ATEEZ

                    Компас сломался. И по какой-то причине Хонджун испытал нелогичное, неправильное облегчение. Полученные точные координаты Иллюжн-сити, выбитые в чайна-тауне в ходе серьезных переговоров, лежали прямо перед ним. Они бесполезны, с усмешкой сказал ему важный китаец, которому Минги чуть не выбил тогда зубы. Периметр охраняется элитным подразделением, слышали, наверное, про этих бешеных псов; каждый, кто не имеет такого, как у них, электронного, вживленного в плечо чипа с постоянно меняющимся паролем, будет уничтожен на месте. И даже если сможешь пробиться сквозь это кольцо, глушилки, создающие помехи для всех видов геопоиска, не дадут приблизиться к Золотому городу ни на милю. Он просто будет невидим для всех чужаков, словно призрак. Хонджун молча забрал данные. И через какое-то время привел Аврору прямо под стены Золотого города. Компас молчаливо сверкал латунью, он немного барахлил, но сейчас указывал золотой стрелкой ровно в центр драгоценного сияния, что поднималось от спрятанных в дымке ажурных небоскребов, своей изысканной архитектурой разительно отличающихся от серых высоток Сеул-полиса. Как красиво, с восторженным придыханием прошептал впечатленный Уён, а Хонджун вдруг с сожалением и досадой отвернулся от сказочного волшебства, на которое он собирался пойти в скором времени войной. Они не стали приближаться к городу, прокурсировав по дальнему периметру, Аврора опустилась на значительном отдалении, спрятавшись за незнакомую дюну. Бросила свои якоря в бронзовый рыхлый песок, и все они, впитав в себя, словно неизвестный наркотик, распыленную в воздухе золотую пыль близкого Иллюжн-сити, беспечно расположились в тени, не в силах двигаться дальше. Было опасно вот так праздно валяться на песке, когда повсюду рыскали охранные отряды, стерегущие сокровище, но Хонджун чувствовал себя всесильным, он ощущал полную свою безнаказанность. Со всеми наслаждался вкусной едой, красивым небом, смешливыми разговорами и даже тишиной. В которой дождались они рыжего заката, уже понимая, что это был несомненно лучший день уходящего лета. А вскоре компас сошел с ума окончательно. Хонджун в тот день залез на гребень дюны, проверяя это снова и снова. И снова наблюдая бестолковые метания стрелки, которая теперь не могла найти ни север, ни юг. Пропахав на Авроре облака нескольких соседних секторов, Минги недоуменно покачал головой — компас больше не видел координат Иллюжн-сити, будто волшебство его оказалось одноразовым. Хонджун мрачно оторвался от карт, бесполезного компаса и отодвинул от себя непонятные, но безусловно очень изящно сработанные песочные часы, в назначении которых еще не разобрался. Ёсан стоял поодаль, сложив на груди руки. Сторожил свое сокровище, красивая псина. — Вообще никаких толковых показаний? — спросил Уён печально. — Как жалко. Золотой город был таким красивым. Хонджун глянул на него сердито — мы и не собирались, вообще-то, любоваться его красотами, забыл? Уён не забыл. — Как подумаю, что придется его разрушить, у меня внутри всё сжимается, — продолжил серьезным, не своим голосом, хотя сжималось у него всегда часто и сильно — Уён двадцать четыре на семь был яркой пульсирующей звездой за секунду до превращения в сверхновую. Ёсан снисходительно хмыкнул, а Хонджун глянул зверем. — Но я понимаю. Понимаю, капитан, что ты, — поспешил исправиться Уён. — Надо — значит надо. Война так война. Это политика. А мы-то в политике по уши. Господи, психанул Хонджун мысленно. Где там политика, а где Уён. Куда они все полезли. Но Ёсан в своём углу снова хмыкнул, уже совершенно непочтительно. А ты думал, капитан, что в голове у моего друга одна сперма болтается? Ничего Хонджун не думал. Или наоборот, слишком много — о Ёсане. О его часах и о том, как замечательно они в какой-то момент синхронизировались с его компасом, как сказал об этих механизмах тот странный старик. Ёсан тоже был странным. Странными были его часы. Часы, песчинки в которых нарушали каждый из законов физики, взлетая то вверх, то вниз в своей стеклянной колбе, и Хонджун не знал — изменения, которые