ATEEZ

      — А выдержит? — спросил Минги задумчиво и посмотрел именно на Хонджуна, будто бы Хонджун знал. Они в спешном режиме тестировали ходовые качества галеона, отштопав его паруса, приладив их к мачтам и размышляя о том — какой из них поднимать первым. Ветер в тот день был злым, восточным, галеон поскрипывал под его порывами, и казалось, любой поднятый парус сорвёт его в неконтролируемый вираж. Минги опасался справедливо. Но галеон выдержал. Выдерживал всегда. Смешно, но Хонджун ни черта не понимал в его устройстве. Он сосчитал мачты, припомнил название главной, покопавшись в памяти; как положено — первым — ступил на палубу и стал самопровозглашённым капитаном. Он чувствовал себя здесь полноправным хозяином и всё ещё спрашивал Минги, как называется вон та штука, которую нужно бы повернуть вон туда. Минги откуда-то знал названия, Хонджун интуитивно знал, что с ними делать. Так и управляли. На глаз давно было определено, что построен галеон был по всем канонам старинного испанского кораблестроения, будто бы сделал это корабельщик, отчаянно влюблённый в эпоху Колумба. Дерево было светлым, похожим на сосну, успев боком, на котором судно лежало, потемнеть от влаги ночного песка. Потом влагу выпарил пустынный сухой зной, и галеон вновь стал золотисто-светлым, чуть скрипучим. Декоративные детали были выкрашены растрескавшейся золотой краской, а полногрудая кариотида на носу куталась в красно-жёлтую накидку. Она светло и радостно вглядывалась в дали, позади неё были расправлены белые крылья, а мачты вздымались ввысь, стремясь к звездам. Чудесная герметика всех дверей, иллюминаторов и прочих отверстий защищала внутренние помещения от песка и свистящего ветра в дни особо сильных бурь. А помещения эти были роскошны. Никак не сочетаясь с гардеробом полуголой на носу мадам, внтуреннее убранство сияло золотом с бирюзой. Бархат, которым была обита мебель, немного выцвел от солнца, но остался мягким, невытертым; на этих бархатных стульях с кривыми изогнутыми ножками было не слишком удобно сидеть — грубая ткань джинсов вступала в противодействие с ворсой обивки и будто бы прилипала, и однажды Хонджун бездумно уселся на одно такое, стоящее в его каюте, накинув на голое тело лишь шёлковый халат, и вдруг утонул в непередаваемо чувственном ощущении скольжения обнажённых ягодиц по мягкости ворсистого бархата и шелка. Отчаянно покраснел, пусть никого в каюте больше не было, но за собственную неуверенную эрекцию стало стыдно — кресла эти оказались настоящим развратом. А их стояло аж целых восемь в гостиной. — По-морскому это называется кают-компания, не гостиная, — поправил его Юно, когда они впервые залезли на галеон и с любопытсвом бродячих котов стали исследовать внутреннюю начинку. — Пусть кают-компания, — согласился Хонджун, пробующий новые слова на вкус, но даже без понимания их смысла уже чувствующий себя совершенно как дома. Юно не спорил, соглашаясь на первенство маленького красивого мальчишки. Которому к лицу был весь этот голубой королевский бархат и изысканный средневековый интерьер: эти кресла, козетки, хрупкие диванчики, которые никак не вязались с грубоватым образом остального пиратского судна. Кое-где на мачтах ещё болтались истлевшие чёрные флаги, а в трюме было сделано подобие тюрьмы. Помимо бархата, дерево, использованное в гостиной, имело отчётливый красный оттенок, а кое-где — чёрный, эбеновый. Оно блестело не тронутым трещинами лаком, и все эти роскошные детали выглядели достаточно хрупко, чтобы Хонджун не поморщился, когда Юно с размаху плюхнулся в кресло, которое на удивление даже не скрипнуло. Стол с массивными изогнутыми ножками выдерживал ещё больше, это стало понятно чуть позже, когда его проверили на прочность несколько иным способом. По левому и правому борту находились уютные каюты с койками, расположенными одна над другой. Тёмное дерево и голубой цвет был там разбавлен вкраплениями аквамариново-синего — на каждой койке аккуратной стопочкой лежало постельное белье