Статус-кво

Всё словно в тумане, голова раскалывается, сознание постепенно возвращается. Воспоминания размыты, а слипшиеся веки еле-еле поднимаются, пустой взгляд пытается хоть на чём-нибудь сфокусироваться. По ощущениям ясно, что тело находится в сидящем положении на каком-то стуле, к которому привязаны ноги и руки, рот заклеен липкой лентой. Чимин тяжело дышит, более-менее придя в себя, беспомощно пытается высвободиться и одновременно продумать план побега. Но все мысли заняты воспоминаем о том, как же он оказался в такой ситуации.

***

***

Естественно, самым разумным решением было бы сразу же уехать из страны, в которой главарь опасной и влиятельной преступной мафии его, так сказать, бывший. И, естественно, Пак решил перехитрить «разумное» и угнаться за двумя целями. Купив билет на самолёт с карты, по транзакциям которой его легко можно вычислить, он за наличные отправился на поезде в Киото. По пути туда он не переставал думать об этом чёртовом Чонгуке. Как же он бесит, раздражает, выводит из себя: Чимин с удовольствием кулаком по его физиономии ещё раз проехался бы. Но, проклятье, сколько можно себя обманывать: он действительно скучал. Безумно, до дрожи, до скукоживающегося сердца, и понял это основательно, когда тот завалился к нему в отель. И нашёл ведь, сам сорвался к нему без намёков на прощение… «Я чертовски сильно скучал по тебе» — тот раскаивающийся голос, те большие, щенячьи глаза, которые не лгут. И нескрываемые порывы чувств. Чонгук так целовал его, что у парня, кажется, всё ещё губы горят. Он просил прощения, оправдывал свой поступок, и Чимину не хочется признавать, что он понимает его. Просто из обычной обиды и злости не хочется, потому что Чон не должен был решать всё за них. Да, опасно, да, журналист бы стал мишенью, но ведь мужчина смог бы его защитить. Наверное. Чимин вспоминает, как в то время помогал ему даже подняться с инвалидной коляски в кровать, когда после выматывающих реабилитационных упражнений тот не мог даже просто стоять. И от этих воспоминаний всё нутро сжимается, выворачиваясь наизнанку. Ему интересно, о чём именно Чонгук думал в тот момент, когда оставлял его, когда перед этим в своей скрытной манере не до конца, но признался ему, когда обнимал его, держал за руку и целовал. Интересно, как и то, как же проходила дальше его реабилитация, что он сделал за это время в Японии, что стал главным в якудза. Он понимает, что так просто не простит его, но, чёрт, всё равно хочет поговорить с ним, залезть к нему в душу, обнять и согреться, чтобы вновь почувствовать душевное тепло. Чимин правда старается сконцентрироваться на работе, отпустить мысли про Чонгука, но никак не получается. Даже прибыв на место встречи с одной уважаемой известной личностью, чтобы взять интервью для его следующей книги, он натянуто улыбается, ведя в голове борьбу двух маленьких Чонгуки и Чимини, в которой последний постоянно выпихивает другого, не позволяя ему захватить все мысли. — Спасибо, что пригласили, господин Акудзава, — вежливо кланяется журналист перед тем, как сесть за стол в особняке мужчины старше средних лет. — Ну что вы, я рад, что могу быть полезен такому талантливому молодому человеку, — в ответ слегка склоняет голову тот. — Вы всегда пишите столь откровенные вещи о расследовании и раскрытии многих вещей, а ваша книга и дело о портовой мафии вовсе произвела такой фурор: вы не боитесь последствий? — Ох, я думал, что это я буду тем, кто задаёт вопросы, — с дежурной улыбкой проговаривает Чимин, немного напрягаясь, и достаёт из сумки блокнот и диктофон, всё же кратко отвечая: — Нет, не боюсь. Могу получить ваше разрешение на запись нашего