ATEEZ

      В конце концов именно он рыдал пуще всех. И даже сильнее Уёна. А это Уён был известным в команде плаксой.       — Он не отвечает, — сказал Минги тем нехорошим утром, когда Юно буднично отправил его к капитанской каюте и попросил деликатно постучать Хонджуну в дверь. Разбудить.              Дверь тряслась от кулака Минги весьма ощутимо.       — Я сказал — деликатно, — возмущённо напомнил Юно, выглянув из-за книги.       — Иди сам тогда, — беззлобно огрызнулся Минги и снова прислушался — за дверью была тишина. Время завтрака уже миновало, и Уён недовольно дежурил у плиты, помешивая на малюсеньком огне горелки подсыхающую кашу.       — Кэп, — сказал Минги басом прямо в эту проклятую незапертую дверь, понимая, что просто так открыть и войти в капитанскую каюту у него нахрапа не хватит.       Он беспомощно обернулся к Юно. Юно, отложив фолиант, медленно встал с кресла. Уён как-то тревожно вскинул на него свои чёрно-голубые глазищи, а когда в кают-компанию заглянул Ёсан, то сразу нахмурился, и тяжёлая тишина в помещении стала осязаемой.       — А я говорил, что хёну нужно удвоить порции, — с интонациями рассерженной мамочки произнёс Уён, но Юно покачал головой — дело было не в калориях, пусть капитан их таял прямо на глазах.       — Занимайтесь своими делами, — сказал и подошёл к двери. — Я сам проверю.       Уён накуксился. Чёрная вишенка его левого глаза налилась полноводными слезами.       — Всё нормально, чего ты, — поспешил сказать Юно, — кэп просто устал.       Минги молча отошёл, освобождая ему дорогу, остальные просто кивнули. Тишина напряжённо зазвенела, став слишком громкой. Через секунду по кают-компании поплыл отчётливый запах пригоревшей каши.       Когда Юно вышел от Хонджуна, Минги метнулся к нему первым и молча припёр к стене. Так зажимают смертельно уставших хирургов после особо сложных операций, чтобы узнать — ну, доктор, он будет жить?       Минги понимал в эту минуту, насколько он очевиден в своей отчаянной влюблённости. Все это знали. Юно это знал. Поэтому не стал тянуть с ответом.       — Ну, переутомился, — сказал устало и скривился от собственной неправды. — Должен отдохнуть. Поспит, наберётся сил и… будет всё по-прежнему. Все показатели в норме. Железный хён подтвердит.       Ёсан приподнял бровь. Уён громыхнул кастрюлей. А горе-Минги разревелся. Потому что все они понимали — ничего уже по-прежнему не будет.       Возненавидел Минги Хонджуна тогда с самого первого дня их встречи. Возненавидел увлечённо, страстно, с нездоровым энтузиазмом трудного подростка. С первой минуты и с первого взгляда глаза в глаза.       Было обидно за слепоту новообретённого друга — это же просто мелкое властное чудовище, Юно, что ты в нём нашел. Юно над Минги обидно смеялся, обнимал за плечи, с удовольствием тискал и никуда с Авроры не пускал, Минги подозревал, чтобы использовать его силу — поднимать этот кусок засохшей сосны надо было немедленно и срочно, потому что, по словам маленького хёна, с таким они и города возьмут.       Города, как же.       Ладно. Аврору они подняли. Они отреставрировали паруса — Минги все пальцы исколол о цыганские иглы, пока они эти паруса штопали. Израненные пальцы долго не заживали, Хонджун смотрел неприветливо, и Минги пытался свою горячую ненависть к маленькому выскочке оправдать хонджуновскими взглядами, которыми тот его съедал. Но за пределы территории их сектора Минги и шагу сделать не мог, по несколько часов стоя у границы песчаного города и глядя вдаль на затерянные в смоге верхушки небоскрёбов Сеул-полиса. То ли Юно держал его здесь и его бусины-глазищи, то ли эти вот взгляды безумного хёна, с которым они и осуществили первую их боевую вылазку на Авроре в пустыню.              