Статус-кво

Двое мужчин застывают напротив друг друга, не понимая, как же они могли столкнуться перед входом в больничную палату в один день в одно время. Им бы, по-хорошему, стоило поговорить за столько времени, но каждый предпочёл молчать и сторониться друг друга. — Проходи, — кивает Намджун на дверь, пропуская Джина вперёд. Больница частная, палата светлая, чистая, в ней довольно зябко из-за часто открытого окна и тихо. Периодическое пикание приборов разрушает могильную тишину, что говорит о работе медицинских аппаратов. В углу на небольшом кресле, скорчившись, сопит парнишка, завернувшись в большую, явно не принадлежащую ему, байку. — Он здесь что, поселился? — окидывает его взглядом капитан полиции. — У него нет близких? — Есть, Чонгук, — вздыхает Сокджин, оставляя на столике продукты для журналиста. — Так что не будь с ним резок. — Знаю, — отвечает тот, присаживаясь у больничной койки, к которой приковано бессознательное тело, на него он и поднимает тусклый взгляд, а сам обращается к Джину: — Ты решил остаться в Америке? — Да, чтобы дождаться. — Чего? — Того, что будет, — прикрывает глаза, зная, что здесь понятно, о чём идёт речь. Прошёл уже целый месяц, как Чонгук находится в коме. От портовой мафии осталось лишь грозное имя, статус, но власть в порту контрабандистов утеряна, половину людей схватили и пересадили агенты Федеральной службы. Намджун же просто устал от этого всего. За последний месяц он много размышлял над своей жизнью. Он занимался этим опасным делом сначала ради денег, а затем уже так глубоко влез во всё, что не мог никак выбраться после. Это то место, откуда уходят только неживыми. Именно поэтому босс и основатель американской мафии решил подорвать всех на своей яхте, унеся с собой и оставшихся главарей дистриктов. Теперь же Ким Намджун решил, что это шанс для него оставить всё позади и посвятить остаток жизни бравому делу в полиции, чтобы искупить свои грехи. — Прости меня за всё, Джин, — тихо проговаривает Намджун, закрывая лицо ладонями, больше склоняясь к койке. — Прости, что изначально не рассказал всю правду о себе, что взял на себя ответственность за пацана и погубил его, не смог уберечь… — Успокойся, не говори так, — тот подходит ближе, аккуратно обнимая его сзади. — Здесь нет ничьей вины, а в нашей личной ситуации мы оба хороши — каждый молчал, чтобы обезопасить другого: мы не говорили о том, что состоим в мафиях ради блага друг друга. Чимин слышит их разговор, притворяется спящим, лишь подглядывая за тем, как Сокджин обнимает капитана полиции, поглаживающего его руки, а сердце сжимается от их слов. Выдаёт его предательски заурчавший живот, требующий, чтобы в него что-нибудь да закинули. — Вот ты и попался, — усмехается Джин, отстраняясь от мужчины и доставая из пакета свежую горячую лапшу в воке. — Не мучай себя и поешь, совсем уже сам на себя не похож. — А вы в заботливых папочек заделались? — безэмоционально хмыкает тот, любезно протягивая руки к еде. — Ну вот, раз шутит, значит он всё тот же, — приподнимает уголки губ Намджун, и послушно ждёт, пока мальчишка доест, чтобы поднять неприятную тему: — Чимин, послушай… Тому уже не нравится тон его поникшего голоса, пропитанного колющей болью, и он напрягается, недоверчиво на него косясь. Мужчина собирается с силами и мыслями, ему самому безумно тяжело, а говорить об этом невыносимо. Сокджин опускает голову, сжимая его плечо в подбадривающем жесте. — Для этого нужно согласие родственников, а так как я официально являлся раньше его опекуном, то только моё… — Для чего с-согласие? — голос дрогнет, Чимин бледнеет и по спине проходит холодок. — Для отключения аппарата жизнеобеспечения, — тихо хрипит помрачневший мужчина. Пак моментально вскакивает на ноги, жалобно ломая брови, неверяще метая встревоженные глаза с одного, на другого и на лежащего Чонгука, подключённого многочисленными проводками к единственному своему поддержанию жизни. — Врачи предложили подумать над этим, ведь с каждым днём шансов всё меньше... — Но ведь есть, — чуть ли не сипит Пак, сжимая кулаки. — Всё равно есть шанс, что он очнётся, и пока это так, я, блять, не позволю тебе это