ATEEZ

             Он сидел около его койки на стуле. Держал в руке какие-то бумаги, а другой ласково гладил Хонджуна по голове. Сонхва даже позавидовал – если бы ему было к пятидесяти, он тоже, наверно бы, мог. И свои предосудительные двадцать девять, которые могли его сильно скомпрометировать, почти возненавидел. Сонхва был молод и обладал здоровым темпераментом. И если уж быть с собой честным, он бы не стал с Хонджуном «ласково». Его красные блестящие волосы умоляли совсем о другом. Но Сонхва, разумеется, не позволял себе даже думать об этом. - Добрый день, доктор Пак, - не оборачиваясь, произнёс главный врач клиники и руку от головы Хонджуна убрал. – Разве сегодня день вашего дежурства? Сонхва растерялся, а потом возмущенно задал встречный, совершенно невежливый вопрос: - А почему вы… здесь? Господин Иден повернулся к нему и улыбнулся по-отцовски. - У меня свой ритуальный ежемесячный обход пациентов моей клиники, - ответил необидчиво. – Вот, разговариваю с Хонджуном о всяком, а он жалуется мне, что нелюбимые его овощи вчера пересолили. Главврач развёл руками и посмотрел на Сонхва так, будто бы пересолил эти чёртовы овощи именно он. А с подушки – жидкое пламя разбросанных по наволочке прядей резало всполохами глаза – смотрели на своего доктора живые шоколадные глаза, Сонхва чуть не зажмурился. Может, с ним действительно о капусте лучше разговаривать, подумал, а не терзать ненужной психотерапией. Но Хонджун тут же развеял его кулинарно-благостные мысли, вернув их обоих к своей больной реальности: - Ён-а тоже всё делал ужасно солёным, потому что был влюблён, - наморщив лоб, выдал он. А доктор Иден задумчиво поинтересовался: - А, Уён. Ты, кажется, прогнал его с Авроры? Или он сам ушёл? Сонхва застыл. Хонджун искоса сверкнул на него глазами, пока главный врач сокрушенно качал головой: - Жаль. Очень, очень жаль. Как это ты не углядел? Хонджун виновато заёрзал, Сонхва наконец заметил, что он пристёгнут к кровати ремнями. - Это не я, не я, - сказал Хонджун жалобно заплетающимся языком. – Я просто не успел ему помешать. Я не смог остановить. Я… Потом посмотрел исподлобья, ища во взглядах напротив осуждение, упрёк, подозрения в его капитанской некомпетентности, в халатности, наконец, и конечно же, всё это там находя. - И нечего на меня смотреть!!! – выкрикнул. – Я был хорошим капитаном! Был! - Ну, хорошо, Хони, - спокойно и отстраненно наблюдая эти резкие перепады, подытожил доктор Иден, - ты был отличным капитаном. Никто не спорит. Давай поговорим про другое – про принцип работы знаменитой конструкции, за которой охотились все, кому не лень. Мне весьма интересно с точки зрения физики… Хонджун смотрел беспомощно. Переводил взгляд на Сонхва, ища поддержки. Потом хмурился, сердился. Сонхва зеркально сердился тоже. За то, что в науке физике совершенно ничего не понимал, чтобы хоть как-то подсказать, какими мифическими деталями сочленялись между собой часы и компас, превращаясь из чего-то обычного в новое, волшебное устройство. - Так, не знаешь, - тяжеловесно бросал доктор Иден и снова переводил тему. – А это у нас что? И ворошил рукой разложенные на столе нотные тетради. Хонджун косил глазом туда же, цепляясь взглядом за прыгающие на пяти линейках черные точки и хвостики, воспоминания о которых так хотел ему вернуть Сонхва. - Решили всё-таки попробовать переключить? – с понимающей улыбкой поинтересовался доктор Иден, обращаясь уже к коллеге. – Думаете, я не пытался? И тут же, доказывая бесполезность этих отсылок в прошлое, задавал Хонджуну следующий вопрос: - Хони, а в этом ты что-нибудь понимаешь? - Это… - бормотал Хонджун и кривился болезненно. – Это – нет. Это… ноты. Да. Они не мои. - Они как раз – твои, Хони, - требовательно