ATEEZ

      … — Что мы имеем, — сказал нейрохирург, рассматривая на экране ноутбука разные проекции снимков красноволосой головы Хонджуна.       Сонхва сидел молча. Примерный сопровождающей, ни черта не смыслящий в хирургии.       — Вот, — ткнул хирург пальцем в овальное затемнение, такое маленькое, что пришлось присматриваться. Малый размер, естественно, Сонхва не успокоил — самые злые опухоли могут убить, даже являясь миллиметровыми.       — Симптоматика спутанная, — начал хирург. — Мне важно дождаться остальных анализов, чтобы исключить то, чем эта опухоль не является. Битемпоральная гемианопсия наблюдалась?       Сонхва жалобно вскинул свои напуганные глазищи.       — Это нарушение полей зрения, — пояснил хирург и встал из-за стола. Подошёл к кулеру, набрал холодной воды, протянул Сонхва. — Выпейте, давайте, — приказал. — Теперь сконцентрируйтесь, и продолжим.       Сонхва кивнул и снова уставился страшными глазами на тень в голове Хонджуна.       — Мне нужно исключить наиболее часто встречающиеся опухоли, аденому гипофиза прежде всего, а то полезем её удалять, а там — плотное, капсульное, в хиазму проросшее, — продолжил врач. — Пациент сдавал кровь на гормоны?       Сонхва помотал головой.       — Хорошо, — кивнул хирург, хотя хорошо не было. — Тогда просто буду вас спрашивать об особо показательных в случае аденомы симптомах.       Сонхва лишь кивнул.       Ничего сложного — они уже говорили об этом с доктором Иденом, и сейчас он вполне мог заставить себя кивать головой — утвердительно или же отрицательно.       — Пациент не жаловался на припухание в грудных мышцах? Сами не пальпировали? Замечали выделения из сосков?       Боже, нет! Сонхва мучительно зажмурился — вопросы оказались сложными, гадкими. О чем они вообще говорят, что за, какие соски, что? Что?       — Доктор Пак, — одёрнул его врач и, уже заметно разволновавшись, подошёл к нему, схватил бесцеремонно руку, посчитал колотящийся пульс, снова отошёл к шкафчику, достал лекарство, выдавил из блистера таблетку, заставил Сонхва выпить.       — Я понимаю, что это страшно и непонятно, но вы врач.       Я врач, подумал Сонхва. Я очень плохой врач.       — Новообразование, наличие которого я подозреваю, в большинстве своём доброкачественной природы. Это лечится. Хирургически. А с таким размером даже без трепанации. Но мы должны убедиться, что это именно оно, исключив остальное. Итак.       Итак, это было подозрение на доброкачественную менингиому, потому что выделений из сосков у Хонджуна не наблюдалось, Сонхва пришлось спросить его и даже с ужасом отказаться от пальпации, когда Хонджун равнодушным голосом предложить это проверить. Он сидел скучный в соседнем кабинете и усиленно делал обиженный вид — его не пустили на обсуждение его же болячки. Спасибо, доктор хён, я вам припомню.       — Вот бугорок турецкого седла, здесь видим это образование. Именно оно так длительно и упорно меняло остроту зрения, сужало поля и в будущем, кстати, повлияло бы и на эндокринную систему, деформировав краями гипофиз. И вот тогда мы имели бы ещё дополнительные симптомы пролактиномы, что нас запутало и сейчас. Это так называемая обратная связь, но до неё не дошло.       Никаких истекающих выделениями сосков, понял Сонхва и выдохнул. Как же было противно от гадких мыслей.       — Маленький размер опухоли обуславливает отсутствие повышенного внутричерепного давления, — пояснил хирург дальше, — и атрофии зрительного нерва. Это хорошо.       Хорошо.       Было хорошо всё.       И доброкачественность.       И небольшой размер. И неклассический случай, когда эта несчастная менингиома не успела прорасти в зрительный нерв. Хотя прорастала в шестидесяти процентах случаев.       — Теперь прогнозы, — сказал хирург, и всё хорошее кончилось.       