Замуж за друга

Чимин расправляет на себе белый пиджак с чёрными атласными лацканами и зачёсывает в сороковой раз волосы назад. Отражение в зеркале приводит его синдром раздраженного кишечника в действие, и он регулярно отлучается в туалет, где снимает и надевает идеально выглаженные чёрные штаны снова и снова. — Галстук готов! — матушка встречает его у двери уборной со струящейся тканью в руках того же материала и цвета, что и ворот пиджака. Она светится от счастья, обрамляя галстук вокруг сыновьей шеи и старательно его завязывая. — Ты у меня такой красивый мужчина! Этот Чонгук обязан пылинки с тебя сдувать! Пак не знает, дело в ней ли или в нём, но всё, что она произносит, заставляет его нервничать с каждой фразой всё сильнее. В какой-то момент она и вовсе выдаёт: — Слушай, а вы ребёнка усыновлять будете или найдёте суррогатную мать? — Мам, мы ещё даже не поженились! — вздыхает он, на что женщина туго затягивает аксессуар на его горле, практически угрожая: — Но вы женитесь сегодня! А смысл семьи — в детях. Только, если решитесь на суррогатное материнство, стань ты биологическим отцом. Мы, конечно, рады, что вы с Чонгуком счастливы вместе, но у него всё-таки довольно сомнительная генетика. Как снег на голову на Чимина сваливается понимание, что детей он даже не хочет. То есть он знал, что брак предполагает появление детей в нём, но именно сейчас обнаружил, что этим не горит. Маленьких людей он ни любит, ни ненавидит; он к ним довольно равнодушен и никогда не рвался взять на руки младенца, поцеловать его или покормить с бутылочки. Его просили это делать — брат и его жена, но он мог бы и обойтись. Внуки — следующее требование родителей к нему. С ужасом он понимает, что свадьба его не освободит, а требования родителей не иссякнут до самой их смерти. Он обречён. Обречён делать всё лишь для них, выполнять их поручения, жить по указанному плану вопреки собственным желаниям, переступая через себя. И всё ради маминой улыбки, папиного одобрения и доказательства, что он хороший сын несмотря на то, что гей. Порядочный, примерный и успешный Пак Чимин. Галстук давит ему на кадык, не даёт ему дышать спёртым обжигающим воздухом. Пак отстраняет от себя мать, чтобы убежать на кухню и распахнуть наскоро там окна. — Чимин-а. Ты чего? — слышит он еле функционирующими ушами, которые заложило. Он не может ответить, ему срочно нужен глоток весеннего воздуха: немного прохладный, но плюсовой, влажный и освежающий. Он высовывает лицо на улицу и пытается сделать ничтожный вдох. Как же тяжело! — Дорогой, всё в порядке? Тёплые сухие ладони ложатся ему на рдеющие щёки. Женщина заставляет на себя посмотреть. — Дыши, дорогой! Это просто волнение, всё пройдёт. Пак лихорадочно расстегивает пуговицы накрахмаленной рубашки, ведь жарко непереносимо. Он потеет сильно и крупно дрожит. И что-то ему подсказывает: это совсем не похоже на предсвадебный мандраж. Это паника в концентрированном виде. — Прости. Мне не стоило так про Чонгука говорить. Он хороший парень, и видно, что любит тебя. Мы просто, как родители, желаем для тебя только лучшего, — искренняя улыбка трогает её морщинистые губы. Мама гладит его щёку, затем целует её, надеясь всю тревогу этим устранить. Чимин прикладывает все усилия, чтобы успокоиться. Наверное, он просто погорячился — и в прямом, и в переносном смысле. Ему свойственно драматизировать, а сейчас, когда наступил такой важный для него день, он напуган вдвойне. — Я в порядке, — сглатывает он. — Поедем? Женщина коротко кивает, устраняя на одежде отпрыска