просил вернуться к реальности доктор Иден, и Сонхва с ужасом смотрел на показательный сеанс, понимая, как жестоко преподают ему урок терапии. – Эти строчки написаны твоей рукой. И не нужно делать вид, будто ты в этом ничего не смыслишь. Как не нужно делать вид, что смыслишь в другом. В своих песочных часах, например. - Я… Хонджун начинал задыхаться. Зачем так провоцировать приступ, не понимал Сонхва, пока Хонджуна выламывало на простынях от беспомощности и псевдоастматической боли. Он начинал кричать. Потом крики затихали, а Сонхва умоляюще смотрел в затылок главного врача – зачем так жестоко. - Небольшая встряска, но бесполезная, как видите, - обернувшись к Сонхва снова, объяснил Иден и кивнул на Хонджуна, - он уже отключается, вкололи успокоительное, основная фаза приступа миновала, вы просто не успели к кульминации, это лишь слабые её отголоски. Сонхва, к сожалению, знал, насколько сильны бывают истерики Хонджуна. Но видел впервые, как деловито и без удивления обсуждает с ним кто-то ещё дела далёкого королевства. Пусть знала об этом королевстве вся клиника, но было как-то неловко – словно кто-то посторонний вторгся в запретное государство, в его самую приватную часть и напоказ стал ворошить руками грязное бельё правителя. С худенького плеча Хони сползла больничная рубашка, когда он с глубоким вздохом обиженно отвернул своё лицо к стене, уплывая в бессознательность. Доктор Иден рубашку ему поправил, Сонхва внимательно проследил за его рукой, стараясь не замечать, как касается она беззащитных ключиц пациента. - То, что вы посещаете своего подопечного даже в нерабочее врем, весьма похвально, - прозвучало тем временем, и Сонхва очнулся. Вспыхнул. Фокус сместился в его сторону уж слишком стремительно. - Пойдёмте, - не обращая внимания на его розовые скулы, сказал главврач и снова погладил уже спящего Хонджуна по красным его волосам – во сне маленькому капитану едва можно было бы дать двадцать. А ведь Хонджуну было всего шестнадцать, когда. Когда он впервые влюбился и написал первую песню. Его Аврора, взмывая к облакам пустыни, мирно расправляла свои паруса. И ему всё ещё было шестнадцать, когда семья оставила его подлечиться в клинике на неделю. Неделя превратилась в месяц. В два. В полгода, год. Первый раз он потерял команду именно тогда: все они умерли накануне семнадцатилетия Хонджуна. А в восемнадцать он уже снова стоял на мостике, повелевая пустынными ветрами. На психиатрическом языке это звучало не столь поэтично – цикличность бреда есть спутник многих патологий, и именно она заставляла уничтоженный мир возрождаться снова и снова. - Зачем вы напоминаете ему об этом сейчас? – спросил Сонхва. – Об этом вечном круговороте? - Скорее, себе, - с досадой ответил доктор Иден. – Я напоминаю себе. Когда я пытался купировать последствия того, первого стресса, у меня это не вышло. Не было никаких положительных нюансов, за которые можно было бы зацепиться, и я должен был быть более настойчив с его консервативной семьёй. Уговорить не бросать попытки вернуть Хони в нормальную жизнь. Понимаете, таким семьям готовы помогать волонтёры, есть центры, где психически нездоровым людям предлагают работу… Да что я вам рассказываю… Сонхва слушал и его переполнял гнев. За то, что Иден не убедил, не доказал, не настоял на щадящей семейной терапии. Что позволил запереть, отрезав от близких, которые попросту не справились с этой бедой. Он знал, что, становясь врачом, тоже не избежит ошибок. Но как же бесили чужие! Но речь сейчас была не об этом, как понял покрасневший Сонхва, нынешняя положительная причина апокалипсиса чужой вселенной. - Не хочу смущать вас, доктор Пак, - сказал Иден, – но Хонджун вами очевидно увлечен. Не как