Хотя в семидесяти процентах случаев прогнозы были положительными.       А в остальных тридцати, посчитал Сонхва.       — При небольших, менее трех сантиметров, срединно расположенных, как у нашего пациента, симметричных опухолях без обрастания их крупными сосудами, мы применяем эндоскопический эндоназальный доступ, — продолжил хирург и сразу же пояснил, махнув рукой на двоечника по хирургической части, — достанем вашу менингиому через носовые ходы, понимаете?       Ага, она уже наша, грустно подумал Сонхва и тут же согласно кивнул — я согласен через ходы, через любые, доставайте и побыстрей нашу проклятую менингиому.       — То, что не потребуется трепанация — это уже прекрасно, — заключил и Юнхо, выслушав Сонхва. — Но всё остальное — это тоже не плохо. Это всего лишь риски.       — Риски, — прошептал Сонхва обессиленным эхом и пожалел, что не позволил себе напиться до полной отключки.       Риск частичной потери зрения, риск тотальной слепоты. Риск развития менингита. Риск потери памяти. Риск рецидива…       — Доброкачественная менингиома рецидивирует в пяти процентах случаев в сроки до двадцати лет, поэтому прогноз благоприятный, — сказал Юнхо.       — А ты знал, что развитие этого вида опухоли провоцирует нетолько генетика, но и ионизирующее излучение? Радиация? Гамма-излучение? Откуда вообще? — спросил Сонхва и тут же подумал, что знает. И это просто совершенно невозможно.       Как невозможно было обмануть статистику, которая утверждала, что менингиомой чаще болеют женщины. Что возраст носителя — тридцать-сорок лет. Что…       — Сонхва, — мягко остановил его Юнхо, — это может случиться с каждым, статистика не может быть точной. Тебе просто нужно понять — всё не так плохо. Да, риски есть.       И самый огромный — что Хонджун не услышит слов Сонхва, которые он так хотел сказать ему. Эгоист чёртов.       — А как сам Хонджун? Ты же сказал ему? Или ты сказал не всё, что хотел? — после паузы спросил его Юнхо, и Сонхва снова мысленно поблагодарил маленького больного Хони — с его странной помощью он нашёл себе очень понимающих друзей.       — Хонджун… нормально, — выдавил он. — Почти равнодушно принял новость, но это компенсаторная заторможенность. Возможно, его сорвет в истерику в самое ближайшее время. Но пока он радуется тому, что семья приезжает. Мама. Брат. Что мы с ним снова поедем в диагностический центр, а потом — в нейрохиругический. Это сколько по городу болтаться…       Столько, сколько нужно, сказал себе Сонхва, когда снова вёз Хонджуна к докторам. И когда вез обратно.       Длинной, долгой дорогой, сделав ненужный, но совершенно необходимый крюк через красивый, зелёный парк. В парке были маленькие озерца с утками, большие деревья и тихие уголки с удобными скамейками.       — Хонджун, — сказал Сонхва тихо, присев на одну такую.       Высокие кусты душно благоухающего жасмина скрывали их от глаз немногочисленных посетителей парка, и Сонхва чувствовал себя гадким — он завлёк сюда своего доверчивого пирата и теперь собирался… собирался…       — Мама будет в ужасе, конечно, — немного апатично сказал Хонджун, повернувшись на произнесённое своё имя.       — Хонджун, подожди, мне нужно сказать.       — Я соскучился по ним. По… отцу. Брат скоро должен жениться. Наверно. Я… плохо помню последние новости.       — Хонджун. Я…       — С памятью как-то нехорошо стало. У Сана было так же. Но Сану не повезло больше. Бедный Уён.       Сонхва зажмурился от бессилия.       — Хонджун. Хватит о них. Они не существуют, — сказал и почувствовал, что сам сходит с ума — совсем недавно в контактах его смартфона появились два новых имени. Не спрашивайте — какие.       — А вот и нет, — сердито стрельнув глазами в своего психиатра, сказал Хонджун. — Они существуют. Они реальные, живые и когда-нибудь я найду их здесь.       