ATEEZ

      Это был светлый, какой-то особенный день. Когда казалось — любая любовь имеет право на существование, даже такая, по-книжному жертвенная и совершенно бестолковая. Сонхва сам не понял — что именно ему не понравилось. Как выглядел Хонджун, как дышал или как смотрел. Как сказал — мне больно, хён. И как медленно упал прямо ему в руки — Сонхва успел подставить, будто бы знал: когда-нибудь это произойдет. Он с изумлением держал совершенно детский вес своего пациента, ощущая под пальцами тонкие косточки и анемичные мышцы — хрупкость и невесомость, невидимые крылья фэйри за спиной, усталое лицо и новые очки с новыми диоптриями на изящной переносице. — Это не побочка, — сказал Сонхва в кабинете Идена.       Точнее, повинился, сразу же решив брать всё на себя — свою профессиональную недальновидность и беспечность.       — Думаешь, всё-таки проросло что-то? — непонятно поинтересовался главврач сразу же, будто бы совсем не удивившись.       Сонхва вопросу не удивился тоже.       — Думаю, да, — ответил и с досадой застучал по карточке Хонджуна тонкими пальцами. — Там даже сюжетные предпосылки были.       — У кого?       — Сан.       — А, да. Бедный Сан. Что у него, глиобластома? Откуда у Хонджуна такие познания, хотел бы я знать. И выбрал же самое агрессивное. Знаешь, как называется? Интуитивная проекция.       — А я думал — новый препарат. Судороги эти. Обмороки. Снижение зрения. Отец еще всё спрашивал…       — Интересовался прогрессом близорукости? Подозревал, значит. Думаешь, локализация в турецком седле?       — Где же ещё. Если такое прогрессивное ухудшение симптомов близорукости, то наверняка затронут зрительный нерв. Поля обязательно нужно проверить.       — Расстройство памяти присутствует?       — Не заметил. Тестировать надо.       — А если гипофиз задет тоже? Зрение слишком резко ушло. Включи-ка в список анализов кровь на гормоны, лишним не будет.       — Пролактинома? С чего вдруг такой гормональный всплеск вообще. Не понимаю.       Поздняя влюблённость?       И Сонхва снова почувствовал себя виноватым — за свои слишком красивые ланьи глаза и хорошую профессиональную подготовку, именно в которую, по словам доктора Идена, был влюблён Хонджун.       Конечно, это была несмешная шутка. Никакие опухоли и аденомы не могли появиться просто так, по велению несчастливо влюблённого сердца.       Обследование назначили срочное. Хонджун обрадовался, как ребёнок.       — Доктор Пак. Слышали, — сказал в день их очередной беседы, — меня в медицинский центр повезут?       И улыбнулся — солнечному дню, новому пункту в своём унылом расписании и хорошему шансу снова сбежать из клиники.       Сонхва смотрел на него, улыбающегося, и понимал, насколько этот шанс невелик — Хонджуна от ветерка мотало. Но остальному радовался вместе с ним.       — В весеннем городе красиво, хочешь посмотреть подсветку в центре? Там вишня сейчас цветёт.       — С удовольствием. Ко мне в сопровождение вас назначили? А родители в курсе? — спросил Хонджун следом. — Они могли бы тоже подъехать… туда.       «Туда» — это в приличный диагностический центр, понял Сонхва, а не психиатрическую клинику. Это тоже был прекрасный шанс увидеться с родными без напоминания о том, что их сын не очень нормален.       — Хонджун, ты забыл? Твоя семья два месяца назад переехала из Сеула в… — Сонхва нахмурился, всё никак не мог запомнить название городишка в отдаленном уезде. — Они вряд ли смогут…       — Как… переехали… — недоумение было искренним, Хонджун наморщил лоб, и его пересекли еле видимые морщинки. — Как же так. Они ничего не говорили. У нас большой дом в Сеуле, мама не могла…       Сонхва приготовился — любое эмоциональное потрясение могло спровоцировать приступ.       — Хони, — произнес мягко, а дальше замолчал.       Сказать, что два месяца назад родители Хонджуна посетили клинику, побеседовали с сыном и сообщили, что переезд — дело решённое и теперь они не смогут навещать его чаще, чем раз в три месяца?       — Я что-то… — беспомощно пробормотал Хонджун, схватился за голову. — Плохо помню. То есть… не помню.       Спасительное враньё про волшебные таблетки уже не работало. Сонхва не мог врать себе бесконечно.       — Всё нормально, Хонджун, — сказал, успокаивая. — Это… ничего.       И вдруг понял, что сейчас расплачется.       