мужчиной, конечно, а как человеком, прекрасным специалистом и ещё тем, кто первым за всю его несчастливую историю так проникся его фантазиями. Лёгкой романтической составляющей я не исключаю. А влюблённость – тот же стресс. Стресс с гормональным уклоном. Причем даже более сильный, чем то, давнее переживание взрослеющего мужчины о том, что его сначала осудили за отличную от традиционной, ориентацию, а следом бросили здесь на пожизненное лечение от, в принципе, не такой уж страшной психической болезни. Сонхва сглотнул. Сейчас господин Иден посмотрит на него и догадается, что, если бы маленький Хони немного лучше дружил с головой, романтическая составляющая могла бы быть преступно обоюдной. - Вот вы представьте только, – продолжал главврач. – Представьте его положение - вы его доктор, а Хонджун прекрасно понимает, насколько это неправильно – увлечься персоналом. Персоналом, ага. Персоналом, которому не следовало находиться в клинике в свои нерабочие дни. Сонхва чуть не расплакался от этой своей ошибки и отчего-то показавшегося обидным слова. И когда это он стал таким чувствительным, таким плаксивым идиотом. - Но вы молодой, красивый, талантливый. Вы после своей европейской стажировки возвращаетесь в эту клинику. И продолжаете затрагивать в нём что-то важное. Хонджун переживает тот самый стресс, по силе приближенный к первому. Пусть положительной природы, но это всё же потрясение. Что может сделать он в этом случае? Сонхва пожал плечами – он не знал, он не влюблялся так преступно неправильно; он не влюблялся так сильно вовсе. После того, первого своего любовного шторма просто не уберёг тепло сердца в самом начале цветения, перестав надеяться. А у Хонджуна сейчас было всё как раз наоборот – сильно, страстно, осознанно, и поэтому-то и близился конец света не только в чьей-то пустыне, но и в профессиональной жизни Сонхва. - Он идет в своё убежище, в свою тайную комнату, в которой прячется ото всех – а комната восстановлена после прошлой бойни почти полностью – и снова начинает там всё крушить, - сказал Иден. – Никогда не швырялись каким-нибудь предметом просто так, от злости или безысходности? От безответной любви? От безответной? - Мой психологический тип немного не той природы, я не ломаю вещи, - ровным голосом сообщил Сонхва какую-то чушь, лишь бы оттянуть время собственной казни, потому что он всё-таки оказался виновен, он был разрушителем и той самой птицей, что махнула в сторону окна Хонджуна ярким синим крылом в важный ключевой момент. - Я не ожидал лишь, - продолжил главврач, - что после гибели мира, а следом - эмоционального штиля, призванного накопить силы, Хонджун вернётся не к обустройству нового безопасного для себя пространства, а к побегам, то есть бросится искать уничтоженную команду с Авроры в этой реальности, лишь бы доказать… - Что доказать? – спросил Сонхва и стало страшно, что он, как специалист, вдруг именно в этот важный момент порастерял все свои профессиональные качества, от эмоциональной встряски мало что соображая. Он был сейчас бесполезен, слеп, не способен на простейший анализ и элементарный прогноз. Он был уничтожен доказанной влюбленностью Хонджуна на месте. - Не что, - поправил его Иден, - а кому. Вам. Он хочет доказать вам, что нормален. Что люди, так любимые им – существуют. Что он сам… обыкновенен. Сонхва стало невыносимо тоскливо – он не хотел, чтобы маленький Хони становился обыкновенным. И в этом желании он был совершенный эгоист. - Поэтому… - начал он, не понимая, что должен сказать. Знал Иден. И он сказал: - Поэтому я вас отстраняю. Сонхва удивлённо – хотя, чему удивляться было – глянул на главного врача и неожиданно осознал, что ему отчаянно, до тошноты плохо. Этот капризный