ATEEZ

                          Три года прошло. Не так уж плохо. Сан зажмурил глаза — солнце палило прямо из полуденного зенита и даже узкий разрез век не спасал, а встать он уже не пытался — мир кружился, не давал опоры, словно бы усилившаяся гравитация придавливала его распластанное тело к земле. Под ногами, одна из которых неконтролируемо подёргивалась, шуршал раскалённый песок — Сан лежал на большой бронзовой дюне. Бок её был как раз жестоко повёрнут к светилу. Пусть меня убьёт солнце, ну пожалуйста, пусть оно, подумал Сан мечтательно, потому что так было бы весьма поэтично. Так же поэтично, красиво, воздушно, словно лёгкая японская танка о любви, явился ему в полуобмороке корабль-призрак, зависший в золотых облаках пара. С корабля доносился чей-то истерично-восторженный визг. Если бы не он, было бы вообще замечательно. И предсмертное желание сбылось — Сана окутала ватная тишина, как бывало за секунды до отключки и перед этим обязательно в башке раздавался ещё и проклятый колокол. Но звон был привычен. Как и последующая надвигающаяся на Сана тьма. Пусть была это всего лишь гигантская тень от галеона, которой тот, снизившись максимально, прикрыл его от зноя. Хорошая смерть, улыбнулся Сан удовлетворенно и умер.       Приходить в себя было приятно. Были нежные руки и влажная тряпка на лбу. Была прохлада. Вот так и влюбляешься, говорили ребята — в госпитале ты просто ничего не соображающая от ранений размазня и каждая медсестра поэтому кажется тебе королевой. А с влажной тряпочкой, которой она утирает с твоего лба испарину, просто богиней. Богиня, которая сейчас касалась Сана, снова ляпнула ему на лоб компресс и что-то сказала низким голосом. Сан заволновался, и если веки поднять было трудом неподъёмным, то руку свою он всё же сдвинул и крепко вцепился пальцами в чьё-то чужое запястье. Какое мускулистое, ещё подумал и кое-как всё же разлепил узкие глаза.       В их отряде не было непонимания. Солдаты слеплены просто — ты сделан, чтобы воевать, а не приглядываться — кто с кем и в какой позиции. У Сана были краткие акты любви с девчонками из борделей. Были сухие, безэмоциональные свидания с парнями из отряда в общей казарме, пока все спят или просто делают вид, будто не слышат. Это было просто и безлико — Сан тогда еще не встретил свою медсестру, чтобы понимать разницу между сексом и… сексом. У его сегодняшней богини оказались рельефно накачанные руки, низкий баритон и холодный взгляд.       — Привет, красавчик, — расхлябанно сказал очнувшийся Сан и улыбнулся, показывая ямочки — медбрат тоже сойдет, если на то пошло.       Королевич сделал лицо ещё холодней и даже немного закатил глаза. Руку вырвал. Зато через секунду за его плечом появился другой мальчишка — шумный, радостный и однозначно восхищенный силой жизни, которая и вернула бойца в строй.       Он заворковал что-то нежное, восторженное, незамедлительно схватил Сана за его вялую руку и ткул пальцами другой в его ямочки на лице. Именно он должен был стать той самой медсестрой. Он был слеплен так же просто. А первый, красивый, был явно сложным. Но Сан сложности любил.       — Как тебя зовут? — спросил слабым голосом, боясь разорвать зрительный контакт со своим принцем — так сильно дергал его за ладонь тот шумный, другой.       — Его зовут Ёсан, — приятным голосом сообщил тактильный приставала. — А меня…       Сан мягко про себя повторил королевское «Ёсан» и потихоньку руку из цепких пальцев убрал. Подкрался мизинцем к пальцам Ёсана, надеясь, что заметит, поймет, почувствует. Но Ёсан встал со стула, на котором рядом с кроватью сидел и сообщил ледяным тоном:       — Моя смена закончилась. Очередь Уёна.       Сан перевел глаза на шумного крикуна, уже через секунду забывая его имя. Проваливаясь в забытье, пытась унести в сны красивое, круглого абриса мужское лицо с отчеливым красным пятном в форме сердца на левом виске.              Это было на следующий день. Допрос вёл высокий парень в белом халате. Парень на главного, даже с таким ростом, похож не был. Сан привычно сканировал глазами помещение, оценивал ситуацию и лениво просчитывал стратегии поведения, уже не беспокоясь; зная, что после его неудавшейся смерти теперь вся свобода мира принадлежит ему. Но быть осторожным тоже казалось правильным.       — Твоё удостоверение не сообщает ничего о том, в какой структуре ты числился, — сказал высокий доктор проницательно.       — Я мог бы не принадлежать ни к одной, разве нет? — нахально переспросил Сан, просто тестируя — насколько много понял этот верзила.       — Твоя одежда говорит об обратном, — верзила понял достаточно и посмотрел на простую белую майку Сана, которая висела на стульчике. Маленькая буква «А», вышитая чёрными нитками, смотрела со стороны сердца обличительной точкой. И она тоже совершенно ничего не доказывала. А вот выбитое на правом колене Сана «ANSWER» — ещё как.       Сан поморщился, совсем забыв, что доктора наравне с любовниками имеют привилегии видеть его абсолютно голым. Юно, так звали высокого, смотрел на его расписную коленку всё понимающим взглядом.       — Объяснишь, как такого задохлика взяли в такой элитный отряд?       Сан мысленно фыркнул — его старая карточка-идентификатор демонстировала фото трёхгодичной давности, и на нём он выглядел действительно немощным птенцом — его ещё не натаскали в тренировочных залах, не накачали витаминками, которые замечательно поддерживали мужской организм в тонусе, и не научили убивать.       — Были обстоятельства, при которых берут даже таких, — необидчиво пояснил он и прислушался к себе и к этим обстоятельствам — без специальных таблеток голова начинала болеть, а после последнего приступа, который заставил отряд его бросить, чтобы не замедлять миссию, к боли присоединился и проклятый колокол, не беспокоивший его уже очень давно.       Высокий кивнул понимающе и грустно посмотрел на ворох бумажек в руке.       — Я слышал, что только одно подразделение бросает своих в пустыне, если они не могут держать темп отряда. Не могут именно из-за этих своих особенных обстоятельств.       Сан скривился — высокий доктор слышал слишком много.       — Твои анализы, — сказал ещё более грустно Юно, становясь похожим на большую сентиментальную собаку.       Сан беспечно улыбнулся — он знал, что с его анализами было всё очень нехорошо.       — И сколько? — спросил Юно непонятно.       Но Сан его прекрасно понял.       — Два года, — ответил и гордо приосанился, — но прошло уже три.       Юно покачал головой, а Сан про себя подумал — он молодец, долго продержался.       И попросил:       — Могу я рассчитывать на сохранение врачебной тайны?

