ЗОНА АБСОЛЮТ

«Я видел дьявола, в своем микроскопе Я его посадил на цепь И, говоря метафорично, я разрезал его на части. Дьявол, Мистер Даглас, которого я нашел Есть не более чем хитрый набор генов Я могу вас заверить, что Люцифер, сын нечистой силы Более не существует.» В ночь на 27 Августа 2012 года научные установки на территории Зоны засекли неясный всплеск энергии и бурную сейсмическую активность, почти сразу за которой последовала яркая вспышка, озарившая не только зону полного отчуждения, но и ближайшие к ней территории. Связаться с научными сотрудниками, находящимися почти в самом эпицентре активности, не удалось. Чуть позже двенадцати обнаружилось, что связь пропала со всей Зоной в принципе. Было решено отправить на территорию зоны отчуждения новые мобильные бункеры учёных в количестве десяти штук и три военных бункера, такие же улучшенные и увеличенные в своих размерах для наиболее эффективного её изучения, а в этот же день с разведкой обстановки и выполнения ряда важных заданий в Зону была отправлена группа сотрудников СБУ, среди которых: Юрий Пономарь, сын Сергея Пономаря и Лида Елизарова с отдельным заданием помощи одному из пропавших сотрудников, связь с которым на короткий срок была восстановлена, странным образом, именно в момент неясного явления. В сигнале, поступившем в штаб на языке Морзе, читался отчаянный призыв о помощи, которая и поступила сразу же после совещания учёных и военных о дальнейших действиях и раздумьях о судьбе Зоны. Из полученной на первых порах информации была выведена новая цель военных. Было решено немедленно начать развитие военной сферы, дабы противостоять этому неясному, опасному явлению, и получив как можно больше знаний об этом чудовищном, уродливом явлении, стереть Зону с лица земли. В военных рядах появились новые отделения: военные учёные, вставшие вскоре в противовес обычным, и силовики — военные в усиленной броне и с самыми лучшими физическими и психологическими показателями. Несмотря на постоянно появляющиеся конфликты между военными и учёными, которые могли начаться совершенно неожиданно, сотрудничество этих двух сторон не прекращается. Крайней неожиданностью стало то, что военные учёные показали более успешные результаты в изучении Зоны. Из-за чего, вскоре, возникло откровенно рабское положение учёных перед рядовыми командирами. Сбор в отделение ведётся до сих пор, но с полным набором бравых солдат военные смогут наконец противостоять в полной мере любой угрозе. Новое дорогостоящее оборудование, а также пополнение в ряды командования и улучшенную экипировку получили: Долг, сотрудники СБУ, военные, наёмники, сотрудничающие с военными, недавно образовавшаяся и получившая покровительство военных группировка Варта и прочие, кто как-либо помогает военным в выполнении их задач на пути к главной цели. Воронину и его коллегам, так или иначе связанным одной цепью военного долга, поступили задания обороны как малых групп сталкеров, так и бункеров учёных с прочими стратегически важными объектами, поскольку правительство Украины в такой напряжённой обстановке не может доверять охрану и оборону кому-то помимо Долга, Варты и военным, вместе с военизированными группировками. Также Воронину и новоприбывшим генералам поручили проверки личного состава для отправки особо выдающихся бойцов в ряды военных учёных и силовиков. Из-за внезапных изменений происходящих в Зоне и напряжённых теперь отношений даже между дружественными группировками появилась проблема с ослаблением сил почти всех существующих организаций, и перед Зоной встала угроза полного уничтожения сталкерства как вида деятельности. Ведь пока Долг и военные набирают силы, а «Монолит», если верить слухам, восстанавливает своё величие и влияние на подвластных ему территориях. В барах, лишённых теперь уюта, беседах у костра, и на нейтральных территориях, всё чаще появляются беспокойные разговоры о надвигающейся войне группировок, жутких мутантах, которых ранее не знал ни один брат-сталкер, и о бросающих в дрожь байках, построенных на новых тайнах Зоны.

***

9 Сентября 2012 год. Утро. Территория Бара «100 Рентген»: Удивившись какому-то жуткому гулу лампы, сталкер обнаружил как в неё, будто лишённые всякого разума, бьются несколько мотыльков. Не имея в голове каких-либо поэтичных размышлений, он какое-то время смотрел на это действо с безразличием, пока в голову не пришло абсолютно дурацкое сравнение, от которого он усмехнулся, даже не дрогнув мышцами лица. Устало вздохнув, мужчина садится на скрипучем диване, и размявшись немного, чтобы расслабить напряжённые от долгого сна в неудобном положении мышцы, стал одеваться. Ботинки, хорошие, надёжные, теперь уже потёрты в нескольких местах, потому как это единственная вещь его гардероба, которую он временно изменил с ноющим сердцем, ведь мало того, что на его лапу не нашлось подходящей обуви, так ещё и пришлось упрятать свои излюбленные ботинки, дабы Валеру Панаева не расстреляли на месте за то, что он привёл чужака на территорию подконтрольную Долгу. Горизонтальная застёжка в виде ремня с петелькой и массивной железкой на самом ботинке, за которую он и цепляется, кажется уже совсем хлипкой, но всё ещё служит верой и правдой, чему он несказанно рад. Форма, тёмная, совсем непривычная его взгляду тем не менее невероятно удобна, может потому, что Панаеву выдали её совсем недавно, как учёному, а он любезно предоставил её в пользование новому товарищу. Учёные ведь пока не бегают с автоматами, а значит такое им не к чему. Лёгкая, но надёжная экипировка — главное его правило, чтобы оставаться живым в новых условиях. Ведь сейчас нужно быть юрким, изворотливым, быстрым, а облачившись в устаревшую уже консервную банку, можно только трагично свалиться на спину и стать лёгкой добычей для противника, ибо упав в таком обмундировании ты уже вряд ли встанешь. На форму с экипировкой налетает плащ цвета слоновой кости, единственная, наверно, вещь, которую он оставил от своего прежнего образа. На улицу выходить не хотелось, погода щедро одаривала ливнем, солнечные дни прошли, и только эта чёртова лампа, с которой он ненароком сравнил себя, играла роль солнца и хоть как-то грела пасмурный дух. Взяв в руки рюкзак, сталкер подошёл к деревянной двери и, заглянув за неё, услышал лишь неприятный гул арены. Хочется тишины, покоя, поэтому сталкер уходит, оставляя на пыльной полке деньги за любезное предоставление помещения. Валерий должен быть у Уроськи, выклянчивая всеми правдами и неправдами дорогостоящее оборудование, которое последний всегда ценит и отдаёт почти бесплатно только проверенным, знакомым людям. Или, быть может, Панаев в плену у Воронина, выпытывающего у него что там с обстановкой в Зоне, есть ли продвижения по её изучению и о прочей научной чепухе, в суть которой он даже не хочет вдаваться. Промелькнув через улицу подобно призраку, мужчина первым делом заходит в бар, шагая по-армейски широко и не замечая раздражающих