ATEEZ

      А он изменился.       Сонхва посмотрел на мальчишку-пирата напротив с теплотой. Повязка по-прежнему скрывала его левый глаз, делая правый абсолютно солнечным, лучистым. Волосы на этот раз полыхали красным. Маленькие руки стискивали очки в тонкой бесцветной оправе — новая, незнакомая деталь.       Ну, Хонджун, рассказывай, чуть не слетело с языка. Но Сонхва, конечно же, сдержался и начал беседу спокойно и ровно, обезличено, как и предписывала стандартная инструкция.       — …Хотите послушать о парусном оснащении моего галеона? О. Его скоростные качества? — спросил Хонджун, когда они закончили с общими вопросами, но спросил безжизненно, вяло и это было неправильно.       Сонхва всё равно кивнул — сценарий повторялся с пугающей чёткостью, погружая его в иллюзию дежа вю трёхлетней давности.       — Ладно. Ладно. Мой галеон. Да, — забормотал Хонджун и начал детальный рассказ.       — …Она была четырёхмачтовиком. Точнее — он. Линкор. Линейный корабль военного назначения. Вы же понимаете разницу? — Хонджун строго хмурил брови, задавал вопросы, не ожидая на них ответа, не оставляя Сонхва пауз для того, чтобы эти ответы произнести, словно было не важно. Говорил монотонно. Машинально чертил на столе пальцем, рисуя корму, волну и взлетающую в небо грот-мачту.       — Аврора была…       — Постой, — оборвал его Сонхва, думая, откуда взялось в речи это тревожное прошедшее время. — Почему — являлся. Почему — была?       Хонджун очнулся, переключился на вполне логичный опрос, вздохнул и просмотрел на Сонхва затравленно.       — Потому что Авроры больше нет.       Сонхва напрягся — это была новая вводная, которой не должно было быть. Несколько болезненная вводная, если прислушаться к своему сердцу.       — Авроры нет. Так. Что с ней случилось? — продолжил он ровно, не понимая — отчего утро неожиданно перестало быть ясным.       — Сан не смог удержать её.       Отбили, значит, галеон. Бывает.       Сонхва удручённо вздохнул.       — А с Саном… тоже что-то случилось?       Сонхва знал, что спрашивал — Сан был проблемным на всю голову.       — Он…       Хонджун вдруг скривился. Всхлипнул, полез руками себе в лицо, бестолково его закрывая, задел пальцами повязку, она съехала, обнажила воспаленную красную кожу век, россыпь маленьких гнойников на нижнем — банальный конъюнктивит, — и сразу превратила Хонджуна в того, кем он и являлся на самом деле.       Сонхва опустил глаза на его медицинскую карту, лежащую на столе, на прописанный в ней диагноз и дату помещения пациента Кима Хонджуна в клинику и сжал пальцы в кулак до боли. Три года назад всё было по-другому.       — Хонджун, ты… не помнишь меня? — спросил Сонхва наконец, точно так же, как и раньше отходя от предписанной инструкции и снова врываясь в золотой, рассветный мир своего пациента с отчаянной надеждой прикоснуться к волшебству, даже зная — у волшебства есть реальный диагноз, обозначающий заболевание, которое не лечится.       Ким Хонджун осторожно посмотрел на своего доктора и вдруг криво улыбнулся.       — Помню, отчего же нет? — произнёс. — Что это меняет?       Сонхва разозлился. На болезнь — прежде всего. Это ей, конечно же ей, проклятой, он ответил жёстко и бескомпромиссно, сделав самое холодное, самое жестокое своё лицо:       — Это меняет всё. Теперь я — официально твой лечащий доктор. Будем над проблемой работать вместе. И больше никакой смены врачей. Кому-то передавать тебя я не собираюсь, если что.       — Почему? — вскинул на Сонхва один свой глаз Хонджун.       Ну. Как бы тебе объяснить, посмотрел Сонхва в ответ сердито. Потому что я уже не тот молодой и пугливый специалист только что из университета. Потому что прошло три года, я вернулся, наработав за рубежом приличную практику. И потому, что ты — мой. Да и с Авророй не мешало бы разобраться. Аврору Сонхва знал, как облупленную.

