ATEEZ

             Дюна была огромной, словно кит. Или даже два кита. Они наверняка водились раньше в этом высохшем море, по дну которого Хонджун с Юно шли очень долго. Бежать в пустыню оказалось не так романтично, как представлялось, она проглотила их, не разжевав и не распробовав, и каждому из них чудилось — они медленно исчезают, теряясь в пространстве красной пыли, что стёрла их силуэты на рассвете, когда они покинули город.       Та самая дюна не была одиноким в этой оранжевой пустыне волшебством, но, соседствуя с остальными, она одна мигрировала странно лениво и не оттого, что была просто гигантской — рядом медленно, но верно, подчиняясь пустынным ветрам, ползли ее подружки, некоторые по несколько десятков метров в год. Хонджун позже примеривался к ней астролябией, отмеряя угол отстояния от самой яркой, выглядывающей из-за дюны звезды. Угол этот мало изменился даже через полгода, и только через год дюна, сползшая, наконец, с насиженного места под влиянием особо сильной пылевой бури, закрыла массивным боком звёздный свет. Потом открыла снова, потом закрыла опять, гуляя странными кругами вокруг одного ей только ведомого центра. Остальные дюны давно сменили друг друга, а те самые первые уплыли за горизонт давным-давно. Но их волшебная, была непоколебима, возможно, что-то её держало, Хонджун чувствовал иногда странное напряжение в воздухе, какое ощущаешь между двух магнитов, а иной раз песчинки причудливо кружились в воздухе, как песчинки кружиться не должны. Часто воздух гудел, и под тоннами песка слышалась вибрация некоего живого механизма, как представлял себе это Хонджун, а имея живой ум, представлял он себе всякое много и часто.       Самые первые дни будто бы забылись, стёрлись, но Хонджун помнил ещё свои ощущения, с которыми впервые шагнул на территорию древнего песчаного города, прятавшегося под теплым боком волшебной дюны. Дома стояли почему-то без крыш, словно бы люди, строившие их, все как один не могли спать без живительного для них света звёзд. У другого бока чьими-то бесполезными стараниями было возведено бетонное здание, похожее на торговый центр, какими ещё недавно были наводнены города прошлого века. Высохшая чаша плоского бассейна посередине всей архитектурной композиции смотрела в разбитый стеклянный купол над собой пустым запылённым глазом, а недалеко, в стволах сухих, полуживых лиан, прятались искорёженные эскалаторы.       — Были растения, — значит, была вода, — важно изрёк Юно и пошуршал подошвой высокого ботинка по красной пыли высохшего бассейна.       — Вода — это жизнь, — кивнул согласно Хонджун, и вся эта несуразная конструкция, смешавшая в себе древние руины и промышленный неприглядный бетон в три этажа, сразу представилась ему пригодной для обитания, пусть серая современная архитектура никак не вписывалась в текучий песчаный океан, созданный самой природой.       Дюна же была чудесной, дюна была пропитана магией времён и обнажала под своими песками поистине чудесные находки. Тут и там Хонджун с Юно находили перламутровые раковины; неправильной формы, слипшийся друг с другом жемчуг, хрупкие, но сохранившиеся скелеты крупных зубатых рыб. Рыбы, говорил Юно, о. Хонджун мотал головой — он не особенно интересовался вымершей океанической фауной.       И дельфины, с восторгом продолжал Юно. Дельфиний язык, сказал, звучал примерно вот так — и заверещал тоненьким голосом, — эхо забилось о бетонные стены. Ага, сказал Хонджун, а можно, пожалуйста, без этого.       Песчаный город, как и бетонное здание, не оказались уютными. В разинутых словно рты окнах гулял ветер, звёзды заглядывали ночью сквозь провалы стен, песок забивался под одежду, сушил кожу, раздражал глаза. Стены промышленного здания странно гудели, словно под каждым из них был проведен высоковольтный кабель. И пусть они действительно нашли огромный подземный резервуар с пресной водой прямо под днищем бассейна, и Юно, приведя в чувство заброшенную помпу, накачал наконец туда драгоценной воды, это ничего не решило.       