Whistle. Obey me

Запрограммированные планы дали не то, что осечку, скорее некий сбой, благодаря которому молодой человек теперь вместо того, чтобы нежиться на мягких перинах, зарывшись носом в светловолосый загривок, и осязать на кончике языка мягкий вкус абрикоса, с шипением разлепляет глаза, поддернутые дымкой еще не рассеянного сна. Щеку сдавливает некий отголосок боли, некогда припечатанную к твердой поверхности стола. Благо туман еще не рассеялся, иначе полились бы беспокойным потоком, напоминающим параболу, не только маты, но и все содержимое стола куда-то в бездну, чтобы издохнуть там оставленным отпечатком ботинка. Разлепив глаза, Ким слишком резко обретает сидячее положение — головная боль не заставляет себя ждать, и теперь уже ноет не только щека, все шесть часов подвергающаяся мукам со стороны стола, но и голова, а в добавок к ней и шея, и позвоночник, да что там, все тело, не привыкшее к таким рискованным положениям. — Да твою мать, — ноет Ким, откидывая голову назад. Душевые прохладные капли, стекающие по вспотевшей коже, сейчас бы точно не помешали. Ким в блаженстве прикрывает глаза, представив себе вместо крыши сплошное небо, на котором нахмуренные тучки плачут от чего-то прекрасного или ужасного, омывая землю, дома и неприкрытый крышей офис Кима. Грибной дождь такой мягко убаюкивающий, не клокочет, а тихонько стучит по плечам, лбу и макушке. Да, было бы прекрасно. Ким бы не отказался от такой утренней процедуры, это даже лучше, чем просто душ. Он слабо помнит как уснул прямо в офисе. Сидел, пересматривая договоры и запуская новые, несколько раз проверил счет-фактуры, перелопатил чуть ли не все имеющиеся на руках документы в поисках утечки. С бизнесом у него, слава богу, все в порядке, но некие черви прогрызли мешок, обосновавшись и пожирая пожитки. Их нужно сразу устранить, чтобы потом хуже не стало. Последние три месяца блондин он этим и занимается, отчего не может находиться рядом с Хосоком большую часть времени. Как только Ким найдет этих червей, истребит всех до единого, в том числе и личинки, на коленях стоять перед парнем осмелится, дабы тот его простодушно простил. Это все не только ради себя, но и Хосока в первую очередь. Ким прекрасно знает, как парень жил всю свою жизнь до их встречи, и пусть тот никогда не жаловался, но показать ему достойный мир все же есть желание, да так, чтобы он ни в чем больше не нуждался. Киму порой приходится жертвовать своим телом. Сколько всего он пересмотрел, наконец нашел некий диссонанс в документах, не объясняющийся ни единому домыслу. Вот он, отросток, откуда и бегут все эти черви. Матка раскрыта, осталось истребить ее детенышей. А пока он все это искал, время близилось к трем, а потом перевалило и за четыре. Глаза сами собой перестали открываться, а голова упала, найдя покой на твердой столешнице. Ким ни за что не остался бы в скрюченном положении, напоминающим крюк пирата, когда ясно знает, что его ждет удобный матрас, который прогибается под тельцем плюшевого парня. И ни за что бы не променял запах абрикосов, так нежно любимый им, на запах свежей мебели и бумаги. Поначалу, когда они только начали встречаться с Хосоком, Ким никак не мог понять, почему того вечно сопровождал запах мягкотелого фрукта. А когда они начали жить вдвоем, узрел-таки правду, наткнувшись на баночку геля для душа. С тех пор запах абрикосов стал любимым для Кима. Даже услышав его в супермаркете, он мгновенно перемещается домой, где под боком обязательно, уютно пристроившись, сопит Хосок. Помассировав затылок руками и широко зевнув, из-за чего в уголках глаз собралась жидкость, тянется к телефону. На дисплее