сделать — только через мой труп, ты меня понял? — Чимин, чёрт возьми, прошёл месяц, пройдёт ещё один и ещё, а за ними года! — не выдерживает тот, злясь от безысходности ситуации и собственной жалости. — Посмотри на себя: потратишь жизнь на безнадёжное ожидание в стенах больницы?! — Не тебе решать за других как им тратить жизнь, сук…! — начинает уже рычать другой. — Прекратите оба! — вмешивается Сокджин, вставая между этими двумя, взяв Кима за руку. — Мы уходим, Чимин, а ты отдохни и береги себя. Он быстро уводит мужчину на взводе из-за сильных эмоций, на выходе из отделения целуя его и обнимая, прекрасно видя, как же тяжело ему было говорить такое из ужасной безысходности, грусти и боли в его сердце. Чимин медленно потирает лицо руками, делая глубокие вздохи, успокаиваясь и унимая дрожь. Внутренности противно скручивает, к горлу поступает тошнота, а глаза, его уставшие и отёкшие глаза, которые иссохли от количества пролитых слёз, режет. Он плетётся к койке посреди этих четырёх стен, что становятся родными. Плюхается на стульчик, сразу же опуская ладонь на длинные и холодные пальцы мужчины, слабо сжимая их, ведя взгляд выше. Казалось, из каждого сантиметра тела Чонгука пугающе торчит провод, поддерживающий его жизнеспособность. Этот большой аппарат возле койки и капельницы как будто стали неотъемлемой его частью. Половина его осунувшегося, иссохшего лица скрыта прозрачной кислородной маской, волосы неряшливо отрасли, и Чимину кажется, что он скоро не выдержит и сам пострижёт его. Страшные ожоги с его руки даже и не сошли, те, что были на щеке понемногу заживают, его сломанная нога и рёбра так же срастаются, просто медленней из-за состояния комы, но это не может не радовать. — Ты такой холодный, может, попросить ещё одеяло? — тихо спрашивает, поглаживая его сухую кожу ладони. — Я хочу снова греться о тебя, Гук, краду все твои вещи, пытаясь согреться. Но, кажется, холодно внутри, — сглатывает он, сжимая его палец. — Тэ помогает мне вернуться в рабочий строй, я написал две статьи, хочешь послушать? И Пак неспешно читает для него, проговаривая каждое слово, чтобы ему всё было понятно. Медсестры меняют тому капельницу, предлагая бедному парню, которого видеть здесь стало чем-то обыденным, выпить горячего. — Чонгук~а, — тянет он, отпивая кофе, глядя на обездвиженного мужчину, — ты… ты же очнёшься, да? Намджун сказал кое-что очень плохое, очнись и врежь ему. Я не верю его словам, ведь есть же шанс, что ты придёшь в себя, — он пытается улыбнуться, но выглядит жалко. — Пожалуйста, ты должен, ты… обещал, что никогда не оставишь меня, потому что я такой проблемный ребёнок, помнишь? В-вернись, вернись ко мне… — сердце больно колет, слёзы так и просятся наружу после каждой его такой ежедневной мольбы, ставшей маленькой традицией, каким-то ритуалом, в успех которого хочется верить. И, как всегда, до самой ночи Чимин сидит возле больничной койки, бездумно болтая обо всём, что можно. После тех слов Намджуна становится не по себе и всё труднее навещать Чона. Каждый последующий день пугает подкрадывающейся неизвестностью, журналист понимает с ужасом, что надежда меркнет, её разъедает жгучий яд реальности. И каждый новый день ещё откуда-то берутся уже раздражающие слёзы, что норовят омывать щёки над больничной койкой. — Знаешь, с самой первой встречи я понял, что ты в моем вкусе, — признаёт парень, склонившись ближе. — А потом мы стали крутыми напарниками, прямо как в моих любимых дебильных сериалах и фильмах. Я был рад, Чонгук, так рад работать с тобой, зависать ночами в твоём кабинете или нашей забегаловке — для меня это было смыслом жизни. Хоть мы и оскорбляли друг друга, но это не со зла и так же стало особенным для меня… хотя, почти не со зла, ты иногда был настоящей задницей, — добавляет отдельно с горьким смешком. — Я… я ведь больше не смогу без тебя, п-противный старикан, — он предательски шмыгает носом, совсем невесомо якобы ударяя его в бок. — Я впервые так искренне полюбил, впервые почувствовал, что действительно не безразличен кому-то, что обо мне беспокоятся и заботятся… а теперь ты хочешь вот таким ужасным образом оставить меня? Он