интервью? — Как вам угодно, — пожимает плечами, взяв чашечку кофе. — И всё же мне любопытно: у вас нет чувства страха? Или вы настолько самоотверженно преданы справедливости и желанию доносить правду? Что-то здесь не так. Чимин не понимает, что, но чувствует себя неуютно, точно загнанный в ловушку. Это не обычное любопытство, такие вопросы просто так не задают — он знает это по себе, по опыту своей профессии, за этим определенно что-то последует. — Чувство страха? — натянутой струной выпрямляется журналист, внимательно следя за его движениями. — Оно граничит с безумием и самоуверенностью, стоит переступить черту в одну или другую сторону, и страх исчезает. — Значит, вы безумец или слишком уверены в себе? — отпивая кофе, выгибает брови мужчина. — Иногда это одно и то же, — пожимает плечами парень, не подавая виду, что он начеку, — я бы назвал себя просто человеком, уверенным и знающим, что он делает. Акудзава же кивает на это и как-то тяжело вздыхает: — Вы хороший и умный юноша. Мне правда жаль. А в следующее мгновение журналист замечает движение сбоку и молниеносно вытаскивает пистолет, наставляя его на застывших телохранителей. Однако его неожиданно ударяют сзади чем-то тяжёлым по голове. Перед глазами всё плывёт, сознание застилает пелена темноты и тело валится на землю.

***

***

Да, Чимин всё вспомнил. Его попросту загнали в угол и подставили, именно так он и оказался в этом месте, с раскалывающейся головой, засохшей на виске кровью и связанный. Как вдруг слышит чьи-то шаги, но из-за мрака вокруг не может никого разглядеть, беспомощно барахтаясь и тяжело дыша через нос. — Пак Чимин, — медленно, будто каждую букву отчеканивая, проговаривает незнакомый голос на английском языке с явным японским акцентом. — Не зря ведь считается, что журналисты — та порода людей, которые могут сожрать тебя живьем, я прав? Парень напряжен, пытается понять, откуда доносится голос, а после его хватают за волосы и оттягивают, включая ещё одну лампочку в тёмном помещении, ослепляя его, заставив зажмурится. Он точно может сказать, что этого мужчину видит впервые, и потому совершенно не понимает, что же мог ему такого сделать. — Не держи зла на господина Акудзаву, он мне был должен свою голову, но с радостью согласился обменять её на твою, — ухмыляется мужчина, отпуская того и обходя, засовывая руки в карманы брюк. — Опережаю твои вопросы: тебя сдал твой ненадёжный источник Сато Макото. Твой интерес к поиску одной особы навёл на определённые мысли, а по словам моих ребят, которые были некогда в американской портовой мафии, стало предельно ясно, кто ты такой. Хм-м-м, так что же мне сделать с любовником нынешнего главы якудза? Чимин буквально давится от неожиданности, глаза вываливаются из глазниц, брови взмывают вверх. Будь его рот раскрыт, он бы столько «ласковых» сказал про этого главаря, что у того и присутствующей охраны уши бы завяли. Но остаётся только возмущённо пыхтеть через изоленту, дёргаясь всем телом на скрипящем стуле. Но его бьют в живот, несильно, но достаточно, чтобы предупредить о том, чтобы он не рыпался. — Что? — продолжает размышлять вслух мужчина, шагая туда-сюда. — Потребовать за тебя огромный выкуп? Заманить его сюда, угрожая тем, что ты в заложниках, а после убить? Или отдать тебя на развлечение моим ребятам назло Чону? — Кмммфпхффпмт! — ещё более злостно шипит и мычит Чимин, прищуриваясь и выставляя вперед подбородок в очевидной просьбе убрать препятствие говорить. — Ну уж нет, я наслышан о том, как ты умеешь зубы заговаривать, — хмыкает тот, подходя к нему ближе. — Ты чёртова бестия, суёшься в мир криминала ради долбанных статеек, рушишь планы и из-за тебя многих