высвечивается имя отца, еще пару звонков от коллег, но от самого нужного человека ни одного. Нахмурив брови, Ким смотрит на время: двадцать минут одиннадцатого. И за все это время Хосок не удосужился ни разу не позвонить? Где-то в глубине души, скрипнув дверью, поселяется обида, скребущая нутро. Ее тело так увесисто, что Ким явно чувствует эту тяжесть. И все скребет она там, вальяжно раскачиваясь на кресле-качалке. Лишь из-под опущенных ресниц поглядывает, сыро улыбаясь. Хочешь, чаю налью, предлагает Ким, а хочешь, конфет для тебя добуду, ты только не уходи, хоть на миг самозабвенный со мной останься, чтобы от парня моего хоть что-то чувствовать. Ким посмотрит на ее лицо, даже сырую улыбку примет, и еще чаю подольет, лишь бы побольше скребла, лишь бы подольше осталась, иначе можно утонуть в горе, а делать этого никак нельзя. Остается лишь наслаждаться присутствием обиды. — Может, занят был? — бурчит, набирая парня. А в ответ лишь короткие гудки. Обычно Хосоковы занятия начинаются после обеда, днем он лишь в редких случаях бывает занят. Перенесли занятия? Но Хосок бы явно сообщил ему, оповестив хотя бы короткой эсэмэской. Ни пропущенных, ни эсэмэс. И вот теперь обида уже не скребет, а, надрываясь, вонзает острые коготки, раздирая плоть. — Возьми, — грубое, услышав вновь гудки. Чем же Хосок таким важным занимается, если даже ему было все равно, что его парень не ночевал дома? И вот тогда к обиде прибавляется ревность в выглаженном костюме. Несдержанная, впивается в алые губы обиды озлобленным поцелуем. У Хосока появился кто-то другой? — Да чушь собачья, — убеждает Ким, а где-то внутри обида с ревностью кружат в медленном вальсе. Поначалу Ким просто пытался унять ногу, нервно покачивающуюся вниз и вверх, а потом не заметил, как неоднократно зубы вонзились в ноготь. Даже здесь Хосок его преследует, Ким перенял не самую лучшую привычку парня. Сколько бы раз Ким ни звонил, в ответ гудки, так и норовящие сковырнуть раны посильнее. Если так подумать, Хосок не позвонил ему, когда добрался до дома. Но он ведь должен был добраться. Он точно ночевал дома, иначе и быть не могло. Неужели Хосок сам на него обиделся за столь частые задержки на работе? — Родной мой, я же ради тебя, — шепчет Ким, вновь набирая глухонемого абонента. Тревога разрушает цепь событий, разделив переплетенные тела ревности и обиды. Подскочив на ноги, Ким собирает все необходимые документы и, громко хлопнув дверью, покидает здание. Он скорее бежит к автомобилю, припаркованному за тридевять земель от здания офиса. По пути чуть не попадает под машину, несущуюся на всех парах в неизведанные дали. Ключ зажигания чуть не сгибается пополам, но все же находит свое место, плавно повернувшись. Заведенный автомобиль тихо урчит, сорвавшись с места. Дома, как и ожидал Ким, Хосок не обнаруживается. Кровать застелена ровно как и всегда. Ночевал ли здесь парень понять никак невозможно, но тревожный звоночек оповещает о том, что его здесь и вовсе не было. Ким, обрубив цепи, сдерживающие его, ходит по комнате от окна до двери и обратно, но неудовлетворенный, берет подушку и со всей силы до одури бьет по паркету. Перья, обретя свободу, плавно опускаются на пол. Ким с остервенением отбрасывает теперь уже ни для чего непригодную ткань, тяжело упав на пятую точку. Несколько раз он бьется затылком о деревянный каркас двуспальной кровати. С надеждой заглядывает в телефон, когда ему звонят, и чуть ли не выкидывает, увидев совсем другое имя. — Да, скоро буду. Собрание никто не отменял. Ким наскоро принимает душ, укладывает волосы в аккуратную прическу. Сменив рубашку и брюки и подхватив портфель, не забыв