Но поначалу, обрадованные, они носились по колено в воде, поскальзываясь и падая, поднимая со дна тучи мельчайшего песка, который оседал на коже. Хонджун, устав беситься, упал спиной в воду, раскинув руки, и долго смотрел в бледно-жёлтое небо — зенит уже миновал, и солнце не слепило глаза, бросая внутрь сквозь разбитый стеклянный купол лишь косые лучи мягкого золота, окрашивая небо в привычный для пустынного дня безликий светло-коричневый цвет, похожий на сепию.       Утром песок благополучно забился под кожу снова, снова ветер гудел, Хонджун сник, от нечего делать перебирая содержимое своего рюкзака — в нём будто чего-то не хватало: когда он выбирался из беснующейся толпы, оттуда много чего посыпалось, с характерным стеклянным звоном чего-то, что могло вот-вот разбиться, и Хонджун даже наклонился, чтобы подобрать, но его толкнули под ноги людям, он ткнулся носом в пыль и почуял, как в этом несчастном носу что-то хрустнуло… Но основное он уберёг: в специальном закрытом отделении, будто бы Хонджун знал, что пригодится, лежали припасённые сухие брикеты высокобелковой безвкусной пищи, из категории «только залей водой», и их хватило бы надолго. Только для жизни нужна была не только пища и вода, а ещё много, много отсутствующих у них мелочей. И оказалось, что их поспешное, бесполезное бегство из серого Сеул-полиса — всего лишь смешная фантазия двадцатилетних городских мальчишек.       — Я всё равно не вернусь, — упрямо сказал тогда Хонджун и осторожно потрогал пальцем свой тонкий вздернутый нос.       Юно посмотрел на этот красивый нос тоже и снова разволновался: манипуляции с переносицей были сделаны в абсолютно септических условиях, и инструментов было раз-два, и анестезия была минимальной — Хонджун помучился, но ходил зато с красивым феечкиным носиком, а уж после того, как ему его жестоко сломали в Сеул-полисе в той давке на площади, это уже было чудом. Хрящ был смещён, была перебита перегородка, Хонджун рыдал — от обиды, от боли, а Юно даже не знал его имени, чтобы пожалеть и упокоить. Просто сказал — я хирург, не бойся, я вправлю, у меня с собой инструменты и целый шприц кетамина. Хонджун недоверчиво покосился на кожаный чемоданчик Юно, и с ужасом представил не хирургические — пыточные инструменты. Они тогда уже находились в глубокой пустыне, Хонджун терял силы и не мог нормально дышать от прибывающей в носу крови, Юно успел затащить его в приграничный бункер, какие натыканы были по внешнему периметру префектуры, спрятал от ветра и летящего песка, а Хонджун, отключаясь, нацарапал на песке своё имя, и его Юно повторял всё время, пытаясь добудиться после того, как нос ему вправил, вкатив в вену весь шприц с анестезией. Это помогло, Хонджун очнулся со страшно опухшей переносицей, двумя черными под глазами синяками и ненавистью к небоскрёбам Сеул-полиса, там до сих пор эхом билось это самое имя, которое скандировала обезумевшая толпа.       — Я тоже не хочу возвращаться туда, Хонджун-хён. Но, — сказал Юно и посмотрел жалостливо — на голове у него была голубая пакля немытых волос, а лицо всё в разводах пыли.       Хонджун постарался не заострять на этой пакле внимания. Подумаешь, грязные волосы. Посмотрел в ответ жёстко и непоколебимо — не вернусь. И тебе не советую. Юно чуть не заплакал.       А потом они откопали Аврору.       Точнее, её явил им ветер, их первая совместная песчаная буря. Песчинка за песчинкой, которые взлетали в вихре, что поднимал их ввысь, показывался деревянный остов громадного судна, мачтами воткнутого в бок дюны, словно пронзая ее в последнем усилии. Дюна в той битве победила, сожрав корабль и накрыв его саваном — золотым песком.       А буря потихоньку работала, показывая им красоту мощного корпуса с узким и острым форштевнем, режущим песчаное тело дюны; оголяла выбеленное трением перо руля, и, наконец, обнажала бонавентуру с обветшалым, но всё ещё белоснежным на нём парусом…       Четырёхмачтовик, надо же, с восторгом подумал тогда Хонджун, неожиданно ощутив себя мальчишкой, откопавшим своё первое, настоящее сокровище. И память услужливо предоставила давно скрытые в глубинах памяти знания о доисторических океанах, штормах и величественных парусниках, которые бороздили морские просторы, сопровождаемые стаями резвых дельфинов.       