фразочек охранников. И вот он, полупустой бар, ибо долговцы в большинстве своём разбежались по заданиям, военным отделениям и куда-либо ещё, а новобранцев у Долга пока отчего-то мало, сталкеры сидят по норам, боясь лишний раз высовывать нос на встречу всеопиздюливающей дубинке Долга, дабы не получить ей по заднице или не стать очередным новобранцем. По сути-то бегают от Долга, как парни от военкомата, что для человека в белом даже забавно, потому что знакомо. Сейчас же в баре всего трое, и самое смешное, что двое из них бандиты, а сталкер всего один. Ступив на деревянный пол, сталкер, рассекая своим безразличием напряжённую обстановку помещения, подходит к Бармену, доставая изуродованной рукой из огромного кармана плаща невиданные ранее артефакты и раскладывая их перед мужчиной. Бармен удивляется, поднимая тёмные брови, ибо такие артефакты даже учёные ещё в руках не держали. — Ну и сколько за это стребуешь? — сталкер тяжело выдыхает в защитный шлем с затемнёнными окулярами, звуча как мифический сталкер оповещающий всех о Выбросе. — Двадцать чёрных аптечек… — раздалось в тишине бара, и услышав это, все трое мирных слушателей повернулись к разговаривающим. — Есть только девятнадцать, но… Сталкер перебивает: — Значит девятнадцать и шоколадный батончик. Когда на столе перед ним оказываются необходимые вещи, сталкер собирает их в рюкзак. Батончик же кладёт в карман, делая это той же рукой, которой выкладывал артефакты, контактируя с ними без каких-либо перчаток, что могло бы его раскрыть, но шок окружающих был вызван тем, что искатель даже не стребовал с Бармена заоблачной денежной суммы за принесённые пять артефактов. Получив желаемое, сталкер направляется к выходу, спокойно уходя на улицу. Желание попробовать шоколад на вкус, о котором он уже давным-давно забыл, засвербело в желудке, но он уже пообещал отдать этот батончик одному родному человеку. По дороге от бара до бравых бойцов Долга, охраняющих вход в филиал Ада, человек в белом ловил на себе странные взгляды, но не придавал им какого-либо значения. — Тебе сюда нельзя, — снова спокойствие, никакого беспокойства, страха, гнева. — Я охраняю Валерия Панаева. Долговец мелко кривит лицо в недовольной гримасе, но таки пропускает его. К Уроське он намеренно не пошёл, рассчитывая, что его спутник не настолько повёрнут на науке или хотя бы уже успел выбить себе дорогостоящее оборудование. Спускаясь под строгие взгляды агитационных плакатов, сталкер ступает осторожно, почти еле слышно, так как что-то неясное на грани его сознания, кажется, называемое неверными как «чувства», навевает ему давно забытые воспоминания, размышлять о которых ему не хочется. Поворот, и перед ним открывается тёмное помещение: трофейная голова кабана, слабый свет из-за массивных столбов, если пройти от них назад, то можно увидеть неясные помещения, больше похожие на одиночные камеры содержания, но ему это тоже не интересно, а потому, он мельком оглядывает отжимающегося под строгим присмотром командира юнца и ещё парочку массивных фигур. Всё это почему-то отдаёт показухой, пока он не замечает сидящую на полу по-турецки девушку с длинными тёмными волосами, что чистит снайперскую винтовку, а за спиной её сверкает металлическими частями нечто, похожее на катану, которую ему, увы, совсем не разглядеть. Рядом с девушкой сидит долговец, склонившись над ней и что-то заинтересованно рассказывая, подбивая её на диалог, но она слишком вовлечена в процесс. Заметив взгляд гостя, девушка смотрит на него исподлобья, угрожающе, оценивающее, будто перед ней уже возникла цель в виде мерзопакостного мутанта. Он бы испугался, будь он слезливым Протасюком, но видеть такое ему не впервой, и поэтому он спокойно проходит дальше, поворачиваясь к знакомому ему уже силуэту. Сутулые плечи, негромкая речь, из-за переполняющего его волнения, скованная поза с чуть опущенной головой и богатый на всевозможные термины и умные слова монолог говорит о хорошей учёной степени. Подойдя ближе, возникнув за спиной Валеры как двухметровая опасность, сталкер нетерпеливо хлопает учёного по плечу, дабы тот обратил на него внимание. Панаев дёргается, но, рассмотрев в воззвавшем к его вниманию напарника, одаривает его взглядом полным отчаяния и мольбы о том, чтобы прекратить этот шестичасовой курс по введению в исследовательскую деятельность на территории Зоны, и командир, понимая всё без единого слова, поднимает взгляд на генерала. Он даже стоит так, будто находится на параде в честь победы над всемирным злом, и ему необходимо выглядеть подобающе каменно. Неясно, почему из Долга массово бегут, если им управляет такой командир. Сталкер чувствует строгость и непоколебимость характера, даже не открывая рот, чтобы спросить, получил ли он ответы на интересующие вопросы или им ещё требуется время. Всё сказано в этой железной струне спины, в этом серьёзном виде его лица с вечно нахмуренными в раздумьях или недовольстве бровями, сложенных за спиной руках. Всё его нутро переворачивается, не в силах даже представить мощь этого человека. — Можем ли мы идти? — генерал переводит на него взгляд серых глаз. — Да, я уже расспросил Панаева о всех интересующих меня вопросах, — сталкер, ухвативший Панаева за плечо, хотел было развернуться и идти вместе с ним на выход, но учёный вдруг схватил его за руку, неожиданно легко выдвинув его вперёд. — Позвольте мне заменить Леонида Протасюка на этого сталкера. — Валерий Эдуардович, у нас отчёты, если хотите заниматься научной деятельностью на территории Зоны и иметь при этом достойную охрану, слушайтесь приказа. — Но он способен заменить его! — неожиданно громко высказал учёный, как если бы спорил с коллегой о каком-то предмете беседы. — И как же? Я не стану доверять первому встречному сталкеру. Мы уже имели опыт работы с ними, и если говорить честно, большая часть из них не лучше бандитов. — Он смог достать Жабу и Сердечник! — не унимался мужчина, закидывая фактами из-за спины сталкера. — Да? Тогда наши бойцы завтра полетят колонизировать Марс. Где доказательства, Панаев? — генерал сложил руки на груди, насупившись от приставучего яйцеголового. Панаев аккуратно дёрнул сталкера за рукав и двухметровое чудо, в сердце Панаева благодарно называемое «волшебник», перехватило рюкзак поудобней и расстегнув молнию, опять же, голой рукой достало почти желейный по своей структуре артефакт зелёного цвета со слабо светящимся белым ядром в середине. В руке он податливо меняет форму от одного лишь прикосновения, надавливания, но остаётся круглым. От увиденного генерал даже не повёл бровью, хоть сталкеру и было ясно, что он удивился до глубины души. — Зайдёте чуть позже, впишем вас куда следует и можете изучать эту тему как хотите и сколько хотите, а сейчас можете быть свободны. — Когда мы можем прийти? — В Четверг. — Хорошо, — учёный осторожно уводит недовольного сталкера, что аккуратно запихивает артефакт обратно, а гнев его отскакивает от стен