Это из продовольственного каравана, сказал, прищурившись Юно, сглотнув вязкую слюну — они берегли воду, как могли. В мареве зноя по соседней гряде дюн плыла правительственная баржа, отставшая от своих. Капитан медленно и хищно кивнул. А Минги недоверчиво глянул, оценивая соотношение сил. Типа, сейчас мы и начнём брать города, что ли.       Их было трое, не считая Железного хёна. В капитанской рубке тихо поблескивал латунью причудливой конструкции компас, всегда указывающий точный курс. У капитана в чёрных глазах плясали черти.       Таран или абордаж, вот в чём основной вопрос в стратегии боя линейных кораблей. Хонджун поставил на первое и выиграл. Было это грандиозно — втроём, совсем мальчишки, совсем глупые и не обученные войне, они смяли баржу в щепки на одном энтузиазме и вере в Аврору, которой их капитан был так очевидно полон, что вера эта передалась остальным. Минги не сразу понял, что они захватили чужой корабль, присвоили его груз и обратили в бегство вражескую команду — Аврора смелым маневром развернулась под ветром боком, направив все свои паровые пушки на бедную посудину и дело было сделано. Минги тогда увидел Хонджуна будто впервые, стоящего на мостике, маленького, худенького. С этой своей пиратской повязкой на левом глазу из-за постоянного раздражения слизистой от песчаной пыли. Орущего что-то в рупор, обвязанный красными лентами, мелкого и властного, да.       Он первым назвал его капитаном. Он первым ему присягнул, не на словах, а молча склонив перед Хонджуном голову. Он располовинил своё сердце, храня в нём Юно и их крепкую, нежную дружбу, и новое своё божество, какое требуется иногда особенным людям, чтобы жить и дышать. Дышать во имя чего-то.       Хонджун был совершенством. Тем самым маленьким и бесноватым божеством. Он был тем, кого Минги ненавидел сильнее всего. Он стал тем, кого Минги стал боготворить. Кто заставил его плакать так горько, когда Минги понял, что божества больше нет.       За дверью капитанской каюты была плотная, летаргическая тишина. Минги почти завыл.       — Ну, что ты, — сказал ему Юно, тронув за плечо. — Вернётся твой хён, куда денется. Ему всегда нехорошо в полнолуние. Хватит истерить.       О, истерить Минги умел как никто. Много позорных моментов было, стыдно вспоминать.       — …А у тебя китайское лицо. Ты тоже китаец? — спросил красивый, холёный азиат из пришлых шанхайцев, разглядывая капитана.       Минги набычился. Юно кашлянул ему в шею сзади — было не место и не время огрызаться, они припёрлись в чайна-таун не для того, чтобы показывать зубы. А зубы уже тогда имелись, но Юно зачем-то дышал на Минги так, словно они не могли прихлопнуть всех этих китайцев одной левой, и словно Минги не умел себя в руках держать.       — Нет, — ответил кэп ровно на очевидную наглость. — Я не китаец. Я Ким Хонджун. И мне нужна информация.       Сука, как это было прекрасно, боже мой, эти поджатые хвосты и испуганно-восхищённые взгляды. Минги прокручивал момент этого триумфа у себя в голове и, упуская суть — ну да, в Иллюжн-сити базировался громадный энергетический центр, основной гравитационный якорь всего азиатского района, что в этом интересного — с обожанием вспоминал жёсткий взгляд своего капитана. Его — ты уверен, что Сеул-полис полностью зависим от Золотого города? Тогда мне нужны коды доступа в его периметр. Что буду с ними делать? Нет, не шпионить втихую на вражеской территории и не захватывать здание правительства. Я буду сразу завоёвывать город целиком. Потому что, завоевав Иллюжн-сити, можно овладеть сокровищем такой силы… Минги обрывал себя, понимая, что вот этой последней