медленно и неумолимо приходили в его маленький закрытый мир с течением времени — это просто естественные перемены или же следствие работы адского механизма из прошлого века, сработанного безумным часовщиком эпохи стимпанка. Ваш компас вовсе не сломался, сказал ему старик. Ваш компас перестраивается. Соединяясь с часами, он утрачивает своё изначальное назначение и становится чем-то иным. О, это было очевидно — прибор сходил с ума, едва Хонджун подносил его к часам, его стрелка переставала показывать стороны света и указывала каждый раз куда придётся, болтаясь по розе ветров. А в полнолуние она повадилась тыкать в капитанскую грудь своим острым концом, будто бы в капитане собрались воедино юг, север, запад, восток, а заодно и звездное небо. Будто навсегда потеряла ориентир и дорогу к запретному городу. Дайте мне разобраться, мне нужно время, просил старик, пока Хонджун уже безо всякой надежды гонял к нему с часами шустрого Уёна. Времени не было. Ёсан смотрел на него так, словно бы знал, сколько Хонджуну за эти часы недавно предлагали. И предлагал сам: я постараюсь, я смогу найти верную геолокацию Иллюжн-сити и без компаса. Мы сможем воевать без них. Хонджун с подозрением смотрел на уверенного Ёсана — это он притащил на Аврору проклятые часы, которые сломали… ладно, не сломали, а син-хро-ни-зи-ро-ва-лись с компасом в непонятное никому устройство. Он не мог не подозревать его. Ему нужно было подозревать, малодушно сделать хоть кого-то виновным, чтобы только не чувствовать то самое облегчение. Облегчения от того, что с поломанным компасом войны, которую все с нетерпением ждали, теперь не случится. Команда чуяла его сомнение. Неприемлемую капитанскую задумчивость. Такая же задумчивость была на удивленном лице Юно, когда Хонджун застал его в своей каюте — железный хён агрессивно мигал в беззвучном режиме, который включили принудительно, лишая робота голоса; распахнутый шкаф зиял черной дырой, а из дыры выглядывала цветастая вселенная капитанского гардероба — он любил ярко, неоново. В руке Юно держал черную шляпу, увешанную серебром тонких цепочек. Те люди тоже были в серебре. Черное с серебром всегда хорошо сочеталось, Хонджун соглашался с эстетикой мрачных холодных оттенков, но в этой эстетике не было ничего от самого Хонджуна: Хонджун предпочитал розовое. Он сердито запыхтел, с желанием заорать, что ковыряться в чужих шмотках вообще-то очень, господин Чон, неприлично. А Юно обернулся к нему. — Зачем ты забрал это оттуда? Ты же сказал, что всё кончилось. Что больше… никого не осталось… Хонджун смотрел на него с ужасом. Какого чёрта. Юно замолчал. Что он по глазам Хонджуна понял, что вдруг запнулся, будто налетев на стену. Стену непонимания. — Ты помнишь вообще, как мы с тобой встретились? Где мы встретились? — спросил с агрессивным, но бесполезным нажимом, будто уже когда-то давно много раз об этом спрашивал, так и не добившись ответа. Хонджун молчал. Хонджун не помнил. Помнил, глядя на черное в руке Юно, такие же черные одежды, площадь, толпу людей и огонь. Он помнил потерю. — С этим нужно что-то делать, пока ребята не начали задавать вопросов. Или… может, расскажешь им всё? Хонджун смотрел с мукой - рассказать всё означало признаться, что не такой уж он хороший капитан. Поэтому и уходил в бетонный зал той самой заброшки, со стен которой теперь смотрел на них всех бесконечный Сан, нарисованный углем искусно и фотографически точно — влюбленный Уён оказался настоящим художником, оттачивая мастерство лишь на одной модели, и у Хонджуна не было сил запрещать этот особенный вандализм. В зале этом было удобно в одиночестве размышлять, но ещё удобнее - проваливаться в странное полусонное состояние, когда жара и влага делали свое дело, окутывая дремой, и очень хотелось надеть забытые на Авроре очки, чтобы силуэты снова обрели четкие очертания, перестали слезиться глаза и реальность не расплывалась в дымке неожиданного сюра, каким вдруг казалась в эти минуты его, Хонджуна жизнь. Он беспокойно спал на просторном кожаном диване, они притащили его из Сеул-полиса, превращая пустой серый