ATEEZ

      — И у них свой ютуб-канал, — сказал Минки в трубку тихо. — Ну я откуда знаю, как он там расслышал и записал. Наверно, абсолютный слух, музыкальное образование. И вообще, он в национальной опере поёт, как я его оттуда достану…       Он осёкся, увидев Сонхва.       Здесь, на очередных каких-то съёмках, которые шли у Минки бесконечной чередой, было всё так же шумно, но Сонхва уже привык. Привык заглядывать, дожидаться в каком-нибудь уголке Минки, агрессивно стирающего с себя последние крохи макияжа и отправляться с ним на обеденный перекус. Как оказалось, психиатрическая клиника Сонхва находилась в районе, полном каких-то таинственных, но очень полезных локаций, прямо жизненно необходимых для съёмок. Поэтому Минки всегда был под рукой. Они находили мало для разговоров тем, они были не очень близки, но эти самые локации являлись отличной сменой сюжета напряжённой жизни психиатра Пака. Он… отвлекался. Его… отвлекали. Множество красивых, шумных, непохожих на него самого людей смотрели на него с отчётливой ноткой интереса, хвалили его платиновый блонд, визажисты хищно присматривались к его чёрным ланьим глазам, и Сонхва уже привык, что ему поступали предложения. Он всегда отказывал, но было приятно. А вот то, что на этот раз Минки, едва его увидев, перешёл на шёпот, прикрыв рукой рот, стараясь, чтобы сказанное до Сонхва не дошло, было приятно не очень. Он как-то сразу понял, что говорят о какой-то новости, слышать которую было ему непозволительно просто потому, что кто-то, очень ему знакомый, явно сделал что-то неправильно.       — Так, — сказал Сонхва, подходя к Минки поближе. — О чём речь? Что-то интересное?       Минки виновато улыбнулся, врать он совсем не умел.       — Да нет, хён, — пробормотал и звонок сбросил.       А вечером Юнхо поинтересовался:       — Ну, Минки тебе сказал?       Сонхва поёжился. И покачал отрицательно головой.       Позже с трудом пробирался сквозь дебри малопонятных музыкальных терминов. Снова слушал про какой-то ютуб-канал, который вела бывшая группа Минки — они как раз играли сегодня в баре, играли неплохо, и канал видимо был неплохим, популярным, и слушали его много заинтересованных в современной музыке человек, и кто-то особенно заинтересованный и одарённый расслышал в кусочке рабочей репетиции мелодичный гитарный наигрыш…       — Хён, ну, хён, — жалобно тянул Минки, — ну никто специально не собирался играть мелодию твоего пси… пациента, так, струны перебирал, она же даже не закончена, понимаешь? Это даже не полноценная композиция, так, скорее интро на полминуты, откуда нам было знать, что какой-то Моцарт услышит, запомнит, простенько обработает и замутит кавер?       Сонхва чувствовал, как дышит злобным драконьим огнём — дай, сказал, свой телефон, где этот, мать твою, канал, как же меня всё это современное дерьмо достало.       — Канал публичный, на то видео вообще никакой аннотации не было, репетиционный момент, и он, ну, этот, просто перепел гитарное соло, — объяснял непонятно трясущийся Минки, вдруг осознавший, как зол Сонхва. — Голосом, хён. Голосом перепел. Это… сложно. Там высокие ноты, а у него диапазон оказался — ох.       Сонхва закрыл лицо рукой — что толку орать. Все знали, что у Хонджуна всё плохо. Что из-за этого плохо у Сонхва. Что это последнее дело — без разрешения использовать труд психически больного и просто больного человека, пусть случайно, пусть по недосмотру. И получить то, что получили они в итоге.       — Оно завирусилось.       — Что?       Уж этот термин Сонхва знал.       — Что ты сказал? — повторил он зловеще, и Юнхо даже немного прикрыл Минки собой — подальше от огня дракона.       — Я сказал, — честно признался поникший Минки, — что видео с кавером того парня, что перепел композицию твоего Хонджуна, завирусилось.       — Сколько просмотров? — обречённо спросил Сонхва, уже понимая, что даже если никто не узнает — ни готовящийся к операции сам композитор, ни его вполне прагматичные родители, — то его собственная совесть не даст Сонхва жить спокойно ни минуты.       — Ты лучше спроси, сколько лайков, — тихо пробормотал Минки с гордостью и получил грозный взгляд от Юнхо.       Судя по их довольным лицам, лайков было прилично.       — Мне нужен контакт этого парня, — сказал Сонхва, понимая, что придётся разговаривать, спорить, выяснять, может, даже откупаться деньгами.       И как не хотелось этим заниматься именно сейчас. Когда принимались непростые решения операцию отложить по нескольким причинам на неопределённый срок, у нейрохирургов были свои взгляды на продолжительность жизни проклятой опухоли, которую Сонхва хотел бы вырвать из маленького, угасающего Хонджуна собственными руками прямо сейчас, но естественно, не мог. Хонджун почти переехал жить в нейрохирургическое отделение, совсем запутавшийся в хронологии событий, стремительно теряющий зрение и память. Память поцелуев своего несчастного психиатра, который так же стремительно терял этот свой статус вместе с тем, насколько болен оказался Хонджун. Смертельно.       Поэтому Сонхва было не до песен и не до оперы, в которой голосистый кавер-вокалист пел.       — Мы его уже нашли, Сонхва-хён, — сказал Юнхо, а Сонхва свирепо на него посмотрел — значит, Юнхо был в курсе, заодно с этими музыкальными пиратами.       — И как его зовут? — спросил он устало, стараясь не думать ни о каких национальных операх, которые всегда существовали в каждом из крупных современных городов. И в Золотом ненастоящем городе — тоже.       — Его зовут, — сделал паузу Юнхо, сглатывая, — ты только не волнуйся, хорошо?       — Имя! — рявкнул Сонхва, и Юнхо тихо ответил:       — Чхве Чонхо.       Но это было, конечно же, всего лишь очередное дурацкое совпадение.

***

      Сонхва рассказал, нет, Сонхва вывалил на Юнхо наконец всё — детали каждой судьбы каждого члена команды, последним из которой был Чонхо — список лежал между ними молчаливой уликой.       А рассказав, утопал теперь в тихом ужасе, ожидая, что этот талантливый психолог и достаточно рациональный человек станет задавать после рассказанной жуткой сказки глупые вопросы: палочка Гарри Поттера, всё ещё нежно хранимая Юнхо, не давала Сонхва покоя.       Но Юнхо лишь уточнил, выразившись крайне поэтически:       — Получается, что все эти придуманные люди нашли своё отражение здесь? Среди нас?       — В вас, — конкретизировал Сонхва.       — И почему ты не рассказал раньше? — тихо и как-то печально спросил его Юнхо.       — Потому что это глупо, — ответил Сонхва. — И как бы вообще я сказал тебе, что в том мире у того Юно вышло стать хирургом, а у тебя нет?       Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Сонхва вдруг стало тепло. Совсем ненамного, но этого оказалось достаточно, чтобы вовлечь Юнхо не только в чужие психиатрические грёзы, но и сподвигнуть его научно их обосновать. Оказалось, что два ума в этом запущенном случае несомненно — лучше.       — Определи цель, хён, — сказал Юнхо не совсем понятно, явно обозначив в этот момент, что психология — не психиатрия. — Определи, на какие вопросы ты хотел бы найти ответы, и мы пойдем прямо по пунктам.       Сонхва задумался.       Что было важнее — перебирать, словно старые фотографии, разбитые осколки чужих грёз или же сосредоточиться на проблеме смертельного заболевания пациента? Заболевания, которое могло изменить в их жизнях абсолютно всё?       Он посмотрел на Юнхо — в его внимательных глазах было столько жизни, столько живости и блеска. С Юнхо не хотелось говорить о смерти, которая ходила сейчас рядом с маленьким, потерянным в двух реальностях капитаном.       — Я бы хотел узнать причину, почему Хонджун перенёс проекцию своей иллюзии в эту реальность, — сказал наконец. И конкретизировал: — Мне важно знать, что этой причиной действительно стал… я.       — В романтическом смысле? — очень понятливо переспросил Юнхо.       Сонхва кивнул, впервые признаваясь так откровенно в своём грехе. В своём чересчур трепетном отношении к придуманным персонажам и самому капитану нетленной Авроры, которая, если всё сделать неправильно, может возродиться из пепла и в третий раз.       — Тогда сначала проговорим причины повторяющихся катастроф, — подсказал тихо, побуждая Сонхва, словно сложного пациента, повторить вслух самые страшные свои воспоминания.       Причины катастроф и причины невозвращения, кивнул согласно Сонхва. Это было важно.       — Непринятие семьи, — ответил кратко, и этого было достаточно для понимания. Хонджун создал прекрасную мальчишескую, полную приключений вселенную. И вот мир, который был прекрасен, стал невыносим, вся его команда переоделась в какой-то момент в чёрную униформу. И всю эту чёрную восьмерку, после того, как семья его не приняла, отправив на лечение в клинику, а затем — бросила, Хонджун безжалостно сжёг.       — Но возвращаться было не к кому, и новый мир восстал из пепла, — догадливо продолжил Юнхо с немного вопросительной интонацией.       Сонхва кивнул.       — Он создал обновлённую версию мира, — сказал, продолжая логическую цепочку, — та же пустыня, тот же галеон, те же люди.       Сонхва мучительно свёл брови.       — Юнхо, два талантливых специалиста уверили меня, что это просто патологическая цикличность, — сказал, — только тогда Хонджун уничтожал свой первый мир от безысходности, беспомощности, вымещая на нём свой непроходящий гнев. А сейчас…       — Сейчас он избавлялся от лишней вселенной, потому что хотел вернуться, — продолжил Юнхо, очень хороший психолог и прекрасный друг.       И в этот, второй раз, захотев вернуться, Хонджун по-прежнему боялся, что его не примут. Не семья, а совсем посторонний ему человек.       Психика может работать очень гибко, раз за разом создавая или меняя обстоятельства, которые бы позволили достойно выйти из непростой ситуации. Сохранить лицо. Хонджун создал вселенную, как большую игровую комнату для мальчишек. Наполнив её приключенческими квестами, в которых можно было в конце пути найти сокровище пиратов. Стать пиратами самим. Исследовать, познавать мир.       Взрослея вместе с Хонджуном, иллюзия удобно подстроилась под его нужды. Хонджун встал во главе восстания, сколотил вокруг себя мощные группировки таких же, как он, кто пошёл против системы. Он стал капитаном флагмана, который должен был завоевать Золотой город с очень говорящим названием. Он понял наконец, что стал сильным настолько, что был способен уничтожить существующий режим. Он хотел этой войны очень долго и наконец был готов. Именно тогда, в тот самый день они и встретились — неопытный, но красивый и понимающий врач Пак Сонхва и знаменитый капитан самого мощного в мире галеона «Аврора», орудия которого должны были вот-вот выстрелить.       — Доктор Иден сказал, — припомнил Сонхва зло, — что маленький Хони сразу же влюбился, но не в меня — в мою профессиональность и мастерский подход.       — И ты в это поверил, — хмыкнул в ответ Юнхо.       — И я поверил, — кивнул Сонхва. — И бросил его тогда на долгих три года.       — Ты же не знал, что там у него в голове происходило, — пожал плечами Юнхо.       — А должен был, — с мукой отозвался Сонхва. — Хонджун захотел вернуться именно в тот момент. Когда меня рядом уже не было. Как же ему было, наверно, страшно. Но психика предоставляла ему возможности раз за разом, избавляясь от знаковых якорей, что держали Хонджуна в том мире. Всё, что там существовало, не пускало его обратно. Ни вещи, ни люди, ни обстоятельства. И пошли искажения. Как же удобно, да? Когда ломаются судьбоносные вещи?       Сонхва с восхищением прицокнул языком.       — Слово пирата — закон, — сказал уверенно. — Отменить штурм, отказаться от завоевания Иллюжн-сити Хонджун не мог — у него было всё, чтобы повести армаду к этому городу. Но вот ломается компас, и Аврора становится слепой. Какая удача — война отменяется. Аврора превращается в галеон-изгой — вселенная Хонджуна как только может выдавливает его из себя, как чужеродный элемент. И какая удача снова: следом находится разгадка взаимодействия компаса и часов, которые, словно проклятие, в каждом из миров Хонджуна его преследовали. В первом он ими владел изначально, во втором — их нашёл Ёсан. Где? Там, где Хонджун их в первом случае и потерял, где на площади условно сожгли каждого из его команды. Включая его самого. И вот, пожалуйста, часы снова с капитаном, а какой-то странный старик с окраины понимает механизм работы артефактов сходу и рассказывает о том, как влияют на часы лунные приливы, заставляя Хонджуна высчитывать её фазы, вести астрономический дневник… Хонджун теперь может сбежать из вечной пустыни в реальный мир, используя, словно кроличью нору, пространственно-временной прокол.       — И почему же он никуда не сбегает? — спросил Юнхо, направляя.       — Его держит команда, — ответил Сонхва уверенно, а Юнхо кивнул. — Все эти мальчишки, которые были с ним рядом, слушали его приказы; их преданность. Всё это не пускает его получше военных клятв.       Юнхо нахмурился и переспросил, уточняя:       — Почему же он не захотел переместить их всех с помощью…       — Он хотел, — перебил его Сонхва. — Но он не мог — перемещать волшебство это было способно только одну органическую единицу. А единиц было семь. Не считая ещё очень нужного капитану, но совершенно неорганического хёна.       Сонхва мучительно зажмурился — в своё время он позволил себе упрекнуть Хони в том, что… «Признайся, когда ты уже знал о назначении часов, наверняка думал о том, чтобы сбежать, не прихватив никого?» — зазвучало в голове. Как же подло было ранить Хонджуна самым острым, что только нашлось в арсенале. И как неистово он пытался в ответ доказать своему доктору, своему единственному другу о том, что ни в коем случае не тот, кто бросает своих людей!       Хонджун никогда не был предателем. Он никогда бы не бросил их. Даже не существующих. Даже если сам он, чёрный человек из прошлого мира, настойчиво приходил к нему в грезах и требовал сбежать туда, где будет лучше.       Сонхва закрыл лицо руками. В драме этой было слишком много мистики, но драмой от этого она не переставала быть.       — Ты же тогда как раз из Европы вернулся? — подсчитал Юнхо.       — Я вернулся позже, — скривился Сонхва. — Уже после того, как Хонджун потерял людей. А это означало только одно — он не ждал взаимности. Не ждал меня. Он НЕ НАДЕЯЛСЯ. И всё равно уничтожил свою вселенную, пытаясь бросить тот мир.       Это было хорошо. Это говорило о том, каким замечательно действенным катализатором Сонхва оказался. Чисто с профессиональной точки зрения. С точки зрения человеческой — это оказалось обыкновенной трагедией, из-за которой иногда даже выздоровевшие люди не желают жить.       — Думаю, когда он принял решение не использовать волшебство часов и компаса, потому что его держали чужие судьбы, судьбы эти и были решены, — сказал Сонхва. — Чтобы вернуться, людей нужно было из сюжета изъять. Тем более Ёсан каким-то образом добыл коды доступа, чтобы проникнуть в Иллюжн-сити без компаса. Но даже тогда лазейка осталась, потому что… Потому что даже с кодами завоевание Золотого города оказалось бессмысленным. Остались только люди, самый значимый якорь Хонджуна. И все они вскоре исчезли со страниц истории — кто-то умер, кто-то просто ушёл. Всё. Вот теперь его не держало ничто.       — Но он почему-то не вернулся, — снова сообразительно предположил Юнхо и внимательно посмотрел на притихшего Сонхва, которому неожиданно стало всё предельно ясно. — Сонхва? — требовательно позвал Юнхо. — Ты же уже сам всё понял. И ты должен сказать это самому себе.       Ты должен сказать самому себе, что струсил и так и не показал нужную степень заинтересованности.       Сонхва понимал эту бестактную настойчивость Юнхо. Именно так психологи ломают неровно сросшийся костяк поломанной жизни, чтобы срастить его правильно, пусть процесс мучительно болезненный.       — Он просто не верил в меня, — ответил тихо.       — И как ты справился с этим? — спросил Юнхо, не отвлекаясь на так и не произнесённые слова о любви. — Ты же попытался как-то его переубедить?       Сонхва молчал, вспоминая ту гигантскую кучу строительного песка, замаскированную им под дюну, и тот поцелуй. Возможно, именно он, пусть запоздалый, оказался важнее красивой иллюзии Хонджуна, его пустынных закатов и рыжего, пылающего огнём шара, что плавил линию горизонта своим сиянием. Потому что закаты имелись и в настоящей реальности, но здесь к ним прилагались бонусом поцелуи.       — Я… переубедил, — ответил неуверенно.       А Юнхо наконец облегчённо, обрадованно улыбнулся:       — Ну вот и хорошо. Славно! Ты знаешь теперь, что делать. И если по-настоящему… хочешь его, то должен тащить именно сейчас. Здесь всё готово для того, чтобы эту твою органическую единицу в социум интегрировать. Подкрепляя силой своего… убеждения.       Сонхва благодарно улыбнулся — сухие формулировки Юнхо действовали отрезвляюще, он бы не вынес сейчас никаких намеков на свою гомосексуальность: убеждать можно по-разному, но слово это останется приличным в любом случае.       — Тебе стало лучше, хён? — спросил Юнхо участливо.       — Нет, — честно ответил Сонхва, потому что проговорив одну проблему, он не избавился от остальных. Но новообразования мозговых оболочек не были уже областью психолога Чон Юнхо.       Они помолчали. Потом Юнхо спохватился, достал смартфон, листнул галерею. С красивых ярких фото смотрел на них красивый Уён — Уён в спортзале, Уён в танцзале, Уён ещё в какой-то комнате. Слишком занятой стажировкой, чтобы фотографироваться на улицах Лос-Анджелеса.       — Вот кто бы наверно, визжал от восторга на весь дом, слушая эту историю, — мечтательно предположил Сонхва и вдург понял, как он соскучился по этому несносному мальчишке. — Как он там, кстати?       — Нормально. Долетел, устроился, — сообщил Юнхо. — Конечно, в первый же вечер позвонил и долго сопел в трубку. Я говорю — не молчи, время идет, международный же вызов.       Юнхо вздохнул и улыбнулся.       — Потом разревелся, слава богу, — сказал сложным психологическим голосом. — Стресс у него, я понимаю.       А у меня тогда что, беспомощно подумал Сонхва и отвернулся к окну. Что может остаться от человека, когда он уходит? Его иллюзорный мир, придуманные судьбы его героев, его музыка?       — Господи, я так зол на Минки с его ютуб-проёбом… Какого черта всё это произошло? Почему именно эта музыка, эта песня, этот голос, этот человек?       — Тебе совсем не интересно увидеться? С ним? Ты вообще слушал его кавер?       Сонхва закрыл лицо ладонью и покачал головой. Ситуация вряд ли была настолько катастрофичной. Куда важнее оказалось то, что теперь вся несуществующая команда Хонджуна была в сборе.       — Ты можешь не рассказывать другим обо всём, хён, - сказал Юнхо, додумывая очевидное. — Но я бы обязательно познакомил Хонджуна со всеми нами. Просто потому, что… он хотел нас найти, и он нашёл. Он заслужил друзей.       — Поступая так, я всего лишь продлю его психиатрическую агонию. Думаешь, он не помнит свой список?       Сонхва усмехнулся. Хонджун помнил перечень имён наизусть. Во главе которого стояло имя его железного хёна. И это имя он повторял и повторял в поцелуй. Может, поэтому убеждать Хонджуна вернуться казалось задачей непосильной?       Юнхо смотрел на него задумчиво и грустно.       — Ладно, — сказал, — ты прав. Я совершенно ничего не понимаю в психиатрии. Но понимаю в психологии. Я понимаю, как тебе тяжело.       Что тяжело, недоуменно вдруг подумал Сонхва. Целоваться? Целоваться было легко.       — У каждого из нас своя война, хён, — продолжил Юнхо. — Поэтому если Хонджуну снимут психиатрический диагноз, пообещай, что попытаешься снова.       Они оба знали, о чём Юнхо просит.       Сонхва кивнул. Ему казалось, он попытается, даже если диагноз не снимут. Ему, как никогда, вдруг захотелось стать настоящим преступником, окончательно перейдя на тёмную сторону. И прощай, ненавистная диссертация, таких влюбчивых психиатров в профессора не берут.       — А с Чонхо всё-таки, удивительно получилось, — тем временем сказал Юнхо. — Если он и есть тот самый Чонхо, то он, получается, единственный остался собой в обеих реальностях? Так? В его-то оперной жизни ничего не изменилось?       Сонхва вздрогнул. И посмотрел в глаза своим воспоминаниям.       — Наоборот. Он оказался тем, чья жизнь изменилась сильнее, чем у всех остальных. И ты даже не представляешь — насколько.