посадили за решётку, в курсе? Среди них были и мои ребята. Журналист определённо точно фыркает и довольно дерзко в своей ситуации глаза закатывает, отчего лицо мужчины слишком эмоционально вытягивается. — Ты чё, только что фыркнул на меня? — а после разворачивается к своим людям. — Он реально только что фыркнул?! Была б воля Чимина, он бы и не только фыркнул. Но тот бьёт его по рёбрам, повалив на землю на шатком стуле, а ко лбу приставляя дуло пистолета, присев на корточки к нему. — Слушай сюда, дерзкая сука, надо было думать, к кому в постель прыгать: не знал, что может быть с теми, кто связан с такими личностями, как Чон Чонгук?! По спине скатывается холодный пот, страх оседает железным привкусом на языке. Сердце бешено колотится в груди, своим биением оглушая побледневшего журналиста. Одна простая истина, что этот мужчина прав, заставляет внутренности перекрутиться. Чёрт возьми, неужели, его действительно ждала бы такая жизнь, останься Чонгук с ним? На который раз его могли бы прикончить сразу на месте, а не тянуть, как сейчас? Одна оплошность, шаг влево, шаг вправо — расстрел. Чимин сейчас это осознаёт как никогда. Он всего лишь искал Чона, приехал, чтобы заглушить обиду и гордость вместо того, чтобы просто забыть и отпустить, и вот к чему это привело. Сраные мафии, чёртовы ублюдки их последователи, грёбанный Чон Чонгук и долбанный характер Чимина — парень проклинает всё и вся, не понимая, почему после университета просто не пошёл писать статьи про спиногрызов, писающих в городской фонтан?.. Всё, что угодно, но не криминалистика. Не его эта навязанная с детства нездоровая любовь к этому всему после случившегося с ним и его младшим братиком, не встреча с детективом, после которой жизнь кардинально изменилась. Вернуться бы к тому, что было. Чтобы всё оставалось на своих местах, когда он был беззаботным начинающим журналистом, доставал угрюмого и серьёзного старикана-детектива, зависая у него в кабинете и рисуя члены на детективной доске расследований. Если бы только можно было по желанию, по щелчку пальцев сохранить тот порядок вещей, вернуться к тому, что должно быть, Чимин бы сейчас воспользовался этим статус-кво, лишь бы оказаться в безопасном месте. Рядом с Чонгуком. Одно мгновение — свист одновременно выпущенных свинцовых пуль и стоящие вокруг телохранители падают замертво. Шокированный и сбитый с толку мужчина даже подскочить на ноги не успевает, потому что его с грубой силой бьют ботинком в спину, вдарив прямо по опасно хрустнувшему позвоночнику. После повторяют такой же удар, но в живот, переворачивая хрипящего японца, поставив подошву на его горло. Чимину действительно страшно. Он не видит очертания того, кто это сделал, но от него исходит пугающе опасная аура, и бурная фантазия вырисовывает сюжет, где его забирает от конкурента ещё более конченный сукин сын с гнусными целями из-за того, что журналист как-то связан с главарём местной мафии. И не слышит, что тот говорит бледному, оцепеневшему от ужаса мужчине, ударив ещё по челюсти ботинком, потому что сердцебиение заглушает все звуки. Парень снова предпринимает жалкие попытки освободиться, видя боковым зрением, что этот некто уже направляется к нему. Ему повезло, что при падении хлипкий стул развалился, так что получилось высунуть из веревки руку, и, схватив первую же попавшуюся деревяшку, слепо замахивается. Вот только его запросто перехватывают за запястье, крепко сжимая как-то… мягко? Чимин глаза, что были полностью расфокусированы, распахивает, не веря, что видит перед собой в жёлтом свете старой лампочки такое встревоженное, перекошенное испугом за него и собственной негласной виной