***

      — Ваша обязательная стажировка здесь — последняя ступень к самостоятельной профессиональной деятельности. Если конечно, вы не собираетесь после стажироваться где-то ещё. Попрошу отнестись внимательно и строго — к себе, к своим наблюдениям, и к пациентам прежде всего.       Это краткое объявление сделал дежурный врач клиники, принимающий на обязательную отработку только что защитивших диплом специалистов, и Сонхва постарался не делать кривого лица — его-то как раз ждала долгожданная трёхлетняя стажировка в Европе, мало кто мог себе такую позволить и на него смотрели немного с завистью. Но это была отличная возможность, пусть даже её ему и предоставил отец — уж здесь Сонхва не мог отказаться. Всё это в совокупности являлось неоценимым опытом, и пусть он не хотел выделяться, но так получалось, что выделяли его всегда. Не потому, что были сплошные отличные баллы, разумеется.       На понедельничной планерке в клинике он, как и все, получил на руки бейджик «Доктор Пак», пачку медицинских карт, пробежал каждую взглядом и отправился в предоставленный кабинет.       — …То есть вы действительно хотите услышать от меня о технических характеристиках моего галеона? Серьёзно?       Мальчик-пират напротив подозрительно прищурился, а Сонхва подумал, что ещё несколько часов назад он совершенно ничего не хотел. Не хотел даже утром, хотя мужская физиология вынуждала — Сонхва был молод, здоров и должен был хотеть хоть что-то. Но знаете ли, дисциплина, когда ты изо всех сил стараешься соответствовать и поэтому борешься со своими жалкими предпочтениями, она очень важна. Она первостепенна: Сонхва уже давно приучил себя не хотеть. Разве что чашечку чёрного кофе и диетический тост рано утром в качестве завтрака. Но мальчишка вот был, после всех за сегодня наибанальнейших случаев, отчаянно интересным. Прежде всего тем, что сумел разглядеть своим единственным глазом отзвуки желания в скучном человеке напротив.       — Технические характеристики. Очень занимательно, — без тени иронии ответил ему Сонхва. — Почему бы и не послушать. Но я плохо знаком с мореходной терминологией и вообще — с темой; я знаю не так уж много деталей. Галеоны — это шестнадцатый век, верно? Линейные боевые корабли. Несли на себе приличное вооружение. Имели три мачты… кажется…       Миниатюрный мальчик-пират с повязкой на одном глазу удивлённо вскинул голову, и Сонхва залюбовался — каштановая волнистая чёлка и такой же каштаново-янтарный глаз выглядели среди унылых белых стен живо и весело. Тепло. И курносо. Потому что у молодого человека, который сидел напротив, был очень милый и аккуратно вздёрнутый нос.       — Нет, нет, — беспокойно перебил его пират. — Почему это три? А как же бонавентура? Моя Аврора никак не среднестатистический линкор, она имеет четвёртую мачту и поднимает в воздух свыше восьмисот тонн груза…       Сонхва вздрогнул, хотя не должен был. Эта вибрация тут же передалась чувствительному мальчишке и он резко замолчал.       — Вы. Да, вы. Думаете, я, что — вру? — сказал заносчиво, тут же прерывая свой весьма гладкий рассказ о своей прекрасной Авроре, которая имеет четыре мачты, бушприт и способна поднять очень тяжелый груз. В воздух, да.       — Нет. Нет, конечно. Я очень внимательно слушаю, — отозвался Сонхва осторожно. Потому что первая встреча всегда важна и нужно быть предельно аккуратным. Или даже нежным, как вам угодно. Особенно с такими каштановыми. — Так что там с бонавентурой?       Сонхва поморщился, упрекая себя за секундный обывательский интерес к этой беседе. И к галеонам, и к этому очень эмпатичному парню, который не мог не почуять его крайне эмоциональных метаний. И эти метания были непрофессиональными. Вы непрофессиональны, Пак Сонхва, с раздражением сказал себе Пак Сонхва.       Мальчишка тем временем открыл рот и сказал что-то морское. И эти малопонятные термины ловко вплелись в остальной, монотонно звучащий, бред. Сонхва сделал пометку в карте и попытался припомнить — выключил ли он свет в душевой. А газ под туркой с недопитым крепким кофе? В стекло тихонько поскреблась тонкая веточка чахлого тополя, что рос под окном; облака на небе плыли совсем летние, будто набитые ватой, пусть и стоял на дворе прохладный апрель. Как так получилось, что вместо тепла и повального цветения получил Сонхва на свой день рождения температуру воздуха на семь градусов ниже нормы и еле распустившуюся листву? Как так получилось, что дыхание этой поздней весны почувствовал он только здесь, в психиатрическом отделении, где среди остальных пациентов достался ему будто бы по ошибке этот сумасшедший пират?       Пак Сонхва был только что окончившим университет молодым специалистом, направленным на обязательную стажировку в частную корейскую клинику. Ким Хонджун — старожилом левого крыла этой психиатрической клиники, в котором содержались случаи давние, неопределённые, запущенные. Диагноз пациенту Киму был кое-как поставлен, после множества ошибочных, и пусть пирата вели до него хорошие, уважаемые врачи, регулярно его наблюдая, прогресса в лечении не было. Сонхва, оставив сегодня этот случай напоследок, прямо после десятка старых усохших леди и джентльменов с вяло текущей депрессией, удивлённо окунулся в солнечные искры, которые отражались в тёплом карем глазе самой молодости, сидящей напротив.       