следы небрежности. Теперь он выглядит опрятно: настоящий жених, готовый к свадьбе! Чимин ковыряет огрубевшие заусенцы, пока едет машина. Взвинченный, кусает их и рвёт — этой привычки у него никогда не было, но сегодня он открывает для себя новые горизонты. Дорога долгая, пробки на каждом повороте. Целый мир будто настроен против него, и если это не зловещий сигнал, то он даже не знает, чем ещё это можно объяснить. От Чонгука приходит сообщение: «Договорился с ди-джеем, чтобы он включил Джей Пака «Mommae», когда ты будешь выходить». И впервые за утро Пак улыбается. С горем пополам они доезжают до ресторана, и Чимин видит кустистую зелёную арку в саду и ряды серебристых стульев перед ней, на которых уже сидят люди, распивают игристое вино, общаются и смеются. Нарядные: в платьях и костюмах, они все пришли на его мероприятие; на его, чёрт возьми, свадьбу! Чон Чонгук в классическом чёрном смокинге да с бабочкой, забавно контрастирующей с украшениями на лице, прибегает к нему тут же. Он кланяется свекрови и целует жениха в уголок безответных губ, по умолчанию развесёлый и энергичный. — Вау-у-у! Как мне повезло с мужем! — присвистывает Чон, вынудив старшего покружиться под своей рукой словно в танце. — Мама, это лучший свадебный подарок, что вы только могли мне преподнести! — Ах ты, маленький негодник! — госпожа Пак легонько шлёпает зятя по плечу, смущённая откровенной и наглой лестью. Тем не менее, она не может сдержать смешка, как ни пыталась. Маленький негодник каким-то образом растопил (но самую малость) её ледяное сердце. — Хватит паясничать! Лучше скажи, когда ждать пастора? — Только что ему звонил. Сказал, что прибудет с минуты на минуту, — Чон подмигивает женщине, на что та приподнимает высокомерно брови, мол, этим ты меня не сразишь. Она отходит от пары нехотя и напоследок дарит сыну полный любви взгляд: — Пойду проверю фуршетный столик. Всё будет прекрасно, дорогой! Она мажет Чимина костяшками пальцев по виску прежде, чем оставить его наедине с избранником. Чонгук, излучающий свет как тысяча солнц, берёт обе его руки и тянет куда-то: — Идём! Мама и Югём хотят познакомиться с тобой перед церемонией! Чимин каменеет, найдя взором среди гостей красавца Ким Югёма в компании с возлюбленной, и рядом с ними — низкорослую шатенку с чёлкой, миловидную, совсем не выглядящую на свои пятьдесят с лишним. Он стоит как вкопанный, хотя младший и пытается его с места сдвинуть. Перед знакомством с Югёмом он всегда робел, поэтому и оттягивал до последнего. Не знает, почему. Боялся, что не понравится ему, что будет шутить глупо, не вольётся в коллектив. Боялся подать неверные сигналы ему, всё испортить. А чонгукову мать он просто боится. Постольку-поскольку. Вышеперечисленные замечают их и машут. Улыбаются. И паника вновь атакует Чимина с небывалой агрессией. Ком неизвестного происхождения образуется у него в горле. Пак пытается произвести несколько глотательных движений, но ком никуда не пропадает и остаётся, где был. Он делает шаг назад, ускользая из рук Чонгука, и мямлит: — Я не могу. По глазам младшего видно, что он совершенно не ожидал подобное услышать. Улыбка слабеет, и рот обнажает в удивлении заячьи зубы. Чонгук выглядит как брошенный ребёнок, переспрашивая: — В смысле? — Я не могу, Чонгук, — повторяет Пак и мотает отчаянно головой. — Прости, я не могу! Он и сам не верит тому, что делает: будто видит со стороны, как разворачивается и убегает. А сердце колотится болезненно в голове, ушах, груди — везде. Он только своё сердцебиение и слышит.