дурацкой фразы Хонджун не говорил; что мыслит Минги немного по-детски, по-мальчишески, и строго запрещал себе мыслить именно так. Какое ещё сокровище, просто стратегически важный правительственный объект, взяв который, они смогут диктовать власти свои условия. Власти. Условия. Да. Это было трудно и непонятно, Минги хмурился. Условий он не знал. Но знал Хонджун. Наверно. Хонджун-хён, который договорившись с хитрыми китайцами, заполучил чрезвычайно важную карту-схему расположения энергетической сетки, покрывающую всё пространство пустыни вплоть до Сеул-полиса. Один сегмент этой сети как раз находился под их дюной, где-то ближе к бетонной заброшке, на что Хонджун многозначительно кивнул и сказал: ага, Железный хён говорил мне как раз об этом.       Когда, вернувшись на Аврору, все разбрелись по каютам, Юно вырубился мгновенно, сопя на своей нижней койке, а Минги, уперев одну ступню в потолок над собой, потому что это было прикольно и потому что, имея длинные ноги он мог сделать это в принципе, бездумно хлопал резинкой трусов по своему животу, вспоминая и вспоминая — и противную гладкую морду того китайца, и замечательное лицо их капитана, с его горящими глазами на этом лице — вовсе не китайском — и его стальные интонации голоса, когда он назвал зажравшимся мордам своё имя, свои требования и свои условия. Имя уже гремело. И зубы имелись. И морды у китайцев вытянулись. И всё это было так круто, что следующим неосторожным хлопком резинки Минги прихлопнул и свой привставший от такого крутецкого сюжета член. Резинка пребольно приземлилась на чувствительную головку, а Минги вскрикнул и испуганно замер, кривясь от резкого жжения — Юно там не проснулся, случайно, нет? Не очень-то хотелось объяснять ему, отчего посреди ночи Минги стало охота подрочить, хоть вой. Лишь от сияющих капитанских глаз и этой его стали, которая как только могла вообще зародиться внутри его маленького хрупкого тела. Которое, как бы ни старался хён показать обратное, всё же оставалось маленьким и хрупким, когда в очередной их набег на недавно открывшийся бордель в центре Сеул-полиса Хонджуну снова не повезло. Или наоборот повезло, а Минги-дурак всё испортил. Зашёл невовремя в тёмный угол с мягкими диванами, на которых и сам как-то развлекался с Юно и какой-то девчонкой, и увидел там миниатюрного своего боженьку. Боженька тихо стонал под большим парнем, с растерзанной на груди рубашкой, расстёгнутой ширинкой и уже раздвинутыми ногами, между которых тёрся этот гад. И если бы не лицо, повернутое в сторону заглянувшего на огонёк Минги, лицо со страдальчески заломленными бровями и потекшей с глаз подводкой — Хонджун любил чернить свои большие глаза, становясь до рыданий красивым — Минги ни за что не помешал бы этому ничем не примечательному половому приключению. Маленькая кисть с тонкими изящными пальцами, сверкая на мизинце чёрным лаком, комкала диванную обивку, Минги знал это судорожное движение, сколько раз девушки под ним тискали своими нежными ручками его ягодицы, сминая половинки сладко и бесконтрольно, приближаясь к удовольствию. И стало так горько — неожиданно, внезапно, ни к месту и без причин. Он заревел раненым зверем, не помня себя за шкирку схватил парня, вжимающего Хонджуна в диван, оттаскивая его от капитана, и только тогда заметил, разглядел, понял — какими отвратительно обличающими пятнами расплываются на шее у хёна пять следов от пальцев незнакомца, а на изумлённом лице неудавшегося насильника виднеется три свежих царапины от изящных ноготков капитана.       — Сука!!! — заорал Минги, совершенно теряя голову. — Да как ты посмел!!! Успел ещё заметить, как пьяный, нахлебавшийся какого-то пойла хён, который вообще не переносил алкоголь, со стоном хватается за голову, сводя колени, и потом - тьма.       