сознания Валерия острыми фразами, но всё ещё не появляется на лице сталкера, да и гнев это скорее выученный человеческим прошлым, его остаток, а не действительный, эмоционально яркий гнев. «Как это понимать, Валерий? Мы договаривались на мою помощь Вам, взамен на служение ваших умов в рядах «Монолита», а не на то, что я, командир обширной группы нуждающихся в моей помощи людей, буду прохлаждаться, работая на Долг!» — раздаётся недовольный, но сдержанный голос в голове учёного, и он в панике крепче сжимает рукав сталкера, буквально вцепившись в него, но всё ещё держась позади. «Извините. Просто… Я боюсь за себя, за Лёню. Нам будет лучше скрыться незаметно, чтобы нас не смогли найти. Вы ведь знаете отношение Долга и военных к Монолиту, да и такая резкая смена обстановки и ваше воздействие может лишить Лёню спокойствия. К тому же мы послушники, а как я помню, ими может воспользоваться любой монолитовец с более высоким рангом, даже младшие могут как-то обидеть нас…» — вёл монолог учёный. «Вас не посмеют тронуть, потому что вы оба своим старанием выбиваете себе место в младших, а старших у нас достаточно. Они-то уж точно придут вам на защиту или в крайнем случае это буду я, тогда ни один из сынов не сможет более навредить вам, иначе будет изгнан или казнён. Именно поэтому я отдам вас Серафиму, ведь он самый лояльный к младшим человек…» — отвечал на беспокойство старший, ощущая как раны одолевают его тело и оно слабеет под влиянием естественных для всякого человека процессов, но выпускать артефакт из рук нельзя даже находясь при смерти, по крайней мере, пока они не выйдут к свалке и не найдут пустое, лишённое людей пространство. — Сыны? — осторожно спросил учёный, выглядывая из-за плеча сталкера, чтобы посмотреть в глаза и кажется забыв что тот в шлеме. — Ибо я их свет, а они сосуды в которые нужно регулярно закладывать этот свет. — Выходит, что Отче? — продолжает интересоваться учёный, записывающий каждый кусочек информации о Зоне в толстенный дневник, чтобы сохранить всё, что он знает. — Можете называть меня так, но держите в голове, что мой ранг выше… Запомните наконец, что в сражениях с неверными большая часть старших, отцов, исповедников и других собратьев была уничтожена вместе со светилом. В монолитовце совсем нет гордыни по поводу высокого ранга, так как, судя по недавним наблюдениям монолитовец забыл, как выражать эмоции, и уж тем более, как выражать чувства, что сильно контрастирует с его подчинёнными. Свалка встретила их тревожным молчанием, дождь уже прошёл, но серые тучи даже не думают рассеиваться, погодка под стать тревоге Панаева. Не став задавать лишние вопросы, учёный замолчал, ощущая затылком как Отче хочет задать вопрос по поводу того, расстроен ли он чем-то и не обидел ли он его своими высказываниями ранее, но он молчит. Неясно, как ему, обыкновенному учёному, удалось наладить контакт с монолитовцем. Обычно все они разбивали себе головы, с разбега врезаясь в стены, вырывали себе языки, всячески умерщвляли себя. Поэтому допрос их был невозможен, но тут он встретил того, кто может спокойно говорить с ним. Но Панаев не решается задавать множество вопросов, потому как Отче может расценить это как допрос или попытку шпионажа. А ему только удалось убедить его в том, что он не причинит ему или его группе зла. Монолитовец дёргается, крепче хватаясь за артефакт, когда на сумасшедших скоростях в его плечо врезается среднего роста девушка. Извинившись, она побежала дальше, а Панаев застыл вместе с монолитовцем, ибо тот не отзывался на его мысленные призывы и тут он понял, что не отдыхавший долгое время монолитовец мог на несколько минут потерять бдительность и тем самым чуть не выронить артефакт при столкновении с девчушкой. Правдивость догадки подтвердилась, когда умственное напряжение дошло шумом в голове даже до него. Панаев не сомневался в монолитовце, но боялся что Губка, вобравшая в себя мощь Отче, сейчас же выплеснет её. Сталкер толкает Панаева в плечо свободной рукой, как бы говоря отойти, и наученый горьким опытом Валерий с быстротой зайца прячется за брошеной техникой. И смех и грех, они только недавно прошли блокпост Долга, а уже нарвались на неприятности. Отче достаёт артефакт из кармана и взяв его в обе руки, напряжённо что-то колдует, так как учёный всё ещё не в силах понять что он делает, для того чтобы изменить структуру артефактов. Левая рука напарника, как он видит отсюда, до невозможности обезобразилась и из синей, обескровленной, стала чёрный, тоже теперь происходит и со второй рукой, пока Отче скрипя зубами пытается подавить энергию артефакта. Монолитовец иссушается на глазах, но всё ещё держится. Мощный взрыв заставил Валерия вздрогнуть, земля полетела в разные стороны и Панаев, хорошенько всё обдумав, выглянул, дабы убедиться в своей догадке. Всё было верно — монолитовец исчез, а на земле виднеется кратер от взрыва величиной походящий на место падения снаряда. Понимая тяжесть ситуации в которую они попали, Панаев подбежал к месту взрыва, пытаясь найти в чёрной, будто иссохшей земле артефакт, но всё что он нашёл — маленький шарик, по сути дезактивированное ядро от артефакта. «То есть, у него всё-таки получилось укротить энергию артефакта?!» — восхищённо думает учёный, и, поняв вдруг предупреждение Отче, мчится к тайнику с экипировкой монолитовца и ждущего их появления там же Лёни, ведь произошло то, чего они так опасались. Они могут не успеть вернуться домой и Болт, оставленный за старшего, просто не справиться с нападками обеспокоенных до безумия монолитовцев, которые потеряли своё главное светило в лице Отче, что предусмотрительно отдал приказ молиться всё то время пока его не будет, Болт же должен временно играть его роль и следить за порядком, чтобы никто вдруг не проснулся и особенно сильно нужно следить за Орфом у которого наблюдаются припадки безумия, когда он мало того что дёргается и кривится как человек с синдромом Туретта, но и становится крайне агрессивным по отношению к выбранной им цели, а так как сейчас его окружают братья, то велика вероятность, что начнётся суматоха, которая перерастёт в резню. В сознании Панаева всё ещё стоит жуткая картина одной из ночей, когда он застал припадок Орфа. Брызгая слюной как бешеная собака он, подобно большой обезьяне, с точностью хирурга разделывал мутанта, радуясь крови как ребёнок, чуть ли не хохоча до спёртого дыхания. Разбирая мутанта по частям Орф основательно испачкался кровью, но это не мешало ему прямо на месте грызть добытое мясо, пускай и сырое. Удивительно, что это самое съеденное мясо никак ему не навредило. Когда Панаев поинтересовался у Отче, зачем он даёт Орфу свободу действий, тот лишь ответил что это припадки и при должном внимании, которое он пока не в силах ему оказать, Орф сможет подавить их. Без припадков он хоть и странный, чересчур радостный, но в целом не проявляет агрессии, а если ограничивать его свободу, то все его безумства приобретут