Сейчас корабли скользили по песку, зависимые от ветров так же, как раньше. Таких мощных галеонов остались единицы, их оснащали, помимо парусов, пузырями воздушных шаров, поднимающих их к облакам, — и они величественными дирижаблями патрулировали небо над опасными, заброшенными, удалёнными от Иллюжн-сити секторами, охраняя каждый свою территорию. С таким четырёхмачтовым галеоном можно было бы не только закрепиться в их безымянном секторе, но и отбить пару правительственных, хорошо вооруженных судов с товаром, забрать груз или обменять его на что-нибудь ценное. Хонджун смотрел на появляющийся из песка судно и оценивал шансы.       — Как думаешь, — щурясь, спросил он Юно, — с таким отобьём каравеллу?       — С таким — даже две, — ответил тот, так же прищуриваясь.       Буря тогда остановилась внезапно, как и всегда: ветер просто затих, песчаная пыль опустилась, покрывая корпус парусника тонкой вуалью, и он остался торчать из дюны причудливым силуэтом, воткнув все свои четыре мачты в глубины песка. И без силы ветра вторую половину галеона они уже руками раскапывали сами. Едва дошли до бушприта, гравитация сделала всё за них — вырвала из песчаных оков остальную часть судна и галеон со скрипом грохнулся на бок, сверкнув на солнце своим плоским отполированным днищем, специально приспособленным для того, чтобы скользить под парусами по рыжим барханам.       Парусник был чудом.       Хонджун от восторга тихо сказал неприличное слово. Юно повторил неприличное слово громче. И они полезли на абордаж.       О, это было счастливое время увлекательных открытий и надежд. Это было время перемен. Потому что ступая ногой на палубу безымянного пиратского галеона, ты обречён на открытия, ты просто обязан увидеть неизведанные земли первым, сам постепенно превращаясь в легенду. В первооткрывателя, что смог связать пространство и время воедино.

***

      — Я слышал, на днях нам скинут гуманитарку, — сказал Юно и встряхнулся, словно пёс. Створки дверей за ним хлопнули и тут же мягко притёрлись друг к другу, подчиняясь сложному вакуумному механизму — пусть Аврора и была прекрасно стилизована под седую древность, но судостроители позаботились о том, чтобы сделать её жилые помещения максимально комфортными для проживания в пустыне, использовав для этого технологии современности.       — Гуманитарная помощь? Сейчас? У нас что, Рождество? — поднял брови Хонджун. — Поверю, только если это информация, переданная Чонхо напрямую из Иллюжн-сити.       — Ага, Рождество, — тут же отреагировал Минги и закачался на ножках бархатного кресла, оборачиваясь к зашедшему. — На Рождество должны случатся чудеса, а ржавые ящики превращаться в прекрасных принцев. Но — как видите. Прости, хён.       Хонджун только махнул на него рукой. Хотя это вовсе не его сейчас назвали хёном. А из капитанской каюты — дверь была приоткрыта — донеслось бархатное, ироничное:       — Не стесняйтесь, Сон Минги, шутка была оригинальной.       Минги расцвел и беспардонно заглянул в чужую спальню — стоящий там в углу свинцовый короб мигал приятным фиолетовым цветом индикационной лампочки. Затем спокойный фиолетовый сменился красным, и короб трескучим голосом старого деда добавил:       — Вам бы отряхиваться снаружи на палубе, господин Юно. Песка нанесли, жуть.       — Минги обозвал тебя мёртвой железякой, а получил в итоге я, — беззлобно хмыкнул Юно. — Где справедливость.       Справедливости не было: у говорящего ящика были свои предпочтения и свои любимчики, и Юно в их число не входил.       По стене гостиной пробежала вибрация и что-то стукнуло.       Хонджун поморщился — иногда дюна вела себя агрессивно, напирая тоннами песка: они просыпались от мощной дрожи земли, дюна наползала на Аврору горячим боком и струйки тонкой терракотовой пыли просачивались сквозь приоткрытые люки и неплотно задраенные иллюминаторы. В такие ранние утра часто какой-нибудь фенек прогрызал себе норку и его морду смешно плющило о стекло, пока животное соображало, куда его занесло. Иногда это была не дюна, а вибрация от промышленных взрывов в отдалённом секторе за пределами префектуры Сеул-полиса. А иногда…       — Это Уён.       — Что? — зачем-то переспросил Хонждун и сразу же пожалел, что снова влез в беседу.       — Уён трахается, — услужливо конкретизировал Минги и деликатно кашлянул.       — Вопрос — с кем, — задумчиво протянул Юно, а развратный ящик, будь он неладен, равнодушно проинформировал:       — Ни с кем. Я не фиксировал в точке возвращения появление Сана.       Хонджун посмотрел в сторону своей каюты испепеляюще.       Боже, они обсуждают не пойми что, и ящик этот туда же.       Каждый в Сеул-полисе знал, что такое Аврора, какова её мощь и как зовут каждого в её команде. Команда Хонджуна держала город и контролировала несколько префектур. Правительственные корабли платили дань, лишь бы только беспрепятственно пройти воздушное пространство над первым сектором, в противном случае товар не добирался до Иллюжн-сити. К несчастью, это редко было продовольствие, будто питались тамошние жители небесной амброзией, чаще — радиодетали, микросхемы и прочий железный хлам, который для золотой столицы изготавливался в отдалённых, насквозь пропитанных тяжело заражённой атмосферой районах. Кажется, Уён был родом как раз из такого. И эта вот знаменитая команда обсуждала сейчас… что?       — Сан обучен двигаться почти бесшумно, Минги, — заметил Юно. — Мы не можем знать, что он не на борту. Может, как раз вернулся и занимается Уёном, а заодно — слушает твои шутеечки. Я, если что, спасать тебя не буду.       — А Сан вообще-то не единственный, кто может Уёном занима… — начал Минги опасно, но сразу же замолчал, когда Хонджун свёл брови.       Минги покраснел и посмотрел зачем-то на Юно. Ну, Хонджун знал — зачем. Это сейчас был Сан и никого больше, но тогда Хонджун застал Юно и Уёна совершенно в развратной позе и на секунду окаменел — Юно сидел на стуле, не зная куда деть свои большие руки, опасаясь видимо слишком грубо смахнуть ими с колен миниатюрного, льнущего к нему разноглазого лиса. Смахнул его Хонджун. Смахнул агрессивно и зло. Потому что ни в чем Уён не был виноват. Ни в чём не был виноват Юно. И когда Хонджуну бывало совсем-совсем плохо, одиноко до слёз, он думал — смог бы он сам отказать такому теплому, ласковому. И после сомнений этих Уён, как назло, приходил без разрешения в его сны, садился на постель и предлагал. Что он там предлагал, ох.       И что ты будешь делать в свои двадцать, когда так хочется любви, касаний, горячего шёпота? Что ты будешь делать со своей юностью, капитан?       — Ладно, — примирительно сообщил вдруг Минги, — я, наверное, ошибся.       Хонджун облегчённо выдохнул.       Зря.       — Когда Сани трахается, — продолжил Минги профессорским тоном, — ритмика звука совсем другая. Как отбойный молоток. Та-та-та, та-та-та. А сейчас звук не тот. Наверное, опять дерутся.       — Кто побеждает? — азартно поинтересовался Юно.       — Кто-кто, — прислушался Минги. — Ёсан, естественно. Уён наверняка уже под ним.       — И почему это сразу Ёсан?       — А ты руки его видел?       — При чём тут руки, — парировал Юно. — Ёсан тихий спокойный мальчик, он не будет…       Хонджун вздохнул — все они раньше были тихими спокойными мальчиками. А мальчик Ёсан тихо и спокойно проектировал дронов-бабочек с крыльями из голубой стали, кромка которых могла перерезать горло в секунды. Мальчик Ёсан владел странным артефактом, который непонятно Хонджуна волновал; резво разбирался в больших числах, с ходу вычисляя коды доступа к радиоточкам Иллюжн-сити. Ёсан был подозрительно, слишком умным, слишком красивым и не по-человечески холодным. Он был тем, кто, не задумываясь, разбил сердце Сану.       А ещё Ёсан тоже ни в чём не был виноват.       — Перестали обсуждать ерунду, — приказал Хонджун устало. — Их нужно разнять, а не делать ставки. Если вымотались, если накопилось — мы скоро сделаем вылазку в город. Расслабимся, посидим в баре. Вы сможете развлечься… ну…       Было трудно сказать — вы просто скучаете по теплу и ласке. Секс — единственная иллюзорная замена получить хоть что-то. Хонджун вот тоже имел желания. Залезть на дюну, например, и чтобы сидел с ним рядом выдуманный им парень с красивым мужским именем, и в идеале - молчал. А потом сказал — пошли спать, Хони, тебе нужно хорошенько выспаться. На гребне дюны, как всегда, было ветрено. Хонджун приходил сюда, когда нужно было подумать, или наоборот — не думать ни о чём. Дышать одиночеством было в разы легче именно здесь, ощущая себя крохотной песчинкой, среди бесконечных барханов и дюн, ползущих за горизонт. А иногда остаться одному не получалось, потому что вершина была общей.       — Не слушай их, кэп. Уён никогда не… Чаще он очень тихий, когда мы… — сказал, запинаясь, голос за спиной. Только Сану не нужно было извиняться за Уёна, который иногда был несдержан. Когда любишь безответно — как раз хочется от боли кричать на весь мир.       Хон обернулся. Сан стоял рядом на гребне дюны, засунув крепкие кулаки глубоко в карманы штанов-карго. Хонджун отвернулся снова. В голове тихо, но отчетливо, застучало — та-та-та, та-та-та, та-та-та. Он усмехнулся — какое ему дело до этого. До тихого Уёна, до громкого Уёна. До Сана, который, по мнению прекрасно чувствующего ритм Минги, трахается на музыкальный размер в три четверти. Потом вздохнул и повернулся снова — Сан всё ещё стоял позади, будто бы не решался присесть рядом. Будто бы чуял секундную отстранённость капитана. Хонджун похлопал рядом с собой — он просто не имел права быть незаинтересованным.       Сан радостно плюхнулся на задницу, взметнув тучу песка.       — Мы тебя достали, да? — спросил заботливо. И сразу же переключился: — Говорят, нам скоро скинут…       — …гуманитарку, — подхватил Хонджун. — Это ты новость ребятам сказал?       Он посмотрел на Сана. Сан кивнул.       — Как там Чонхо? Что говорит Ёсан? — спросил Хонджун снова.       — А что Чонхо, — пробормотал Сан. — Что ему будет в его Иллюжн-сити. Сказал точную дату и время, когда помощь планируют выгрузить и над какими секторами. С этой информацией мы заберем всё первыми. Ёсан ничего не говорит. Выгнал меня, и больше я ничего не слышал.       — И правильно выгнал, — строго кивнул Хонджун. — Хватит сидеть в радиорубке и мешать.       — Я не мешаю, — нахохлился Сан.       — Мешаешь. Сидишь с ним постоянно. Смотришь на него.       — Я не могу не смотреть, — тихо прошептал Сан с совершенно больным лицом.       Хонджун вздохнул. Тяжело было.       Сан с неловкой заинтересованностью, лишь бы поменять тему, спросил:       — Зачем правительство вообще идёт на такие уступки и отправляет нам корабли?       Хонджун сердито глянул — ну, пошевели мозгами, мой прекрасный, влюблённый Сан, сделай одолжение. Сан молчал. Говорят же, любовь делает людей идиотами.       — Просто красивый жест, чтобы договориться с нами о временном перемирии, — объяснил терпеливо. — Они нам — гуманитарку, а мы не трогаем их караваны. Они признают наше существование, одновременно делая вид, что кроме Сеул-полиса других городов не существует. Но они всё ещё живы. И ты же понимаешь, что мы просто обязаны распределить больше половины на отдалённые города? Там есть дети. Или ты тоже хотел новую игрушку вместо старой?       — Я хотел… — смущение засквозило в голосе Сана, — более взрослые… вещи. Но игрушку тоже было бы неплохо.       Сан засмеялся — игрушки он любил, его ободранного шиба-ину, сшитого из кусков чебурашьего меха, талисман, который Сан носил всю свою службу за пазухой, знали все. Минги грозился выкинуть дряхлого пса. Сан за это грозился разбить Минги лицо. Минги лицо берёг. Он думал, что очень крутой и красивый. С самого начала, ещё с тех самых времен, когда было их на Авроре только двое, и когда на одной из самых их первых вылазок в город Хонджун с Юно красивого Минги встретили.       В Сеул-полисе было неспокойно, в кварталах хозяйничали банды, наспех сколоченные из таких же, как они, двадцатилетних мальчишек. Но Юно был в приятелях с одним таким, в квартале которого работал притон. Хонджун долго отбивался, не желая туда идти, но Юно уговорил — не хочешь трахаться, хён, можешь просто напиться до отключки, а мне надо.       До отключки, повторил Хонджун задумчиво и вдруг захотел напиться именно так. Он не помнил, как Юно отнёс его в маленькую подсобку — облевавшего весь пол в зале и заснувшего мёртвым сном прямо на его руках. Проснулся Хонджун на дюне. Когда их было уже трое. Это Минги, сказал Юно и покраснел. Рассказывай, вздохнул Хон и посмотрел на такого же высокого, как Юно верзилу. Верзила пробормотал басом приветствие, и вдруг улыбнулся, превратившись в смешного некрасивого ребенка, которому просто по ошибке выдали вот это стройное долговязое тело молодого мужчины.       