Отдирали Минги от парня в несколько рук.       — Я убью его!!! Мразь!!! Пустите!!! — орал он без остановки и думал, что никому не позволит прикоснуться к своему божеству, к человеку, оказавшемуся таким сильным и одновременно таким хрупким. Таким маленьким.       Во времена ревнивого соперничества, бесконтрольной ненависти и постепенного осознания всех этих непонятных чувств, Минги успел исстрадаться, потому что Хонджун был талантливый во всём чёрт, за что только ни брался. Вечерами сидел он над картами секторов с высунутым от усердия языком и что-то просчитывал. Ёсан помогал ему с расчётами, складывая в уме шестизначные числа, извлекая дьявольские из них корни и интегралы. Хонджун чертил что-то на кальке, сверялся с компасом, смотрел на звёздную карту, лежащую рядом, крутил пальцами астролябию и на бумаге появлялись причудливые узоры курсов, какими Авроре следовало идти, чтобы словить тот самый нужный им ветер, на случай того, если паровая пушка, поддерживающая работу пузыря дирижабля, внезапно откажет и им придётся поднимать паруса.       Ёсан был молодец, он был полезен. Полезен был на кухне умница-Уён и его ловкие, как у енота, руки. Юно со своей хирургической квалификацией и длинными порнографичными пальцами тоже был ценностью, как и его коллега Железный хён, так откровенно не принимающий талантов другого. И даже дикий, неуправляемый, подобранный с отдалённой дюны Сан тоже был незаменим. И бедный Минги, чувствуя, как теряется среди этой талантливой шестёрки и страшно дуреет от одного вида трёхзначных чисел, чугунной сковороды и крови, демонстративно топал в библиотеку и хватал какую-нибудь книгу. В книгах всё было сложно, но Минги не терял надежды — если не ум, то, может, сердце пригодится, а его сердце было большим. Он весь был большой, но бесполезный. Как ребёнок. Капитан, оказывается, тоже так считал. Услышал Минги эти слова от него случайно и голос капитанский конечно же узнал. Не то чтобы хён хотел его этой характеристикой обидеть, но всё-таки Минги на всякий случай обиделся. Чуть снова не ушёл обратно в город, вовремя опомнившись и дойдя поздним вечером лишь до тёмного, полуразрушенного здания. Остановился у бассейна, у зелёных, разросшихся от влаги лиан, в которых прятались сломанные эскалаторы и массивные колонны. Душная ночь молча давила тьмой и влажным воздухом, не пуская сюда сухой ветер пустыни, и Минги от обиды и нерастраченной своей, не нужной никому нежности, упал плашмя прямо в воду, понимая, что даже утопиться не получится. Лежал долго, пока рядом не плеснуло. Тогда он поднял мокрое от воды, некрасивое своё лицо — слёзы растворились в этой влаге бесследно, но всё равно стало за них стыдно. Перед ним по колено в воде стоял Хонджун. Он молча добрёл, гоня небольшую волну, до бортика и тихо присел на него в отдалении.       — Минги, — позвал и протянул руку, — давай, выбирайся оттуда.       Рука была маленькой, очень маленькой. И как он вот этой рукой сможет меня вытащить, подумал с тоской Минги и неожиданно понял, что — да, сможет. Поднимая тучу брызг, он неуклюже поднялся, осознавая себя большим, громоздким, мокрым с головы до ног и запоздало чувствуя — одежда прилипла к телу настолько тесно, что Хонджун сейчас, в этом приглушённом лунном свете видит практически всего Минги — большого и инстинктивно напряжённого во всяких разных, не очень-то пристойных местах. Минги украдкой опустил глаза ниже, смущаясь своего большого, натянувшего ткань тонких штанов члена. Впервые обижаясь на себя за свои максимальные размеры, за свою тонкую талию и раскачанную грудь, с разлетом сильных плеч. За свой рост, когда Хонджун был настолько его ниже и который оказался неожиданно близко и молча уткнулся ему лбом в плечо, что-то успокаивающе шепча.       