красноволосый мальчишка ещё три года назад хотел его заполучить. Сонхва ткнули в это его красивым лицом. Сонхва заставили взять его и начать терапию. Сонхва еле вырвался, уехав в Европу. И… вернулся. Это было смешно. - Вы сами как-то давно сказали, доктор Иден, - начал он, выбирая слова покрепче, - что этот дееспособный пациент самостоятельно выбирает себе доктора из лечащего состава. Было очевидно, что я вызвал в Хонджуне романтический настрой уже тогда. Он вдруг разозлился – он не желал испытывать стыд или неловкость, которую испытывал. Он был чист. - И, если честно, не вижу никакой трагедии в его переживаниях. Такого толка отношения в связке врач-пациент часто встречающаяся побочная проблема, - сказал он и вдруг понял, насколько сейчас прав, - и если оперировать этой связью с умом и холодной головой, можно добиться хороших результатов в лечении. Думаю, уже тогда, три года назад, вы понимали это. Иначе не доверили бы мне такого эмпатичного пациента. Он посмотрел Идену прямо в глаза и зло прищурился: - Я отказываюсь передавать своего больного в другие руки, - произнёс уверенно. – Это навредит ему намного больше, чем то, о чём мы только что с вами говорили. Доктор Иден хмыкнул. Сонхва подумал – сейчас уволит, с позором и соответствующей записью в профессиональном резюме. Ещё и отцу нажалуется. - То есть, - сказал вместо это главврач, - вы полностью уверены в себе и готовы продолжать лечение? С такой-то помехой? Сонхва приоткрыл рот. Если его сейчас проверяли, то методы на профпригодность у его начальника были на редкость странными. - Уверен, - сказал он, решив биться за маленького Хони до конца. - А вот это хорошо, - улыбнулся довольно господин Иден. – Это то, что нам и нужно, ваше замечательное упорство. Но все-таки, на пару недель я вас отстраню – Хонджуну нужно пережить потрясение разлуки. Вы тоже мысли упорядочите. А потом пойдёт легче. Что легче, так и не понял Сонхва, но ему не дали опомниться. - Тем более, что ваш пациент является достаточно устойчивым асексуалом. Не о чем переживать. Сонхва знал. И на недолгое время это и должно было бы стать его надёжной страховкой. Не стало. Изменения именно в этой области - тревожный, но не смертельный знак, но Сонхва, лелея в сердце асексуальный образ красивого пирата, обалдел почти до обморока, когда, пользуясь прибывшим в его расписание свободным временем – его всё же отправили в вынужденный двухнедельный отпуск – засел за видеозаписи Хонджуна. Некоторые его истерики очень наглядно показывали, что крушить свои миры Хонджун был мастер, будь то целая пустыня в размер всей Кореи или же маленькая палата с прибитыми к полу предметами интерьера. Избавившись от временной своей апатии, он был темпераментным монстром днём, но Сонхва всё это уже видел. Не обращая внимания на сидящего в тёмной комнатке рядом с ним охранника, он, под его неловкое покашливание, потребовал ночные записи. Монстр на них превращался в крутящийся на разворошенной постели сгусток энергии. И с этими тревожными ночными часами Хонджуна Сонхва тоже был знаком. И только когда дошёл до последних его ночей, вглядевшись в беспокойную на койке тень, переключил воспроизведение с убыстренной на нормальную скорость… Хонджун не был привязан и спал привольно раскинувшись, свесив с кровати тонкую руку. Или… не спал. Потому что вторая рука его была под тонким покрывалом в том самом месте. Рука двигалась медленно и сладко, Сонхва даже ощутил фантомные спазмы внизу собственного живота – вот так наблюдать в записи мастурбацию того, кто был не просто незнакомым порноактёром, оказалось необычайно… волнительно. Это сбивало с ног неожиданным поворотом сюжета. И то, что рука начинала двигаться всё быстрей и резче; что острые