Диалог разворачивался неожиданно живо и не по правилам. Экстравагантно и вольно. Неожиданная эмоциональная эйфория, снизошедшая на Сонхва, была такой силы, что он вину за неё малодушно сразу же спихнул на проклятый пиратский галеон. Потому что впервые больные фантазии пациента, совсем не похожие на тяжёлый истероидный бред, казались ему настоящей поэзией, раскрашенной в лёгких пастельных тонах, и в какой-то момент стало совершенно безразлично, начался у него в квартире пожар или нет.       А на перерыве в столовой было живенько.       — Кому достался маленький Хони? — выкрикнули прямо над ухом Сонхва. — Ким Хонджун?       Почему люди не могут есть молча.       Сонхва примерно поднял руку — спрашивал один из штатных врачей. Спрашивал с нехорошими смешливыми искорками в глазах, с какими учиняют над младшими какую-нибудь пакость, пользуясь своим более прочным в коллективе положением. Сонхва привык, он попадал под насмешки чаще. И снова привычно стиснул челюсти — если все они думали, что при первой удобной возможности он упомянет имя своего знаменитого отца, чтобы не дай бог, начать выезжать именно на этом, то они ошибались. Надо сделать два отчета вместо одного — он сделает. Три доклада? Не вопрос. И дело не в отце. Это дисциплина. Это ещё одно условие, которое ставит жизнь. Что ж.       — Хони у нас — переходящее знамя, — криво и смущённо улыбнувшись, словно извиняясь объяснил ему подошедший доктор. — Идеальный психиатрический образец, лакмусовая бумажка для тестирования врачебной квалификации. Он сменил очень много врачей. Так что будьте нежнее. Простите.       Врач глянул на его новенький бейдж.       — Доктор Пак, — добавил с еле заметной, но не обидной усмешкой, как будто уже наперёд знал — у невезучего доктора Пака даже с заявленной нежностью прибудет с этим мальчишкой проблем.       И всё же, вернувшись к своему пациенту в следующий приёмный день, Сонхва постарался быть именно нежным. И переставшим следовать первоначальному плану их бесед, не столько зацепившись памятью за те несколько обидных про Хонджуна слов, которые неправильно тронули сердце, а сколько с профессиональной жадностью хватая себе богатого на патологии больного. Сонхва так думал. Да.       — Так. На чём мы в прошлый раз остановились? Аврора, — сказал, торопливо переключаясь на неприемлемую для психиатрического приёма импровизацию.       Которую пират, естественно, не оценил. Чутко повёл своим вздёрнутым носом, будто бы профессиональные потуги его нового психиатра весьма дурно пахли, и недоверчиво скривился:       — Вы зачем опять это спрашиваете, доктор Пак? Вы знаете, какой у меня по счёту, чтобы я не понимал, к чему всё идет? Все эти ваши вопросы?       — Я спрашиваю, потому что мне интересно, — честно ответил Сонхва, не уточняя, какого свойства этот его интерес, а стоило развеяться пиратскому очарованию — алогичность бредового повествования как нельзя кстати напомнила ему о диагнозе; о том, что мальчик болен и никакие его фантазии не сделают его здоровым. Не сделают очаровательным, каким на секунду увидел его Сонхва. Болезни уродливы. Сонхва насмотрелся на них ещё в университете, проходя первую свою практику в клинике государственной, где всё это психиатрическое безобразие выставлено было своим уродливым лицом напоказ прямо в лицо зелёным практикантам.       — А я думаю, неинтересно вам. Уже — нет, — очень обиженно заметил пациент Ким. — Вы же просто тестировали меня и мои отклонения. А я считаюсь не очень хорошим пациентом. Бесперспективным. Но я понимаю. Это ваша работа. И вам нужно делать её хорошо и правильно.       Сонхва вздрогнул. Лучистый мальчишка ухватил самую суть. Может потому, что Пак сам интуитивно настроился на его волну. А может — что мальчиком пациент Ким давно уже не был. Будучи младше самого Сонхва едва ли на полгода, имел он лёгкую тонкую кость и миниатюрное строение. Был слишком худым, ломано-гибким, с осунувшимся лицом в форме сердечка.       Не кормят его нормально, что ли, раздражённо подумал ещё Сонхва и, понимая, что настроение сумасшедшего Хони не обещает внятного диалога, на этом сегодняшнюю терапию закончил.

***

      — Покажите режим питания вот этого пациента, — строго попросил он, прошагав после сеанса в пищевой блок.       Пробежался взглядом по наименованиям и сухим показателям калорий. Нахмурился.       — Меняем диету, — сказал раздражённо и ткнул пальцем в стол номер девять. — Ставьте это меню.       — Но…       — Никаких «но». Вы понимаете, что до сих пор мужчину двадцати двух лет кормили вот этим диетическим, практически не содержащим белка, дерь… — Сонхва, не понимая, отчего так раздражается, остановил себя усилием воли. — Я его новый врач. Меняйте стол.       Ему кивнули, стол поменяли, и Сонхва триумфатором вернулся в лечебный корпус, ни единой секунды не сомневаясь, что всё делает правильно. Было бы иначе — сбежал бы немедленно.