из хлопка, Хонджун подозревал, что тоже весьма дорогое. В шкафах, сработанных под ту же старину, висели, дожидаясь своих хозяев, шёлковые халаты в китайском, японском, корейском стиле — расписанные и расшитые журавлями, цветами, и цветовой гаммой повторяли лазурь гостиной, только кисти их поясов полыхали алым, и эти яркие акценты немного отдавали борделем. Юно поэтому зашвырнул свой халат подальше, а Хонджун… Хонджуну понравился яркий голубой цвет. Он прикипел к проклятому халату всей душой и таскался в нём даже в публичной части галеона: в драных джинсах, футболке и накинутым на неё шелковым ханбоком — мохнатые красные кисти полоскались при каждом его шаге и били по щиколоткам. Это была потерянная атмосфера чьего-то далёкого прошлого, атмосфера роскоши ушедшей эпохи, где пиратское благородство не подвергалось сомнению, а кровь проливалась условно. Как бы иначе тот самый голубой бархат оставался всё ещё незапятнанным ею? Двухместных кают было всего четыре, и каждая повторяла другую до мелочей. Но каюта, которую Хонджун выбрал для себя, отличалась. Она примыкала к небольшому рабочему кабинету — там был массивный стол и библиотека. Юно нашёл в ней пару дельных учебников по анатомии и даже одну старую методичку по хирургии. Хонджун же нашёл терпко пахнущую чем-то сладким тетрадь, между страниц которой лежал высушенный оранжевый цветок. В тетради не было слов, а плясали на пяти линейках хаотично разбросанные точки. Некоторые со смешными хвостиками. Потом расшифруем, пообещал хвостикам Хонджун и зачем-то утащил книжку к себе. А ещё в кабинете помимо звёздных карт, услужливо разложеннных на столе, будто бы только тут Хонджуна и дожидались, находился под стеклянным колпаком и выглядел музейным экспонатом латунный компас, сработанный сложно и так же роскошно, как и всё, что увидели они на этом чудесном галеоне. Он сочетал в себе черты астролябии и частично — гироскопа, там имелся забавный волчок, изо всех сил стремящийся сохранять направление оси своего вращения в пространстве, и Хонджун ещё долго с ним игрался, рассматривая и подцепляя ногтём те или иные детали. Впрочем, когда они проверили компас на местности, он вполне успешно справился со своей основной функцией и в будущем всегда знал куда направить, чтобы вернуть домой. Но иногда был абсолютно бессилен. — Хён! Хён!!! — орал Минги с носа галеона. — Нас несёт!!! Хонджун и сам видел. Разогнав судно до бешеных двадцати пяти узлов, вместо предполагаемых семи, какие были заявлены в воображаемом им техпаспорте для галеона семнадцатого века, Хонджун уже понял, что границы их сектора этим скоростным маневрам немного жмут. Они пронеслись мимо своей дюны как пуля, галеон вынесло за пределы префектуры, и наконец проклятый восточный ветер затих. Они оказались в двенадцати километрах от своего дома, пробороздив двумя тяжелыми якорями половину чужого сектора, пытаясь остановиться. Минги мрачно сидел на палубе под палящим солнцем, тихо проговаривая про себя последовательность поднятых и опущенных парусов, соображая, что же они сделали не так. Потом заявил, что для парусника такого размера людей на борту критически мало, ей-богу, хён, не лезь, мне твои миниатюрные ладошки ни к чему. Хонджун немного удивлённо его слушал — он полагал, что все визиты Минги в библиотеку — бесполезная блажь, умел ли вообще этот большой ребёнок читать. Умел, видимо. — Думал, не выдержит такого ветра, — снова сказал Минги, глянув на грот-мачту, которую всю дорогу нечеловечески сильно сгибало восточным штормовым. Хонджун почувствовал гордость. За мачту, которая выдержала, и за начитанного Минги, который после их незапланированной ночёвки в пустыне вдали от тёплого бока родной дюны, хитро поймал каким-то небольшим парусом легчайший рассветный ветерок и их по песку плавно потащило домой.       — Не выдержит, — снова сказали они все, когда впервые после парочки исследовательских рейдов, точнее — в одном из них, столкнулись случайно с медленно плывущей по пескам правительственной баржей. Это не было запланированным штурмом, их запасы были полны, им нечего было делить с этой беспомощной посудиной, но Хонджун отчего-то не опустил паруса, он вознамерился атаковать просто потому, что их линкор мог сделать это. И вот они неслись прямиком на несчастную баржу, опасно ошибившись в расчётах. — Чёрт, не успеем, не успеем же! — обречённо бормотал Юно, пока галеон тяжело разворачивался боком, чтобы не влететь в чужое судёнышко носом, разбив и его, и кариотиду на нём в щепки. Хонджун сжал зубы и приготовился. Все схватились за что могли, и галеон ухнул левым бортом по борту чужому, разбив его так легко, будто сам был из стали. Команда баржи сдалась без возражений. Их попросту выкинули в пустыню с рацией и небольшим запасом воды, забрав весь остальной груз. Хонджун уже и не помнил, что там было. И, оснащая парусник новым снаряжением, снова не верил, что его корабль справится. Это невозможно, это противоречит всем законам физики, в конце концов, думал он, когда впервые поднимали они галеон в воздух на ветхом, отбитом у чужой каравеллы пузыре. Но галеон поднялся к облакам послушно и легко, превратившись в величественный дирижабль за какие-то минуты. На высоте было холодно, орали потревоженные птицы и ветер трепал полуспущенные паруса. Синь неба в вышине была гуще, вдали от них плыло пузатое кучевое облако. Тихонечко вильнув штурвалом, Хонджун торжественно вплыл на своем галеоне в него и задержал дыхание, боясь вдохнуть эту фантомную вату слишком глубоко. Потом ватное тело облака пронзил рассветный луч, ещё не коснувшийся земли, и всё вокруг окрасилось розовым золотом. — Капитан, — позвал Минги тихо, внимательно прислушиваясь к шёпоту ветра, — сейчас словим южный. Южный — означало, что их снесёт на Сеул-полис. И пролетая в облаках над ним, Аврора воочию явит городу свою мощь. Хонджун кивнул. Минги поднял нужные паруса. И они полетели.

***

      … — Нет. Не вздумай. Только не здесь! Кто-нибудь зай… дёт… Стол не выдержит… Да что на тебя нашло сегодня! — слышалось из кают-компании, и Хонджун остановился, так и не рискнув распахнуть туда дверь. На полуденном зное было жарко, хотелось быстрее зайти с палубы в тень. Но из полумрака гостиной звучали слишком интимные звуки: стол скрипел ритмично и громко, не выдерживая. Ни веса того, кто на нём находился. Ни толчков того, кто… — …Хён, нет! Не на… до… Так звучал Уён. — …Раздвинь, я сказал! И схватись за что-нибудь. Я быстро… А так звучал Сан. Я их убью когда-нибудь, подумал Хонджун и почему-то внутри живота беспомощно сжалось от осознания того, насколько быстро влюблённый Уён сдался под натиском Сана: уже не сопротивлялся; звучал нежно и всё повторял тихо-тихо — как хорошо с тобой, боже, боже мой… Когда Хонджун почувствовал за спиной тихие шаги Ёсана, сразу же обречённо вздохнул — доберманы порода страшная, всегда славились хорошими охранными качествами и невероятным чутьём. — Он снова? — спросил Ёсан хмуро. Хонджун кивнул, опустил глаза вниз, туда, где кожа на левой коленке их связиста кровила ссадиной, а чуть выше ветер дерзко колыхал подол плиссированной его юбки. И вот зачем эти голые ноги. Не стоило же. — Тебе неприятно? — спросил прямо. — Они? — Нет, — покачал головой Ёсан. — Но я скажу Сану, чтобы не смел раскладывать Уёна в общественных местах. Есть каюты. Раскладывать. Деликатный Ёсан. — Я сам скажу, — поморщился Хонджун, понимая, как не хочется ему решать эту проблему, не хочется говорить Ёсану про его проклятое плиссе; не хочется отчитывать по-кошачьи влюблённого Уёна, наказывать неуправляемого Сана и снова просить Юно чинить сломанную мебель. Мебель чаще выдерживала. Всё на этом прекрасном судне было крепким, добротно сделанным. Хонджун понимал, что должен был выдерживать тоже. Но иногда было сложно. Когда Авроре уже ничего не нужно было доказывать — ни силу свою, ни мощь, ни безрассудство лихой команды; когда пришло время встреч, переговоров и интриг, в которых решала не сила, а дипломатия и хитрость. Когда