кивнул. Потом сообразил, что Чонхо его не поймёт. Слабо выдавил — да. Чего ему было бояться? Технической возможности для визуализации у них никогда не имелось. Или всё-таки?       — Хорошо, — трудно произнёс Чонхо, и Ёсан отчетливо осознал, что тот тоже задыхается. — Готов?       Следом задохнулся сам:       — Как?       — Посмотри в правый верхний угол, хён, — ответил Чонхо.       Ёсан поднял глаза. Красная точка светила ярким пятном ровно из озвученных координат — и как это он пропустил умело спрятанную камеру, проверяя радиорубку.       — Ты же позволишь, хён? — тихо задал вопрос Чонхо снова. — Позволишь увидеть тебя?       Ёсан кивнул и на этот раз почему-то Чонхо его понял — красная сияющая точка сменилась зеленой, и Ёсан почувствовал физический взгляд.       Я это делаю, потому что команде нужен информатор из Золотого города или потому, что хочу сам, подумал Ёсан. Какая причина из этих двух наиболее логична, и почему, даже не понимая этого, так и не сделав выбор, мне становится так хорошо.       Рука мелькала под юбкой, Ёсан сидел перед глазком камеры в донельзя распущенной позе, задрав одну ногу на подлокотник, и, приближаясь к удовольствию он бесстыдно всё больше и больше оголялся, показывая трусы, спущенные под яички, и свою работающую в рваном ритме руку. Может, именно это заставило кончить его слишком быстро, избавив от длительных минут погони за оргазмом под пристальным, но невидимым взглядом.       Рука была вся заляпана, и Ёсан не решался вытащить её из-под юбки. Он не хотел показывать свою обыкновенную начинку, такую же, как у всех остальных людей — влажную, человеческую, специфично пахнущую его несдержанными мальчишескими выделениями. Он хотел бы ответно увидеть такого же тяжело дышащего Чонхо и наконец понимал, отчего не сможет. Отчего живет в невидимом информаторе тоска по свободе и ветру, а в голосе - нечеловеческая мощь и диапазон четыре откавы. Отчего в голове вчерашнего мальчишки такая масса информации и знаний.       — Кажется, я знаю, — сказал он в молчащий эфир, — почему не смогу увидеть тебя в ответ.       Душили слёзы.       — Хён, — прошептал эфир. — Ну, что ты, хён.       Ёсан усмехнулся. Не хватало ещё, чтобы его успокаивали.       — Знаешь, я уже говорил, ты очень красивый, хён. У тебя замечательные глаза. У тебя… голос. Красивое тело. Аврора. Команда. Свобода.       Угу. Ёсан вздохнул. И наконец разомкнул зажмуренные веки.       Сан, наверно, никогда не закрывал глаз, когда занимался любовью с Уёном. Наверно потому, что Уён тёплый, настоящий. Живой.