невероятную силу. Такую, что он сможет высвободиться из ремней, при этом навредив себе. Отче объявил, что займётся им в более спокойное время, когда новобранцы вступят в группу, и он сможет нормально выспаться. Ещё одна опасность Орфа в том, что у него самое высокое либидо в отличие от всех братьев, хотя у монолитовцев оно всегда выше обычной человеческой нормы, если такая вообще существует. На удивление он совсем не донимает братьев, а клеится только к старшему, из-за чего проводит с ним какое-то невероятное количество времени, собственно от этой бесовщины Голиаф и не спит. Потому что пока он спокойно читает, Орф либо придуряется с ножами, либо тренируется, а тренировки его — ужас, потому что он не затыкается ни на минуту, но к счастью Отче может вытерпеть даже такой раздражитель. Конечно, Орф получает от старшего не только внимание, но и так желаемую им близость, и тогда он становится умильным парнишкой и вся его гиперактивность и резкость сменяются на такую теплоту, которой позавидует даже Бог. Абсолютно спокойным Орф умеет быть только на заданиях, но даже тогда он может по грязному заигрывать с братьями или неуместно шутить, из-за чего он практически всегда остаётся в паре с Отче, которому под силу справиться с этим безумием и заставить его молчать без всякого применения силы. Сейчас же исчезновение Отче означает, что он скоро появиться, а появившись, ему нужно будет восстановить силы и энергию. Восстанавливается он, как и все монолитовцы, специфическим образом и Панаев не хочет допустить чтобы Лёня пострадал при этом восстановлении, лучше уж он ляжет под нож, чем косить молодняк. Никогда ещё он не бегал так быстро, благо память подсказывала что на пути нет аномалий, есть лишь одна, да и та у одиноко стоящего деревянного дома, практически впритык к нему. Валерий не может назвать эти отношения рабскими, ведь за их главным, несмотря на всю силу, нужно присматривать и охранять куда сильнее, чем рядовых старших. — Лёня! — кричит Панаев, подбегая к дому и ударяя в дверь так, что та панически скрипнула. Леонид подскакивает на месте и чуть ли не падая к двери открывает её, сонно потирая глаза от внезапно вышедшего из-за туч солнца, что слепит ему сонные глаза и выглядя при этом ну совсем как маленький ребёнок, хотя ему уже двадцать. Русые, взлохмаченные от сладкого сна волосы, зелёные глаза, напоминающие два кристалла и худощавое тело, а выбежал он в наскоро одетых на тонкие ноги штанами. — Что случилось, профессор? — парнишка наконец смог смотреть на него нормально. — Старший вот-вот вернётся! Ему нужно восстановить свои силы и мы не можем отказать! Это условия договора, по которому нас с тобой не убьют за содеянное! Лёня заметно расстроился, ведь сразу понял, кого выберет монолитовец. Тридцативосьмилетний Панаев, конечно, тоже не плохой вариант, ибо выглядит хорошо для своих лет, да и опыта больше, но если Валерий почти не проявляет эмоций, которыми так заинтересован Отче, то вот Протасюк чересчур эмоциональный. И вот профессор уже видит, как на глазах его начали проступать невольные слёзы. — Лёня, я постараюсь взять всё это на себя, но если не получится, то я сделаю так, чтобы ты хотя бы не умер. Помни, он не собирается тебя убивать, всё это просто неудачное стечение обстоятельств, не вини себя, если вдруг что. — Вам следовало послушать меня, что идти с огромным отрядом «Монолита» в Запретную Зону — не лучшая ваша идея. Тогда бы мы остались в безопасности, не пойди мы с ними и не зайди бы мы так далеко. Мы ведь даже смогли обнаружить ценный для них артефакт и провернуть с помощью этого вашего старшего какие-то невероятные махинации с ним и другим найденным материалом, который бы мог послужить на благо науке. — Лёня, для нас, можно сказать, наступает новая эра. Я абсолютно уверен, что если мы будем следовать за Отче, то он приведёт нас к свету. И в случае начала войны он будет оберегать нас вместе со всеми, кого он успеет пустить под свои крылья. — Вы что, сравниваете его с ангелом? От Вас это звучит как присяга неясной религии, что не свойственно людям научного склада ума. — Ох, Лёня, ты ошибаешься, я просто констатирую факт, да и не все учёные — беспросветные атеисты. Наук, знаешь ли, много, так что рекомендую закрыть это обсуждение до более спокойных времён, чтобы наш диалог не перерос в конфликт. Правильно? — Совершенно верно. Прошу прощения, если мои высказывания были излишне дерзкими. — Вот поэтому-то вы и стали моим ассистентом! Люблю беседовать с вами на разные темы, но сейчас не об этом. Позвольте я войду? — Ах да, конечно… — ассистент отходит в сторону и, пропустив профессора, высматривает зорким взглядом возможный хвост, который учёный мог принести за собой, но не обнаружив такового, возвращается в тепло дома и совсем забывает закрыть дверь на массивный засов, на случай если в дом решит постучаться нечеловеческая рука или может быть лапа. Профессор уже уселся на еле живую кровать. В целом выглядящий молодо Панаев всегда мог удивить заинтересованных незнакомок умными речами, что в итоге завораживали даже окружающих его зевак. В тусклом свете лучины его черты лица искажаются, но Лёня всё ещё с точностью может рассказать как выглядит его лицо: утомлённое, спокойное и полное раздумий оно почти не имеет на себе возрастных морщин, обычно аккуратная, но теперь уже взлохмаченная причёска с еле заметной пока сединой, выразительный нос с горбинкой, густые, тёмные брови и донельзя добрый взгляд. Всё это добавляет образу отчаянного учёного шика. Лёне повезло иметь такого наставника. Ибо он, как и Отче, также своего рода является отцом, хотя бы если учитывать его достижения, пока не замеченные глобальным обществом, в изучении Зоны. Его овал лица только подтверждает добродушную натуру, вот только зачем этому добряку понадобилось разгребать историю трижды никому не нужной группировки, если он мог заняться изучением какого-нибудь пресловутого артефакта и по итогу не оказаться в такой заднице. Ответ прост: каким бы хорошим учёным Панаев не был, его тянет на авантюры. И не привычные для сытых бункерных коллег прогулочки, а настоящие сражения за информацию. — Тем более, мы сможем защитить монолитовцев, дать им убежище, если моя догадка верна, то Отче является ключом к раскрытию ряда судеб, если не одной из главных сейчас тайн. — Вы мыслите слишком оптимистично. Монолит — дикая группировка островных аборигенов. И то, что за долгие годы кто-то из них впервые вышел на контакт с человеком, ещё не значит, что они будут нам рады или мы не потеряем собственный разум и волю, когда пройдём посвящение. — Ну а ты, как всегда, критически пессимистичен, что не удивительно. Который час? — Уже девять вечера. Вы находились на территории Долга дольше, чем было запланировано, что у вас случилось? — Возникла проблема в общении с Ворониным из-за которой я просто не мог уйти, благо Отче пришёл ровно в назначенное время и этим самым спас меня. — Это он попросил называть