Сонхва просто кивнул — смысл был спорить.       — Так что даже с менингиомой я по-прежнему сумасшедший, доктор-хён, — поставил точку Хонджун и улыбнулся, запрокинув голову к небу. Небо было в серой плотной дымке, словно на чёрно-белой пленке. Но внизу буйствовала зелень, сам Хонджун полыхал красным, и Сонхва, посмотрев на него, до безумия сильно захотел с головой вляпаться во всё это цветное, яркое, неправильное.       — Сумасшедший и смертельно больной, вот это не повезло мне, — донеслось до него тихое продолжение последней фразы. — Как думаете, выживу?       Я его сейчас поцелую.       Зачем он так со мной.       Сонхва отвернулся, чтобы не видеть красного пламени рядом. Но под веками горело алым. Слова не имели значения. Что он мог ему сказать.       — Иди сюда, — всё-таки сказал и потянул к себе за тонкое запястье.       Хонджун послушно привалился плечом, бессильно прижался к Сонхва, повинуясь его рукам. Сонхва вплел пальцы ему в волосы на затылке, оттянул, запрокидывая голову, выждал пару секунд, рассматривая это лицо — красивое, с большими яркими глазами и аккуратной кнопкой носа, с тонкими улыбчивыми губами — теплыми и мягкими. Да, такими они и оказались.       Он целовал его медленно и долго, замирая, не чувствуя ни возбуждения, ни похоти. Ожидая лишь ответа.       Хонджун не отвечал.       Так, открывал рот, руки висели вдоль тела, а глаза продолжали смотреть в небо, и их Сонхва захотелось закрыть, надавив на верхние веки, как делают это покойникам. Он выпустил Хонджуна.       Его тонкий легкий свитер смялся, он одёрнул его, отвернулся. Поправил свои красные волосы. Опустил руку на колено и полез пальцем в дырку на джинсах. Расковырял сильнее, потом схватился за краешек пореза, откуда торчали белые нитки хлопка, рванул, впился всеми пальцами в мякоть ляжки, оставив на коже красные следы, схватился за голову другой рукой. Сонхва схватил его в ответ. Как врач схватил, с ужасом наблюдая начало приступа — публичное начало, с которым ему придётся сейчас как-то на людях разбираться. Но Хонджун, вдруг снова оказавшись в объятиях, инстинктивно почуяв смену назначения этого прикосновения, успокоился, задышал ровнее, выдохнул наконец и повел плечами — пустите.       Сонхва пустил, думая, что скоро отпустить придётся окончательно. Что — всё. Конец.       — Господи, прости меня, — отвернулся от него, закрывая лицо руками, чувствуя себя непреднамеренно грязным, испорченным, потерявшим доверие.       — Доктор-хён, — позвал его Хонджун. — Ну перестаньте. Ничего же не случилось.       Сонхва отнял руки от лица, и ему захотелось рассмеяться, как сумасшедшему. Что Хони имел в виду — свою опухоль или их поцелуй. Любой вариант был для Сонхва отвратителен.       Но потом Хонджун аккуратно тронул его за рукав, виновато заглянув в лицо.       — То есть, вы можете… ну, — сказал непонятно — тихим страшным шепотом. — Только не отправляйте меня в медцентр с другим медработником в следующий раз. Ладно?       Он боится, что я его брошу, скривился Сонхва. Он хочет меня удержать. Он хочет позволить мне… Интересно, какие ещё предложит варианты? И как вообще я могу об этом думать?       — Останьтесь, будьте со мной? Хорошо? — подтвердил его догадки лепечущий ерунду Хонджун.       Какой, блядь, интересный вопрос, усмехнулся мысленно Сонхва. И тут же кивнул — буду, на любых условиях и даже без так нужных мне поцелуев, куда же я теперь без тебя, мой маленький Хони.       И будто бы не было между ними ничего, будто бы действительно ничего не случилось. Сонхва посмотрел вокруг, и стало холодно и мокро — небо наконец разродилось осадками, опрокинулось на них кратким ливнем, сделав на несколько минут всё вокруг единого серого цвета, изъяв яркость, цвет и саму жизнь из знакомых предметов.