жмурится, пряча лицо в краешке постельного белья, чувствуя себя таким жалким и ничтожным, что стыдно за самого себя. Чонгук бы наверняка поиздевался над тем, какой нюней и плаксой он стал. Возможно, придумал бы новое прозвище. И, немного привстав, Чимин нежно, так осторожно целует его в лоб, прикрыв глаза. — Я люблю тебя, — шепчет, не отрывая губ, а после на пару сантиметров отстраняется, жалобно ломая брови, задавая вопрос, казалось, в пустоту: — А ты…? Ты л-любишь меня, Чонгук? Ответь, чёрт, ответь же мне хоть что-нибудь, — он непроизвольно шмыгает носом, скорчившись над его телом, плечи содрогаются. — Вернись, вернись, вернись… К сожалению, он прискорбно убеждается в этом очередной раз, что как в кино бывает только на экранах, что после искреннего признания возлюбленный чудесным образом не приходит в сознание. Проходит ещё три одинаковых дня, как будто не прекращающийся день сурка, только погода всё ухудшается, и промокший Пак складывает зонтик, заходя в больницу. Ещё даже не расстёгивает пальто, так сильно замёрзнув, ступая по выученным лабиринтам белых стен. — Привет, — он заходит в палату, здороваясь с безмолвным мужчиной, оставляя вещи на столике в углу, где замечает шоколадку и записку. — Твой этот Фрид тоже часто приходит к тебе. Он, на удивление, очень хороший, где ты его подобрал вообще? Мне интересно потом послушать. Перед тем, как сесть на своё место у койки, бережно заправляет под тело одеяло, погладив его руку. И достаёт свой рабочий блокнот с кучей записей, заметок и каких-то листочков. — И расскажешь мне потом всё, хорошо? Я обещаю, что не буду злиться за то, что ты не рассказал мне о себе — знаю, что сделал это ради моей безопасности, — кусает губы, глядя на его лицо, похожее на пустое полотно холста, забытого своим художником. — Ладно, лучше послушай собранный мной материал для собственного детектива… Чимин почти всегда читает Чонгуку что-то: свои статьи, какие-то новости, истории и даже целые книги. Он решил, что тому может быть скучно, да и самому было жутковато и страшно, когда в четырёх давящих стенах такая пугающая тишина. Потому его разговоры позволяли думать, что мужчина слышит его голос, что это поможет ему вернуться. Скопившаяся усталость, монотонное чтение и дождь за окном заставляют борющегося со сном парня наконец сдаться, навалившись все вместе. Тот больше не может им сопротивляться и, просто клевав до этого носом, засыпает на своём стульчике, не закончив мысль про сам сюжет для своей будущей книги. Ему снится безмятежное море, тёплый песок под ногами и горячая рука, сжимающая его. Счастливый Чонгук бежит спереди, потянув за собой, и они бегут вдоль берега, пока их ступни омывают волны. Как вдруг их переплетённые пальцы разъединяются, и мужчина отдаляется. Как бы быстро Чимин не бежал, он никак не может догнать его, а в следующий момент происходит взрыв, из которого тот уже не выбирается… — Чонгук~а! — с судорожным вскриком журналист просыпается, хватая ртом воздух, обнаруживая себя всё в той же больничной палате с лежащим напротив телом. Чимин сжимает широкую майку Чона на себе в области сердца, колотящегося с такой силой, что становится даже плохо. Он потирает лицо ладонями, убирая остатки дурного сна. И переводит взгляд на лицо мужчины. Либо он всё ещё спит, либо на фоне стресса, усталости и повышенного кофеина в крови у него уже галлюцинации, но он всё равно подскакивает на ноги, закрывая руками рот, раскрывающийся в невнятном протяжённом хрипе. У Чонгука приоткрыты глаза. Такие пустые, болезненные, как будто ничего не видящие и не осознающие, но самое главное — живые глаза. — Чонгук? — сипит растерянный парень, тут же подлетая к нему, трёт свои слезящиеся, чтобы убедиться, что ему это не мерещится, одновременно с тем нажимая кнопку вызова медицинского персонала. — Чонгук, Гук, пожалуйста, ты меня слышишь?! Чонгук! Стеклянные тёмные зрачки медленно переводятся на вздрогнувшего Чимина, который давится охватившими его эмоциями, и чувствует, как из уголка глаза катится одинокая слеза. — Что? Что случилось?! — влетает в палату встревоженный врач с медсёстрами. — Он открыл глаза, — выдавливает из себя