лицо, которое некогда хотелось выкинуть из памяти. — Сейчас будет неприятно, прости, — хрипит Чонгук, выкидывая средство защиты ошарашенного журналиста из его руки, но не отпуская запястья, и резко срывает с его рта изоленту с характерным противным звуком. — Ты придурок, Чон Чонгук, просто ненавижу! — Пак не может контролировать резкий приступ истерики и накатившей панической атаки, с губ срывается словесный залп, олицетворяющий его страх. — К чёрту тебя, блять, и всю твою мафию, да что б ты провалился со своим главенством! Это всё из-за т-тебя..! — Ты прав, я знаю, — наотрез обрубает его мужчина, признавая это с пугающим спокойствием, отрезвляющим Чимина. Он один всегда мог это сделать, вставить разгорячённому и вспыльчивому мальчишке мозги на место, помочь ему успокоиться и прийти в себя. Тот же язык прикусывает, заткнувшись, но дрожь, в которой бьётся его тело, никуда не делась. И вдруг замирает, даже дрожать прекращая, когда горячая широкая ладонь так нежно опускается на его щёку, оглаживая её, скользя выше к блондинистой чёлке, чуть поднимая её выше, проводя пальцами у разбитого виска. Его взгляд такой тёплый, раскаивающийся и жалобный, в глубине этих тёмных глаз недосягаемые тайны. — Теперь понимаешь, от какой жизни я хотел уберечь тебя, малыш? — чуть ли не шепчет Чонгук, продолжая так ласково держать его лицо за щёку, что сердце разрывается на кусочки и хочется плакать. — Я даже думать не мог о том, чтобы ты переживал такое, ощущал этот страх и боль, если бы ты остался со мной. И, понимая, что запирать тебя под замок в таком случае я не вправе, решил оставить тебя… Может, эгоистично, но я не видел иного выхода, и я так хотел, чтобы у тебя была нормальная, полноценная и счастливая жизнь. Ты прав: это полностью моя вина, и… — З-замолчи, как же… бесит всё, проклятье, — слёзно хрипит журналист, опуская голову вниз и накрывая ускользающую руку с его щеки своей, не позволяя этого сделать, желая хоть ещё минутку ощущать это тепло. — Спасибо, что спас меня, ты не виноват в случившемся, это всё я. — Блять, Чимин, я чуть с ума не сошёл от страха за тебя сегодня, и почему ты только не улетел отсюда? — выдыхает свои мысли вслух в облегчении, что худшее позади, перебарывая в себе до невыносимости сильное желание крепко прижать его к себе, попросту поднимая за собой ослабленного мальчишку. — Поехали в больницу. Но тот же в упор не желает туда, твёрдо говоря с глазами на мокром месте, что в это место он не поедет. Оно ассоциируется у него с пиканьем приборов, от которых зависит жизнь любимого человека, с приторным запахом спирта и медикаментов, ощущением безысходности, бессилия и острой боли по всему телу, исходящей от главного органа жизни. Соглашается он только на то, чтобы отправиться в какой-то загородный дом Чона неподалёку отсюда. То ли из-за того, что страшно, а с ним он чувствует себя в безопасности, то ли из-за бесящего чувства оставшейся недосказанности между ними. Хочется, наконец, раз и навсегда выяснить отношения и знать, как быть дальше. — Ай-ай, да больно мне! — восклицает Чимин, вырываясь, когда мужчина настоял на том, чтобы хотя бы обработать раны прямо в машине: висок и глубокие кровоточащие ссадины на ладонях из-за жёсткого падения. — Господи, ты как ребёнок, потерпи, — пока ещё уравновешено проговаривает Чон, хватая его за подбородок длинными пальцами и фиксируя, продолжая болезненные, но нужные манипуляции с разбитым виском. — Этот ребёнок сейчас тебе пальцы нахер отгрызёт, — шипит он, но внутри так… приятно. Пак жадно рассматривает лицо, находящееся в сантиметрах от него. Лёгкая щетина, мешки под уставшими, задумчивыми глазами, обветренные губы, эти