***

      По стенам пиратской палаты скакал солнечный зайчик — какой-то случайный крохотный блик, последовательно преломленный в двух-трёх зеркальных поверхностях — лужа — чьё-то распахнутое окно — глянцевая заплатка масляной краски на стене. Маленькая ладонь ловко накрыла сияющее пятно и пират с запущенным конъюнктивитом и очень неприятным психиатрическим диагнозом, подняв золотисто-каштановую голову с подушки, вежливо поздоровался с вошедшим доктором.       — Хороший сегодня день, — сказал и запрокинул голову к окну вверх тормашками, даже не потрудившись встать с кровати. На шее мелькнула тёмным пятнышком родинка.       Потом пожаловался:       — Меня в такие дни не выпускают во двор.       Вот, значит, почему лежит, обиженно надувшись.       Сонхва припомнил, как часто основное заболевание сопровождает какая-нибудь фобия, поэтому совсем не удивился. Аккуратно присел на стул рядом.       — Решили, что у меня агорафобия, да? — проницательно фыркнул пират, глянув на трагично сведённые брови своего врача. — Открытые пространства меня не пугают. Как вообще они могут меня пугать? Ха. Знаете, насколько открытое пространство представляет собой пустыня, доктор? Что по сравнению с этим какой-то двор…       Он всмотрелся в бейджик Сонхва, будто хотел припомнить — кто он вообще такой. Нужно ли ему заново объяснять, что естественная среда обитания команды Авроры — бронзовые барханы гигантских дюн и небо в сахарной вате облаков, что медленно плывут под влиянием ветров в огромной пустыне, в которую превратился его мир.       — Доктор Пак, — наконец произнёс трудно, нахмурившись. — Не знаю вашего имени.       Его взгляд заскользил по красивом лицу Сонхва, и стало неловко, пусть Сонхва уже давно привык к тому, что на него часто смотрят. Пират тем временем вынес вердикт.       — Вы меня, наверно, старше. Да? Значит, хён.       Он опустил закинутые к спинке кровати руки, обхватил себя ими и отвернулся к стенке.       Сонхва молчал, пережидая фазу устойчивого монолога, а точнее — желая продлить её, будто чувствуя — сегодня их встреча будет продуктивной.       — Хё-он, — со вкусом произнес Хонджун, снова разворачиваясь к Сонхва, и снова стало неловко, уже от протяжного, мягко произнесённого слога. — А у меня уже есть… хён. Зачем мне ещё один.       — Расскажешь? — осторожно спросил Сонхва, изо всех сил надеясь, что этот ещё «один хён» не есть какой-нибудь крупный, наглый, сексуально расторможенный самец из соседнего отделения. И без оглядки нырнул в удивительно детально продуманный мир солнечного Ким Хонджуна, в котором была бесконечная пустыня, поделенная на сектора, и шесть мальчишек, каждый из которых оказался в этой пустыне затерянной золотой песчинкой.       Без умения разделять рабочее и личное было бы очень трудно жить. Сонхва умел, профессионально был обучен этому и поэтому послушно забыл о пирате сразу же, как только после окончания рабочего дня его поглотило сеульское метро. Не вспоминал и когда тщательно, вдумчиво выбирал в ближайшем супермаркете вино на вечер — отметить начало и неплохое течение первой своей недели стажировки, которая прошла не так уж и дурно. Не чувствовал никакого эха солнечного воспоминания даже когда непривычно для себя захмелел после первого же бокала. И когда проваливался в сон, едва уложив аккуратно расчёсанную голову на ортопедическую подушку. Только снились Сонхва в ту ночь скрипучие испанского дерева галеоны, пронзающие своей бонавентурой лёгкий пух закатных розовых облаков. Или это была плотная рассветная облачность, сквозь которую пробивалось отчаянно жгучее солнце незнакомой пустыни. Аврора — богиня рассвета, вспомнилось давно забытое имя и Сонхва, перевернувшись на другой бок, тут же провалился в сон глубже, где уже не было ничего.       Если бабулям с их традиционным Альцгеймером была прописана традиционная фармакология и пара витаминок впридачу, и тут уж Сонхва ничего не мог изменить, то с маленьким пиратом было всё намного сложнее. Его диагноз был слишком вариативным, поэтому стратегии лечения могли меняться от врача к врачу. Сонхва говорил себе именно это — всего лишь профессиональный интерес, азарт молодого специалиста, который может, а главное — ещё хочет психиатрических побед.       Поэтому пациенту Киму были срочно прописаны ежедневные прогулки. Выписаны направления на полное обследование его миниатюрного организма и тот самый злополучный белковый калорийный стол. Сонхва собой был доволен. Учебники кивали ему с полок. Конспекты подтверждали правильность выбора лечения. Но через неделю его срочно вызвали к главному врачу клиники.       — Я понимаю ваш энтузиазм. Более того — я его поддерживаю, — начал главврач. — Расскажете, чем руководствовались, когда настолько кардинально меняли режим содержания пациента номер одиннадцать ноль семь? Вы его карту читали?       Сразу догадавшись, о ком идёт речь, Сонхва нахмурился и только и мог, что держать лицо.       Руководствовался стандартными рекомендациями и теоретическими знаниями о пациентах с таким диагнозом.       Карту читал.       