Опять он меня, как ребёнка, обиженно набычился Минги и тихонечко хёна обнял.       — Как думаешь, — сказал тем временем хён, — стоит нам вписываться в эту бойню?       — Хён, — вскинулся Минги, сразу поняв вопрос и даже немного опешив от неуверенного тона капитана, даже не осознав сначала — спрашивают его совета. — Мы должны. Двенадцать секторов пустыни признали Аврору самым сильным, самым боеспособным галеоном. Сеульские отряды сопротивления на последнем совете все подчинились тебе.       — Нам, — поправил его Хонджун. — Они признали и подчинились нам. Команде. В которую ты входишь тоже.       Минги кивнул — капитан дело говорил. И жутко захотелось спросить про сокровище — придётся делиться или нет.       — Знаешь, я не хочу войны, — сказал неожиданно капитан.       Минги вытаращился на него, почувствовав, как только что будучи тринадцатилетним, он в какую-то секунду переместился в свои реальные двадцать два и сразу же ощутил себя стариком. Потому что воюют взрослые. А сокровища ищут мальчишки.       — Не помню уже, когда Аврора выходила в небо просто так, — сказал Хонджун задумчиво.       И Минги согласно кивнул — чтобы просто нырнуть в рассветные облака и распугать пролетающих мимо птиц, Аврора не выходила в небо лет сто по ощущениям. Всё началось с полётов и приключений. А закончилось бесчисленными встречами, серьёзными разговорами, сложными схемами. Закончилось тем, что…       — …теперь Аврора станет тем самым галеоном, с выстрела которого начнётся никому не нужная война? — в никуда спросил Хонджун, а Минги захлопал своими замечательными ресницами — ну, как же ненужная, а двенадцать секторов, а?       — Хён, двенадцать секторов, — напомнил он Хонджуну напряжённым голосом. Взрослым и серьёзным.       — Двенадцать секторов, ага, — смешно передразнил его капитан и перестал улыбаться, — но это слишком незначительная причина, чтобы перестать сомневаться.       — А кто тут вообще сомневается, — возмутился Минги, как-то не улавливая. — Я уверен в себе. В нас. В тебе, хён!       Хонджун усмехнулся и заворчал:       — Поэтому ты наверно сидишь здесь и загоняешься. Уверенный мой.       Минги обиженно засопел, но Хонджун снова нашел те самые нужные слова, от которых стало легче.       — Ты же знаешь, насколько нужен? Если не знаешь — я напомню.       — Я… да, спасибо, хён, — глупо улыбнувшись, протянул Минги и они снова надолго замолчали — в прорехе разбитого купола сияли близкие звезды. Где-то в сотнях миль от них так же сиял золотом далёкий Иллюжн-сити.       — Знаешь, почему его так назвали? — в никуда произнёс Хонджун, будто бы спрашивая самого себя. — Это же не случайно. И есть ли смысл вести армаду к городу с таким названием…       Минги поежился — у хёна… бывало. И, собственно, историей Иллюжн-сити он никогда не интересовался. Назвали и назвали. Но были важные нюансы.       — Терпеть не могу национальную оперу, — сказал он несдержанно, продолжая свой очень эмоциональный, мысленный монолог.       — Чонхо… — начал Хонджун, но Минги его невежливо перебил.       — Чонхо — ладно, но сама опера — дерьмо. Мне нравится ритм и хороший, полновесный саунд, а не это…       Потом подумал, вспоминая что-то, улыбнулся.       — Вот Сан ритм чувствует хорошо.       О Боже, закатил рядом глаза капитан, будто бы никогда не слышал, какой их Сани ритмичный. А потом снова сделал серьёзное капитанское лицо и сказал:       — С оперой я понял. Но больше не дуйся.       