были они уже на вершине и оставалось лишь найти то самое сокровище, которое ищет и обязательно находит каждый уважающий себя пират. В эти сложные дни Хонджун вечером принимал душ, смывая с тела усталость, пыль и песок, приходил в каюту и медленно раздевался, готовясь ко сну. Узкой обнаженной спиной он чувствовал внимательный взгляд, и сначала дико стеснялся, смущался и пробовал прикрываться простыней, переодеваясь. Потом привык, что на него всегда смотрят. Что даже оценивают. Любуются, может. И никогда ничего не говорят. В особенные дни Хонджун был откровенно этим взглядам рад. Он раздевался медленнее. Плавнее. Он стягивал с себя джинсы, изгибаясь, словно перед любовником. Он медленно тянул с себя простые белые трусы и так же медленно поворачивался лицом к яркой зелёной искре, что мерцала в полумраке его каюты. Ему часто говорили — он красивый. Но это было глупо. И его показательно соблазняющие жесты, и его эрекция. Какой идиот. — Прости меня, — говорил Хонджун в тёмный угол, и голый, поскорее заворачивался в одеяло. Почему ему было стыдно. — Не понимаю, за что капитан извиняется, — звучало из угла бархатное. Вот кому стыдно ни капельки не было. Даже если Хонджуна сканировали скрытой камерой, о которой он ничего не знал. Даже если это всё он себе только напридумывал. Потому что в его каюте кроме него, никаких живых организмов больше не было — только кресло, койка, шкаф и ещё одна непонятная штука. Они познакомились с ним в самый первый день. … — Юно, — позвал Хонджун, рассматривая в своей каюте покрашенный в масляную, тускло-зелёную краску, нелепый железный короб на колёсиках. На боку была нацарапана звезда в круге. Ниже была прикручена саморезами стальная табличка с серийным номером и какой-то ещё, мелко выбитой информацией. Хонджун прищурился, вчитываясь в микроскопический шрифт: «Сделано в Чинджу», «Дата сборки — третье апреля», год — неразборчиво. Короб выбивался из картины остальной, стилистически верно подобранной роскоши и был явно лишним. Юно пнул его мыском грубого ботинка — убрать? — Подожди, — вдруг сказал Хонджун и почему-то ясно понял, что железяка стоит неправильно, будто бы провинившегося ребенка поставили в угол, повернув к миру спиной. Помоги, показал он жестом Юно и они вдвоём с усилием повернули короб к себе другим боком. — Обшивка-то не железная, — определил Юно. — Свинец, скорее. Очень тяжёлый, чувствуешь? Хонджун кивнул, пошатнулся в тесном пространстве и ухватился за Юно, потому что вдвоём они почти заполнили его небольшую каюту. Юно охнул и от толчка грохнулся задницей прямо на свинцовый ящик. Внутри что-то резко щёлкнуло, ящик припадочно затрясся и, перенимая эту механическую дрожь, в движение пришло всё: неожиданная и странная активация вдохнула жизнь в галеон, будто бы где-то ожил давно не работающий генератор — в гостиной засияли электричеством, периодически промаргиваясь, хрустальные бра, над головой в каюте зажглась маленькая изящная люстра, в соседнем кабинете включилась настольная лампа под классическим зелёном абажуром. Дрожь ушла дальше, куда-то под галеон, прямо в пески дюны, тревожа погребённое под ними неизвестное чудовище. Загудело. Завибрировало. На запылённом дисплее, которого на ящике было до этого не видно, зажглась красная лампочка. В общем, нужно было бежать. — Хонджун-хён? — опасливо воскликнул Юно и схватил того за руку. Хонджун не успел потянуть свою руку вместе с вцепившимся в неё Юно к выходу, как красный огонёк замигал быстрее, как бывает, когда предполагаемая бомба должна вот-вот взорваться, и Хонджун замер — всё равно они бы не успели. Лампочка тем временем погасла и сменила цвет на приятный зелёный, а механический мужской голос произнёс в полной тишине: — Фиксирую два живых организма в сканируемом пространстве. А затем, через неестественную паузу, тихо и нежно повторил за Юно, опустив вежливую приставку: — Хонджун? Хонджун как на перекличке в школе вытянулся и так же тихо прошептал — я, я Хонджун. Я здесь. И непонятно было