его так или вы как обычно превозносите значимость того, что изучаете? — Нет, он лишь дал добро называть его так, а на деле список его имён просто бесконечен. — В таком случае, можем ли мы называть его Легионом, дабы не рассекречивать военным и кому-либо ещё его настоящие прозвища? — Думаю, большинство из них общеизвестны, но мы можем поинтересоваться насчёт этого у него самого, когда он вернётся. Протасюк вперил взгляд в окно, рассматривая Электру в ожидании чуда. Удивительно, как быстро их вечер перешёл в ночь, кажется они только встретились в девять часов вечера, а уже битые часы ожидают появления того, кто по сути своей погубит их жизни, но при этом же дарует невиданные возможности. Аномалия вдруг вспыхивает, Протасюк дёргается, замечая в ней жуткий, чёрный силуэт. Щепка, окончательно догорев, затухает, и Лёня в ужасе бросается за ещё одной. В слепую ищет её, слыша как на хлипкие ступеньки крыльца опускаются отягощённые слабостью ноги. Когда незапертая дверь грохает о стену, вздрагивает даже Панаев, обеспокоенно косясь на обомлевшего от шока Лёню, который, кажется, скоро сожжёт себе пальцы. На пороге, различимый только благодаря свету луны из окна, еле как стоит на ногах их Легион. Разваливающийся шлем, из-под которого выглядывает разорванная балаклава и обгоревшие местами волосы, а также бельмо правого глаза. Панаев давно знает, что бельма на глазах монолитовцев никак не влияют на их зрение, поскольку это обычное помутнение и скорее всего даже обратимое, но обращение это явно не быстрое. Форма Легиона изодрана взрывом и лоскуты ткани свисают неясными огрызками. Двухметровый Отче пригибается, чтобы зайти в дом и, сделав один лишь широкий шаг внутрь, закрывает массивную дверь, включая налобный фонарь шлема, который каким-то чудом продолжает работать. Положив ненужный ему уже предмет на шаткий стол, что расположен по левую сторону от сидящего на кровати Панаева, Легион начинает снимать с себя одежду в абсолютном молчании и нисколько не стесняясь присутствия мужчин. Первым делом аккуратно складывается и ложится на стол балаклава, открывая теперь взор на такой ужас для юного и впечатлительного Лёни, что тот ощущает подобравшийся к пальцам огонь только тогда, когда детально заостряет внимание на лице Отче. Щепка падает, сразу же потухнув, а несчастный Лёнька достаёт из тревожной сумки рюкзака нужные для обработки ожогов предметы и подсаживаясь к Валерию поближе, дабы перенять от профессора его спокойствие и уверенность, тихо интересуется видел ли он до этого лицо Легиона и всегда ли оно было таким, на что Панаев, проводивший куда больше времени с Отче, отвечает утвердительно. А лицо его полностью обезображено: у носа отсутствуют всякие хрящи и выглядит он как обтянутая кожей носовая кость, с левой же стороны отсутствует половина щеки, из-за чего виднеются зубы. Наиболее повреждённая половина лица к тому же ещё и покрыта бороздами шрамов от ожога. Рядом с давно уже зажившей раной виднеются рваные шрамы по догадкам Лёни от чьих-то зубов, ещё один шрам пересекает одну из интересных по своей форме бровей, широкие и квадратные, они аккуратно подчёркивают его лидерский, полный храбрости и силы дух. — Всё ещё поражаюсь как ему удаётся разряжать аномалии… — еле слышно высказал Лёня на ухо профессору, который вместе с ним откровенно пялится на Легиона как на особо интересный предмет изучения, чтобы позже подметить и сохранить в памяти каждую его особенность. — Она скоро восстановится, ибо я не вандал, чтобы красть у Зоны её труды — пристыдил Панаева Отче, снимая с себя разгрузку и всё так же аккуратно укладывая её на стол, попутно перекладывая в рюкзак находящиеся некогда в этой самой разгрузке предметы. — Прошу простить. Это единичный случай, так как мне лишь хочется изучить свойства этого странного предмета, ибо я, как и все люди, невероятно любопытен к таким вещам. — Знаю, — обыденно высказал монолитовец, ненароком слушая каждую озвученную в его сознании мысль и даже не возмущаясь от вредного характера Лёни. — И если я являюсь монолитовцем, это не значит, что стоит отправлять меня в каждую аномалию, лишь для того, чтобы обезвредить её. Леонид, не думайте, что я не слышу послушников. Я так или иначе слышу каждого, иначе бы от меня просто не было бы толку, как в принципе и от вас. Раскрытие мыслей значительно напугало Лёню, особенно строгий взгляд белёсых глаз, но язвительная усмешка задела его и он был уже готов высказать недовольство по поводу операции, теперь уже без всякого страха смотря в это наглое лицо, но его остановил один лишь жест Панаева: спокойно положенная на его руку пятерня профессора, к пущей убедительности поглаживающая его, чтобы успокоить и намекнуть, что это лишь провокация, чтобы выбрать подходящего из них и прямо с ходу устроить подпитку. Да что там, он получил подпитку даже от этого разговора. Перестав биться с Протасюком шпагами взглядов, Отче на секунду переводит его на Панаева, смотря теперь совсем по-другому, будто хваля за находчивость. — Протасюк, у вас хороший старший, цените его! — подтрунивает, но в то же время наставляет Леонида монолитовец, наблюдая, как он старается не развязать конфликт. — Подождите, но вы ведь сами продавали артефакты в баре. Разве вы не… — недоговорил Леонид, встретившись с суровым взглядом монолитовца. — Это было сделано во благо группы, да и артефакты эти — дубли. Панаев потом расскажет вам про них, а я могу провести экскурсию по нескольким интересным местам, — ассистент замолчал, понимая что все действия Отче обоснованы и пристыдить его можно только разве что бесчеловечностью и свойственным всем старшим садизмом. Вслед за разгрузкой снимаются многочисленные испорченные вещи, и, когда все они оказываются на столе, взору трижды удивлённого Леонида предстаёт новое зрелище: на грудной клетке в районе сердца находится бесформенная клякса шрама, который местами подсвечивается тем, что засело у него в груди на месте сердца. Спрашивать, давно ли у него это явление, Лёня не стал, потому что понимал, что давно. Первое время детально не рассмотрев всю картину, да и не имея достаточного освещения, чтобы это сделать, Леонид полагал, что у Отче выраженная эктопия сердца или что там у него изображает сердце. Но на деле с грудной клеткой всё нормально, за исключением нескольких моментов, которые обязательно выяснит восторженно наблюдающий за этим всем Панаев. А дальше снова шрамы, и снова их полно, но больше всего Панаева привлекает клеймо в виде вертикального прямоугольника внизу живота с левой стороны и еле заметная сейчас татуировка, явно что-то обозначающая. — Имейте терпение, профессор! — устало, без всяких криков, ворчал Легион, когда Панаев в очередной раз подскакивал с места, чтобы рассмотреть его поближе. — Простите, простите… — учёный садится обратно. — Ах да, совсем забыл у вас поинтересоваться… — монолитовец уже снимает с себя ботинки и штаны, обнажая ещё больше новых ран, чем имеются на