***

      — ...И после этой миссии все стали пользоваться именно такой техникой допроса. Боже, это было ужасно смешно, ребята спать не могли от смеха, а я…       Кают-компания ходила ходуном, когда Сан рассказывал свои байки: смеялись все. Он был стеснительным ровно пару дней, приноравливаясь к жизни в роскоши, недоступной ранее; осторожно пробуя крепким задом бархат кресел, будто боялся втиснуть в сидушку свои узкие бёдра, опасаясь разломать. Наглаживая загрубелыми пальцами полированное дерево, белоснежный лён парусов и высохшие перила мостика, куда его сводил Минги, показывая новый дом. То, что он никуда теперь с Авроры не денется, Сан понял сразу. Его история была простой и нехитрой, он был боец и мог быть полезен, идеально вписавшись в команду. Его самого держала потребность в новой семье, если уж он безвозвратно потерял старую — без обид, господин Чхве, но в контракте было прописано абсолютно ясно, что реанимация не будет входить в список дел его командира.       И новый распорядок держал его тоже, всё было расписано по мелочам, и это чёткое распределение было привычно и правильно — кухня принадлежала Уёну, медицинские заботы — Юно, Ёсан был связистом, Минги отвечал за Аврору и разбирался во всех её технических деталях… А капитан, спросил Сан, потому что был не дурак и понимал, что капитан — это главное. Юно помолчал, игнорируя вопрос, а потом ровно продолжил — а воду на кухню и в душевой блок мы носим из во-он той заброшки, расписание дежурств на стене.       Но эти тяжкие паузы, которые возникали, стоило Сану многозначительно посмотреть на дверь капитанской каюты, которую он вычислил с вполне понятной логикой, были поначалу неважными. Всё было неважным, кроме бархата дурацких кресел, в которых сидели они все вечерами, слушая истории Сана, и смеялись. Не смеялся только Ёсан, и Сану казалось, что под ним самим не бархат — костёр, а в ушах колокольный звон и диссонирующий ему резкий смех Уёна. Он наконец запомнил его имя и его руки. Руки были без тормозов — везде.       — Ты его одёргивай, если что, — мягко предупредил Минги. — Он у нас, ну...       Сан почему-то не одёргивал. Дурак.       Послушно дежурил и тащил к Авроре бак с водой по давно заброшенным, занесённым песком рельсам на самодельной дрезине. Рядом тащился напросившийся Уён: чистенький, свежий, намывшийся в наполненном водой бассейне под дырявым куполом полуразрушенной заброшки. Надевший на мокрое тело майку с безбожно глубокими вырезами, в которые было видно всё — выступающие ребра, ключицы, тёмные соски и медовая остальная кожа.       У Ёсана кожа была белая, Сан помнил этот его оттенок наизусть. Он помнил наизусть раз увиденное голое тело — была общая возня в заброшенном бассейне — и каждый сантиметр этого тела отпечатался на обратной стороне узких лисьих век.       Соски были розовыми и мягкими.       Пупок — глубоким.       Кожа белой.       Член — крупным.       Больше совместных купаний у них не случалось.       — Эй, — окликнул он Уёна, бросив качать рычаг. — Пупок покажи.       Уён повернулся со смешным непонимающим выражением на лице.       Сан отчего-то разозлился. Какого чёрта. Какой к херам пупок. И тут же опустил глаза на маленькую ладонь Уёна, которой тот послушно и смущенно стал задирать эту свою порнушную майку вверх. Показывая мёд голой кожи, мякоть ещё совсем детского живота, и то самое углубление, на которое Сану до смерти отчего-то посмотреть захотелось вот прямо сейчас.       Он раздраженно отвернулся — у Ёсана был другой. А у Уёна — красивая татуировка над тонким, еле видимым шрамом слева на рёбрах. И тихий, сладкий голос.       — Поцелуй меня? — прозвучал этот голос в затылок робко, непривычно совсем.       Сан молча потянулся к нему, рывком запахнул медовый живот майкой, отказывая в просьбе, и пряча пупок, татушку и выглянувшие из-под ткани соски.       