что так разволновало железный ящик: то ли имя Хонджуна, произнесённое первым, то ли инстинктивное осознание того, что названный человек здесь главный. Если, конечно, у машин можно было предполагать инстинкты. Юно хихикнул, а ящик сразу же тяжело замолчал, будто бы прекрасно запомнил, как невежливо Юно пнул ногой его совсем недавно. Юно хотел выкатить его из каюты капитана, но Хонджун не позволил. Поэтому тестировали они его, сидя плечом к плечу на его застеленной койке. Сначала Хонджун потрогал ящик со всех сторон и, может поэтому, почувствовав его маленькие осторожные руки, тот не возмущался. При тактильном обследовании были обнаружены множество щелей и отверстий, некоторые из них были прикрыты тонкими металлическими заслонками. Ладно, кивнул себе Хонджун и ткнул в первое попавшееся окошечко под стальной шторкой. — Это что? — Ёмкость для помещения внутрь объекта исследования. — Для чего? — Для забора материала. О, это было интересно. — Не вздумай, — предупредил его Юно с ужасом, когда Хонджун доверчиво положил туда ладонь. — Тыльной стороной вниз, пожалуйста, — заботливо подсказал ящик. — И прижмите к поверхности по контуру. В отверстии, где лежала ладонь Хонджуна неярко засветился контур человеческой руки, Хонджун передвинул свою, укладывая прямо по линиям, и через секунду орал, мгновенно руку выдернув — с проколотого иглой пальца капала самая настоящая кровь. — Материал взят на исследование, результаты будут через десять, девять, восемь…. Всё-таки взорвётся, одновременно повернулись друг к другу Хонджун с Юно, услышав этот страшный отсчёт, но после его завершения из другой щёлки раздался шум, с каким принтер печатает копии, только никаких копий не появилось, звуки исчезли, а ящик печальным голосом сообщил, что в лоток нужно загрузить бумагу. Господи, какой ещё лоток, страдальчески заломил брови Хонджун и прижал свой раненый палец к груди покрепче. На ранке ещё чувствовался фантомный холод какой-то жидкости, которой пыточный ящик успел его мазнуть. — Сообщи результаты устно, — сказал уверенно, непонятно как определив, что машина вполне способна сформулировать ответ. — Все показатели вашей крови в норме. Клинические и биохимические, — бодро отрапортовал ящик, а Юно округлил глаза. — Ты умеешь брать анализы? — Умею производить забор, анализировать физиологические жидкости, распечатывать результаты при наличии бумаги, вставленной в лоток, — повторил несчастный, лишённый бумаги ящик. Сбоку отщелкнулась потайная дверца и обнажился тот самый лоток, которому требовалась бумага. — Боже, какая древность, — насмешливо фыркнул Юно и получил в ответ презрительную тишину. Юно молчание проигнорировал. Интересненько, сказал и потребовал объясниться — а чем, на минуточку, производится дезинфекция при заборе. И вот именно на этой фразе ящик Юно возненавидел уже окончательно. А может просто, явив себя как очень эмоциональную машину, приревновал к Хонджуну, которого определил предводителем. Но дезинфекцию объяснил просто — титановой иглой и ёмкостью со спиртом, в которой данная игла спала. Юно посмотрел озверело. Обозвал ящик септическим монстром и свою руку так и не дал. Потребовал ещё раз озвучить результаты Хонджуна с детальной расшифровкой. Железяка голосом усталого лаборанта проскрипела прежний ответ — у Хонджуна всё в норме. А, ну да, ну да, иронично высказался Юно, так я тебе и поверил, и намертво закрепил между собой и ящиком эту профессиональную, взращенную на ревности неприязнь. Но анализы — Хонджун, проверяя способности машины, сдал и остальные свои физиологические жидкости — были все в норме, Юно, не особо доверяя допотопному методу, всё же осторожно радовался: проведя свою первую операцию в полевых условиях он обоснованно боялся, что его хрупкий пациент от отсроченного сепсиса всё-таки умрёт. Были у ящика ещё таланты: когда он не злился, то умел приятно беседовать. И даже сообщать погоду — встроенная метеостанция работала в нём безупречно правдиво, ещё потому, что в пустыне не