Минги беспомощно замер, потому что — какого черта — он что, когда-то произносил свои обиды вслух? Он что, жаловался когда-то.       — Никто лучше тебя не знает устройство Авроры, — продолжил Хонджун. — Никто не умеет управляться с такелажем так, как умеешь ты. Без тебя — никуда. Ты крутой.       А то, кивнул Минги еле заметным движением, зря он что ли, сидел в библиотеке столько времени, изучая книжки по парусному управлению. Те главы, в которых не имелось цифр, особенно. Цифры — это было пугающе, а поэтичные названия мачт и парусов — прекрасно.       — Каждый из нас на своём месте и делает свою работу, я… — запнулся Хонджун. — Я рад, что ты появился. Что Юно взял тебя с собой. Что настоял на том, чтобы ты остался. И что ты — остался. Поэтому не уходи.       — Не уйду, — буркнул Минги, отстраняясь, потому что стало неловко — от слов и от этой близости, от влаги и смешного признания капитана, которое Хонджун произнес заметно смущённым голосом:       — Да и вообще, ты у нас красавец, понял?       Боже, да. Да, боже.       Красавец Минги расцвёл.       — Спасибо, хён, — произнёс на инфразвуковом пределе и оглядел Хонджуна с хищным прищуром.       Хонджун кивнул и так же неловко оглядел себя — вода впиталась в пижамные брюки и в тонкий шёлковый халат, который облепил ему ляжки и бёдра.       Минги и не подумал взгляд отводить — с львиным самодовольством уставился на мокрого капитана — как ощипанная птичка он, подумал. И такой крошечный. Абсолютно везде. Он присмотрелся, не замечая, что таращится уже неприлично — но ведь детям позволено? Капитан маленький, и у капитана — маленький. А я большой и у меня — больше, с дурацким превосходством подумал Минги и хихикнул.       — Эй, — сказал хён обиженно. — Куда ты там уставился.       Минги демонстративно поправил в мокрых штанах свой толстый длинный член.       — Никуда, кэп, пошли на Аврору, — сказал и обхватил плечи Хонджуна фамильярным, но одновременно почтительным жестом, уводя его из этой тьмы и этого жуткого места домой.       Хонджун закатил глаза.       — Господи, какой же ты всё-таки идиотина, Минги, — пробормотал любовно, стараясь не смотреть на его массивную, но стройную фигуру.       И пока медленно шли они под светом звёзд к кораблю — Аврора приветливо сияла им кормовым фонарём, Минги успел пристать к капитану с совершенно неуместными вопросами: казалось, что сейчас позволено всё.       — Эм… Я вот что спросить хотел. Хонджун-хён, ты же… э-э… по мальчикам, да?       Песок под ногами поскрипывал и шуршал в безответной тишине.       — Ну и, — неопределённо продолжил Минги, — ты не хочешь попробовать с девуш…       Хонджун глянул зверем.       — Ладно, я понял — нет, — поднял руки Минги и торопливо поспешил выговориться до конца. — Но может, когда мы следующий раз посетим тот эмм… с японскими журавликами, весь разрисованный самураями… Девочки там были красивые… Чёрт. Ладно. Проехали. Не посетим. Я понял. Тогда скажи, тебе какие вообще парни нравятся?       Зачем Минги это спросил. Зачем тихо тронул Хонджуна рукой за локоть. Зачем вспомнил, каким взглядом смотрел на него хён там, в воде, на почти голого? Хотел услышать, что нравятся такие — как он? Хотел порадоваться хоть какому-то соответствию? Или чтобы на будущее знать, каких парней от миниатюрного, хрупкого своего капитана оттаскивать, а каких — нет?       — Ещё одно слово, — сказал Хонджун спокойно, опять обращаясь в сталь и силу. — И я вернусь с тобой к бассейну, где самолично утоплю.       И утопит, подумал Минги, сжимаясь — так сжимаются в инстинктивном страхе даже львы, повстречавшиеся со скорпионами, потому что знают — это маленькое существо может их убить.       — Понял, — поспешно сказал он. — Не надо топить.       