зал в подобие переговорной — стол изначально уже имелся, имелась и помпезная хрустальная люстра над этим столом. Две картины черно-белой графики с безликими унылыми пейзажами висели ровно напротив друг друга, дополняя этот пресный интерьер идеально. И только улыбающийся с каждой стены, красивый, словно живой Сан, дерзко противопоставлял себя этой скуке. Он ласково, но статично улыбался со всех поверхностей, живо блестя узкими щелочками — Уён четко словил этот блеск каким-то особенным художественным приёмом, мастерским мазком угля, сделав из неживого почти живое. С ямочками. Ямочки были особенно беспощадны, думал Хонджун, зная, что совсем скоро никаких ямочек уже не будет. Хотелось, чтобы кто-то сильный и всезнающий пришел сейчас к нему и подсказал — что делать. Как завоевать то, чего не существует. Как завладеть сокровищем, которого нет. Но рядом никого не было. На следующий день Ёсан вышел по радиосвязи на Чонхо из Иллюжн-сити, а вскоре и старик со свалки разгадал загадку часов. И Хонджун не знал, что теперь оказалось для него важнее — не подчиняющиеся законам гравитации песчинки в волшебных часах, волшебство которых, теперь разгаданное, лежало перед ним на ладони, или песчинки-люди, которых, собрав их всех вместе, нельзя было растерять, когда ветер перемен грозился вот-вот развеять их по миру? …Реальность дрожала и двоилась. Рука Хонджуна сжимала компас, указывающий по-прежнему ровно ему в грудь, словно там находилось нечто ценное. Сокровище. То самое, которое когда-то давно Хонджун хотел найти среди барханов пустыни. *** Ёсан с Уёном появились в самый жаркий день лета. Минги, дежурящий на марсе, заорал своим басом, что к Авроре кто-то идет. И эти двое шли весьма бодро для такой жары, словно те несколько сот километров, что отделяли их от Сеул–полиса, ничего для них не значили. Один был крепеньким, но миниатюрным — топал себе в своих черных кедах, крутил бёдрами, и даже плечи не прикрывал, подставляя их солнцу в черной безрукавке с невысоким горлом. Плечи, как потом заметил Хонджун, были смуглыми, а сам мальчишка — медовым с ног до головы. Какой приятный тон кожи, еще подумал и посмотрел на второго — второй был красивым. Ярким, черным. Эта красота сияла даже сквозь слои черной его одежды, даже через надетую на лицо маску — и кто сейчас такие носит, они не спасают ни от песка, ни от инфекций. Маска контрастировала с белой кожей лица и алым на виске пятном в форме сердца. Хонджун вздохнул тяжело и опустил подзорную трубу. Медовый, приблизившись к Авроре, загомонил резким высоким сопрано. Юно, выскочив из кают-компании, удивленно глянул в сторону Хонджуна — обычно кто-либо опасался приближаться к их кораблю вот так запросто, бешеный капитан мог и из пушки пальнуть. Но Хонджун молча ждал. Когда двое подошли к корме вплотную и гомонящий в восторге задёргал якорную цепь, посылая на палубу вполне себе ощутимую вибрацию, сказал: — Минги, поднимай их. И в кабинет ко мне. По одному. Юно вопросительно приподнял брови. Хонджун вдруг смутился, будто его словили на каком-то непристойном намерении. — Ты тоже зайди, — сказал ему, — мне понадобится медик: мало ли, какие у них там опасные модификации… Юно потом шипел на него, когда Хонджун настоял на полной медицинской проверке — хён, не дури, какие еще модификации, чего ты там в Сеул-полисе в последний визит понабрался, кого слушал. Кто сейчас вообще что-то себе вживляет. Это же прошлый век, устаревшие технологии. Но Хонджун уперся. Проверь, сказал. — Глаза у крикуна этого видел? А у второго — пятно? — таким же шипящим шепотом спросил с отчетливым отвращением, не потому, что отвращение вызвало у него то самое пятно, а потому, что весь Ёсан был подозрительным. И странным. И красивым.