было вариантов иных погод — солнце, солнце, солнце и немного песка, и вот когда ящик произносил «немного песка» Юно тяжко вздыхал — это означало хорошую, энергичную песчаную бурю дня на три и коту под хвост все их планы. Они сидели в такие дни, запертые в нутре уютного своего галеона, перебирали в библиотеке книги, Юно холёными хирургическими руками чинил те мелочи, которые починить мог, а Хонджун их тестировал. — Работает! — кричал он из небольшого помещения, которое определили они душевой: в полу был слив, на потолке лейка, а под потолком вместительная бочка, в которой даже осталась вода. Нагретая солнцем, вода эта была горячей, и Хонджун, неосторожно раздевшийся догола, вымывал из своих отросших волос пыль и песок, тёр тело и откровенно от блаженства стонал — раньше, устраивал банный день, они бегали к мутному бассейну в заброшке. Потом на него свалилась душевая насадка, попросту сгнившая и не удержавшаяся на тонкой трубе, через которую подавалась из бочки вода. Вслед за неприятным ударом лейки по голове, на голого беззащитного капитана выскользнула из трубы какая-то многоногая дрянь, Хонджун заорал, прикрыл самое дорогое и выбежал из душевой в полном ужасе. Врезался в Юно, заорал уже от смущения, указывая пальцем в сторону наверняка ползущего за ним насекомого, Юно заорал тоже, и они бежали со всех ног от общего врага. Многоножка так и не была поймана, после инцидента они слили всю воду из бочки, кое-как натащили в неё новой воды иэи наконец друг за другом помылись нормально. Вместе с пОтом и грязью ушла усталость последних дней, когда ещё оставалась неуверенность и тоска по брошенному городу. Но ложась в чистую, застеленную королевским хлопком постель, Хонджун прислушивался к своему сердцу — сердце молчало, сердце билось спокойно и ровно. А значит, они нашли свой дом. В доме этом имелась даже кухня. И впервые они, обнаружив на камбузе газовую горелку, неумело готовили первый свой завтрак не на костре. Потом отчаянно спорили, обсуждая технику безопасности хранения баллонов с газом — а если всё-таки взорвётся? И этих «если» было очень много поначалу, было много непонятных предметов неясного назначения, помещений, вроде найденной в носовой части галеона маленькой каморки, похожей на каморку связиста — комнатка была заставлена техникой и мрачно смотрела на захватчиков запыленными экранами мониторов. Весь этот хлам отлично работал, Юно бездумно ткнул пальцем в ближайшую кнопку, получил от Хонджуна нагоняй, когда от нажатия в глубине какого-то транзистора загудело. — Не трогай, ради бога, — прошипел он сердито, вдруг испугавшись и вспомнив, как на камбузе Юно точно так же дотронулся до живописно висящих под шкафчиками пучков ароматных трав, чудом сохранившихся, и они тут же рассыпалось трухой. И страх того, что очередной найденный ими предмет рассыпется у него в пальцах, обнажая в себе сущность иллюзии, навсегда сохранился в Хонджуне. Вещь, тебе не принадлежавшая раньше, тем более такая большая, как их галеон, всегда останется таинственной и не совсем понятной. Впрочем, они всегда могли воспользоваться железным ящиком — оказалось, он мог вполне любезно сообщать абсолютно любую информацию, пусть и был капризным и когда не имел настроения, то, теряя голос, сообщал информацию бегущей строкой на единственной убогой панели. Стиль изложения имел аристократически холодный, грамматически верный. Юно ещё тогда сказал, что это странно — в таком примитивном корпусе был заложен мощный аналитический компьютер, и он подозревал, что всего лишь наполовину синтетический. На железном ящике позже нашлось нацарапанное будто гвоздём мужское имя, но Хонждун никогда не произносил этого имени вслух, боясь пробудить в железяке что-то человеческое, что было вживлено внутрь него наверняка от какого-то живого существа с совершенно несчастливой судьбой. Поэтому иногда Хонджун вооображал ящик этот симпатичным молодым человеком, который присел бы рядом с Хонджуном на песок, ветер растрепал бы его платиновые