закинуть в него телефон, покидает квартиру. К автомобилю он идет, озираясь по сторонам. Смысла всматриваться в витрины магазинов и окна других припаркованных машин нет, Ким обреченно вздыхает, покачав головой. До главной дороги он едет в тишине. И все же, что случилось с Хосоком? Все ли с ним в порядке? А самое главное, где он находится? Ким тянется к магнитоле — затопить уши музыкой ему кажется самым правильным решением в сложившейся ситуации. Не хочется думать о том, что Хосок мог вот так его бросить или того хуже — с ним что-то случилось. Сегодня Ким обязательно вернется раньше, тем более что он уже нашел корень проблем. Нужно лишь доложить проверенным людям, которые справятся с возникшим вопросом и без него. Пока клокочущая злость все еще находится где-то рядом, Ким вспоминает о друге Хосока. Уж он-то точно знает, что с тем случилось. Нужно будет заехать в университет, авось и сам Хосок там объявится, думает Ким, давя на педаль все сильнее. *** Мысли не на шутку разбушевались, окольцевав выбранную область, все сгущаются, маленькими шажками подбираясь к цели. Кольцо все сужается, и вот уже страх плещется внутри, невидимыми нитями сшивая область выхода. Субин прикусывает нижнюю губу. Пока еще есть время до начала пары, он вышел на свежий воздух, может, Хосок просто опаздывает, подумал парень, приняв решение побыть перед самым входом. Обычно они встречаются уже в аудитории и почти всегда приходят за двадцать минут до начала занятий. Но в этот раз, сколько бы Субин ни ждал друга, он очень сильно опаздывал. До пары осталось-то всего семь минут... Хосок никогда не опаздывает, ровно как и Субин. Эти два взбалмошных друга, как птички начинают ворковать и чирикать, иногда даже на занятиях не могут заткнуться. Они делятся своими успехами и познаниями. Субин очень хорош в английском, поэтому, вычитав очередную статью на иностранном языке, кропотливо ее переводит для друга, который обязательно поблагодарить не забудет и так и засядет с переведенной статьей до начала пары, а продолжит уже дома. Хосок же хорош в научных изречениях, он с радостью объясняет другу непонятные тому темы, в красках описывает процессы. У Хосока хорошо развита логика, он много читает: в журналистике без этого никак, какую-то информацию добывает во всеми любимом интернете, ставшим вестником всего, и теперь необходимость посещать библиотеки, выискивая старенькие книги, пропала, но Хосок порой все равно прибегает и к такому методу. Иногда он узнает что-либо интересующее его от Кима: тот очень умен в любой сфере — в свое время учился до самой ночи, что не прошло даром. Заметив, что друга все еще нет, хотя Субин сегодня сам немного припозднился, где-то отдаленно уже зазвонил тревожный звоночек, но парень не стал к нему прислушиваться. Подумаешь, опоздал, с каждым может случиться, не роботы ведь, чтобы делать все в точности в одно и то же время. Вечером, хотя Хосок обещал ему написать, как доберется, к сожалению Субина, не написал. Уже тогда парень не мог адекватно воспринимать информацию и все ворочался в постели. Субин послал несколько сообщений другу, но те так и остались непрочитанными. Звонить он испугался, мало ли, Кима разбудит, чего лучше не делать. Утро встретило Субина больной головой и разбитостью в теле. Только благодаря силе воли и любви к учебе он смог разлепить ставшие тяжелыми веки. Мучительно долго он тер их, поливая прохладной водой, чтобы наконец избавиться от злосчастного чувства песка. Первым делом он схватил телефон, слабо отражающий на сетчатке глаза ни одного хотя бы маленького предложения. Ни "Я дома", ни "Все хорошо", ни "Спокойной ночи", ничего, абсолютно