Чимин, не прерывая с ним зрительного контакта. Вот только его бесцеремонно отводят в сторону, быстро просматривая экраны всех приборов и показателей. Главный врач проверяет реакцию зрачков пациента на свет, и что-то заумное проговаривает спохватившимся коллегам, трогая некоторые точки на теле, в то время как неясный взгляд пациента вновь направлен куда-то перед собой. — Чонгук… — само собой слетает с губ Пака, а тот вновь начинает искать его глазами, но никак не может найти, хотя несколько раз они и пересекались. — Я здесь, Гук, здесь. Чимин втискивается между уже отошедшим врачом и медсестрой, становясь рядом с ним и ловя на себе его мутный болезненный взгляд. А после все застывают, глядя на то, как слабо, совсем чуть-чуть тот дёргает пальцем руки, сначала одним, а после двумя, как будто пытаясь сжать. Парень же склоняется к нему, берёт его пальцы в свои, стискивая их вместе и улыбаясь через всхлип. — Мистер Пак, нужно отвезти его на МРТ, чтобы проверить работу мозга, — обращается к нему тот самый хирург, спасший пациенту жизнь. — Пройдём с нами, поможете с капельницей. Тот же просто кивает, взяв катящуюся подставку и, так и не отпуская руки мужчины, вместе с медперсоналом катит койку к нужному кабинету на этаже. Пока Чонгука укладывают на магнитно-резонансный томограф, врач же зовёт Чимина с собой на коридор. — Доктор? Что-то не так? — сразу же в голову лезут самые страшные мысли, сжимая грудную клетку, в которой сердце преждевременно удар пропускает. — Могу сказать лишь то, что самое страшное позади, — вздыхает тот. — Даже из комы он вышел не в опасное вегетативное состояние, а состояние минимального сознания, что значительно увеличивает его шансы на то, что он скорее начнёт реабилитацию. Ведь тот факт, что он устанавливает с вами зрительный контакт и пытается сжать руку даёт надежду на лучшее. — Хорошо, спасибо, — плечи в облегчении падают вниз, с него всего будто бы спадает непостижимый груз. Врач ещё рассказывает Чимину о последствиях и о том, как тяжела будет реабилитация, что в связи с глубокими повреждениями головного мозга ему придётся учиться заново ходить, двигать своими конечностями, держать предметы, даже есть. На что парень с уверенностью отвечает, что всё будет делать вместе с ним, что не оставит его и сам поможет ему вновь встать на ноги. После ещё некоторых исследований и проверок Чонгука оставляют в покое в его палате, в которой тут как тут оказывается взволнованный журналист, теребя конец майки и не зная, чего ожидать. Врачи говорят, что у пациента может быть лёгкая амнезия, бред и нарушение речи. И в голове, как назло, возникают дебильные мысли: а вдруг тот не узнает его? Не будет его помнить и попросит уйти?.. — Чи… — доносится слабый ни то стон, ни то хрип, а уже более осознанный и просветлевший взгляд обращают на вошедшего. — Чим-ин, ты з-д-есь… — Да-да, я здесь, — у парня слёзы на глазах наворачиваются, он подлетает к его койке, аккуратно взяв мужчину за руку, чувствуя со сжимающимся в комочек сердцем, как отчаянно, но безуспешно стараются её сжать в ответ. — Чувст-вуя се-бя херо-во, — еле выговаривает тот, даже не шевеля губами, из-за чего некоторые буквы будто выпадают из слов или сливаются. — Выглядишь так же, Гуки, — смеётся Чимин со слезами на глазах от ощущения лёгкости внутри, приподнимая его руку и целуя в тыльную сторону ладони. — Не бр-осай меня из-за этого, хо-хорошо? — медленно моргает он в частоту несколько секунд, а уголки губ слабо дергаются вверх, явно пытаясь улыбнуться. — Я с-снова стану красавчиком… — Придурок ты, Чонгук, я не брошу моего глупого старикана,  — испускает ещё один смешок тот, пряча горячие слёзы, уткнувшись лицом в его уже тёплую ладонь, от чего хочется плакать сильнее. — Ты жив, Чонгук, жив, жив, ты вернулся… — Чим, т-ты здесь? — вновь повторяет мужчина, наверное, даже не осознавая этого, пока другой сильнее сжимает его ладонь. — Э-то ты?... — Да, я здесь, всё в порядке, я не уйду, — с мягким утешением улыбается ему Чимин. — Хоро-шо, — сипит Чон, которого заметно клонит в сон. — Ты здесь, з-здесь… правда? — Правда, — и в подтверждении ещё раз целует его костяшки пальцев.