***

      Хонджуну не было нужды стучаться в радиорубку, но он стучался всегда.       Ёсан, бросив недоделанного дрона, уже сидел у маленького монитора — там бежали строчки каких-то непонятных шифров, а в наушнике тихо пищало. Рядом на краешке стула застыл Сан и маршировал по столу пальцами рядом со спокойно лежащей кистью Ёсана — раз-два, раз-два — как делают это дети, если нет под рукой никакой игрушки. Указательный и средний аккуратно переступили через провод и наконец коснулись чужого мизинца - Сани победно улыбнулся. Повернул голову в сторону капитана и торжествующе улыбнулся уже ему.       — Выйди, — донеслось жесткое капитанское.       Сан послушно поднялся. Сан всегда был хорошим солдатом. Только умоляюще взглянул на Ёсана, ловя его взгляд. Пожалуйста, тихо шепнули губы.       Ёсан обречённо кивнул. Сан гибко, плавно опустился рядом с ним на корточки, широко разводя свои колени, приседая в красивую, какую-то балетную позу. Робко взял в руки ладонь Ёсана, который по-прежнему сидел на стуле в наушниках, поднёс её к своему лицу, и Ёсан, сложив из кисти удобный ковшик, уложил в него чужую щеку — острая скула Сана как влитая легла в мягкое углубление ладони. Хонджун у двери замер, стараясь не смотреть. Но успевая увидеть, как ни один мускул на руке Ёсана не дрогнул, не даря Сану ни единой ласки, ни поглаживания, просто вынужденно касаясь его лица. И через секунду Сан уже бесшумно поднимался и выскальзывал из рубки, улыбаясь глупо и влюблённо.       Ёсан позволил себе непочтительно отвернуться, здороваясь. Разговоры с Хонджуном всегда были немного неловкими.       — Я не могу постоянно его выгонять, — сказал стеснённо про Сана.       Хонджун покачал головой:       — Я пришёл разговаривать не про него.       А вот это уже было плохо.       — Да, капитан.       — Как там Чонхо?       Скулы Ёсана порозовели как-то совсем неожиданно и очень нежно.       Он посмотрел Хонджуну в глаза, и показалось, будто где-то там, в глубине карих, восточного разреза глаз, у капитана мелькнула редкая, неприродная синева. Синева резала похуже ножа, и ей, небесной, недоговаривать или врать было нечестно.       — Говорят, что он тоже в тебя влюблён, — сказал Хонджун следом.       — Кто говорит, капитан? — напряжённо поинтересовался Ёсан.       — Ну, — смущённо махнул рукой Хонджун. — Ты же знаешь — им только дай потрещать о чем-нибудь таком.       Юнхо с Минги были две большие безобидные сплетницы, да.       — У нас деловые отношения, — осторожно начал говорить неправду Ёсан. — Чонхо очень серьёзный и очень хороший мальчик.       Он снова попытался представить себе этого хорошего мальчика, его облик и детали: тёмные, внимательные глаза, немного тяжёлый взгляд, совсем детские щёки, не потерявшие пухлости…       Был ли Чонхо красив. Был ли настолько важен ему самому, чтобы не выдавать капитану его тайну?       — Я хочу отказаться от штурма, — неожиданно признался Хонджун.       — Почему ты говоришь это мне, хён? — с недоумением поинтересовался Ёсан. — Это нужно обсуждать, например… с Саном или Минги, это они отвечают за тактику и ведение боя.       Хонджун молчал.       — Хён.       — Что рассказывает о Золотом городе твой хороший мальчик? — спросил.       Ёсан заёрзал.       — В тот единственный раз, когда мы подлетели под его стены, каждый из нас увидел его… по-разному, — сказал задумчиво капитан. — А кто-то на месте этого города не увидел ничего. И мне интересно, а что увидел ты?       Ёсан отвел глаза — прямоугольные коробки из бетона без окон вместо ажурных арок из золота были неказистым зрелищем, рассказывать не хотелось.       — Возможно, Иллюжн-сити — просто мираж. Возможно, он не существует. Возможно, тогда, те, восемь, не стали штурмовать, они отказались тоже. Поэтому их объявили вне закона. Поэтому искали. Поэтому сожгли.       Ёсан вздрогнул — часы, что он нашёл на той площади, все были засыпаны пеплом.       — Юно говорит, что я болен.       Чем, хотел спросить Ёсан для порядка, но Хонджун торопился сказать что-то ещё, будто старался не дать Ёсану возможности задать неудобные вопросы. Задавая их сам.       — Ты же наверняка уже догадался, что механизм твоих часов — это и есть сокровище? И это сокровище принадлежало той восьмерке. Они просто не успели им воспользоваться, — сказал и внимательно вгляделся в глаза напротив. — Или тоже не стали.       — Они не мои, — только и сказал Ёсан, оправдываясь. Не думая, почему капитан говорит «тоже».       — А знаешь, — тут же отозвался Хонлжун, — раньше я подозревал тебя. Я не доверял тебе. И я бы хотел за это извиниться.       — Не стоит, хён, — поспешно сказал Ёсан, становилось слишком неловко — теперь-то они не доверяли Уёну.       — Ты же сказал Чонхо, что мы начали планировать штурм? — спросил Хонджун.       — Сказал.       — Не хочешь вытащить его оттуда?       Ёсан отрицательно покачал головой и вдруг представил себе это — всю эту бойню, человеческую кашу, все собранные под знамёна «Авроры» корабли — старые, потрепанные, отбитые у правительственного флота каравеллы, спрятанные в разных секторах. Людей под этими знамёнами — тех, кто всю свою жизнь только и делал, что ломал систему и заодно рвался к сокровищам Золотого города, пытаясь его разрушить. — Или ты против? Тоже против готовящегося штурма?       Снова они говорили не о том.       Ёсан первым отвёл взгляд.       — Капитан Ким, — обратился к Хонджуну официально и строго, разрушая эту между ними тишину, — я подчиняюсь твоим приказам. Я твой солдат. Я буду следовать за тобой до конца. Поэтому, если ты решишь штурмовать, я пойду за тобой.       Чонхо, вспомнил.       — А как же наш хороший мальчик? — поинтересовался Хонджун зло, вспомнив его тоже и наверняка чувствуя какое-то несоответствие. — Как быть с ним? Если штурмовать мы будем всеми силами?       Ёсан вздохнул, будто бы играли они в шахматы и он только что беспечно пожертвовал пешкой.       — Я понимаю, что в любой войне случаются жертвы — спасать в такой мясорубке одного человека слишком глупо, — сказал жёстко. — Никто бы не стал.       И постарался улыбнуться хотя бы глазами.       — Почему? — спросил его проницательный, слишком догадливый капитан. — Почему ты на самом деле не хочешь вытаскивать этого молодого парня, который безумно влюблён в тебя?       — Я не сказал, что не хочу, хён, — опустил глаза Ёсан и впервые совершенно ясно представил его себе. Темноволосого, с тёмными внимательными глазами и сильными руками.       — Ты когда-нибудь видел его? — чутко подхватил его мысли Хонджун.       И не дождавшись ответа, приказал стальным капитанским голосом:       — Вызывай его на связь сейчас же. Немедленно. Покажи мне его!       — У меня небольшой сбой в аппаратуре, — неумеючи соврал Ёсан, понимая — Хонджуну нужно ещё одно, последнее доказательство бесполезности войны, чтобы принять решение. А последним доказательством быть не хотелось.       — Ёсан, — прищурился Хонджун грозно.       И плевать ему было, что передачу могли перехватить — правительственные глушилки и уловители работали на износ, чуя надвигающуюся бурю. Поэтому, чувствуя непреклонность своего капитана, Ёсан послушно отвернулся к аппаратуре.       Никакого сбоя не было. Лампочки замигали красиво, ритмично и правильно. Далёкий голос прозвучал спокойно и без помех — приём, это Чонхо, это Золотой город, как слышите, Синяя птица? И сразу же, повинуясь порхающим пальцам радиста, которыми Ёсан ткнул в единственную кнопку, легко и непринуждённо переключая передачу в режим видео, на экране монитора засветилось изображение — в чёрно-белом формате там стремительно бежали всего лишь две цифры — ноль и единица, складываясь в непонятный узор. Хонджун беспомощно тронул Ёсана за плечо.       — Это же какая-то шифровка, да? — спросил севшим голосом. — Сделай изображение нормальным. Пожалуйста. Покажи мне Чонхо.       Ёсан вздрогнул и посмотрел на капитана красивыми грустными глазами.       — Это и есть Чонхо, хён, — сказал, положив ладонь на экран. Еле заметно пальцами поглаживая бегущий бинар. — Хороший, добротно сработанный цифровой код. С прекрасно смодулированным оперным голосом. Человек, которого в материальном мире не существует.