теле и лице, которые Панаев и Протасюк даже не сразу увидели. — Можно ли называть вас Легионом? — Да, главное не упоминайте меня как «Голиаф» или «Тобос» при военных и долговцах, поскольку эти прозвища они знают от неверных товарищей, которым однажды удалось трусливо сбежать от нашего гнева. Другие группировки, возможно, не в курсе о моих прозвищах и, скорее всего, называют меня по старой манере. — И какой же? — ассистент перестал реагировать на Голиафа негативно и наконец проявил к монолитовцу не только интерес, но и какие-то чувства. — Авель… — монолитовец на мгновение замолчал, застыв, после чего продолжил одеваться в свою любимую форму. — Даже как-то непривычно называть себя так. — Отче, а как же ваши раны! Их ведь нужно обработать… — монолитовец фыркает, а профессор замечает гной в некоторых их них. — Состояние моего тела сейчас не так важно, как целостность группы, да и обычными лекарствами вы мне вряд ли поможете. Как бы я не соблюдал чистоту и гигиену, гной всё равно проявится. Потому что я ещё не нашёл артефакт, который помог бы мне приобрести хоть какую-то усиленную регенерацию, а постоянные поставки лекарства от «Монолита» обойдутся мне в рабское служение Астароту. Быть для него и его огромной группы послушником ради своего благополучия я не собираюсь, а своим я могу дать и чёрные аптечки или просто приобрести сумку лекарств на целый год. Поэтому-то в моём случае вариантов последних минут существования немного: самоубийство, ожидание смерти от гниения или травм и прыжок в аномалию. Так как я не прыгал в аномалию, чтобы умереть, раны мои не залечились. — Жесть, — не сдержался Лёня, по затылку которого пробежали мурашки. — И Вы собираетесь терпеть всё это до того как мы дойдём обратно? — Мы просто не можем позволить себе опоздать, поскольку сегодня же принимают новичков, если вас и ещё пару ребят не примут сегодня, то мне придётся несладко. — И как нам поступить в такой ситуации? — профессор замечает что слышит мысли Голиафа только в строго определённые моменты, возможно, когда он сам того желает. Могут ли они делать так же и на каком уровне они владеют этим навыком, Панаев не знает, как и не знает через что пришлось пройти этому человеку. Ведь по сути своей он стал живым артефактом и выживает он только благодаря артефакту и перерождается после естественной смерти, чего Панаев пока не наблюдал, но слышал от Орфа, именно благодаря ему. — Можно попробовать пройти через Грозовые Ворота, так как насколько я помню, одна из арок находится прямо на крыше здания нашей базы, но её, во-первых, сложно найти, а во-вторых, вполне вероятно, что мы перепутаем Грозовые Ворота с Пузырём или Зеркалкой. — Думаю, вы имеете представление о внешнем виде этих аномалий. Так что, вы хотите угробить здоровье по пути к группе или воспользоваться возможностью быстро оказаться дома? — подбивает Отче на авантюру Панаев, отчего монолитовец тяжело вздыхает. — Что ж, допустим, что я, как и вы, хочу оказаться дома побыстрее, но прежде мне нужно восстановить энергию и силы, — монолитовец, одевшийся пока только в ботинки и штаны, переводит взгляд на ассистента — Леонид? — парень перестаёт дышать, пытаясь отсесть подальше от Легиона. — Отче, позвольте я займу его место. — А вы уверены, что у вас достаточно сил, чтобы совладать со мной? — высказал монолитовец, выглядя при этом так сурово, что Панаев чуть не дал заднюю от испуга, но всё же продолжил. — Полностью уверен, Отче. Монолитовец сделал два шага вперёд, нависая над жертвой и пока Лёня в стыде и шоке уходит в одну из комнат домика, напоследок выключая мигающий фонарь разбитого шлема и зажигая над уединившимися лампаду, Панаев и Легион играют в гляделки. Ушёл он дабы обдумать произошедшее и некоторое время поспать или хотя бы попытаться, а этим временем в главной комнате начинается действо. Всё началось с того, что Голиаф протянул Панаеву свою руку, заставив профессора закатать рукав, после чего крепко ухватил его руку в районе локтя и приказал не двигаться. В кратчайшее время Панаев почувствовал как слабеет его тело, но ему совсем не хотелось спать, так как забирая его энергию, Голиаф тратил остатки своей, чтобы держать Панаева в сознании и не дать ему уснуть, так как подпитку нужно совершить быстро, без шума и пыли. «Как самочувствие, профессор?» — раздалось в его голове, когда он, прикрыв глаза, вдруг почувствовал прилив остатков той самой энергии. «Всё хорошо, не беспокойтесь…» — ответил он, замечая посерьёзневший взгляд старшего. «Говорите правду, если не хотите получить травм во время подпитки.» «Нормально ли, что я чувствую слабость и мне тяжело дышать?» — учёный посмотрел на Отче по-щенячьи и, заметив проблеск доброты, успокоился. «Это нормально, перекачка энергии так и проходит, потому как я беру энергию из вашей крови, а моя кровь перестраивается под вашу. Таким образом мы оба в плюсе, потому как вы получаете новые возможности для собственного организма, а я подпитываюсь кровью более гуманно, а не как бесцеремонный упырь или вампир, как вам угодно. Ну и так же, моя кровь имеет множество полезных веществ и таким образом я могу помогать младшим не только ментально, но и физически. Определение энергии очень сложно, потому можете связывать его с кровью», — рассказывал Голиаф, задумчиво глядя на сцепленные руки, совсем не моргая и будто путешествуя в этот момент где-то за гранью реальности. «Получается, вы — мутант?» — поинтересовался вдруг Панаев. «Нет. Я скорее артефакт и аномалия в оболочке человека, ибо ничего человеческого в себе и в других я не ощущаю, но менять свою форму я не умею. Всё, что я сейчас могу, — медленно гнить в ожидании света.» От таких трагичных подробностей сердце Панаева сжалось, ведь он уже давно заметил в себе привязанность и сочувствие к этому странному сталкеру и его людям. Каждый раз когда он тяжело вздыхает, Валерию хочется сесть рядом и если не обсуждать проблему Отче, то хотя бы поприсутствовать в виде молчаливого декора, лишь бы Отче знал, что он не один, что ему можно обратиться за помощью к младшим. Но это, как он думал и думает до сих пор, совсем не помогало монолитовцу. «Вы бы хотели быть человеком, в том смысле, что полностью освободиться от артефакта?» — тишина напрягала профессора и он уже думал просить за вопрос прощения, ибо он мог напомнить Голиафу о его прошлом, но ответ не заставил себя ждать. «К сожалению, я забыл каково это — быть человеком. А разделить меня и артефакт попросту невозможно, так как одно не существует без другого.» — Всё, — оживился в момент Голиаф, отпуская руку Панаева на которой теперь виднеется рана. — Такое быстро заживает, не переживайте. Благодарю вас за помощь. — А так все могут? — Нет конечно. Только я, Инквизитор и ещё пара человек, которые не по своей воле стали ходячими артефактами. Да и говорю сразу, большая часть стоящих за мной людей — обычные монолитовцы. Такие же когда-то глупые и надоедливые людишки как вы. — Почему сразу