За окном был сине-зелёный весенний день. Сонхва даже внутренне охнул, соображая, — год прошёл. И ничего не изменилось. Или, наоборот, изменилось слишком многое. То, как например он смог непослушно, рискованно отмахнуться от предложенного спецтранспорта и решить повезти Хонджуна в диагностический центр на собственной машине. Бросить её на первой перехватывающей стоянке и нырнуть с ним в метро. Рассматривать там рядом стоящего Хонджуна не поворачивая головы было неловко и смешно — как в первую свою влюблённость в красивого мальчика с опасными кошачьими повадками: лишь бы не увидел, не заметил взглядов. Хонджун и не замечал, с прямой спиной стоял на платформе — джинсы, футболка, мягкий свитер в полный противовес волосам — тёмно-фиолетовый никогда не сочетался с ярко-красным. Выглядывающая из-под пушистого мохера изумрудная футболка дополняла колористический диссонанс. Сонхва ощущал себя строгим чёрным вороном в своём кашемировом пальто мрачного оттенка. Скинул его, небрежно повесив на сгиб локтя, и оказался совершенно тотал-блэк в чёрной водолазке и чёрных брюках. Девушка напротив чуть покраснела и отвела взгляд. Хонджун забеспокоился рядом. Для чистоты всех анализов сидел он в последние дни на фармацевтической диете, не принимая никаких лекарств, и поэтому лицо его было живо, глаза — полны любопытства и вопросов, из внешности исчез налёт сонливости, какой всегда присутствует в перегруженном таблетками организме. Хонджун был сейчас обыкновенным человеком из сеульского метро — немного более яркий, чем основная масса его обитателей, и всё же — одним из многих.       Я еду по своим психиатрическим делам, а он — в звукозаписывающую студию, например, думал Сонхва с глупой мечтательной улыбкой. Мы пока не встречаемся, просто друзья. Самые лучшие. Хонджун рассказывает вечером, как прошёл день, я ною про пациентов, показываю синяк, которым меня наградил кто-то особенно буйный. А Хонджун — надо же, какая интересная и опасная у тебя работа. И тихонько пальцем синяка касается — там даже кожа поцарапана, засохшая коричневая корочка кое-где, уже не больно, зудит, хочется сковырнуть. Прямо как на собственном сердце вот уже четыре года. Только сковыривать нельзя — кровь пойдет…       — Сколько нам станций ехать? — спросил Хонджун и неосознанно дотронулся, привлекая внимание.       Сонхва посчитал, показал три пальца. Улыбнулся ободряюще. Хонджун слабо улыбнулся в ответ. А сердце даже сквозь корку закровоточило, не обманешь.       Они перед выездом провели беседу по инструкции. Кто с кем, куда, как надо себя вести в публичном месте.       — Сбежать наверно захочешь? — честно спросил его Сонхва.       Хонджун честно покачал головой — нет.       И всё же Сонхва понимал всю меру своей ответственности — метро место опасное, нужно быть сосредоточенней. Но когда Хонджун в толчее заходящих внутрь вагона людей робко попытался взять его за руку — всего лишь пощекотал пальчиками его ладонь и пугливо постарался отстраниться, Сонхва не позволил ему, руку схватил и пережил одно из самых чувственных потрясений за прошедшее время.       Он мог позволить себе мечтать о чем-то приватном. Теперь мог. Когда диагноз Хонджуна мог плавно трансформироваться из психиатрического в точно такой же неприятный, но более приличный. Который мог бы исключить Сонхва из жизни Хонджуна как врача и превратить его сначала в друга. А там до фразы — к тебе или ко мне? — было бы рукой подать. Об этом можно было помечтать ровно три остановки, и Сонхва мечтал. Сжимал в руке маленькую ладонь Хони и игнорировал вибрацию смартфона — наверняка доктор Иден хотел поинтересоваться, какого чёрта его понесло через весь город с больным пациентом на общественном транспорте.       Хони сиял.       — Доктор-хён. Вы слишком чёрный, — заметил. — Не думали осветлить хотя бы волосы? Было бы… красиво.       Сонхва напряжённо улыбнулся — цветовые предпочтения Хонджуна можно было бы считать симптомом, но сейчас он закрыл глаза, представляя, что ему только что отвесили завуалированный комплимент. Что нет никаких ассоциаций с пожаром, потемневшим от огня деревом и чёрным пеплом.       Ближе к концу пути руку Сонхва всё-таки незаметно высвободил. К сожалению, вовсе не диагноз его пациента не позволял прилюдно руку эту держать, приходилось возвращаться на землю и вести себя соответственно. А на Хонджуна всё равно смотрели.