Ему Ёсан накануне сказал:       — Если ты прикоснёшься ко мне сейчас, я тебе лицо разобью и скажу, что так и было.       Сан прижимал его к стене, слишком самоуверенно полагаясь на обаяние, ямочки и свою физическую силу, забывая о том, что сила эта относительна, что где-то там, в кабинете Юно лежит доказательство его кратковременности в этом мире — бланк с говорящими анализами, по которым высокий доктор уже давно догадался обо всем: почему Сана взяли в элитный отряд смертников и почему так же легко бросили.       — Капитан потом решит — останешься или нет, — сказал уверенно. — Пока можешь жить в команде, но на миссии брать не будем.       О, думал Сан уважительно, настоящий батя, этот их хён, потому что означенных миссий без капитана не случалось и всё на корабле замирало.       И это были самые странные дни в его жизни, в которые он успел воскреснуть, влюбиться, получить обидный отказ и обзавестись нелюбимым любовником. Любимый вон. Стоял в его объятиях, дышал прямо в рот небесной амброзией и грозился разбить лицо.       — Мне это неинтересно. Секс, — сказал спокойно, когда Сан перестал шептать на ухо, перестал умолять и лихорадочно шарить руками по сильному телу.       И Сан теперь отчаянно перебирал варианты — по девушкам? Импотент? Трахается с другим, с другой? С Уёном?       — С Уёном трахаешься? — повторил сдуру.       Ёсан хмыкнул и посмотрел разочарованно, будто на дебила какого, ожидая вероятно от Сана большей сообразительности. Но Сан солдат был, прямой, как палка, а тут какая-то дурная интрига.       — Я же люблю тебя, Ёсан-и, с первого дня, — шептал умоляюще, — хочу приятно сделать, понимаешь? Ну, почему?       И потянулся снова — телом, губами, руками. Везде щупая, опуская ладонь, сложенную лодочкой, вниз — чтобы удобно, чтобы уместился весь в неё — прямо между чужих ног. Встречая под ширинкой плотный объём, мужскую спящую мощь, которая, ну дайте Сану ещё минутку, могла бы стать более заинтересованно твёрдой.       Он получил по лицу сильно и больно.       — Я же сказал — незаинтересован, — повторил Ёсан разъярённо — какой же он тогда в постели, а?       И больно даже не было, пока кровила разбитая губа и лилась из ноздри противная юшка. И даже член немножечко встал.       И были почти семейные вечера, вкусные ужины, непривычный комфорт в богато, с аристократическим лоском обставленной Авроре. Были мягкие, тёплые, уютные ночи на хлопковых простынях и никакого тебе песка, летящего в рожу. Рожа стала гладкой, масляной, ямочки играли на щеках, и Уён всё так же тыкал в них пальцем. Сан уклонялся с переменным успехом и смотрел на свою звезду, рассказывал истории. И все над историями смеялись, Уён — громче всех, а звезда нет. Сан снова чуял, как приливает к члену. Мечтал устроить им настоящее свидание, когда все покинут корабль, уйдя по своим делам — особенно Уён, который вместе с Юно уже который раз отправлялся по приказу невидимого капитана в бедный квартал Сеул-полиса, искать какого-то безумного часовщика со свалки. И в этот момент блаженного одиночества можно было бы вытащить Ёсана из радиорубки, насильно разложить на бархате и смотреть в красивое его лицо. Раздеть, ноги развести, задрать их на подлокотники, раскрыв всё самое стыдное, увидеть — нет, не то, что между ног, а красные на лице пятна, смущение это долгожданное, и то, что невозможно в такой позе быть незаинтересованным, блядь. И даже если член не встанет, чёрт с ним, Сан просто опустится перед своим божеством на колени и вылижет-отсосёт — язык у него ещё работает, если что.       Ему все говорили, что он красивый. Божественное тело, лисьи глаза. Игривый южный темперамент, стальная половая конституция — не сломить. Наверное, поэтому. Поэтому всё-таки встало хорошо и крепко, невзирая на обстоятельства, и он так стонал под ним, словно никогда до этого с мужчиной не был. И целовался жадно, сладко; весь влажный, наполненный нерастраченным соком, слюной, слезами, спермой. Жался тесно, послушно раздвигал ноги, выдыхал нежно и не жаловался, что больно.       — Сан-а… — шептал. — Наконец-то, Сан-а.       Ёсан, наверное, молча трахается. Ёсан, сука, наверное, зубы в пыль крошит, и никаких стонов. Любимый, далёкий. А может, всего лишь тот, кого воскресший Сан увидел первым.       — Скажите, кто-нибудь, пожалуйста, — возмущался Минги весь следующий день, — а почему у нас сегодня пригоревший завтрак, пересоленный обед и… вообще — где ужин?!       Уён бродил по кухне с глупой улыбкой на лице и с трудом присаживался на табуретку, морщась.       Сану бы пожалеть его, приласкать нежно. Но Сан был занят — тяжело смотрел на сидящего в бархатном кресле нетронутого своего принца. Принц после неслучившегося ужина в первый раз, добровольно пришёл к нему в каюту.       — Мог бы быть с ним нежнее. Ты же был первым.       И снова разбил лицо.        — ...У меня не стоит, уходи, — говорил Сан и отворачивался к стенке — в конце концов, он продержался на год дольше, и постепенный отказ одной из систем, не самой для выживания важной, так скажем, был ожидаем. Поигрались — хватит.       Уён не уходил. Молча вставал на колени, лез руками в штаны, гладил, ласкал. Брал в тёплый, влажный рот. Грел, оплетая языком мягкий спящий член, нежно ворковал, выпуская изо рта. Ласково называл Сана по имени и снова сосал. Давай, Сан-а, постарайся, ты можешь, говорил, упрашивал. Был волшебным просто: сил прогонять не было. Все силы уходили на то, чтобы доказать. И Сан доказывал.       В Уёне было привычно мягко, тепло, узко. Уён косил через плечо чёрным, а иногда — голубым глазом, смотря куда поворачивал голову. Сан медленно водил в нём членом — надо же, член стоял, пускай анализы его были совсем плохими. А это значило, что Уён был слишком хорошим. Он был чёртовой зажигалкой, и Сан горел.       — Сожмись. Помоги мне кончить.       Уён пыхтел на усилии, помогая. Сан, понежившись в эдакой тесноте и передумав так быстро кончать, мягко выводил. Переворачивал Уёна на спину. Благодарно смотрел в лицо, строго напоминая себе не называть другим именем: назовешь — будут слёзы. А от слёз падало.       — Я, можно, сверху сяду? — просил Уён и нежно улыбался: сверху было лучше видно, какой Сан красивый.       — Можно, — сдавался-разрешал Сан. Главное, не представлять другого лица. Нечестно.       Уён забирался на колени к сидящему Сану, разводил ноги широко; приподнимался, подкручивая копчик удобнее. Тяжело наседал прямо на член. Сан поддавал тазом, въезжая до конца. Делал наверно больно. Уён в ответ тихо стонал. Стонать нельзя было. Сан зажимал ему рот ладонью и мягко клал другую руку на поясницу. Уён делал первую плавную волну бёдрами, и член будто в горячий мёд опускали.       После того, первого их раза, Уён сказал ему:       — Я буду приходить к тебе теперь, хорошо?       Сан пожал плечами — у меня всё равно плохо стоит. Если нужен секс, не к тому обратился. Но в медовом плену было сладко, жарко. Сан закрыл глаза и подумал о ледяном своём принце. О его мускулистом теле и белой коже. О низком баритональном тембре и первом стоне, который прозвучит настоящей поэмой из его тонких губ. Уён звучал высоко и звонко. Сан поплотнее прикрыл ладонью ему рот. Пальцев коснулся мягкий влажный язык. Живота — аккуратный чужой член, с первыми каплями спермы. Уён кончал, и надо было бы приласкать, потереть пальцами выталкивающую вязкие капли головку. Сан только прижался теснее, уткнув лицо Уёна себе в шею, просунул руку между их животов и ткнул зачем-то палец в глубокий красивый пупок.       Когда кончал сам, уже не слышал ни подбадривающего шёпота, ни тихого шуршания отодвигаемой двери, ни испуганного восклицания Уёна, который, обернувшись, смотрел на появившийся силуэт в дверях. Сан тоже смотрел — и что? Миниатюрный, меньше Уёна парень стоял в проёме, светил голыми коленками из-под шёлкового халата, плохо запахнутого на груди. Растрёпанные красные волосы падали на красивое сонное лицо, а маленькие руки медленно перебирали, словно чётки, алую кисть пояса.       — Хён, хён, — расслышал наконец Сан — уши заложило из-за накатившего острого оргазма. — Это хён.       Какой к чёрту хён. Что за. Потом подбросило от догадки. Сан поспешил запахнуться, шаря в поисках покрывала. В итоге запахнулся Уёном, прижав его к себе и тихо выскользнув вялым членом из его хорошо растянутой задницы. Уён заскулил. Это наш капитан, придурок, отпусти меня. А вот и батя, подумал Сан. Мелкий заспанный мальчишка в пошлом халатике.       — Приятно познакомиться, — успел мяукнуть, прежде чем шёлковый хён развернулся и молча вышел из каюты. Но все, будто кто отдал им приказ, молчаливо вскоре собрались в кают-компании. Капитан уже сидел там, натянув на себя драные джинсы и свободную футболку.       — Хонджун-хён разрешил тебе остаться, — сказал Юно Сану после того, как они обсудили на имровизированном совещании всякие непонятные штуки — Сан только головой вертел, ему позволили присутствовать, хотя и не хотелось — голова ещё плыла от Уёна и его медовой отравы.       Сейчас его одного попросили посетить медкабинет, где Юно нервно перебирал бумажки. На них мелькали зашкаливающие показатели его анализов.       — Останешься, — сказал вошедший Хонджун, — только если докажешь мне, что никто тебя искать здесь не будет.       Сан улыбнулся — честно и грустно, улыбкой брошенного на вокзале пса: да кому он нужен. Оказалось, новой команде.       — Знаешь, наверно, что у тебя в предплечье вшит чип? — поинтерсовался Хонджун. Сан кивнул. — А знаешь, что этот чип даёт носителю допуск в периметр Иллюжн-сити?       Сан кивнул снова, немного удивленно — этот безумный хён не собирается ведь…       — Я собираюсь. Собираюсь штурмовать Золотой город, — сказал тем временем капитан, обрывая мысленные метания Сана — в ком он там сомневался, а? — Твой чип нам нужен. Ёсан сказал, что он всё ещё активен, — продолжил Хонджун, а Сан подумал — когда это принц успел его так детально просканировать? И почему этот чип вшили в плечо, а не в бедро. Во внутреннюю сторону, например. Он бы тогда и сам на проверку дался.       — Чипа недостаточно, — включился в диалог, моментально сориентировавшись. — Геопоиск затруднён из-за…       — Мы знаем, — кивнул Юно. — Но Аврора оснащена необходимым оборудованием, чтобы усилить радарную чувствительность.       Торжествующе улыбнулся. Капитан кашлянул — перестань хвастаться. И положил маленькую ладонь на тускло сияющий латунью, массивный компас, который только непонимающий ничего человек мог бы назвать оборудованием. Что ж. Тогда чип вполне мог пригодиться.       — Как думаешь, почему его не отключили? — спросил снова Хонджун и жестоко добавил, — или не вырезали из тела на месте? Сан усмехнулся с такой же жестокой улыбочкой — в пустыне быть полноценным трупом долго не получится, тело на жаре разлагается быстро, оставшееся растаскивают стервятники. Мараться, вырезая чип, не будет никто.       — Так почему? Расскажешь?       Сан кивнул и неожиданно смутился, припомнив инцидент, шёлк и сонное удивление в карих глазах, которые смотрели сейчас цепко и внимательно. Собственные щеки залила горячая красная волна, ещё красней, чем волосы капитана.       — Да, и насчёт Уёна, — сообразительно прочитал его смущение капитан. Сейчас снова придётся получать по морде, мысленно приготовился Сан — лисёнка любили все, будто был он общим ребёнком, которого обижать ни в коем случае нельзя. Особенно так, как обидел Сан. Но Капитан сказал совсем другое. Точнее, не сказал.       — Насчёт Уёна… — и поморщился с горечью, непонятно откуда взявшейся. Сан, покраснев ещё сильней, изо всех сил попытался понять — будут всё-таки бить или подумают. И честно всё про себя рассказал.