***

      Сонхва, чтобы не казаться самому себе прежде всего бесполезным нытиком, обложился книгами, учебниками, разнообразной нейрохирургической литературой, штудируя отделы по оболочкам головного мозга.       Тот первый и единственный поцелуй оказался лучшим способом удержать Сонхва от приключений и бездумных половых связей, будто бы влажный рот Хонджуна, а точнее — его сладкая от ментоловой конфеты слюна впрыснула в Сонхва гормонально сдерживающий яд.       — Ты должен немного отвлечься, хён, — снова сказал Юнхо в трубку, а Сонхва поморщился — если он опять отвлечется, то снова не заметит чего-то важного.       Важным было всё. Немного напряжённый взгляд Хонджуна, едва Сонхва входил к нему в палату. Будто Хонджун пытался что-то вспомнить и всё не мог. Он, очищенный от всей фармацевтики, которой его пичкали в последнее время, приобрёл множество других мелких неприятных симптомов и внезапно перешёл в статус пациента с несколько иным приоритетным диагнозом, и Сонхва со вздохом облегчения понял — он уже не главный врач, он лишь свидетель того, как диагноз его профиля становится не так важен против диагноза, оказавшимся несовместимым с жизнью. Сонхва понял — Хонджуна сумасшедшего он целовать сможет, а Хонджуна с неоперабельной менингиомой, когда он от неё умрёт, — нет. К счастью, его прекрасная, полностью симметричная опухоль была полностью операбельной.       — Сделают анестезию, общий наркоз. Ты заснешь, а вот сюда введут катетер, — показывал ему Сонхва начало операции, ни в коем случае ничего не утаивая, потому что хотел быть честным прежде всего.       Хонджун кивал с серьёзным видом и отворачивался к окну.       Сказать, что люблю, смотрел на его чуть отросшие красные волосы Сонхва. А не это. И говорил:       — Это сложная операция, но хирург уверен в успехе. Твои родители приедут за неделю до процедуры. Они уже оплатили хорошую одноместную палату.       Хонджун снова будет один.       — Они пробудут до окончания операции, и когда ты проснешься, их пустят к тебе.       А пустят ли Сонхва.       — Восстановительный период займет два месяца, но у тебя сильный молодой организм, думаю, мы справимся за один.       Хонджун наконец повернулся к Сонхва с немного вопросительными глазами.       — Мы? — переспросил и робко улыбнулся.       Сонхва смотрел на него, и сердце его останавливалось.       На следующий день они должны были идти на заключительную консультацию.       Последний их вечер в городе, последняя поездка в метро, так полюбившаяся обоим. Последняя возможность сделать хоть что-то.       — Хонджун, — снова назвал он его по имени, решив, что камеры ему не помеха и начинать делать что-то нужно именно сейчас. — Знаешь, почему твоей пустыни не существует? Не существует твоей команды? И нет никаких золотых городов?       Хонджун посмотрел заинтересованно. Давайте, доктор-хён, расскажите-ка.       Сонхва сбился. Глаза у Хонджуна на его похудевшем лице сияли огромными янтарными звёздами. Такие бывают только лишь в южных широтах. До этих звёзд хотелось дотянуться.       — Они не существуют, потому что… — пробормотал Сонхва, но его тут же перебил Хонджун.       — Не важно — существуют они для вас или нет, — сказал, глядя на очарованного своего доктора, — я всё равно больше не могу вернуться туда. Так что — какая разница.       — Что?       Сонхва очнулся. Отказ от лекарственной терапии давал свои результаты. Отрицательные, к сожалению. Если Сонхва забыл, что Хонджун — психиатрический пациент, то Хонджун ему напомнил.       — Зачем вообще тебе туда возвращаться? — спросил серьёзно, потому что действительно не понимал.       Пустыня стала… пустынной. Все умерли или пропали. «Аврора» сгорела. Сокровище ускользнуло из рук, и всё оказалось иллюзией.       — Зачем, — повторил Хонджун. — Зачем люди вообще возвращаются домой? Прежде чем…       Сонхва отвернулся — сил смотреть не было. Ни на красноволосого сумасшедшего демона, ни на его блёклую, белую палату, которую он домом своим, естественно, не считал.       Возможно, стоило сказать, что и команду Сонхва Хонджуну организует. И собственную пустыню тоже, только в реальности, здесь. Только бы исчезли эти грустные опущенные уголки губ и всё понимающие глаза, в которых гасли звёзды.       Им повезло, и в день госпитализации было абсолютно безоблачно. Пускай был риск привычного от синего неба приступа, и пусть вернулись они в клинику слишком поздно, Сонхва всё равно совершил этот свой самый безумный поступок, их последнее приключение, увозя Хонджуна на запад города, прямо в закат. Та замороженная стройка была закрытым объектом, но пару слов с охраной, пара тысяч вон — и вот они взбираются по рыжему строительному песку наверх, на самый гребень и постепенно небо становится ближе, опрокидывая свою синеву прямо на их головы.       — Куда мы? — на полпути спросил наконец Хонджун, вдруг переставший вглядываться в небесную синь и ощущая себя свободно и спокойно — спокойствие это по связующей их ниточке передалось Сонхва так очевидно, что он понял — делает всё правильно.       Хотел вернуться в свою пустыню — я сделал для тебя эту пустыню, я нашёл ее, и мы идем на самый верх твоей золотой дюны, чтобы проводить солнце за горизонт.       Это был подарок. Сонхва не мог выдавить из себя ни слова, зная, что Хонджун догадается сам.       Хонджун догадался. Запрокинул голову к фиолетовой темнеющей сини, поискал глазами первые звёзды, тонкий серп рогатого месяца, опустил взгляд на лицо Сонхва. И вот тогда стало страшно. Потому что он решительно взял своего доктора за руку — может быть, слишком фамильярно сжав тому узкую ладонь, и зашагал немного спереди, ведя за собой. Они достигли вершины, Хонджун старательно не смотрел в сторону лежащего под их ногами города, и Сонхва почти насильно отвернул его за плечи от огней, и они, не глядя на подножие, где расположились вполне себе прагматичная техника — экскаваторы, тракторы, какие-то ещё большие машины с большими ковшами, стали смотреть вдаль, на линию горизонта.       Оранжевый шар касался этой линии, и его идеально круглая геометрия искажалась, шар расплющивало, и в месте стыковки с горизонтом прямые линии плавились и искажались тоже.       Они давно уже сидели на песке, прямо так: Сонхва в своих чёрных классических брюках, Хонджун — в своих рваных джинсах. Молчали.       Реальность плавилась точно так же, как оранжевый шар. Реальность разбилась яркими оранжевыми осколками, когда Хонджун плавно и естественно склонил голову на плечо сидящего рядом Сонхва, который инстинктивно придвинулся ближе, чтобы было удобнее. И если признаваться, говорить хоть что-то, нужно было делать это сейчас. Сонхва прикрыл глаза, ноздрями фантомно ощущая горячий зной сухого пустынного воздуха, и дал себе последнюю спасительную секунду — он мог бы остаться честным, этически правильно ориентированным доктором, сдержанным и беспристрастным, не запятнанным связью со своим же пациентом, но ветер мягко шевелил ему белокурые пепельные пряди — сердце его изменилось, изменился цвет волос, и изменился взгляд Хонджуна, которым тот смотрел на Сонхва сейчас — вдруг удивлённо рассматривая, будто бы только на этом закатном сиянии замечая перемены и новый седой оттенок.       