разведенные в стороны коленки подрагивали всё сильнее; что на подушке было видно светлое пятно лица с приоткрытым ртом, заставили Сонхва ахнуть. Заставили захотеть немедленно прикрыть экран руками, пусть охранник смотрел совершенно в другую сторону. Хонджун на записи зачем-то приподнялся с постели, не останавливая своей руки, оперся на руку другую, устремил невидящий взгляд прямо в камеру и зашептал – его губы задвигались, повторяя какое-то слово. Сонхва сдуру крутанул ручку громкости на аппаратуре на максимум и тёмную комнатку неожиданно громко заполнил нежный, чувственный шепот. - Сонхва-хён… Сон… хва… Хён… А-ах… Охранник сделал вид, будто ничего не услышал, впрочем, он вряд ли знал имя рядом сидящего молодого врача. Но вместо официального «Доктор Пак» это имя было сейчас написано на временном гостевом бэйдже. Сонхва покраснел, как свекла. Звук был уже выключен, но пока он разбирался, как остановить видео, Хонджун всё ещё продолжал складывать свои аккуратные губы в проклятые два слога мужского имени. И теперь-то Сонхва понял, что нужно непременно отказываться. Нужно бросать и не стыдиться того, что бросил – асексуальный Хонджун был прекрасен на этом чувственном видео слишком очевидно. И когда спустя неделю, не выдержав столь длительного безделья, он пришёл сдаваться в кабинет главного врача, в глазах Идена увидел… досаду. - Я вижу, настроения поменялись, - сказал главврач иронично. - Я просмотрел видеозаписи из палаты Хонджуна, - сообщил Сонхва хмуро и хотел ещё сказать, что это абсолютно неприемлемо – форма влюблённости его пациента была пугающе обсессивной. И эта обсессия была узко и весьма сексуально направлена именно на него. Это было прямым противопоказанием к продолжению взаимодействия, здесь не было места для рисковых экспериментов, на которые Сонхва изначально согласился. О, как же он был уверен в себе и своей беспристрастности, пока не услышал нежно произнесенное Хонджуном свое имя. Впечатлительный дурак. - Да… - затруднённо сказал на это Иден. – В последнее время Хонджун спит очень беспокойно и… кое-что ещё. Кое-что ещё, да. - Слышали, как он зовёт кого-то по имени? – спросил спокойно главврач. – Знаете, чьё оно? Моё, блядь. Оно моё!!! Сонхва хотел заорать именно это, скатившись в свою собственную истерику. Но Иден покачал головой. - На Авроре имеется свой бортовой компьютер, - сообщил он Сонхва. – Железный хён, слышали? Сонхва кивнул –только глухой не знал про особенности устройства галеона и его обитателей, и чуть не рассмеялся – они были похожи сейчас на двух малолеток, что обсуждают последнюю часть только что вышедших в прокат «Звёздных войн», и оба прекрасно ориентировались в запутанном сюжете. - Ну так этого железного хёна зовут Сонхва, - продолжил Иден. – Имя это нацарапано на панели, и, вероятно, находилось там ещё до вашего с Хонджуном знакомства. Оно просто случайно совпало с вашим. Случайно, понимаете? Сонхва заторможено кивнул, вдруг почувствовав себя под ненавязчивым, тончайшим гипнозом. А доктор Иден продолжал: - Поэтому, доктор Пак, мастурбирует ваш пациент на другой светлый образ. И это даже не человек. Я же говорил вам, что Хонджун не видит в вас мужчину, а видит замечательную личность, прекрасного специалиста и в это тоже, поверьте мне, можно… влюбиться. А вам - использовать. Наконец-то. - Для чего? – равнодушно поинтересовался Сонхва. - Для будущей научной работы, например, - сказал Иден осторожно. - Тот прошлый его катаклизм прошел, к сожалению, впустую. Бессмысленно, беспощадно навредив самому Хонджуну. А нынешний… он может быть полезен. Понимаете? И Сонхва вдруг действительно всё понял. - Вы… Мой отец… Вы разговаривали с моим отцом? Зачем… Иден смотрел на него немного с сожалением. И