***

Чонгук ставит на паузу себя, пока жизнь вокруг него кипит, мир сходит с ума и велит его спасать. С одной стороны его дёргает свекровь, спрашивая о пропавшем Чимине, с другой — пастор: — Помимо вас у меня ещё две церемонии сегодня. Когда мы можем начинать? А он понятия не имеет, когда они могут начинать, и будут ли начинать вообще. Пак Чимин, по всей видимости, сбежал со свадьбы, да на такой скорости, что Чон не смог его догнать и потерял из виду, как только тот ринулся за ворота. — Чонгук-а? — третий человек вступает в ряды нападающих с расспросами, и это — его мама. — Что-то случилось? Мы там все уже замёрзли. Чон останавливает испуганный взгляд на матери, понимая, что впервые за долгое время потерян настолько, что даже не в силах это замаскировать под шутовским амплуа. Женщина в ответ настораживается и в очередной раз его зовёт. Все три лица на него смотрят в ожидании перед тем, как он с шумом вдохнёт побольше воздуха и скажет: — Чимина нет, он убежал. — Что значит убежал? — вскрикивает госпожа Пак, и на неё все присутствующие оборачиваются, хоть и стояли за несколько метров. Заметив их встревоженность, она им неловко улыбается, а после шёпотом набрасывается на зятя: — Куда убежал? — Я не знаю, он… он сказал, что не может, и… — каждое слово он выговаривает с большим трудом. Кажется на миг, что он уже заикается, притеснённый со всех сторон грозными старшими. — Чонгук-а, — строгий тон матери заставляет его выпрямиться автоматически подобно солдату-новобранцу. Женщина снимает с себя бежевое пальто и накидывает на плечи сына с напутствием: — Найди его и приведи обратно. Если не успеешь за двадцать минут, мы все пойдём есть. Понял меня? Он кивает, отбросив сразу же любые доводы, начинающиеся с «но». Мать без сомнения сделает, что обещала, и он должен быть благодарен, что та не уходит совсем. Звонить Чимину бесполезно: он не отвечает, к тому же госпожа Пак занимает линию под нескончаемый аккомпанемент гудков. Чон просит Югёма, Джихёна и Намджуна прошерстить округу, а сам бежит расспрашивать местных, не видели ли те невероятной красоты брюнета с атласным галстуком и жестоким сердцем. Ресторан находится за городом, инфраструктура здесь слабовата, и если и убегать отсюда куда-либо, то лишь на машине. Пешком мало куда доберёшься — ближайшее метро в десяти километрах, автобусной остановки нет в видимой близости. Но Чонгук бродит по обсаженным деревьями окрестностям, марая новые туфли во влажной земле. Снег под ногами растаял, открывая следы раздавленных лягушек с прошлого года и чьих-то каблуков. Чон думает о мотивах чиминова поступка и жмурится от неутешительных предположений. Возможно, Пак осознал, что не любит и никогда не любил. Вполне похоже на правду, ведь Чонгук, прозрачный, открытый как книга и отчаянно нуждающийся в любви, довольно быстро может осточертеть. Он это прекрасно понимает, и хёна не винит. Просто грустно. Можно же погрустить? Своего огорчения он никогда не покажет, и никто не должен узнать, что он в себе не уверен. Поэтому, когда он видит Чимина сидящим на камне у болота, и сердце его пропускает удар, он не придумывает ничего лучше, чем сказать: — Один здесь отдыхаешь? — сложив руки на груди и облокотившись о дерево. Чимин вздрагивает и поднимается с холодной поверхности. У него зарёванное лицо: красные глаза, нос и губы. Ещё красивее обычного. Как он это делает? — Чонгук, — выдыхает он, и нижняя губа трясется. — Чонгук, боже, прости! Я всё испортил! Мама так старалась, гости ждут, ты на всё это пошёл ради меня, а я просто убежал! — он ревёт и лицо в ладонях прячет. Стремление шутить пропадает сразу, Чонгук срывается с места, чтобы тотчас оказаться рядом и обвить ранимого хёна руками и всем своим существом. — Эй, всё в порядке! Ты ничего не испортил, — врёт он, зарываясь носом в жасмин, красный апельсин и жгучий перец. Они заставляют простить Паку любой его проступок, забыть