чистый диалог, с сообщением от него самого. Тогда прозвонил первый звоночек, но даже тогда Субин решил к нему не прислушиваться. Мало ли, телефон разрядился или вообще сломался. Бывает и такое, сейчас качество ой как хромает, учитывая Хосокову модель какого-то китайского ширпотреба. Ничего страшного, решил Субин, не замечая шалящие в аборигенском танце нервишки. И вот, стоя на улице и всматриваясь куда-то в глубины ворот, где проезжают машины и пешим ходом прогуливаются мамочки с колясками, бегают дети и ходят пузатые дядечки с золотыми часами на запястье, найти золотистую макушку ему так и не довелось. Посматривая на время, Субин упорно ждет друга, затерявшегося где-то на половине пути, как он думает. Он должен появиться, чтобы развеять смуту, искоренить сомнения и подчистую смести все злые умыслы неудавшейся шутки судьбы. Но чем меньше у него оставалось времени, тем отчетливее он понимал — к первой паре друг точно не явится. Но переживать не стоит, явится ко второй. Со скрипнувшим сердцем Субин, так и не дождавшись друга, возвращается в аудиторию. А спустя пару минут дверь закрывается, впустив только преподавателя. Опоздавших он не прощает. Без Хосока пара длится мучительно долго. Субин, порой забывшись, с хитрой улыбкой поворачивается к другу, но вместо него натыкается на ущербного одногруппника, почесывающего сальные волосы. Улыбка с лица пропадает, уголки губ опускаются вниз, а сами губки в обиде надуваются. С неприкрытой тиной на радужке глаз он поворачивается обратно, чуть ли носом не утыкаясь в блокнот, на котором выводится лишь одно имя — "Хосок", ну и где-то в уголке "Ëнджун" с небольшим сердечком рядом. В столовой Субин сидит один, пока к нему не поспевает розовый вихрь, затихающий только подле него. Ëнджун ласково гладит парня по коленке, просит как маленького открыть ротик, чтобы запихнуть в него хоть что-то. Субин настолько отрешен, что ничего, кроме вчерашнего прощания с другом не видит. Тревожные звоночки уже вовсю звенят, навевая неутешительным ответом душевные терзания парня. — Ну чего ты? — обиженно дует губки Ëнджун, вновь наткнувшись на каменное лицо, с замком вместо рта. Это уже ни в какие рамки не лезет, он тут перед ним распинается, с ложечки кормит, а Субину вообще все равно, что происходит вокруг. Он даже не понял, как Ëнджун оказался рядом с ним. — Хосока все нет, — наконец подает голос Субин. Ан нет, не стал немым, как уже успел решить Ëнджун. — Ну, подумаешь, — расширяет глаза в удивлении, — с кем не бывает. Может, заболел он, вот и не отвечает или дела какие появились. Да придет, куда денется твой Хосок, — легкомысленно брошенные слова немного все же задевают Субина, но с другой стороны, вдруг он и правда слишком сильно подался в актеры, применив роль непонятно по чему скорбящей женщины. — Думаешь? — взгляд переполнен надеждой. Может, Ëнджун и правда истину глаголет. Да, точно, не могло же и впрямь что-то случиться с его другом. Пора бы уже вытащить себя за шкирку из непонятной жижи. Однако тревожность все еще не смолкает. Нужно хоть ради Ëнджуна постараться. — Конечно, — одобрительно поглядывает Ëнджун, поднеся к пухлым губам ложку. — Я сам, — перехватывает ложку Субин. — Не маленький ведь. — Ладно-ладно, — улыбается Ëнджун. Таки добился внимания Субина. Но ему и самому интересно, что случилось с Хосоком, только в отличие от Субина Ëнджун всегда смотрит на мир с позитивной стороны. Хосок не появляется ни на третьей, ни на четвертой паре. Хосок вообще в университете не появляется, и вряд ли придет к пятой. Субину тяжело находиться в здании одному, поэтому, пока большая перемена, он решил вместе с Ëнджуном