раздражение там тоже точно присутствовало. Точно так же смотрели на него иногда преподаватели в университете или же немногие приятели, видя Сонхва не только красавцем, но красавцем с золотой ложкой во рту. Сонхва как-то сразу представил это – встречу двух опытных специалистов и даже слова отца, сказанные между делом за бокалом вина давнему коллеге – мой сын придет стажироваться к тебе, Иден, ты подыщи уж ему, пожалуйста, приличного пациента. Желательно, с хорошим, богатым анамнезом и достаточно интересного, чтобы Сонхва пожелал вернуться обратно – будущей европейской стажировкой совершенно недовольна жена, боится, сын окончательно вылетит из гнезда, бросит нас, стариков, осядет там в этой Европе со всеми её свободами, ко всем остальным сложностям… - Ваш отец вас любит, Сонхва, - не стал скрываться доктор Иден, словами этими подтверждая молчаливые предположения Сонхва о том разговоре. - Докторская степень на дороге не валяется. Такие пациенты редки и тем интересны. А уж благосклонность их к лечащему врачу… У вас есть замечательный шанс. Понимаете? Сонхва не помнил, как покинул кабинет главного врача. Вроде бы тихо, но хотелось шваркнуть напоследок дверью и сходу ворваться в административный корпус и сесть писать заявление. Забрать вещи из своего кабинета. А потом, чтобы забыть эту гадость, как страшный сон, заняться гадостью другой - трахаться сутки без продыху. Впрочем, он не знал, что хотел бы забыть больше – то, что маленького Хони изначально собирались принести в жертву его карьере или же то, что имя, идентичное его имени, но с таким вдохновенным придыханием произносимое Хонджуном, ему не принадлежало. А когда пришел к нему сообщить о том, что отпуск затягивается, его миниатюрные ладони, схватившие за руку, он тоже хотел бы забыть. - Бросаете меня? – спросил Хонджун зло, всё поняв. – Вот так уйдёте, потому что я что-то сделал не так? Напортачил с вашими врачебно-этическими нормами? Или как там… Сонхва молчал. Потом произнес: - Это ненадолго. Я… вернусь. Но Хонджун не поверил – ненадолго, это года на три, да? И заплакал. Сонхва смотрел на эти мужские слёзы и старался не слушать своё сердце; старался не видеть во всём этом расставание двух влюблённых – расставание вынужденное и печальное. И унес бы в себе тихие нежные минуты, сохранив их в памяти навсегда, если бы всё не было намного печальнее – Хонджун, недовольный решением своего врача, подстегиваемый бесами психиатрического заболевания, вдруг схватил Сонхва за руку, впервые действуя так открыто агрессивно, и забормотал быстро-быстро, проваливаясь в свой бред – хорошо, уходите, не надо только врать, что вернётесь, просто… запомните их имена, доктор, сделайте хотя бы это, они же здесь, эти мальчишки, я знаю, их можно найти! Найдите, их необходимо собрать всех вместе, спасти, я должен сделать это, я не хочу потерять Уёна снова, я не хочу снова узнать, что Чонхо… И Сан. Это слишком жестоко, но я не могу выйти отсюда, но вы-то выбрались, доктор! Вы свободны! И пусть я больше никогда… Вы сможете сделать так, чтобы они оказались все вместе! Сонхва молча руку выкручивал. Хонджун не отпускал. - Если вы прямо сейчас не пообещаете мне, что обязательно их найдёте, – сказал он зловещим, злым шепотом, - я закричу. Но Сонхва, к сожалению, знал, что закричит Хонджун в любом случае – болезнь не оставит ему выбора. И Хонджун, подчиняясь психиатрическим законам, вцепившись в Сонхва мёртвой хваткой, закричал. Опрокинул его вместе с собой на кровать, заплакал снова, и это вряд ли было каким-то извращенно-сексуальным действием, скорее - необходимостью держаться хоть за кого-то, когда Хонджун стал проваливаться туда, где было жарко, пустынно и теперь – одиноко окончательно.