Сонхва припомнил недавнее перелистывание тоненькой, неубедительной тетрадки, в которой было всё профессионально сухо. Безжизненно. Словно этого одиннадцать ноль-семь хотели как можно скорее вычеркнуть из жизни обыкновенной и попросту забыть, не вдаваясь в его психиатрические проблемы.       — Невнимательно читали, — тут же парировал главврач с досадой. — Его родители будут здесь с минуту на минуту. Будем им хором объяснять, почему у их сына после смены лечащего врача случился мощный срыв, отразившийся не только на психическом состоянии.       Сонхва побледнел. Никаких предпосылок не было.       — Что? — спросил дрожащим голосом. — Он что-то с собой…       — Нет. Нет, успокойтесь, — уже мягче произнес главврач. — Вы не так поняли. С Хонджуном всё в порядке. Так, небольшая реакция. Но он немного… поранился.       Главврач молча потянулся рукой к ноутбуку и повернул его экраном к замершему Сонхва. Камера транслировала психиатрический садик, засаженный деревцами и кустарниками, весь уже весенний, в прозрачной молодой зелени. И посреди этого сада стоял Хонджун, задрав к пронзительно-синему небу голову. Стоял в одной смешной пижаме — штаны полоскались на апрельском ветру и вместе с тканью на них плясали нежно сиреневые мишки. Поверх рубашки была накинута больничная куртка не по росту. Худенький Хонджун тонул в ней, ёжился и всё так же смотрел в пронзительную синь, собираясь утонуть в ней тоже. Камера мелко тряслась от порывов ветра. Поэтому Сонхва сначала не понял, отчего картинка смазалась, смазался стоящий посреди кадра парень в смешных штанах и вдруг медленно, плавно осел мягким кулём на землю, ткнувшись лбом в жирный чернозём и потеряв сознание. Запись на этом оборвалась, и Сонхва с каким-то ужасом показалось, что пациент так и остался лежать там, на стылой, непрогретой солнцем земле, никому не нужный…       И это были сантименты. Сонхва насмотрелся на истерики и срывы. Этот эффектный обморок не мог его впечатлить.       — Истерический приступ случился позже, — объяснил главврач, правильно истолковав тяжёлое молчание между ними. — Запись показывать вам не буду. Это не очень… красиво. А обморок во дворе…       — Ах, да, — припомнил Сонхва. — У него же агорафобия, которую он отрицает…       — Нет никакой агорафобии, доктор Пак, с чего вы взяли, — прервал его главврач. — Хонджун остро реагирует на синий цвет. Точнее — на синее небо. В такие дни его нельзя выпускать на улицу. Это где-то указано в его карте. Забавно, правда?       Сонхва рассердился — ничего забавного в этом не было. Или же он просто ещё не достиг той медитативной стадии восприятия, какой обладают все опытные психиатры, которых уже ничем не удивить, а можно только — позабавить.       Проблема тем временем никуда не исчезла.       — Мы извещаем его семью каждую неделю о самочувствии сына и изменениях в обстановке, — начал врач откуда-то издалека, а Сонхва уже предчувствовал какую-то гадость. — За последние два года психологический и эмоциональный фон Хонджуна достиг стабильного плато, и к этому все привыкли, считая положительным симптомом. Ну, спорно положительным, конечно. Сегодня у Хонджуна случился первый за всё это время приступ. Истерика, которую пришлось глушить медикаментозно.       Сонхва понимал ситуацию. Он читал между строк. Он смело посмотрел главврачу в глаза и представил, как родственникам сообщают, насколько молодой и неопытный у их сына был доктор. Почему-то стало стыдно снова. Да и к чёрту. Важнее было то, что сопротивляющемуся, потерявшему себя Хонджуну, медперсонал снова наставил синяков. Нельзя было нежнее, что ли.       — Я уполномочен принимать решения без извещения семьи, — продолжил главврач, — такие, как смена лечащего специалиста, например. Поэтому, основной удар принимать буду я. Такое случается. И вы должны быть готовы, что иногда некоторый энтузиазм в лечении может навредить делу. И вам придется сражаться уже не столько с болезнью, сколько с опекунами, которым зачастую нужно всего лишь обрести былой покой: иметь в семье психиатрического больного очень тяжко. Каждый рецидив, о котором я им сообщаю, возвращает их в тот ад, который они пережили, постепенно осознавая, что их ребёнок ненормален.       Главврач вздохнул и продолжил:       — Повторим основное. Помните, в каком возрасте произошла манифестация?       — В шестнадцать, — уверенно ответил Сонхва. — Хонджун ребёнком уже не был.       — Ну, это опять спорно. Он всегда останется ребёнком для своей матери, — возразил главврач, и Сонхва не стал спорить — матери бывают разными. Бывают разными отцы, и он на своего не жаловался, потому что никогда не считал, что оставаться в детстве дольше, чем следовало — хорошо. Питер Пен не был его героем.       — Первый приступ не был продолжительным, но был достаточно показательным, — продолжил главврач. — Как это описано в истории болезни, помните?       — Неожиданно начавшиеся галлюцинации. Голоса, — ответил Сонхва, кивнув, припомнив самые первые записи. — Провал в придуманную фантазию. Устойчивый бред при сохранении ориентировки в собственной личности. Нарушение ориентировки в месте и времени.       — Фантазия имела чёткие границы и логичную сюжетность?       Сонхва кивнул утвердительно, надеясь, что его не заставят сейчас рассказывать о заповедной пустыне, о двух противостоящих друг другу городах, о летающих галеонах и капитанском чине самого пациента, который командовал шестью такими же мальчишками, как и он сам. Небесные пираты были слишком кинематографичным сюжетом, чтобы обсуждать их в профессиональной медицинской беседе. Сидел бы Хонджун на лавочке в каком-нибудь парке, рассказывая об этом, даже Сонхва не смог бы сходу почуять в повествовательном сюре психиатрический акцент.       — Ким Хонджун интересный юноша, правда? — приглядевшись к задумчивому Сонхва, к его мечтательным чёрным глазам, сказал главврач и даже улыбнулся.       Потом улыбка исчезла.       — Диагноз шизофрения сразу же был исключен, — продолжил он жёстко. — Почему? Если эти симптомы довольно часты при дебюте данного заболевания?       — Семейный анамнез не содержал случаев, — как на уроке, ответил Сонхва. — Беременность матери была обычной, серологического конфликта не наблюдалось. Сильных стрессов пациент тоже не переживал.       Сонхва почувствовал, как на него выжидающе смотрят. — Или переживал, — неуверенно предположил он, вспоминая свои шестнадцать и свой собственный кошмар, каждый у которого в таком возрасте — особенный.       — Хонджун — гей, — спокойно проинформировал его главврач. — Семья в курсе. Думаю, никому из них не было легко в то время, когда он сообщил им об этом.       Сонхва сделал паузу. Тема становилась неприятной. Вспомнился «хён».       — Хорошо. Я понял. Стресс был. Он мог спровоцировать дебют. Только не шизофрении — продромального периода не наблюдалось, — с облегчением оттого, что может повернуть разговор в профессиональное русло снова, сказал Сонхва.       — Верно, — кивнул главврач. — Предвестников не было. Он был обыкновенным подростком, с буйным, полнокровным пубертатом и всеми сопутствующими ему явлениями. Он жаловался на очень плохой сон. Позже — на размытие границ сна и яви. Но в остальном был здоровым ребёнком. И мы можем этого ребёнка вернуть. Вы мне поможете?       Сонхва удивлённо глянул.       — Почему я? Разве я не…       …испортил всё?       — Послушайте, доктор Пак, — обратился к нему главврач, словно к равному, хотя статус новичка вряд ли давал Сонхва хоть какой-то повод так думать. — Я считаю, что одна из важнейших задач в нашем случае — создание и поддержание союза врача с пациентом. Для того и создана межличностаня психотерапия. И вы…       — И я… — начал Сонхва, невежливо перебив старшего.       …и я напуган. Этим первый опытом самостоятельной попытки лечения, когда он вот этими самыми руками мог запросто хрупкому, словно мотылёк, мальчишке, что-то окончательно в голове сломать.       — Я ошибся… Этот его приступ случился после наших бесед. Простите, я пропустил про… синий цвет. В любом случае, я должен был быть осторожен. Это моя вина.       — Не извиняйтесь. Вы получили опыт. Даже при таком исходе — положительный, — совершенно спокойно парировал главврач.       Сонхва не понимал.       — Вы сказали, что новые приступы будут слишком чувствительно затрагивать его семью, а мой подход… — Сонхва запнулся, смутившись.       — Ваш подход, — повторил за ним главврач, — спровоцировал изменения, которых не было очень давно, и если вы заметили, я не сказал, что это плохо. Я сказал, что это не понравится его семье и нам с вами придётся объясняться. За все ваши новаторские, экспериментальные… да.       Сонхва молча смотрел и чувствовал в тоне голоса, в интонациях, в преувеличенных словах собеседника неприятную, мерзкую суть — его азартные попытки излечения интересного пациента, да бог с вами, каким боком они являлись экспериментальными? — были не при чём. Просто никто больше за мальчика-пирата не боролся. Иногда это лучшее решение — запереть собственного ребенка в хорошей, приличной клинике, больше напоминающей санаторий. Иногда — это самое большее, что могут дать душевнобольному человеку близкие. И кто Сонхва такой, чтобы осуждать этих несчастливых людей. Но за Хонджуна стало обидно.       — Его хоть проверяли на соматику? — спросил он обиженным тоном, желая во что бы то ни стало исключить что-то ещё более страшное — неоперабельное, разросшееся, злокачественное и прямо в лобной доле. Что-то в физической плоскости, что часто провоцирует изменения психики.       — Проверяли в обязательном порядке. Новообразований нет. Физически он здоров. Шизофрении тоже нет. Нет делирия. Нет обсессии. При сохранении всех симптомов этих страшных заболеваний.       Да чем же они так страшны, неожиданно резко и неприязненно подумал Сонхва — ты становишься спокойным циником, обучаясь психиатрии и постепенно погружаясь в кошмары других людей. Обыкновенная шизофрения уже не кажется чем-то странным, не кажется страшным. Как и все последующие болезни, которые стал упоминать главврач.       