подышать свежим воздухом. Сейчас это явно не помешает. Неприятное чувство упущения чего-то важного засело в голове назойливой мухой ни на секунду не перестающей жужжать. Нужно было проводить Хосока или заставить того сесть в такси. Нужно было хотя бы дождаться того момента, когда он позвонит своему парню. Из дум Субина выводит внезапно появившийся перед ним Ким, словно иллюзия. Волосы растрепаны, глаза выражают то ли беспокойство, то ли злость. Субин видел Кима всего два раза, и раньше он так точно не выглядел. Всегда опрятный, одет с иголочки, прядка к прядке, ботинки натерты до блеска, сейчас же Ким совсем вымотанный, потерянный и какой-то несчастный. Субину даже жалко его. Настолько он весь такой отчаявшийся. — Субин, — запыхавшись, произносит Ким. — Хосок... он здесь, в университете? Где он? Мне срочно нужно с ним поговорить. — Во-первых, здравствуйте, — встревает Ëнджун, недовольно поглядывая на незнакомца. — Кем вы вообще Хосоку приходитесь? — А ты кто еще такой? — уставляется на него Ким. Малолеток еще здесь не хватало. Он и так еле до вечера выдержал, чуть ли не все здание разнес, спешил сюда как мог. Да он всего себя истерзал за эти часы, ни есть не мог, ни думать о каких-то проблемах. Главная проблема для него сейчас — Хосок, от которого ни вестей, ни приветов, ни ответов. Ким действительно уже не знает, где его искать. Ему тревожно за него, даже чуточку страшно. Мало ли что произойти могло, в последнее время психов немало развелось. — Это Ëнджун, — невесело смеется Субин, схватив парня за руку и притянув поближе к себе, и сдавил так сильно, чтобы не рыпался и лишний раз рта не раскрывал. — Он тоже знаком с Хосоком. А это Ким, парень Хосока, — шепчет на ушко розоволосому. — Так где Хосок? — не выдерживает Ким. Как ему уже все осточертело. Он места себе не находит, у него нет этих секунд, которые у него отбирают парни. — Он не приходил, а разве он не дома? — кажется, не зря Субин так сильно волновался. Хочется кричать, да так, чтобы сам Хосок его крик услышал. Где он сейчас находится? А вдруг он лежит в канаве выпотрошенный, совсем нагой, прикрытый лишь ветками, или истерзан волками. Субин, отшатнувшись, чуть не падает ниц. — Субин, — шепчет Ëнджун, подхватив парня под локоть. — Черт! — выругивается Ким. Был бы рядом хоть какой-нибудь твердый предмет, можно было бы на нем выместить всю свою злость. — А вы и правда ему не разрешаете на такси ездить? — не в тему спрашивает Ëнджун, когда Субин приходит в себя. Его уже не трясет, и коленки больше не подкашиваются. — Какое это вообще имеет значение? — злится Ким. — Ëнджун, — шипит Субин, раздувая ноздри от стыда и злости. — Я пойду, пожалуй, — обессиленно произносит Ким. Его слегка потряхивает и ведет из стороны в сторону. Кажется, все они здесь были правы, подумав о самом плохом исходе. Ким до темных пятен перед глазами жмурит глаза. Не может быть, чтобы Хосок вот так без вести пропал. Ему даже некуда идти. Все, кто у него есть — Ким и Субин, но ни один из них не слышал о нем с прошлого позднего вечера. — Блять, Ëнджун, — цепкие пальцы хватаются за запястье и тянут к невысокой яблоне. Укрыться от посторонних глаз — вот, что сейчас необходимо. — Тебе бы иногда не помешало заткнуться, — слова буквально со свистом вырываются изо рта. Субин зол, очень зол, Ëнджун даже теряется, но всего на несколько секунд. Почему он вообще должен выслушивать это? Выдернув руку, Ëнджун озлобленно смотрит на парня. — Мне заткнуться? — округляет глаза. — Это он как лох какой-то. — Прекрати уже, а. Зачем такое спрашивать вообще? — ведь правда видно было, как болезненно Ким переносит внезапное исчезновение