Ты всё пропустил, Хонджун-хён, весело рассказывал Юно за завтраком. Они сидели в тени Авроры у небольшого костра, и Минги уплетал кашу за обе щеки и не говорил ничего. Хон нахмурился, глядя на его здоровый аппетит — плохо, очень плохо. И аппетит этот, и улыбка детская. Но рядом лежала на боку бесполезная Аврора с натянутыми тросами — они пытались поставить её на днище недели две — рук не хватало, сил, а Минги казался сильным.       Так вот, продолжал Юно. Мы подрались.       Хонджун вскинул бровь.       Минги кивнул, подтверждая.       Собственно, всё.       Хонджун возмущенно уставился на Юно и его обжору: прекрасное начало дружбы, если это была она. Только они явно недоговаривали, но если и происходило между ними что-то ещё, Хонджун не хотел этого знать.       — Ты думаешь, можно вот так просто довериться человеку после того, как выпил с ним после ссоры бутылку соджу? — спросил его Хонджун позже. — Думаешь, этого достаточно?       — Недостаточно, Хон, — грустно ответил Юно. — Но ты же его видел — разве Минги плохой?       Конечно, плохой, сердито подумал Хонджун. Плохой, лишний рот. Обуза.       — Такой не будет хорошим другом, — сказал слишком тяжеловесно, опрометчиво, потому что впервые интуиция молчала, никак не сигналя о чём-то нехорошем, но и без этого за милю видно было, какой Минги самовлюблённый позёр.       — Будет, — упёрто произнес Юно, у которого где-то там, в неблагополучном, заброшенном пригороде Сеул-полиса остались навсегда родители и младший брат. — Он будет мне хорошим другом не потому, что мы лежали голыми в одной постели и делили девушку на двоих. А потому, что ты им уже не станешь.       — Что значит… — взвился Хонджун, — что значит я… не стану?       Потом расслышал всю фразу Юно и сделал большие глаза — голыми? В постели? С девушкой? Что?       — Потому что у тебя, — спокойно и рассудительно ответил Юно, не обращая внимания на обалдевшего своего капитана, — есть железный хён. А у меня — никого.       Хонджун вздрогнул, вдруг вспомнив и не понимая, отчего он забыл — забывать об этом было непростительно, как он мог — тот родной пригород Юно, который давно уже не существовал, как и вся его семья, впрочем. Мама, папа и младший братишка.       Но всё равно возмущенно развернулся к Юно всем корпусом.       — Ты обалдел? Да? Какой хён? — закричал, пока Юно молча стоял и смотрел на него своими тёмными вишнями. Ветер тихо шевелил ему отросшую челку — голубые кончики почти смылись и чистый каштановый цвет тронуло золотом заходящее солнце. — Этот робот — ржавая неживая железяка. Он — механизм, Юно. Как может быть он моим другом? Настоящим?       — И всё же, — упрямо повторил Юно, — Тебе не так одиноко. Ты не один. Вы разговариваете.       Хонджун задохнулся — фу. Фу, Юно. Кто тут с кем разговаривает? Я что, сумасшедший — разговаривать с железякой? Я не сумасшедший, Юно! Не сумасшедший!!!       И только хотел предложить — давай разговаривать чаще, перебирайся ко мне, я тоже могу гладить тебя по волосам и улыбаться детской улыбкой — как перед глазами вдруг поплыло: голова закружилась, закружились вокруг маленькие вихри взметнувшихся в воздух песчинок. Дюна загудела, неуловимая вибрация рождала чуть ниже вершины лавиноподобные движущиеся пласты песка, что тёк большими рыжими льдинами вниз, разгоняясь всё быстрее. Юно схватил Хонджуна за руку и потащил с гребня дюны — начиналась буря и нужно было успеть к подножию. К спасительной Авроре.       Сильный её наклон превращал каюту в комнату, в которой всё было практически вверх дном — основная мебель была прочно прибита к полу, чтобы не болтаться по помещению в качку. Хонджун с небольшим головокружением от причудливо искаженной геометрии нырнул в койку, завернулся в одеяло, слушая, как всё сильнее свистит за бортом ураган.       В углу ожил ящик и засветился приятной голубой лампочкой.       «С возвращением, капитан», побежала на дисплее строка, будто бы механизм знал, что Хонджун разговаривать не в настроении. И в эту минуту Хонджун неожиданно почувствовал — он дома. И у него есть вот этот непонятного назначения говорящий ящик. И добрый Юно с немного глупым ребёнком Минги. И неважно, кто кому друг, а кто с кем спал голым в постели — Хонджун просто должен сделать так, чтобы все они были вместе.       — …Так что ты там хотел, Сани? — спросил Хонджун, прищурившись на солнце.       Солнце было замечательным — золотым, не жгучим. Хон любил это закатное сияние.       — Ну, — еле слышно промямлил Сан. — Мне там надо. У меня закончилось.       — Не понял, конкретнее, пожалуйста, — поторопил его Хонджун.       — Мне. С Уёном, — с нажимом повторил Сан и запыхтел в сторону. Он никогда не говорил — нам, нам надо.       — Что там с Уёном вам… надо… — запнулся Хонджун, на ходу понимая и запинаясь ещё сильнее, потому что все эти темы были тяжелы и неповоротливы, едва он касался их.       Хонджун был не из тех, кто мог говорить на такие темы свободно. Пусть Юно продолжал таскаться с Минги в злачные места Сеул-полиса, развлекаясь с одной девчонкой на двоих; пусть Сан смотрел с отчётливо неприличным смыслом на Ёсана; пусть иногда вся Аврора слышала, как звучит Уён, Хонджун всё ещё не мог привыкнуть.       Запутанные времена, странные нравы, говорил себе строго он и старался не вспоминать, как дал один раз слабину и снова потащился вместе с двумя своими верзилами в Сеул-полис.       Открылся новый бар, кэп, сказал Юно и подмигнул вполне себе понимающе. Мы же знаем, что тебе тоже надо. И кого надо. И как. Дружеское милосердие прямо сочилось из него со всех щелей.       К Хонджуну, чуть не насильно усаженному на высокий барный стул — он так и сидел на нем нахохлившейся птицей, подсел огромный мужик, под два метра ростом и ласково ему улыбнулся.       Феечка принесла на крыльях, что одинокий маленький птенчик скучает без папочки, сказал этот мужик ласковым тенорком и Хонджун, с трудом покинув неудобный насест, еле донёс содержимое своего желудка до сортира. Там его хорошо стошнило. А потом Хон чуть не разнёс проклятый гейский бар из всех орудий Авроры — она в тот месяц как раз обзавелась отличным грузоподъемным пузырем, перестала зависеть от ветров, временно опустив паруса. И в соседнем секторе атаковала правительственный шлюп, отобрав пару паровых пушек и весь груз. Железный ящик обращался теперь к Хонджуну не иначе как «Капитан», произносил это с достаточной гордостью и обращение это стало, наконец, не просто звуком. Имя его загремело намного дальше Сеул-полиса.       — Тебе же нравятся парни, — утвердительно сказал ему Юно, когда Хонджун как следует проорался.       — Это не повод подкладывать меня под… под… — Хон вспомнил страшного медведеподобнго мужика и его передёрнуло. — Кто вообще до этого додумался.       Юно пожал плечами и поспешно отвёл глаза.       — Если эта идея пришла в голову Минги, это всё объясняет. Но если это придумал ты, Юно, — зловеще начал Хон.       — Это твой говорящий железный хён, — выпалил Юно и закрыл рот ладонью.       — Что… Что ты сказал? — глупо заикаясь переспросил Хон и трагично опустил уголки губ. — Это как вообще понимать — железный хён?       Вот это было обидно. Будто бы тот, в кого ты давно и безнадежно… Нет, не так. Тот, кому ты доверял без остатка и слушал его советы, и разговаривал каждый день, и иногда, ночью, совершенно не стесняясь присутствия… машины, да, мёртвого бесчувственного механизма, тихо, аккуратно, но бесстыдно трогал себя под одеялом, повторяя зачем-то то самое мужское имя, нацарапанное на свинцовой панели ящика…       С ящиком Хонджун не разговаривал три дня. Ящик тоже молчал, не отвечая на вопросы и даже отказавшись проверить Сана. А Сан, вообще-то, был тем, кого проверять нужно было достаточно регулярно.       — Ты можешь забрать несколько тюбиков смазки, если в гуманитарке они будут, — сказал Хон сейчас, перестав смущаться, превращаясь снова в капитана своих мальчишек. — Ну, и что там ещё надо, кроме… А, да, презервативы. Много не бери, нужно обеспечить город с его, чёрт, притонами.       Нужны ли они им ещё, подумал. Презервативы эти. Уён врос в Сана накрепко, и всем понятно было — не разделяет их ничего.       Сан снова смущённо поёрзал.       — Анестетик? — спросил разрешения тихо и Хон только кивнул — что там у них с Уёном в постели происходит, что Сану нужно обезболивающее. Разбитое сердце, говорят, никаким ведь обезболивающим не унять.       — Кстати, — спохватился Хон, — как давно тебя проверял Железный хён? Как там твои анализы?       