Ни одного к нему не подпущу, значит, подумал ревниво и посмотрел в упор на шагающего чуть впереди капитана: круглая задница у того — такая бывает вообще у худеньких людей? — упруго и аппетитно подрагивала на каждом шаге. Выглядело красиво.       Красиво выглядело, а главное — круто, их привычное появление в Сеул-полисе, когда всей командой заявлялись они на встречу с какими-нибудь недовольными соседями, и маленький красивый Хонджун шёл впереди, разрезая толпу взглядом, да и просто — своим существованием заставляя людей расступаться, давя именем, которое знали наизусть. Минги надеялся, что и его узкий, хищный взгляд помогал быть Хонджуну уверенней, потому что капитан должен был обязательно чувствовать это своей спиной — его присутствие, его поддержку и его преданность, какой вряд ли обладают в дикой природе большие кошки, только если не приручены человеком с детства. Большой прирученной кошке Минги уже не нужно было понимать, отчего они ввосьмером были сильнее, умнее, быстрее и круче других. Почему Аврору боялись, а имя Хонджуна произносили с должным почтением, даже зная, что носит его человек миниатюрный и хрупкий физически? Почему, однажды уверовав в этого человека, Минги уже не мог разувериться, даже когда Хонджун впадал в свою лунную меланхолию — Ёсан просчитал, что виноваты какие-то фазы — и неделями таскался по Авроре в одном только шёлковом халате, забыв в полусне натянуть на стройные ноги рваные пиратские штаны?       — Кэп, оденься, — тихо шептал ему заботливый Юно за завтраком, пока хён, уставясь куда-то в пространство, монотонно ковырял ложкой в каше.       Капитан шёл в свою каюту и послушно надевал под халат футболку. Минги вздыхал облегчённо, перестав отводить глаза от безволосой груди капитана, где иногда мелькали бледно-розовые соски. Но джинсы всё ещё оставались в каюте. И беспомощно голые коленки лидера сверкали непристойно и жалко из прорезей шёлка. Минги хотелось в такие дни взять Хонджуна на руки и унести куда-нибудь далеко, спрятать ото всех, дать наконец отдохнуть. Но капитан уходил после завтрака в каюту сам. Ложился и засыпал. В такие дни они не выходили в пустыню, не обсуждали стратегии будущих набегов, и Минги терял внутри себя ту искру, которую дарил ему горящий взгляд лидера. Он гас стремительно, бесповоротно и был обречён терять свою веру, но Хонджун возрождался снова и снова, каждый раз, словно мифический Феникс. Халат летел к чёрту в шкаф, а Аврора — в небо. И бедный Минги снова никак не мог понять — как все они, будучи вместе, способны каждый раз на новые победы и свершения. Но следом видел своего капитана на мостике. И всё, всё становилось ясно.       Сейчас нужно было ждать.       И Минги снова заплакал.       — Это всё из-за вас, — уже совершенно потеряв себя, обвинял он Юно с остальной командой. — Нечего было оставлять его одного, когда он таскался в ту заброшку… Нечего было тащить на площадь, где его… И нечего было допрашивать после, если он всё равно ничего не помнит!!!       — Минги, перестань, пожалуйста, — жалобно просил Юно ничего не отрицая. Притягивал к себе, гладил по голове, тепло дышал в шею.       — Вы все предали его! — уже не думая, что говорит, орал Минги ему куда-то в ворот футболки, только чтобы не думать о том, что предал тоже — стоял за спиной своего капитана, а должен был — рядом.       Потом с разрешения Юно пробирался в каюту и долго сидел у постели спящего капитана, держа его за маленькую ладошку, свято веря в истину, какой бы смешной и детской она ни казалась — чтобы существовать, божествам не только нужно поклоняться, но и держать в сложные времена за руку и как можно чаще произносить их имена.