ATEEZ

                    Благие намерения. Родственная помощь. Клановая сплочённость. Да-да, Сонхва всё понимал. Но хотелось, чтобы понимали его. Хотелось быть не талантливым молодым специалистом, которого проталкивают всевозможными способами по карьерной лестнице, а сыном, которому дают достаточно свободы, чтобы он решал и строил свою жизнь сам. В двадцать девять-то лет.       Родители редко теперь звали в дом гостей, но именно в день визита своего сына была устроена вечеринка. Господин Пак прекрасно знал Сонхва. Он позаботился о том, чтобы тот не сорвался прямо на пороге родительского дома. В доме этом было шумно, радостно, публично, а Сонхва неправильно, не в тон гостям кипел от гнева, который пришлось подпитывать в дороге недавними воспоминаниями. В них доктор Иден бессовестно признавался ему в том, что в деле маленького Хони замешан не только его восхитительно психиатрический диагноз с отягчающими, но и собственный отец Сонхва.       Гневаться Сонхва не любил, не умел, поэтому даже облегченно выдохнул — в доме родителей было столь многолюдно, что пришлось подальше спрятать благородное кипение сердца. А когда из гостиной вышла мама, Сонхва совсем раскис. Мама была красивой по-прежнему, Сонхва отчаянно скучал, как всегда скучают по своим мамам мальчики, даже если они уже совсем взрослые.       Он всегда был похож на неё, имея немного женственную нотку в своей благородной внешности. Отец, любивший маму без памяти, любил без памяти и его, и Сонхва, начитавшись порядком психологических трудов, того же Фрейда, например, обиженно понимал, что в сыне отец видит прежде всего свою возлюбленную.       Мама аккуратно Сонхва потискала, при посторонних было неловко обниматься в полную силу. И за это Сонхва тоже был благодарен — родственной тактильности в кои-то веки не хотелось, Сонхва в последнее время чувствовал себя немного порочным и даже грязным; позволившим себе многое. Обретя дружбу Юно, он раздвинул рамки и окунулся в новое для себя общение, на волне этой экспрессии разрешив себе даже посетить гей-клуб. Знакомиться в реальности оказалось не так страшно, не так отвратительно, как представлялось; это оказалось даже проще, чем вызывать по телефону свою собственную скорую помощь. Здесь, в полутьме уютного диско-зала он мог выбирать, мог сразу же отсеять кого-то слишком молодого или на вид неопытного и наконец улыбнуться рослому парню, ощутив потребность быть снизу.       Его хорошо оттрахали в безликой спальне отельного номера, любовник оказался немногословным и очень выносливым, и Сонхва, всё ещё дурея от воспоминаний недавнего секса, плавал в дурмане женственной томности. Мама, конечно, не заметила, но отец посмотрел с неудовольствием, будто бы почуяв в своём сыне то, чего в нём не должно было быть. Но у Сонхва, конечно же, было что предъявить отцу в ответ.       Они удалились в кабинет сразу же, как это только стало возможным, — Сонхва наулыбался гостям достаточно, а заодно залпом хлопнул бокал шардоне — он приехал гневаться и ругаться, надо было себя чем-то подогреть.       Но первым начать он не успел — отец на правах старшего опередил его.       — Восстановился?       Сонхва вздрогнул, ощутив себя последним двоечником, пусть в нынешней ситуации он имел полное право временно прекратить врачебную практику, чтобы чуть позже действительно восстановиться в штате.       — Ну, что ж, я рад, что ты вернулся в клинику, — не дожидаясь кивка сына подвёл итог мистер Пак. — Знаешь, быть врачом нашей специализации очень непросто. Это… выматывает. Это может даже уничтожить. И нужно вовремя брать передышку.       Сонхва наконец кивнул. Открыл рот.       — Я знаю, что ты пришел сюда не для того, чтобы веселиться, а чтобы спорить, — оборвал его отец сразу же. — Могу предположить, ты даже захочешь на меня накричать. Поэтому, предотвращая всё это, хочу сказать, что подготовил встречное… предложение: я бы хотел, чтобы ты в ближайшее время рассмотрел возможность женитьбы.       — Что…       Что.       Сонхва, прямо скажем, не был готов. Атака была внезапной и сокрушительной. И, прямо скажем, отец дрался сейчас чужим оружием: склонять сына к традициям было епархией мамы.       — Выслушай, — одёрнул отец недоумевающего Сонхва. — Просто… послушай.       — О чём? — резковато поинтересовался Сонхва, почти взбешенный, — он не был уже тем юным мальчиком, на которого можно было надавить и, тем более, не был пациентом, которого можно было так умело перенаправить с одной проблемы на другую, путая в лабиринтах непосильных ему задач. — Ты же знаешь, папа, что я…       — Знаю, — поморщился отец. — И это только кажется, что я прошу невозможного; доказывать всем известную в мире истину, что никто не выбирает своих сексуальных предпочтений, мне не надо. Речь не об этом. Я предлагаю тебе традиционный союз не потому, что хочу изменить. Мне просто… жаль.       