ATEEZ

                    — А знаешь, что самое смешное, хён, — сказал Хонджун и усмехнулся. — То, что я всегда понимал — никакого сокровища здесь не существует.       Его метафорическое замещение — семья, дружба — оно, вроде как, у него было, нечего жаловаться. Но отрицать чьё-либо существование — то ещё неблагодарное занятие, когда вокруг столько чудес.       Одно такое чудо рядом невнятно что-то пробурчало.       — Любовь? А что - любовь? — повернулся на бурчание Хонджун и легонечко, даже нежно, похлопал рядом стоящий на песке свинцовый ящик маленькой ладонью, соглашаясь. — Ну, может, разве, любовь. Подумаешь, сокровище.       Он поморщился, вспомнив Уёна. Слёзы Уёна. Улыбку Уёна. Его резкий, дельфиний смех в особенные, счастливые дни. Ёсан, помешанный на цифрах, подсчитывал эти хорошие дни с равнодушием машины — и дней, когда были слёзы, всегда было больше. Простая математика, несложные расчёты, а Ёсан всегда хорошо считал.       Ящик молчал. Свинцовый бок его нагрелся от солнца и жёг пальцы. Хонджун руку отнял, понимая это молчание по-своему: помимо любви в мире были вещи и поприятнее.       — Или ты про секс? А? — поинтересовался прямо, старательно душа в голосе зарождающуюся истерику. — Даже не начинай, грязный хён. Я всё равно ничего об этом не знаю. Если вот только моя правая рука.       Хонджун хихикнул и вытер зачем-то ладонь о запылённые брюки. Вторую вытер бы тоже, но та висела перебитой веточкой вдоль тела.       — Моя правая рука, — повторил задумчиво, — знает о сексе всё. Ну, и левая немножко. Но это не то, разумеется, чем стоило бы гордиться.       Ящик беззвучно засмеялся — в воздухе прошла еле заметная аудио рябь. Они идеально друг друга понимали и привычно реагировали на шутки друг друга. Хотя, вряд ли Хонджун был сейчас смешным.       — О чём мы только разговариваем, — продолжил Хонджун и закрыл лицо ладонями — смотреть, как у подножия гигантской дюны, на вершине которой они сидели, догорает Аврора, было слишком больно. Маленькое тёмное пятнышко совсем недалеко от её пламенеющих мачт лежало неподвижно. Хонджун вздохнул — нужно бы оттащить Сана подальше, но сил оставалось слишком мало. Да и рука.       — Как думаешь, если я позже положу его в зале, где рисовал Уён, ему будет хорошо? Он будет доволен? — спросил он в никуда.       Помещение непонятного назначения в бетонной заброшке — большой зал с длинным столом, спрятанным между серых стен, с серыми колоннами и вычурной хрустальной люстрой, которую снесло ударной волной, сейчас был весь забит седым пеплом — ветер принёс его со стороны огненной стены, за которой исчез Иллюжн-Сити, отрезав команду от Чонхо навсегда. Тот же ветер гнал теперь в город огромные хлопья чёрного цвета — так горела корабельная сосна: траурно и беспощадно быстро.       Хонджун растопырил пальцы веером, глядя на мир в щёлочки — мир заглядывал Хонджуну в глаза ярким оранжевым цветом — песок, дюны, полоса заката, языки пламени, рыжие пятна подсыхающей крови на его рубашке.       А Сеул-полис уже накрывало бесцветной тьмой, его огонь не коснулся — слишком большое расстояние.       — У Юно там хорошие шансы, и у Минги тоже, если он будет с ним рядом, — с надеждой произнес Хонджун, стараясь не думать о шансах Ёсана, и машинально перевёл взгляд на свинцовый ящик, на котором замигал красный огонек. — Эй, хён. Хён!       Он приложил ладонь к его горячему боку снова, похлопал, как хлопают загнанных лошадей, проверяя — сколько им осталось. Посмотрел на мигающий красным датчик и тихо сквозь зубы застонал от бессилия.       — Ты тоже, да? — прошептал. — Тоже оставишь меня, хён? Какого чёрта твои батарейки решили сдохнуть именно сейчас?       Ящик уже ничего не ответил. Хонджун с тоской посмотрел на бушующее у подножия пламя — жар его поднимался к гребню дюны и жёг лицо. Он сжал в руке разбитые песочные часы, которые остались от Ёсана, в другой сжал компас, стрелка которого готова была пробить ему сердце, указывая ровно в середину груди, стиснул зубы, чтобы не заплакать, и стал смотреть, как диск солнца проваливается за горизонт. Красная лампочка на ящике медленно исчезала с окошка дисплея, превращаясь в потухший уголёк. Аврора догорала. На пустыню опускалась ночь тёмно-синего цвета.