глупые? Мы ведь сделали разумное решение примкнуть к вашим рядам, чтобы служить во благо не только наших интересов, но и ваших, если не говорить о Зоне в целом. — А до этого, не притворяйтесь, что не думали о таком, хотели нанести вред Орфу. Так? — Да, но вы ведь понимаете, что это было лишь внушение, на которое наш слабо защищённый на тот момент разум ответил согласием только потому, что находился в стрессовой для себя ситуации? — Так и есть, но глупцы вы не поэтому, а потому, что посчитали Орфа лёгким противником. Будь он тогда в возбуждённом состоянии, готовый в любую секунду станцевать адскую лезгинку на ваших без трёх секунд трупах, вы бы не продержались в бою с ним даже минуты. Признаться честно, я думал, что мы не выберемся оттуда, поскольку ваше желание навредить Орфу было таким сильным, что я специально каждый привал стоял около него. Было забавно наблюдать, как вы скромно стоите в сторонке и смотрите на меня волками. — Когда я общался с Ворониным, то слышал как бойцы обсуждали нападение на базу Свободы и, судя по тишине территории бара, вся военная мощь скоро сосредоточится именно там. — Вы хотите чтобы наша группа напала на группу Долга в самый неожиданный момент, дабы уберечь одних неверных от других? — Да, ведь мирное затишье между этими двумя группировками после инцидента продлилось недолго и теперь Долг придёт не только за некой информацией, но и для полного уничтожения противника, чтобы Свобода в будущем не получила развития. — Это опасная операция, ибо если Астарот узнает о помощи неверным, то всей нашей группе будет светить только петля. Да и где это видано чтобы «Монолит» не уничтожал, не карал «бедных» сталкеров, а спасал их? — Почему вы так негативно относитесь к неверным? — Глупый вопрос. Они приходят в наш дом, нарушают наш покой, убивают наших братьев и сестёр, берут их в плен, чтобы под ужасными пытками получить от них информацию, отдают нас на эксперименты и прочее. Так с чего я должен любить их и помогать им? Знаете, сколько у нас покалеченных психологически и физически от действий Греха, военных или кого-либо ещё? Двадцать из общего числа бойцов. Самые тяжёлые — Орф, на глазах которого еретики Греха отрубили нашему брату руки и ноги, выкололи глаза и выбили зубы, и знаете для чего? Чтобы насиловать как податливую куклу, а после сожрать за ненадобностью. Ещё один из тяжёлых — Ахерон. Чтобы он раскололся, военные изуродовали одну из наших сестёр. Но наш нрав такой, что никто не расколется, даже если перед моими младшими будут пытать десятки подобных мне, поэтому Фемида не была бы рада, если бы её смерть стала напрасной просто из-за того, что брат рассказал всю необходимую военным информацию. В итоге он выстоял, показав такую же титаническую стойкость как Фемида, а когда неверные решили, что Ахерон завис, он напал на них как бешеный медведь на вшивых собак. Но почти сразу его обезвредили сильнейшим ударом, теперь он вряд ли вообще когда-то встанет на ноги. По дикой классике его лишили зрения и выбросили на улицу. И ответьте, профессор, о каком сотрудничестве может идти речь? Я могу лишь перекроить их из неверных и направить на правильный путь, потому что проявить заботу о неверных в преддверии войны, значит показать им нашу слабость. Монолитовец выглядит теперь мрачнее грозовой тучи. О сексе теперь не может идти и речи, поэтому Легион отстраняется, подходя к столу и одевается в оставшиеся вещи, чувствуя спокойствие от прилегающей к телу родной формы, родных знамений. От рассказанного кровь Панаева застыла в жилах, а на голове, кажется, прибавилось седых волос. Только сейчас он понял ужас происходящего, ведь по сути своей монолитовцы никогда не пересекали Радар, хоть и пытались пробиться дальше, но страдания, которые им приходилось и приходится переживать до сих пор, хоть и сломали некоторых из них, но заставили оставшихся в здравии биться за спокойствие в собственном доме с утроенной яростью. — Да, простите… Более я не буду задавать такие тяжёлые вопросы. Я лишь хотел сказать, что сталкер, которого вы так давно ищете и ждёте, в последний раз был замечен именно там. — Какой мне с этого прок, если он давным-давно мог уйти? И давайте уже прекратим эти бесполезные заигрывания с прошлым, сейчас наша главная цель — решение проблемы с возвращением домой. Будите Лёню, а я пойду искать Грозовые Ворота, они не могли переместиться слишком далеко отсюда за короткий срок. Сказав это, монолитовец одевается, надевает свой родной шлем, не такой разбитый и безобразный как прежний и выходит за дверь, оставляя в доме тяжёлую атмосферу и отчасти волоча её за собой. Эта война точно не закончится на подписании мирного договора, все стороны конфликта желают смерти противнику и соответственно, они не остановятся, пока не достигнут своего понимания мира. Голиаф лишь нашёл повод избежать человеческой компании и идя невесть куда, вдруг обхватил грудь, согнувшись от неведомого для себя буйства человеческого начала. Он не помнит кто он, и лишь может читать прошлое других, но его прошлое безнадёжно потеряно. Судорожно выдыхая, Голиаф выпускает клубы пара. Почему обыкновенные, казалось бы, вопросы довели его до такого состояния. Откуда эта боль в груди и зачем она так отчаянно истязает его. Нужно успокоиться, вспомнить что он не человек, и быть им не может, люди не могут воскреснуть несколько раз за день. Люди любят и чувствуют, а всё что чувствует он — чужой страх, направленный в его сторону, чужую боль, вызванную его действиями. «Отставить. Соберись, дома дети, потерянные и уставшие. Ты должен вернуться к ним с улыбкой, заявив, что пока ещё всё хорошо и дальше будет только лучше. Не расклеивайся раньше времени…» — говорит он сам себе, крепче сжимая изуродованными руками края белого плаща. Как бы глубоко он не вдыхал, боль не уходит, а рана на спине то и дело закалывает его болью до самого затылка, поднимая голову он видит множество светил, неряшливо разбросанных ночью: Звёзды. Они сияют. Одна из них, он помнит это, указывает путь, но сейчас они успокаивают его. «Папа!» — мерещится ему знакомый голос, отчего успокоившийся было Голиаф падает на колени, загибаясь так, что голова его сталкивается с землёй. Он пытается заглушить в себе всё, что испытывает, но воспоминание, появившись на миг и так и не раскрывшись перед ним, исчезает, оставляя саднящую боль там, где должно быть сердце, и не свойственные ему сомнения. Неужели он и сам ломается, когда подолгу находится вне влияния «Монолита», но как же так, всё то время одиноких скитаний он ни разу не испытывал подобной боли и терзаний всего своего существа, а тут вдруг расклеился от простых вопросов. Выдохнув, Голиаф поднимается, всё ещё ощущая как тянет его к себе земля. Он ещё долго стоял на месте, не думая ни о чём и ничего теперь не чувствуя. «Приступ. Это был просто приступ…» — прокручивает он в своей голове раз за разом, поглядывая на темноту деревьев и светящийся лик луны, что полностью