Сан пожал плечами — всё так же. Никаких изменений. Анализы те же. Голова болит, но редко. Приступов давно не случалось. И внутри не звенит больше проклятый колокол. Хён говорит — рецидив мог вполне смениться ремиссией от не зависящих ни от чего факторов.       — Сегодня красивое небо, — меняя тему, неестественным голосом пробормотал Сан, не такой уж любитель красот природы. Но лучше о природе, чем о себе. Сану всегда казалось, что он был слишком незначительной песчинкой в их мире. Слишком далёкой от света звёзд.       Хонджун улыбнулся и похлопал рядом сидящего по коленке — красивое небо. Главное — синее.       Все они, как один, любили этот редкий цвет. В любых проявлениях эта лазурь брала за сердце каждого. Хонджун привычно ловил вечерами на закате густеющую синь, какой не видать было в зените. Юно всё ещё красил пёсью челку в бирюзовый, Сан отражался в радужке нежно смотрящего на него Уёна, правый глаз которого при его гетерохромии был голубым, а сам Уён, раздобыв угля и приноровившись, по бетону стен рисовал свою любовь с неестественно светлыми глазами, будто бы надеясь на их хоть какое-то, но родство, если уж родство душ не получилось: звездой Сана был совсем другой человек. И Ёсану тоже нравился синий. У ранних версий спроектированных им дронов были тонкие индиговые крылья бабочек-парусников. А самая последняя модель эволюционировала в птицу, ради которой дикий, влюблённый в ту же синеву Сан раздобыл несколько птичьих трупов, посмертно их ощипав. Он приволок Ёсану набитый невесомым птичьим пухом мешок. Мешок отобрал Уён. Скандал был жуткий, Сан кричал, Уён кричал тоже, а мешок, за которым никто не приглядел, шустро распотрошил ветер — лазоревый вихрь из перьев взметнулся в синее закатное небо, воздух заколыхал бирюзовую челку Юно, а Железный Хён по передатчику мертвым голосом, без эмоций, повторял в наушник позывные Чонхо, который, отвечая на радио призыв Ёсана, настойчиво пытался к ним пробиться из Иллюжн-сити — «Синяя чайка, приём, приём… Синяя чайка…»       — …Почему Ёсан выбрал нам такой позывной? — неожиданно спросил Сан, Хонджун даже не удивился, что они так ладно, телепатически, едва глянув на небо, настроились на одинаково синюю волну.       — Это не он. Чонхо, — ответил, улыбаясь. Кем, как не синей птицей удачи показался ему какой-то более старший мальчишка, пробившийся к нему, рафинированному ребёнку-аристократу, с большой страшной земли. — Чонхо из города ни ногой. Даже пустыни не видел. Родился в Сити, вырос, выучился. Где он там поёт, напомни?       — В национальной опере, — подсказал Сан.       — В национальной опере, — повторил Хонджун и вспомнил — у Чонхо был приятный мягкий голос в беседах, и вокальная голосина на пять октав, слишком объёмный диапазон для обыкновенного человека. Чонхо был чертовски талантливым, совсем юным и идейным. Он был за равенство и братство. Чтил справедливость и боготворил тихий шёпот их связного, Ёсан был для него настоящей революцией, а Хонджун усмехался, делая предположения — просто горячее сердце или внезапно осознанная гомосексуальность? Или же в Иллюжн-сити было совсем плохо со свободами? А говорили — золотая столица, центр возможностей, площадка для взлёта. Город, хранящий в своих недрах сокровище и в остальном забравший себе всё самое лучшее, оставив прозябать за бортом всех остальных.       — Не нравятся мне эти птичьи аллегории, — обиженно пробормотал Сан, которому, на самом деле, не нравился Чонхо. Он всегда обижался, когда слышал, как ласково Ёсан отвечал на его радиопризывы.       Хонджун посмотрел на него, старательно пряча в глазах жалость: Сан не был виноват в выборе своего сердца, как и Чонхо не был виноват в том, что провёл правильную аналогию, вызывая их на связь именем морской птицы — пустыня раньше была морем, корабли величаво шли по волнам, сопровождаемые огромными альбатросами и чайками, Уён до смешного был похож на одну такую, размахивая руками и истошно визжа, когда Сан носился за ним по волнистым барханам, смеша до истерики.       В ухе зашумело, покашляло. Хонджун прижал чёрный наушник плотнее, вслушиваясь и улыбнулся, расслышав.       — Да, хён, уже иду. Да, я знаю, что ужин пропускать нельзя. Обещаю, покушаю хорошо. Спасибо.       И повернулся к Сану:       — Пойдем домой?