Сонхва чуть не рассмеялся: он ни в коем случае не верил в это сожаление.       — И о чем ты жалеешь?       — Насколько я понял со слов Идена, ты отказался использовать свой материал для будущей диссертации?       Что и требовалось доказать.       Сонхва криво, нехорошо улыбнулся: Хонджуна называли по-всякому, но еще никогда — материалом.       — Не надо, — произнёс отец, понимая его возмущение. — Не надо вот этого только. Мы говорим о делах, а не о… чувствах. И нужный пациент мог стать в твоей карьере важным участником. Но, как я понял, ты совершенно ясно обозначил свои приоритеты.       Они вернулись к началу, теперь можно было, выслушав наставления, начать скандалить. Но Сонхва, так долго удерживая в себе этот гнев, уже не чувствовал себя способным на это. Он устал.       — Мой пациент Ким Хонджун не приоритет, — сказал вполне очевидную истину, — он тот, кого я хочу вылечить, а не использовать.       — Как глупо, — парировал отец. — Как благородно и глупо. Мальчишка, насколько я знаю, умён, образован, вполне умеет держать себя на публике. Так почему бы не сделать его своим сообщником против его же болезни?       — Потому что ты сначала должен был посоветоваться со мной, хочу ли я этого! — возмутился Сонхва. — Хочу ли делать его объектом пристального внимания еще большего количества специалистов, чем у него уже было. А для диссертации потребуется некая публичность, ты же знаешь. Впрочем, и диссертация мне тоже не нужна, я не тороплюсь становиться профессором.       — Это называется — делать карьеру, Сонхва, — строго сказал отец. — Кого ты хочешь пожалеть настолько сильно, чтобы не использовать? Психически больного пациента, который только это и может дать тебе? Профессорское звание? Диссертации и пишутся для того, чтобы в будущем трансформироваться в учебники, по которым будет учиться следующее поколение и так же помогать больным людям!       Сонхва слушал со злым раздражением — Хонджуна не хотелось пускать на учебники. Хонджуна вообще не хотелось куда-либо пускать.       — Дело не в этом, папа, — ответил он. — Я бы предпочел, чтобы ты предварительно со мной советовался, когда пытаешься устраивать мою карьеру.       Это был тоже хороший аргумент. Отец наконец смягчился.       — Хорошо. Я понял твоё недовольство. Да и не слишком он мне нравится. Твой… Хонджун. Слишком много волнений. Моральных задач. Каких-то ненужных метаний. Уволился, восстановился… Силы нужно направлять в нужное русло, сынок.       — Моя карьера…       — Твоя карьера не получает твоих стараний в полной мере! Ты стараешься не там, где это нужно! А я просто хочу, чтобы любые твои усилия не уходили в никуда, Сонхва-я. Вот о чём моё сожаление!       — Значит, Иден рассказал тебе, что Хонджун воспринимает меня несколько иначе, не как других врачей, да? — возмущенно поинтересовался Сонхва.       — Это было понятно с самого начала, — проницательно заметил отец, не обращая уже внимания на повышенный тон. — То, что вы оба воспринимаете друг друга иначе. Я не говорю о влюблённости, но твоё внимание к нему… неприемлемо.       Значит, используя Хони для карьеры, внимание можно было бы уделять. Польза должна перевешивать ущерб, и никак иначе?       Сонхва снова чуть не рассмеялся — а если он расскажет сейчас отцу, что участие его в судьбе пациента обрело практическое применение и Сонхва нашёл двух совершенно незнакомых ему людей прямо по списку, составленному Хонджуном, передумает ли папа его немедленно женить и позвонит ли санитарам, чтобы Сонхва тоже заперли?       — Тебе нужно его отпустить, если не хочешь браться за него, как за тему для своей диссертации, — сказал отец. — Спокойно работать дальше, если уж статус профессора тебе так претит. А все душевные силы направить на иную работу: сделать над собой усилие и принять решение о женитьбе. Ты обретешь те же трудности, если уж они так тебе необходимы, но получишь совсем иной результат.       — А если я не хочу делать над собой никакого усилия? — возмутился Сонхва.       — А ты думаешь, если у тебя будут иные отношения, — с нажимом сказал отец, — тебе не придется их прилагать? Любые отношения, Сонхва, это труд. В твоём случае — труд в квадрате. Я понимаю, что брак с женщиной скорее всего получится фиктивным. Но, дорогой мой, люди живут с этим и даже пользуются известными технологиями, чтобы порадовать родителей внуками, даже если ты сам не способен…       — Точно так же я смогу порадовать вас внуками с иным партнёром, — сказал Сонхва зло, чувствуя самое настоящее отчаяние за эту свою мифическую неспособность, которой на самом деле не было.       — Но что-то я не наблюдаю у тебя никакого партнера, сын. Где он? Где этот парень, который хочет от тебя детей? — с сарказмом поинтересовался отец, а у Сонхва лицо вытянулось.       То ли от самой формулировки, то ли от того, что эту формулировку озвучил его консервативный папа. И вдруг неожиданно подумал про Хонджуна. Хонджуна, который уже имел шестерых детей, даже стараться не надо было.       — Прости, — отцу наверняка стало неловко. — Но я говорил в прошлый раз, помнишь, что мы были бы рады, если бы у тебя были… отношения. Любые.       Сонхва горько покивал — границы его свобод странным образом трансформировались в очередной раз, уже не исключая в партнёрах мужчину, но ставя исключительное табу на одного единственного в окружении Сонхва — маленького больного Хони.       Сказать ему было нечего.       — Ты говорил, что будешь рад ты, — наконец напомнил Сонхва, лишь бы что-то напомнить. — Мама…       — Поверь мне, мама уже смирилась. Она любит тебя. А материнская любовь способна на многое.       Обычная человеческая что же, такой силой не обладает, подумал Сонхва, и стало еще обиднее. Если бы всё было так просто, если бы он… просто любил.       Скандал не получился. Гнев растворился чёрным едким дымком, оставив внутри на слизистых горчащий привкус. Можно было бы уже заранее пожалеть незнакомую, но наверно очень хорошую девушку, которой он бы такой, горький, достался.       — Как твои остальные пациенты? — спросил отец скучно, ощутив ту же на двоих усталость от непродуктивного разговора. — Есть кто-то интересный?       Это был даже не вопрос, а констатация факта, что интересных нет и не предвидится. Что Сонхва упускает хороший шанс, направляет усилия совсем не туда и опять не слушается старших.       — Все пациенты для меня в равной степени одинаково интересны, — ответил он резко, нервно.       — Что за тон? — все-таки сделал замечание отец. — Ты должен был отдохнуть, взяв отпуск, а вышло что?       Сонхва мысленно передразнил отца — а вышло, что в отпуске он нашёл друга, познакомился с уличной шпаной, немного увлёкся музыкой, обрёл некоторые навыки социализации снова и даже выполз в стыдный бар, где подцепил парня на ночь и его очень качественно оттрахали. Он, в принципе, отдохнул.       — Извини, папа.       Отец покивал, постучал золотым паркером по столу, по каким-то бумажкам — Сонхва с изумлением понял, что это отксерокопированные характеристики из карты Хонджуна:       — Давно хотел спросить — насколько сильно снизилось у него зрение? — спросил сухим врачебным тоном.       Сонхва напрягся — он был привычен к обсуждению своего наплевательского отношения к работе, но разговоры более материального толка с толку его сбили. Хонджун, в принципе, был здоровым молодым человеком, кроме своей несчастной головы.       И Сонхва представил сейчас эту красноволосую голову очень ясно.       Хонджуну была к лицу пластиковая прозрачная оправа. Офтальмолог сказал — ничего страшного, банальная близорукость, и Сонхва, не беспокоясь, просто любовался. У его пациента было красивое лицо, а очки лишь придали этому лицу интеллигентности. Эстетика не была подпорчена психическим недугом, словно Хонджун оставался недосягаем своему заболеванию, пусть оно прогрессировало.       — Он много читает, — пояснил Сонхва нервно близорукость Хонджуна. — Возможно, конъюнктивиты в прошлом повлияли…       — Ну, значит, от чтения, — сказал отец, но Сонхва почему-то растревожился. Явился на следующий день в клинику снова не в свой рабочий день, быстро обежал других пациентов, создав для самого себя иллюзию того, что все равны, все одинаковы. Столкнулся с доктором Иденом, поздоровался и гордо понёс красивую черноволосую голову дальше по коридору, мысленно показав главврачу язык — а вот женюсь и брошу это всё нахрен. И напоследок встретился с Хонджуном, решётки на окнах палаты чернели обугленной геометрией, и Сонхва бессовестно, с наслаждением впился взглядом в его сияющие окуляры, любуясь; потом долго разговаривал — вроде бы в терапевтических целях, а вроде бы и просто, для своего сердца старался. Не успокоился совершенно, позвонил Юно, договорился встретиться. И снова, конечно, не стал обсуждать странный список, который составил Хонджун и в котором два имени уже совпали. О своём он старался не думать. А следующим в списке стояло имя того, кого спасти в той реальности было уже невозможно. И следовало ли Сонхва поторопиться в реальности этой, чтобы попытаться, он не знал.