особые очертания скул и линии челюсти, придающие мужественного шарма морщинки — Чонгук неимоверно красив. Настолько, что сил нет оторвать взгляд, а под рёбрами всё от безумной тоски воет жалобным зверем. После случившегося Чимин как никогда осознаёт и принимает причину такого решения мужчины трёхлетней давности. Но это не значит, что он забудет про ту боль, которую пережил, и обиду, сдавливающую шею. — Что? У меня что-то на лице? — вдруг спрашивает Чон, заставляя мальчишку вспыхнуть, но остаётся таким же невозмутимым внешне, пока внутри его просто раздирает. — Ага. Старость. — Шутить так и не научился за это время? — изгибает бровь Чонгук. — А ты показывать чувства? — повторяет за ним парень, и их взгляды пересекаются. Как же каждому хочется сорваться сейчас и поцеловать другого. Позволить себе забыться, отбросить обиды, проблемы и боль, просто насладиться этой тягой друг к другу. Но… столько этих режущих без ножа «но», от которых, казалось, никуда не скрыться. Нельзя переступать черту, когда они почти что смогли отдалиться друг от друга. Нельзя допускать барахтающимся в яде чувствам вновь окрепнуть. Каждый думает об этом в этот момент, но в то же время надеется, что другой сорвётся первым. — Ты написал тогда, что тоже скучал по мне, — почему-то выпаливает это Чонгук, не зная, для чего. — И что с того? Может быть, по Фриду тоже, что, уже скучать по кому-то просто так нельзя? — отодвигается от него на сидении Чимин, складывая руки на груди. — Ты такой же колючий и вредный, прямо как во время, когда мы только начинали вместе работать, — предавшись воспоминаниям, мягко усмехается мужчина, откидывая голову назад и опуская веки. — А ты такой же бесчувственный и серьёзный булыжник. — Если бы это было так, — с загадочной горечью сипит тот. — Но меня всего разрывают и сейчас, и на протяжении последних лет столько чувств, что… хочется просто исчезнуть. Пак на мгновение теряется, глаза округляет, но изо всех сил сдерживается, чтобы не смотреть на него. Слышит по уставшему от такой жизни заниженному голосу с хрипотцой, что Чонгук говорит искренне, как есть. Чон настолько сильно утомился, настолько его гложет чувство вины и осознание, что он не может быть с этим мальчишкой из-за его опасной жизни, что мечтает лишь о его прощении и хотя бы об ещё одном единственном поцелуе с ним. — Мне же хочется всё узнать, так что не смей говорить такое, — внезапно шепчет парень, не зная даже, что является спасательной раскалённой соломинкой, за которую хочется ухватиться, но знает, что будет больно. — Абсолютно всё, Чонгук, без лжи, недосказанности и фальши: я просто хочу знать правду о тебе. Начиная с того, как ты сегодня нашёл меня, вплоть до твоей истинной конечной цели. — Я расскажу тебе всё, что ты захочешь, маленькая любопытная игрунка, — ласково отвечает слишком резко поникший мужчина, в глубине души понимающий, что для него это, всё-таки, тупик. — Но только если ты пообещаешь, что после этого простишь меня. Просто простишь — мне большего не надо. И можешь сразу же уезжать, как посчитаешь нужным. — В таком случае договоримся о том, что это будет чисто деловое интервью, — кивает Чимин, не оставляя без внимания его последнее предложение, со сжимающимся сердцем догадываясь, что это будет их последний разговор. — Хах, интервью известного автора с главой якудза? — хмыкает тот, обращая взгляд на его прекрасный профиль, видя, что уголки его пухлых губ тянутся вверх. — Ну чего разбрасываться такими-то громкими словами? — больше даже ухмыляется тот, закидывая ногу на ногу, переводя на него заманчивый лисий взгляд. — Придерживаемся канонной цензуры: интервью журналиста и детектива, ха?...