возвращает ему покой. Энергия покидает его тело с удивительной скоростью и путь от найденных Грозовых Ворот до домика занимает больше, чем он предполагал. Неясные образы всё ещё гложут его, но он пока находит в себе силы биться. — Они не переместились. — Заявил Голиаф, ввернув себе холодный и даже моментами суровый вид лица, лишённый эмоций и такой же голос, будто эхо в железной тюрьме. — Выходим сейчас же. Лёня, стрелять можешь? — Я не стрелял ни разу, вы что, да и рука эта. — Монолитовец вдруг стал огрызаться, хотя до этого вёл себя совершенно спокойно, его можно сравнить сейчас с некогда военным, который работает физкультурником и готовит из девушек опасных в своей подготовке биатлонистов, а из парней будущий щит страны, наивно полагая, что большая их часть желает пойти в армию. — Значит, будешь стрелять ногами! — вновь огрызнулся монолитовец, вроде как всё ещё спокойным более менее тоном. — Нет, ну серьёзно. Вас двое, а я один и вы оба не умеете стрелять? Вы как сейчас биться собираетесь? — старший переводит взгляд на Панаева и берёт его за плечи. — О! Значит Протасюк садится на шею к Панаеву и вы вполне можете идти в безопасности, может даже псевдогиганта таким кото-псом убьём. — Я умею стрелять, — неуверенно начал Панаев. — Сам только из ружья стрелял, а в Зоне пару раз приходилось стрелять из автомата. Перед профессором сразу же появляется ФТ-200М и он осторожно берёт его в руки. У Голиафа же покоится РП-74, пока оставшийся без оружия Протасюк молит Отче выдать ему оружие, если судить по плаксивому взгляду. И тогда Отче даёт ему пистолет, за короткое время доходчиво объяснив, как он работает. — Готовы? — монолитовец оглядывает учёных, пытаясь уловить в них хоть какую-то уверенность, но она отсутствует. — Если всё пойдёт по плану, сможете написать и защитить докторскую про «Монолит». — За докторскую! За Панаева! За смерть от старости! — воинственно закричал Протасюк, выбегая в темноту ночи и переходя уже на крик слепой ярости. — С таким бесстрашным ассистентом вы точно сможете защитить докторскую. — Высказал Отче, пригибаясь и выходя вслед за Лёней. — Я и не сомневаюсь, — улыбнулся Панаев, прижав к себе автомат. — Все мы обязательно должны выжить. Выйдя из дома Панаев направляется за ребятами, стараясь глядеть в оба и слушать Голиафа во все уши, ибо он рассказывает тонкости перемещения в темноте и строго-настрого запрещает включать фонари, так они имеют преимущество перед теми, кто только вышел из нор или идёт на них с фонарём. Заходя в неожиданно высокую траву они продолжают идти за Голиафом как медвежата за медведицей. Чернота деревьев заставляет напрячься, в особенности, когда Валерий замечает в чёрных проёмах зомбированных, к счастью они обезоружены и доковыляли сюда только сейчас, видимо, на крики Лёни. Хоть это и было их ошибкой, здесь они в полной безопасности, ибо озверевший до невозможности «Долг» очищает подвластные ему территории каждый божий день. Панаева отвлекает шорох ветра и он поворачивается к группе. — Где же аномалия? — в лицо Панаева дует внезапный ветер, глушащий вопрос. — Уже пришли! — монолитовца тоже не слышно из-за сильного ветра под которым скрипят деревья. Кажется, Голиаф даже не знает, что сюда заявились зомбированные. — Это из-за неё? — Да! — создаётся впечатление, будто они стоят далеко-далеко друг от друга и звук с трудом долетает до ушей. Внезапно Легиона резко подбрасывает вверх и кидает спиной вперёд по траектории дуги, но на полпути он сталкивается с непонятной пока Панаеву аномалией, которую он замечает только в тот момент, когда Легион уже попал в неё, исчезнув в секундной вспышке. От осознания, что ситуация становится ещё хуже защемило в груди. Панаев попробовал подбежать к стремительно отдаляющемуся Лёне, но пока он путался в траве ногами, Протасюк шёл спокойно, задрав голову вверх, будто заворожённый, а зомбированные подходят всё ближе, пока их блуждающий взгляд вдруг не замечает что-то, от чего вся огромная группа останавливается, не спускаясь в высокую траву. Отвлёкшийся на секунду Панаев ещё не осознал, что группа эта полностью состоит из изуродованных военных: вывернутые челюсти, отсутствие глаз, различные раны, и потрёпаная одежда. Всё это сохранилось в памяти профессора одной единственной догадкой: «Не те ли это военные, которые могли попытаться покинуть Зону в ночь на 27 Августа?» — Протасюк, стой! — профессор продолжает борьбу со стихией за жизнь ассистента, но тот его не слышит. — Лёня! Парня жутко отбрасывает вправо, совсем не по траектории арки, а скорее по велению водоворота Карусели, Панаев воет от осознания что сейчас произойдёт, но ассистента вновь отбрасывает, на этот раз влево и прямо в то же место, где первым исчез Легион. Вспышка, и Протасюк исчезает, кажется, получив перелом руки от того, как его кидало несколько секунд назад. — Да что за ужас тут творится?! — профессор хватается за траву и рвёт её, чтобы освободить ноги и позже замечает кровь на своих руках. — Твою мать… — ругнулся Панаев, мельком посмотрев на зомбированных, что уже толкают в траву кого-то в тёмной экипировке и таком же плаще, Панаев успевает заметить нашивку «Греха», прежде чем полуживой греховец хватается за ногу профессора. — Отцепись, зараза! — учёный бьёт зомбированного сапогом в лицо, но тот только крепче хватает его. — Отцепись, говорят! Панаев чуть не падает, видя как зомбированные, используя греховца как мостик, пока его основательно поглощает трава, оставляя на поверхности только руку, подходят к нему. — Пусти! — профессор идёт на отчаянный шаг и перехватив ФТ-200М даёт очередь в чернеющую слякоть под собой, которая до этого была греховцем, а теперь напоминает болото. Рука зомбированного, полностью лишённого крепости костей и тканей, отделяется от тела, когда профессор резко дёргает ногой. Почти сразу ослабнув, кист падает в чёрную жижу, а профессор сталкивается лицом к лицу с зомбированным военным, отчего вмиг стартует к Грозовым Воротам. Убегая как можно быстрее, но чувствуя что ноги вязнут, путаясь то в траве, то запинаясь друг за друга, Панаев достигает точки, где трава примята кругом. Ступив на неё, он поворачивается к зомбированным в последний раз. Он не стал убивать их лишь потому, что хочет понять, возможно ли вернуть им разум. Командир, глядя на него с мольбой, стоит на месте, не решаясь пройти дальше и вдруг в сознании Панаева внезапно раздаётся невнятное, то смесь из проглоченных букв, то чересчур низкое, еле улавливаемое: «Помги… Пом… Помоги!» В испуге Панаев дёргается, отступив назад и ощутив в ту же секунду, как его подхватывает неведомая сила, да такая, что от мощности и резкости подъёма у профессора поднялись волосы на голове, будто он посетил скоростной аттракцион, учёный понимает, что попал. Его, как и ассистента, кидает пару раз в разные стороны, а потом откидывает назад. На удивление кидает его мягко, еле ощутимо, а не как он предполагал. Значит, с Лёней всё ладно, оно и хорошо.