Тем, кто принесет ненужные перемены. Вместе с предполагаемыми переменами Ёсан принёс заодно красивые песочные часы. Дал осмотреть себя без стеснения. Юно смущенно глянул на голую грудь и превосходно прокачанные руки и кивнул Хонджуну — все в норме, теперь кровь на клинику к Железному хёну, и на этом все. — Никаких модификаций не имеет, — сообщил немного смешливым тоном. Ёсан повернулся к Хонджуну и показалось, что глаза его тоже смеются. — Могли бы просто спросить, — сказал красивым низким голосом, натягивая футболку. — Уён имеет. Он из южного сектора, там лет десять назад было жарко. С левой стороны его ребра сломаны, поэтому заменили парочку на титановые. Он вам расскажет, если спросите, но лучше скажу я. Иначе долго. Что долго, хотел спросить Хонджун, но потом понял. С Уёном в принципе было долго и громко. Уён ни в какую не хотел быстро и тихо. Хотел с прелюдиями, улыбками, сопротивлением и отчаянным черноглазым перекрестным огнём. Вторая радужка его несимметричного разреза глаз отливала чистой бирюзой, сигналя о мутациях так явно, что было просто смешно. Поэтому Хонджун рассмеялся. Сказал Юно — давай, проверяй этого, пусть хотя бы просто замолчит. Только не в моем кабинете. Юнхо увел разноглазого к себе, а Хонджун снова повернулся к Ёсану. Было нехорошо. — Рассказывай, зачем нас искали, — сказал и приготовился слушать. Ёсан открыл рот, но тут из-за двери каюты Юно раздался пронзительный вопль. Хонджун закатил глаза, замечая, как Ёсан несдержанно усмехается краешком рта. А Уён всё не унимался, и до них снова донеслась ультразвуковая сирена в новой, режущей слух, тональности. — Что с ним? Чего он орёт, — поинтересовался Хонджун. — Это… ненормально же. Юно тоже так считал. Ворвался к капитану с красным лицом и наотрез отказался осматривать Уёна дальше. — И что он тебе сделал-то? — уже совершенно досадливо спросил Хонджун. — Укусил, — со страданием в голосе ответил Юно и предъявил капитану следы от зубов на запястье. Хонджун уставился на них молча. То есть, укусил, да? Но почему несчастное лицо Юно хранило в себе не только обиду на покусы, но и вовсю кричало о поруганном образе беспристрастного хирурга, красные щеки которого выдавали и то, как он взволнован, и то, как потревожена его проклятая бисексуальность в конце концов. Потому что кусался Уён отчего-то страшно горячо. Ёсан понимающе улыбнулся. — Это не смешно, — оборвал хиханьки Хонджун и приказал вывести зубастого мальчишку на палубу — проветриться. — Его же не обидят? — перестав улыбаться, вдруг спросил Ёсан, сузив глаза. Доберман, тоже мне. — Вопросы здесь задаю я, — неожиданно разозлившись на балаган, отчеканил Хонджун, подумав о том, насколько разнообразно такого кусачего Уёна могли обижать в Сеул-полисе, особенно в особенных его районах. Он протянул руку в сторону рюкзака Ёсана — одного на двоих. — Показывай, что там, — приказал. Ёсан немедленно подчинился. Достал ком вещей. Достал небольшой пакет с предметами личной гигиены. Свёрнутый вчетверо ветхий лист бумаги, на какой в старых районах отпечатывали объявления. Хонджун развернул листовку и замер. С пожелтевшего полотна смотрели на него восемь мужчин в чёрном. Портупеи, украшенные серебром, блестели в тусклом свете солнца, за спинами клубился рыжий сумрак, будто вот-вот могла начаться пылевая буря, в очертаниях которой была видна резная корма слишком знакомого галеона. «Разыскиваются» — чернело по диагонали строгое и угрожающее. — Что… это? — спросил он Ёсана. — Листовка, очевидно, — ответил тот. — Они были развешаны по Сеул-полису очень дав… — Я вижу, что листовка, — перебил Хонджун. — Кто они? Эти люди? Ёсан пожал плечами. — Ладно, ты можешь не знать, — с еще большим раздражением сказал Хонджун, и следом ткнул пальцем в знакомый силуэт парусника, — но ты же не можешь не видеть, что это… — …Аврора, — продолжил Ёсан, покладисто соглашаясь с капитаном. Его Аврора. Его прекрасный быстроходный галеон, ему изначально не принадлежащий. И в эту минуту Хонджун впервые почувствовал себя захватчиком и настоящим пиратом, овладевшим чужим кораблём. Он почувствовал себя лишним. — Я не… — начал нервно, не понимая, почему так нервничает, словно эта листовка, этот парень, эта ситуация без всяких дополнительных свидетелей железно доказывали произведенный им рейдерский захват. — Не может быть. Ну, как же не может, насмешливо, как казалось, смотрел на него Ёсан, пока сам Хонджун недоверчиво смотрел на восьмёрку людей в чёрном. Он