***

      — Неоперабельна, — радостно заявил доктор на медосмотре Сану прямо в лоб и посмотрел с любопытством, будто ждал — грохнется новобранец в обморок или нет. Тоже мне, новость. Сан знал. Он кивнул и лоб почесал: именно там и находилась та самая, неоперабельная.       — Это плохо, — тут же продолжил врач. — Но с таким диагнозом вы можете обратиться в другую структуру, где вас наверняка примут. И это хорошо. По совместительству врач был ещё наверняка и чёртовым психологом. — Хорошо же? — повторил уже с вопросительными интонациями, и Сан кивнул — хорошо, хорошо: он уже не хотел, чтобы его лечили, а хотел жить мужскую жизнь.       В правительственные войска брали исключительно здоровых и крепких парней. Сан был крепким с виду, потому никак не ожидал, что на первом же медосмотре какой-то полевой хирург сразу же прочитает по его еле видимым симптомам, что здоровым Сан никак не был.       — Почему вы вообще сидите здесь, а не в онкологии своего района? — всё же спросил его жалостливо. Сан усмехнулся — его района, ха. — Ладно, я понял, — понятливо произнёс врач, — вы из неблагополучных мест. Но как-то вы должны же были…       — Я проходил лечение в госпитале, пока действовала квота, — сказал он, чтобы успокоить. — Потом квота закончилась, и меня попросили. Да и лечение мало помогло. — Если это было гамма-облучение, то оно помогло, не сомневайтесь. Хотя бы затормозить рост, — сказал врач и покачал гловой. И сказал снова про «неоперабельна».       Как будто бы тогда операбельной была, хмыкнул Сан. А врач, увлекшись, стал интересоваться симптомами:       — Провалы в памяти присутствуют?       — Редко. Но… да.       — Приступы агрессии?       — Иногда.       — Контролируете?       — Почти всегда.       — Скоро перестанете. Что ещё… Неадекватное, антисоциальное поведение?       Сан поморщился.       — Бывает, — и попытался предупредить остальные вопросы, перечислив оставшиеся симптомы сам. — Обмороки. Судороги. Головная боль. Звон в ушах.       Но врач перешёл на больное.       — Сексуальная сфера как? Пострадала?       Сан поморщился сильней — едва узнал, что смертельно болен, решил жить на полную. Удовольствия стали главным стремлением. Секс. Много секса. Много разнополого секса. Но и либидо вскоре забарахлило: на секс чаще стало плевать.       — Ладно, — кивнул врач. — Я понял. Больше не буду вас мучить.       Он застрочил в карте, и Сан разглядел неутешительную резолюцию — «не годен». Он вопросительно посмотрел на врача — так что там, доктор, за другая структура? Врач взял какой-то красный бланк, написал на нем диагноз и шваркнул печать. Это выглядело старомодно и почему-то страшно.       — Адрес на обороте. Просто покажете заключение на пропускном пункте. Скажете — направлен в ANSWER из государственной медкомиссии.       Ого. Сан сделал большие глаза, но в красный бланк вцепился. Кто же не знал ANSWER, который считался элитным подразделением. Подразделением смертников. И вот, значит, как в него попадали. Он скосил глаз на своё плечо, выглядывающее из рукава футболки — худое, тонкое. На запястья, как у девушки, где даже косточка нелепо торчит. Он был слабым и полностью измотанным своей прогрессирующей бедой. Не возьмут, подумал. Но потом вспомнил, что говорил ему врач — с вашим диагнозом вы просто подпишете соглашение на отказ от реанимации, пройдёте ускоренную подготовку, где никто не будет делать поблажки вашей опухоли и начнёте новую солдатскую жизнь. Справитесь — станете машиной, нет — пойдёте в утиль. Контракт вам предложат бессрочный, до самого конца, а у вас, я так прикидываю, есть примерно два года. Представьте — два года хорошей, полной приключений жизни. Так что — удачи.       Стану машиной, сердито дёрнул Сан хрупким своим плечом и легко зашагал по пыльным улица Сеул-полиса, ища нужное здание. Ещё издалека увидел на следующем чёрное, латиницей набранное английское название и довольно улыбнулся — ага.