Сонхва уже понимал — они идут хронологически чётко по всем диагнозам, предположения о которых были в карте Хонджуна. Со всеми промежуточными сумеречными помрачениями, кое-где мелькнувшей биполяркой и обязательной депрессией…       — Лекарственная терапия? — припомнил Сонхва ранние назначения Хонджуна. Главврач кивнул.       — Антидепрессанты нужной группы не помогли, а усугубили проблему, — сказал он и посмотрел на Сонхва с любопытством — у Сонхва правильно горели глаза.       — Социальная активность? Насколько успешно Хонджун мог интегрироваться в среду? Вы же пробовали групповую терапию?       Сонхва сначала спросил, а потом уже понял: шестнадцать — совсем не тот возраст, когда ты ощущаешь себя комфортно в любой среде. Когда чувствуешь, что нравится мальчик, а не девочка, и ты совсем никому не можешь пожаловаться на это несоответствие.       И Сонхва неожиданно осознал — они говорили о том, что обладая последовательно практически всеми симптомами всех расстройств, Хонджун тут же опровергал их все, являясь, по сути, универсальным учебным пособием вот для таких зелёных психиатров, которые ещё только постигают науку врачевания человеческих душ.       — Переходящее знамя, да? — пробормотал он с отвращением. Вспомнив слова, сказанные ему каким-то доктором за обедом.       — Что? — не расслышал главврач.       — Я говорю, что это неправильно, — сказал Сонхва, вовремя закрывая свой молодой зелёный рот и не произнося, что он считает неправильным и неэтичным вот так вот «подкладывать» пациента под каждого проходящего здесь практику стажёра.       — Я понимаю ваше возмущение, — спокойно прокомментировал главврач. — Сложного, безнадежного пациента последовательно передают молодым специалистам, которые идут потоком. Но этот мальчик, отреагировавший на вашу терапию, довольно интересный случай, поэтому я и хочу окончательно предложить его вам.       — Простите, что? — вскинулся Сонхва. Отборный, дефицитный товар. Берите, не пожалеете. Сонхва задохнулся, пытаясь распознать во всём этом сложный, ему непонятный расчёт. Его стажировка в Европу не обсуждалась только ленивым. Хонджун, которого ему предлагали, в этом случае являлся прекрасным средством вернуть талантливого специалиста обратно. Потому что таких пациентов просто так из рук не выпускают.       — Хонджун не против, — сказал главврач. — Он понимает свою уникальность. Ему нравится внимание. И обычно он с удовольствием меняет врачей, каждого из них тестируя своим придуманным миром, в котором живёт. Ну, вы же не думали, что стали единственным, кому он так красочно расписал устройство Авроры?       Вообще-то, нет. Нет, конечно. Сонхва совершенно точно не думал так. Но почему-то стало обидно до слёз. За эту восхитительно детально продуманную фантазию, за пустынный мир с оранжевой землей и синим на закате небом, в который Хонджун, оказывается, пускал всех, кого ни попадя. Как и на палубу драгоценного своего галеона. Сонхва ощутил себя в переполненном вагоне метро, стоящим в безликой толпе, где от кого-то слишком неприятно пахло. Незнакомые людские тела напирали, а вагон раскачивался и летел в никуда.       — Вот и хорошо, — рассержено сказал он. — Вот и меняйте ему доктора. После того, как сегодня я вероятно получу выговор о своём непрофессиональном подходе и негодование его семьи, вы можете со спокойной совестью назначить ему нового специалиста.       — И я назначил бы, доктор Пак, — сказал ему главврач с какой-то жалостью. — Не вызывая вас сюда и не ведя долгие профессиональные беседы. Не впервые. Но впервые, когда сам Хонджун не желает никаких перемен.       — А у него вообще есть право голоса? — поинтересовался Сонхва ядовито, со стыдом ощущая, как его переиграли.       — Конечно. Пусть он социально неприспособленный, но вполне дееспособный, — ответил врач. — И очень умный. И он хочет именно вас.       — А я его не хочу, — уже неприемлемо резко ответил Сонхва и стало жуть как неловко — что они вообще обсуждают. То летающие галеоны, то это стыдное хочу-не хочу.       Стыдное оттого, что на самом деле Сонхва, наконец, хотел. И неважно, кого именно. Сыграл злую шутку синдром тотального отказа и хвалёная дисциплина, которая именно в тот вечер стала душить так, что Сонхва стал задыхаться прямо в метро.       И он сорвался тоже. Потому что абсолютно все диеты заканчиваются именно так.       — …Мне нужен эскорт на вечер и всю ночь, — сказал он в трубку, набрав безымянный номер из контактов записной книжки.       В динамике ответили что-то вежливое и приятное — Сонхва аристократично поджал губы. Это была весьма приличная и очень дорогая контора. Полная анонимность и высокие стандарты обслуживания. И там прекрасно знали его предпочитаемый типаж.       — Возраст от двадцати до двадцати пяти, пожалуйста. Шатен. Миниатюрный, — выдохнул он в трубку, напоминая это и тут же поморщился от осознания отчётливой сублимации, которой позволить себе не мог.       — Я передумал, извините. Пришлите рослого. От ста восьмидесяти. Желательно, универсала. Оплата привязанной картой. Мой клиентский номер…       Это было всё. Сонхва откинулся на диванные подушки. Попружинил спиной, примеряясь. Ощущая не возбуждение, а скорее механическую сосредоточенность — словно перед важными соревнованиями, где нужна серьёзная физическая выносливость. Заглянул в ежедневник, найдя поставленную в какой-то безликий четверг красную звёздочку — четыре месяца назад. Удовлетворённо себе кивнул, определяя срок давности последнего секса, как вполне приличный для того, чтобы снова позволить себе… просто позволить.       Молодой мужчина, который прибыл в назначенное время имел натуральный коричневый цвет волос, примерный возраст в двадцать два года и ту самую миниатюрность, от которой Сонхва, опомнившись, поспешил отказаться. Диспетчер извинялась как могла, когда он перезвонил с претензией — там не успели сделать корректировку в заказе, но Сонхва уже не стал слушать. Прервал бесполезный спор, одновременно слыша, как сразу же после тренькнуло оповещением — деньги с карты были сняты.       Он без прелюдий вжал мальчишку себе в грудь, пряча от себя его лицо. Каштановая макушка удобно ткнулась в подбородок. Сонхва огладил плечи, повёл ладонями по спине вниз, почти не останавливая ровного движения, зацепил пальцами кромку джинсов с бельём, стащил плавно их с бёдер, оставив каштанового проститута голого ровно посерединке. Мягко стиснул ягодицу, отвел в сторону, вслепую находя средним пальцем ложбинку со сжатым анусом. Рвано выдохнул, ощущая скользкое, подготовленное. Чувствуя, как упирается в бедро чужой вставший пенис. Собственное возбуждение накатило уверенной волной. Было приятно осознавать, что тебя хотят. И здесь хотят, в собственной квартире, и где-то там, в клинике, да ещё и какой-то совершенно наглый мальчишка почти в адмиральском чине. Вытащив пальцы из мокрого, горячего, Сонхва легонько нажал на хрупкое плечо. Мальчишка сразу же понятливо опустился перед ним на колени. Ткнулся ртом между ног. Взял хорошо, уверенно, Сонхва не стал останавливать его руку, потянувшуюся к собственному возбуждению, даже подбодрил шёпотом — давай, сделай себе хорошо тоже. Каштановый безымянный мальчишка синхронизировал ритм, сладко губами причмокнул и, явно получая от процесса удовольствие, закатил глаза, а Сонхва дурным романтическим жестом нащупал его руку и сжал пальцами. Кисть у проститута была как назло, крошечной. Один в один. Но это, когда волна оргазма стала неумолимо надвигаться на обоих, уже не имело никакого значения.

***

      — Вы уверены в правильном выборе лечения, доктор Пак? Нам сообщили, что вы поменяли практически весь курс, не повредит ли это нашему сыну? — раздражённо поинтересовался глава семейства.       Мать Хонджуна молча смотрела на Сонхва. С отвращением смотрела, а потом — или это Сонхва только показалось, тихо протянула — такой красивый, посмотрите только.       Был ещё старший брат. Он сидел поодаль и тоже смотрел.       Главврач стеной стоял за спиной.       — Доктор Пак применил знания, полученные в университете. Он молодой специалист и пока не в основном штате, — объяснил он. — И если вы захотите сменить доктора, это не станет проблемой.       Господин Ким расстроенно покачал головой, он не хотел ничего менять, и в этом семья была подозрительно заодно с капризным Хонджуном. Они все хотели Сонхва.       — Почему они тоже выбрали меня? — недоуменно спросил Сонхва позже. — И вы?       — Я уже говорил вам, — повторил врач. — Вы вызвали реакцию, это в случае Хонджуна — бесценно. Я лишен полномочий применять более радикальные методы лечения. Как вы уже поняли, это не приветствуется его семьёй. Но Хонджун отреагировал на вас, доктор Пак. И почему не дать именно вам шанс победить его душевный недуг — на своём курсе вы были лучшим выпускником, в практике — лучшим студентом, и безусловно, унаследовали гены своего талантливого отца.       Сонхва вспыхнул. Но главврач уверенно оборвал его рукой — не нужно, мальчик, строить из себя сироту. Таким отцом, как у вас, можно и нужно гордиться.       Сонхва сжал зубы и кивнул.       — Благодарю, доктор Иден, — сказал он вежливо и постарался забыть, какими милыми были с ним родители Хонджуна, прощаясь. Если ваша терапия, доктор Пак, ухудшит состояние нашего сына, мы вас по судам затаскаем. И не видать вам больше медицинской практики. И пусть. Сонхва вежливо родителям поклонился. Интересно, а мама-папа знают вообще, как этот их мальчик-пират назвал свой галеон. И сколько узлов он развивает в особо ветреную погоду?       Родители таким, боже упаси, не интересовались. Зато весь персонал клиники знал.       Сонхва на выходных некрасиво в одиночку напился, долго бесился в четырёх своих стенах и смешно ревновал. Сжечь, думал, чтоб не достался никому. И галеон с его пушками, и всю его несуществующую команду, вместе с безумным их капитаном. Но в понедельник послушно принимал в своём кабинете пациентов. Участливо склонялся к потерявшим память старушкам в инвалидных креслах, выписывал более новые, улучшенные препараты буйным пациентам и оставляя каштановое солнце миниатюрных размеров напоследок, в полном бессилии кивал согласно на заданный вопрос:       — Так вам интересно, доктор Пак, узнать, какая она — моя Аврора? Интересно?