волосы, а светло-голубую радужку пронзил закатный луч солнца. И он сказал бы: тебе нужно просто хорошо выспаться, Хони. Хонджун уже и не помнил, когда заимел такие большие проблемы со сном, что в какой-то момент даже ящик грозно предупредил его, бегущая строка мигала агрессивно красными буквами — вам необходим сон, Ким Хонджун, не менее восьми часов в сутки, это прямая ультимативная рекомендация. Юно робот изводил постоянными придирками, отчаянно ревнуя к капитану. И об остальной команде имел вполне себе человеческое, абсолютно разное мнение, разделяя их всех на уникальные человеческие единицы. К Минги он часто обращался как к ребёнку, хотя ребёнком на Авроре скорее был детка Уён. Но с Уёном ящик разговаривал серьёзно и тихо. С Ёсаном тоже серьёзно, математическим языком — цифрами и формулами. С Саном робот не разговаривал, а только проверял, определив его главным своим пациентом, а с пациентами бесед не ведут. И признавая его старшинство, его древность, все называли ящик Железным хёном. Странно это было, но как-то прижилось. С названием галеона всё было куда сложнее. …- А почему Аврора? — спросил чей-то незнакомый пьяный голос. — Ваш капитан знает, что на самом деле она была настоящей блядью? Хонджун замер, так и не дойдя до сверкающей фальшивыми камнями шторки, которая прикрывала приватную комнатку, где все собрались. Они, позвав каких-то, наверно очень нужных людей, закрылись всей командой в китайском притоне, где миниатюрные китаянки сидели, кажется, на коленях каждого. Уён делал сложное лицо и страшными глазами смотрел на декольте своей девушки. Девушка с восторгом смотрела на его глаза с чёрными, идеально прорисованными стрелками. — В смысле — блядью? — переспросил кто-то из своих и команда тяжело замолчала. Хоть бы не начали мордобой, что ли, вяло подумал Хонджун, даже не собираясь злиться — настроения не было. Только лишь любопытство. — Что за выражения. Нельзя так о девушках, — сказал ласковым голосом воспитанный Юно, потёрся носом о тоненькие ключицы своей китаяночки и, сложив ладонь лодочкой, с удовольствием покачал в ней её левую грудь — се се, дорогая. — А Аврора не девушка, — нахально парировал его оппонент. — Она богиня. — Тогда тем более нельзя, — так же спокойно и ласково произнёс Юно, но Хонджун чутко идентифицировал в его голосе напряженные нотки. То ли женская грудь его так разволновала, то ли наглое утверждение чужака. — Тем более, что Аврора титанида, а не богиня, неуч. Воздух между людьми в замкнутом пространстве задрожал, и эта почти незаметная вибрация сообщала, что скоро здесь кому-то выбьют зубы. — Ещё что-нибудь про Аврору скажешь, — повторил мысли Хонджуна Минги, — я тебе челюсть сверну. Позади вставшего Сана с грохотом упал стул, а Уён азартно взвизгнул — все они любили потасовки и драки, но сейчас это было бессмысленно. Хонджун шевельнул сияющие камешки на занавеске. Вошёл и сразу же точно определил чужака, который умничал. — Моя Аврора — девственница непорочная, — сказал и прищурился, — просто потому, что деревянная. Не буду спрашивать, как твою посудину зовут. У нужных, но теперь не особо, людей, боевого галеона не имелось, все знали. Поэтому тишина после его, в общем-то шутливых слов, придавила всех, кто находился в комнате. Сан хрустнул суставами, сжав кулаки. Юно снова ласково и почему-то очень страшно улыбнулся. И чужаков из борделя вымело. Хонджун усмехнулся и сразу всё зашумело, правильно настраивая компанию на прежний, развлекательный лад. Минги симметрично взялся за правую грудь безотказной китаянки Юно, Уён незаметно перетёк на колени Сана, а Хонджун неожиданно для себя согласился на предложенный ему китайский массаж в четыре руки. Будем поздно, по внутренней их связи сообщил Ёсану, оставшемуся на корабле. И на следующий день отыскал в библиотеке толстенную книгу с полным перечнем греческих богов и их похождений. Наскоро пролистал её и сплюнул, решив никого не наказывать за скверное слово. Аврора, как оказалась, была той еще блядью, да.