***

      — Ага, вы врач, — сразу же определил молодой доктор в диагностическом центре.       Такой же молодой, как и сам Сонхва. Только в противовес чёрному Паку — в ослепительно белом халате и с радостной улыбкой.       Хонджуна окружала заботой медсестра, производя над его хрупким телом простейшие манипуляции — я померяю давление, и еще нужно сделать инъекцию, не бойтесь, это контрастное вещество, которое… впрочем, доктор вам все расскажет.       Мило, отметил Сонхва эту заботу и некую трепетность, какую худенький Хонджун инстинктивно вызывал в последнее время у всех медработников.       — Раз доктор, то будем разбираться не на бытовом уровне, значит, — тем временем сказал улыбчивый белый врач, а Сонхва ревниво нахохлился — тот был слишком молодой, белый и веселый.       Радоваться-то нечему было. Но вздох облегчения другого врача понял правильно — всегда проще объясняться с коллегой, чем произносить страшные непонятные термины в пустоту, глядя в полные боли и непонимания глаза родственников, сообщая им не очень хорошие новости.       — Вы говорите, побочные эффекты от приема лекарства полностью дублировали симптоматику новообразования? — начал спрашивать нейрохирург, и Сонхва начал кивать.       — Зрение сильно упало? Так, сильно. Головокружения, головная боль. Ага. Галлюцинации?       Вот тут Сонхва задумался.       — У моего пациента дилюзиональное расстройство. Там галлюцинации изначально в анамнезе.       — Дилюзиональное… Насколько я знаю, — припомнил нейрохирург, — это когда человек не отличает реальность от воображаемого мира?       Сонхва кивнул.              Уточнил:       — Но в случае с Хонджуном оно проявляется частично — в отношении других аспектов жизни у него сохранилось критическое мышление.       — Странно, что у него это расстройство вообще проявилось в таком юном возрасте, статистика говорит другое — это же довольно «зрелое» заболевание, — припомнил нейрохирург ещё.       — К сожалению, не мы выбираем патологии, а они — нас, — парировал Сонхва.       Подумал снова, что Хонджун не поддается классификации, не подпадая ни под один их видов классической дилюзии.       — Соматический тип? — тут же догадливо подхватил врач. — Может, ему только кажется, что в голове что-то лишнее? Он хочет думать, будто неизлечимо болен?       — Хонджун не любит болеть, — покачал головой Сонхва. — Он ни слова не сказал, что его давно мучали головные боли. Вся эта симптоматика никак не относится к психиатрии. К сожалению.       Он никогда не думал, что скажет эти слова. Что будет тихо радоваться психиатрическим отклонениям и благословлять прекрасное здоровье маленького Хони. Не вышло.       — Вы нервничаете, — заметил врач.       Еще бы, усмехнулся Сонхва.       — Думаете, что пропустили очевидное? Что не заметили симптомов вовремя? Совершили непростительную ошибку? — врач усмехнулся в ответ. — Знаете же, как иногда тихо ведут себя опухоли, особенно в голове. Пока не разрастутся до размеров хотя бы фасолины.       — Откуда мне знать, — с досадой ответил Сонхва. — Я в нейрохирургии не разбираюсь. Так, прослушал общий курс и побывал на паре анатомичек с трупами.       — Значит, должны понимать, что доброкачественные новообразования никогда не ведут себя агрессивно. Рост всегда медленный, как в нашем случае. Неинвазивный. Если там вообще что-то есть.       — Есть, — уверенно сказал Сонхва. — Галлюцинации в последнее время участились. Преобразовались в истинные.       — То есть, раньше пациент придумывал картинки самостоятельно, по собственному желанию, — предположил врач, — а сейчас…       — Сейчас он их видит, — подтвердил Сонхва и неожиданно содрогнулся, будто и сам почувствовав за своей спиной присутствие тех, пустынных мальчишек с «Авроры».       — Теперь нужно разобраться: снижение зрения, как симптом, это одна локализация новообразования, а появление галлюцинаций — другая, — сказал нейрохирург. — Приготовьтесь, опухолей может оказаться две.       Сонхва только устало прикрыл глаза — он больше не мог делать незаинтересованный вид, не мог играть отстранённость специалиста — ему захотелось закрыть лицо руками и стать несчастным. Точно так же, как хотелось совсем недавно, под землёй, чувствовать счастье быть просто вдвоём.       — Так.       Это слово упало между ними тяжко и весомо — обсуждать было нечего, пока не сделаны более тщательные исследования. Скан подтверждения от опекунов с подписями уже лежал на столе — с Хони разрешали делать все, что Сонхва пожелает. Только пожелать забрать маленького фэйри к себе домой, чтобы спрятать от опухолей да и всего остального мира в своих объятиях, было нельзя.       — Вы же ему не только врач? Да? — немного грустно спросил его доктор, скорее, с утвердительной интонацией, пропуская Сонхва в тёмную комнатку операторской — Хонджун находился по другую сторону толстого стекла, сидел на каталке, снимал с себя сережки, штанги, колечки, цепочки и что-то еще, о чем сказал помощнику, который привез его в это помещение. Потом спрыгнул с каталки и зашёл за ширму, звеня там пряжкой ремня, снимая его тоже и наверно что-то еще, что под джинсами да под бельём было. Сонхва затошнило — он испытывал страх и глупое, несвоевременное возбуждение, думая всего лишь о том, что под джинсами или футболкой у Хони мог быть какой-нибудь интимный пирсинг, которого он за все время не заметил и который вообще-то был в клинике запрещён.       Когда аксессуары были сняты, Хонджуна уложили на стол, и оператор МРТ нажал кнопку — стол плавно въехал в тоннель магнитного чудовища, и Сонхва перестал видеть ярко-красную макушку.