о мучительных мыслях и печали. Чон растворяется в родном пленительном аромате, ассимилируется с ним и мечтает до конца жизни закрепить на себе запах Чимина. — Я испугался. Мне вдруг показалось, что я панически боюсь этого, — лепечет тот, и нос у него забит. Чонгук набрасывает на него мамино пальто и притягивает к себе вновь. Хёну из его объятий не вырваться, и, кажется, он и не пытается это сделать, а только обвивает чонгукову талию и хнычет ему в грудь. — Прости, прости, прости… — повторяет он без конца, на что младший утешающе цыкает, взывая к интимной и такой многозначной тишине. Чон закрывает глаза в наслаждении. Он чувствует себя бескрайне счастливым в пустом болоте, где есть только Чимин в его объятьях и больше никого. Его более не заботит хаос за пределами этого куска земли, не заботят гости и бессмысленная церемония. — Признайся, — произносит он наконец, — ты никогда не хотел этой свадьбы. Чимин поднимает голову, чтобы уничтожить его мерцающими от влаги глазами. Чон слабеет от желания собрать губами каждую капельку на этих ресницах, а их хозяин с карикатурной наглядностью делает какие-то ошеломительные для себя выводы. — Но я хочу быть с тобой, — уверяет Пак, чему Чонгук смертельно хочет верить. — Правда. — И мы можем быть вместе, — что-то тёплое и яркое разжигается между их телами, когда Чон озвучивает это. — Просто быть вместе. Жить вместе, есть вместе, курить вместе, смеяться, путешествовать, заниматься сексом. Просто любить. — Я хочу, — ревностно заявляет Пак, и огонёк этот тухнет сразу же, как только он переходит ко второй части своей речи: — но мама с папой, они… они видят всё не так. Всё должно быть по порядку: свадьба, потом только жить вместе и непременно делать детей, ведь в этом весь смысл брака, — пухлые губы кривятся в омерзении, глубокая морщинка пролегает между чиминовых бровей, когда он перечисляет пункты, взятые как будто из сборника правил и советов по семейной жизни. — Всё это слишком серьёзно для меня, и это напрягает. Чонгука поражает, как сильно могут испортить жизнь выстроенные простыми смертными рамки. Ему старшего жаль, и немного стыдно становится, что Чон пытался обосновать побег примитивным «любит-не любит». — Нет ничего плохого, что ты хочешь жить по-другому, Чимин-а. Без всех этих клише. — Ты моей маме это скажи! — Я уверен, они постараются тебя понять. Может, не сразу, но со временем. Перестань их так бояться! Тысяча необъяснимых эмоций демонстрируются на красивом лице, но слёзы давно высохли. Чонгук достаёт из кармана коробку, в которой два серебряных кольца: — Ты говорил, что оно болтается у тебя на безымянном пальце. Старший кивает. — Значит, ему там не место, — он точно знает, что делать: берёт чиминово кольцо, затем — его руку. Серебро идеально обнимает средний палец, и оба улыбаются. Пак берёт из той же коробки второе кольцо, и оно размещается запросто на среднем Чонгука. Он льнёт к губам младшего уверенно, перечёркивая все сомнения в дурной голове. Чон весьма доволен тем, что расстраивает собственную свадьбу вместе с любимым напарником. Языки переплетаются, как и холодные пальцы. Воздух вокруг взрывается в миксе их запахов и пламени изрыгаемой ими любви. Всё именно так, как должно быть. — Но вернуться всё-таки надо, — с неохотой шепчет Гук в горячий рот. — Там отменное каре ягнёнка и морковный торт. Нельзя добру пропадать! Пак заливается громким смехом, выгибаясь в спине. Как же Чон его обожает! — Пойдём! — соглашается Пак, неожиданно осмелев. — Заодно покажем гостям новую локацию наших колец, — бессовестный озорник просыпается в нём, когда он показывает хамовато средний палец. Чонгук думает, что три шкуры с него сдерёт сегодня ночью, а пока накрывает пухлую ладонь своей и ведёт Пак Чимина обратно в ресторан к раздражённым гостям. Тех ждёт неожиданная новость, которую обязательно компенсирует тот факт, что к банкету они все тем не менее приглашены.