пытался держать лицо, стараясь не думать, кто именно владел этим галеоном до него. Какие-то другие мальчишки, охотники за сокровищами, возможно; с похожими именами и с совершенно несчастливой судьбой... — Ладно, потом разберемся, — слишком легко махнул рукой и швырнул листовку на стол. — Что ещё в рюкзаке? Ёсан нехотя вытащил почти со дна что-то завернутое в тряпку. Развернул. На свету, поймав луч солнца, блеснул стеклянный бок песочных часов. Латунный корпус удерживал в себе хрупкую колбу и тихо отливал приглушенным блеском. — Откуда взял? — спросил Хонджун, не уточняя о назначении часов ничего. Не говоря даже слова о том, насколько эта вещь казалась парной к его такому же латунному компасу. — Нашёл, — пожал плечами Ёсан. Врёт, подумал Хонджун. Врёт же! — Нашёл, значит, — ровно произнес он и разозлился сильнее, потому что снова было нехорошо. Это «нехорошо» витало в воздухе, оно пробивалось сквозь блеск красивых глаз Ёсана и слышалось издалека восторженными воплями Уёна, которому Минги показывал Аврору. Уён. Да. — Вы… вместе? Вы любовники? — в лоб спросил он Ёсана, морщась от выбранной им самим формулировки. Любовники, тьфу. — Нет, — спокойно ответил Ёсан. — Но стать ими могли бы. Гипотетически. Хонджун рассвирепел — вот это уже было слишком. — Ты осознаёшь, насколько неуместный вопрос я задал? — спросил. Дождался кивка. — Тогда почему отвечаешь? — А у меня есть выбор? — иронично поинтересовался Ёсан. — Тем более, что вы живете довольно тесным кругом, рано или поздно, если бы мы были близки, об этом узнали все. Хонджун понял, что рассердился на второстепенное, упустив главное. — Откуда друг друга знаете? Где познакомились и почему пришли на Аврору? — Мы вместе стажировались в Би Аш, — честно ответил Ёсан, пусть это был ответ всего лишь на один вопрос из нескольких. Но этого хватило: Хонджун напрягся — Би Аш контролировалась правительством и была мощной корпорацией, ведущей научно-экспериментальные разработки разной направленности, привлекающей в свои ряды специалистов разных профилей. Говорили, талантливых детей по всей стране отбирали по школам, направляя на стажировку в специализированные интернаты и после шлифовали их таланты там прицельно до окончательного блеска. — Вы заканчивали младшую академию Престижа? — сразу же спросил Хонджун — филиалы этого интерната были теплицей как раз для таких вот талантливых мальчиков. Ёсан был талантливым. — Я да, Уён — нет, — ответил он. — Меня после окончания взяли в отдел связи и компьютерных технологий. Уён был… из другого крыла. …они столкнулись в пустом огромном коридоре корпорации, где встретить человека было просто чудом. Ёсану повезло, он встретил, и чудо это звали Уён. Уён повис на нем сразу и навсегда. Доверие, преданность и братская нежность шли с Уёном в комплекте. Он, находясь в относительно хороших условиях содержания в богатой корпорации, наевший круглые щеки и небольшие бока, крепкие бедра с мускулистыми ляжками, без слов однажды последовал за Ёсаном прочь, отказавшись от стажировки и всех привилегий, которые она давала. — Я очень давно хотел сбежать на Аврору, — закончил рассказ Ёсан, отвечая на последний вопрос капитана и на секунду превратившись из холодного самоуверенного принца в простого мечтательного мальчишку, который всю жизнь грезил океаном. Океаном песка. И который следом сделал совершенно отрешенное эльфийское лицо — так что, где будет наша каюта? А кто сказал, что вас вообще здесь оставят, хотел спросить Хонджун, подсчитывая в уме, что теперь их станет пятеро. Пятеро голодных мужских ртов, плюс хён. Но с питанием как-то решилось: Уён к вечеру — не выгонять же уставших мальчишек в ночь в пустыню — оккупировал кухню, нацепил фартук, вытащив его из какого-то шкафчика, и практически из ничего приготовил ужин. Минги — это было последней каплей и полным предательством — с набитым ртом показал пальцем на дальнюю пустую каюту — там будете жить, капитан, разреши. И Хонджун, чтобы не терять лицо, согласно кивнул: готовил Уён божественно. И пусть было по-прежнему нехорошо, но всё это — вкусные ужины, дурной, уже