Волосы были ни при чём. Ни при чём был отчаянный взгляд чёрных глаз Сонхва. Это всё закат, оранжевый шар, оранжевый песок, синее небо.       Прощальный подарок, который неожиданно заменил все слова и все взгляды.       Сонхва повернулся к Хонджуну, неловко сбрасывая его голову со своего плеча, но готовый подхватить её руками. Хонджун опередил его. Он, смешно столкнувшись с Сонхва носами, потянулся навстречу и закрыл глаза. Коснулся губ в подобии поцелуя. Дёрнулся обратно. Сонхва обхватил затылок Хонджуна ладонью, не отпустил. Уверенно поцеловал в ответ, углубляя проникновение на ходу, раздвигая губами чужие губы, толкаясь языком в жар и влажность, касаясь эмали зубов кончиком. И совершенно не ожидая, что этот сумасшедший мальчик неожиданно плавно и текуче переползёт прямо ему на колени, усаживаясь на Сонхва так спокойно и по-хозяйски. Сонхва пришлось придержать Хонджуна за талию руками, это был простой инстинкт — держать того, кого целуешь.       Хонджун так же инстинктивно, бесстрашно, позабыв, кто такой Сонхва, в каком он статусе, закинул руки ему на шею, зарылся пятерней в белокурые волосы, подбросил свои бёдра, впечатываясь в бёдра Сонхва жёстче и ближе, вплотную, так, что Сонхва почувствовал телом все рельефы тела маленького Хони и конечно то, что Хонджун уже достаточно твердый под джинсами. Поцелуй становился от этого открытия совсем нехорошим — было нельзя, невозможно распускать себя так, здесь, в придуманном для Хонджуна мире рыжего песка, который был всего лишь строительным материалом для какого-то многоэтажного торгового центра, на который не хватило средств: стройку заморозили. В сердце тоже постепенно заползал лед и расцветал иней. Сонхва целовал и задыхался от ужаса — тело молило продолжать, сжимать в руках худенькую талию и тонкие, проступающие под кожей рёбра — Сонхва успел забраться руками под футболку Хонджуна, Хонджун успел опустить свою руку достаточно низко, чтобы Сонхва прочувствовал его маленькие пальчики у себя практически на ширинке — ещё чуть-чуть, несколько сантиметров — и всё. Сонхва рыдал в этот поцелуй, он наконец чувствовал жаркий, однозначный ответ и к сожалению знал, что этот ответный поцелуй означает. Да и весь этот пошлый развратный сексуальный жар, идущий от Хонджуна, — Сонхва догадывался, откуда он, кому предназначается и для кого сбережен. Он достаточно болезненно для себя, но настойчиво прервался, взяв лицо Хонджуна в ладони и отодвинулся, разорвав их влажный, непристойный поцелуй. Глаза Хонджуна были закрыты. Он, лишившись касания чужих губ, ласково перебирал мягкие белокурые пряди мужчины напротив. Прижимался бёдрами, пахом, следуя своим нехитрым желаниям и совершенно не стесняясь их. И шепча любовно и горько прямо в приоткрытый рот своего бывшего врача: — Хён. Железный хён. Сонхва. Сон-хва… Хонджун целовался не с ним. Хонджун был не здесь. Хонджун ушёл. Если бы Сонхва мог заплакать. Если бы мог закричать на весь мир. Но закричал Хонджун, тихонько и горестно. Оттолкнул его. Вскочил с остывшего песка. Уверенно пошёл, загребая ногами небольшие сыпучие вихри, вниз. Почти севшее солнце в какой-то момент полыхнуло в его красных прядях, а потом погасло — силуэт Хонджуна нырнул в тень. И Сонхва побежал к нему. Даже если был в этой тьме абсолютно ему не нужен.