привычный, чаячий гомон, мёд, высокие ноты, ласковые разноцветные глаза и злобный доберман рядом в придачу, было правильным, словно кусочки паззла сложились. И умело приготовленный рис тут был, в общем-то, ни при чем. Юно тем же вечером некрасиво от обжорства стошнило, будто бы ветер, поднявшийся к ночи, разбередил спящую Аврору до состояния штормовой качки, заразив всех морской болезнью. — От Уёна частенько тошнит, — спокойно и небрезгливо сказал Ёсан. — Почти всех. Но со временем это проходит. Что ж. Он оказался прав. И Хонджун оказался прав тоже, когда наконец наступило то самое «нехорошо» — компас, будто что-то его повредило, стал через раз барахлить: они, заблудившись без правильных его показаний, именно тогда натолкнулись на отдаленной дюне на Сана. Хонджун после долго сидел вечерами в кают-компании, глядя на сломанное устройство и рядом стоящие часы, сработанные ловко в одном стиле, представляя собой эстетически приятную глазу композицию, от которой так и веяло чем-то многозначительным, только Хонджун до какого-то момента не мог понять — чем. Он сидел в одиночестве, хотя народу на корабле теперь была тьма. Но он смирился, уже привыкнув к гоготу Минги за закрытыми дверями их с Юно каюты. Привык не слышать иные звуки за дверьми каюты другой — там тоненько, жалобно стонали. А в радиорубке играла какая-то опера — Чонхо напрямую, трансляцией из Золотого города классикой развлекал их красивого связиста. Только в каюте Хонджуна было тихо, капитан жестоко отключал на ночь железного хёна, имитируя сон — он хотел, чтобы хоть кто-то на корабле спал. Песчинки в часах медленно кружились за стеклом под тяжелого Вагнера. Мысли так же кружились в сонной капитанской голове. Рядом лежал его астрономический дневник наблюдений, раскрытый на странице лунных фаз. Луна — это повторяющиеся приливы и холодный свет. Компас — это пространство. Часы — время. Всё остальное — иллюзия. — Покажи мне, где ты их нашел, — приказал Хонджун Ёсану, измучившись окончательно — Аврора плыла в облаках на чистых расчетах, так, как ходили раньше каравеллы колумбийских времен, пока непослушный компас вместо прокладывания курса неустанно направлял свою острую стрелку прямо Хонджуну в грудь. И не будь он постоянно под этим прицелом, справлялся бы со своими сомнениями увереннее. Только что было делать, если сомневался капитан прежде всего в себе? …Это был старый район Сеул-полиса, где жила абсолютная бедность. Площадь была огромной и наверно очень величественной, когда заполняли её массы живых людей. На таких в средневековье собирали толпы, чтобы публично казнить. На таких короновали монархов. На таких свершалась сама история и безостановочно работала гильотина, но Хонджун все еще не верил, будто бы это про его мир. Посередине находился обветренный деревянный постамент, обугленный посередине и запыленный от времени. На нём стояло чучело, сожженное так жестоко, что было все равно, что оно неживое. Одежда на нем была черной и лицо тоже было черным, обугленным. Страшным. Вокруг валялись полуистлевшие дощечки с криво нацарапанными на них именами. Дохнуло жаром, будто огонь из прошлого коснулся самого Хонджуна так явно, что стало от этого фантомного огня больно. Вместо лица была у чучела все та же чернота, наспех опоясанная серебристыми цепями. Они звенели на ветру. Такая же серебристая луна, висящая над вечерним городом, была полной и спелой. — Часы и листовку я нашел здесь, — сообщил Ёсан, стоя позади капитана вместе с остальной пятеркой. — Хён, теперь ты веришь мне? Потом услышал, как голос Юно спросил его совсем тихо: — Капитан, ты вообще помнишь это место? Хонджун ощутил, как его команда — каждый из — смотрят ему в спину вопросительно и страшно, и вместо того, чтобы обернуться, улыбнуться, привычно махнуть рукой — это ерунда, это какая-то ошибка, я совершенно не знаю — где мы, я не помню огня, не помню черных одежд, не помню имени, ни одного из восьми, что скандировала толпа; хватит глазеть, айда, в тот тайский бар с танцующими леди-боями, стал проваливаться в обморок, больше похожий на небытие. На иллюзию.