Хосока. Зачем же нужно было досаждать ему, еще сильнее надавив на рану? Иногда Ëнджун бывает слишком несдержан, в такие моменты его просто хочется отлупить, как маленького мальчика, да так, чтобы потом несколько дней ходить не мог. Но как бы Субин ни злился, это ведь его Ëнджун, такой легкомысленный, но всецело доверяющий ему. Стоит теперь, щетинится. Тоже злится, и злость свою они вымещают друг на друге. Лучше ничего придумать не могли. Неопытные, совсем еще росточки, тянущиеся друг к другу, но порой шляпками закрытыми еще больно бьют, чуть ли не обламывая стебель. — Отлично, я ради тебя стараюсь. Могу вообще уйти, — топает ногой Ëнджун. — Ну и вали, — так безэмоционально, будто ему и правда все равно, уйдет парень или останется. — Офигительно, Субин! Ты везде носишься с этим Хосоком, я ради него решил постараться, в итоге получаю от тебя такое! Да пошел ты! — Да я просто не знаю, что делать, понимаешь, нет? Где его теперь искать, если он, возможно, даже дома не ночевал? — повышает голос Субин. Неизвестно, где сейчас Хосок, что с ним. Жив ли он вообще? Как можно оставаться спокойным, когда друг непонятно где, непонятно с кем. Лишь бы жив был... Только был бы жив. — И именно поэтому ты решил именно меня грязью облить, да? Спасибо, но как-то воняет, знаешь ли, и не очень приятно, когда ошметки твоих опрометчивых слов мусором свисают с плеч. — Прости, — вздыхает Субин. — Но я правда не знаю, что делать. Ëнджун прощает, конечно, он прощает, всегда простит, даже резкие выпады Субина не претят ему. Ëнджун поглядывает на своего поникшего парня, а сердце в комочек сжимается. Он подходит к нему, аккуратно берет прохладную ладонь в свою. Ну же, посмотри на меня, молит взглядом, и Субин смотрит, тянет Ëнджуна на себя, зарывается носом в грудь. — Как что делать? — мягко произносит Ëнджун, перебирая русые пряди. — В полицию обращаться, конечно, — это единственный выход, сами они справиться не смогут. — Думаешь, они примут заявление? Прошли только сутки, — Субин еще сильнее прижимает парня в себе. Частичку теплоты он получает, но ее не хватает. Промерзлый ветер, гуляющий внутри него, съеживает все внутренности, а хочется успокоения, ласки, заботы. Ëнджун все отдаст, лишь Субин себя не чувствовал так ущербно. — Не знаю, — пожимает плечами, — но попробовать стоит. У нас нет другого выбора. — Тогда после пятой пары. — Да, — Ëнджун едва заметно касается губ парня своими. Пальцы сплетаются, образуя тонкий, но прочный каркас. Подожди еще немного, Хосок. Мы обязательно найдем тебя. Ты только дождись. *** Ким барабанит пальцами по рули, но, когда и это не дает никакого спокойствия, бьет ладонью, задев гудок. Прохожие слегка подскакивают, испуганно озираясь по сторонам. Скорее бы перейти пешеходный переход, — читается в их взгляде. Заметно, как они быстрее перебирают ногами, чтобы покинуть злосчастную дорогу. У Кима в душе веретено, вьющее из страхов, опасений и тревоги за парня огромный комок. Этот комок застревает в горле, с каждым вдохом раздувается и все давит на сознание. Хосок ведь звонил, а потом не взял трубку, неужели тогда с ним что-то произошло? Неужели Ким так беспечен, он ведь такой взрослый, образованный, уже, вроде бы, повидавший жизнь, но каким же он оказался беспечным. Такси... Кажется, Ëнджуном звали того парнишку? Ведь правильно он задал вопрос, ведь не зря таким взглядом смотрел, словно на чудовище, которому лишь бы удержать парня при себе. И чем теперь обернулась эта клетка? Ким самовольно своего парня заточил в замке из льда, самовольно упустил, думая, что таким образом может потешить самолюбие. Ревность... Это она заставила всегда держать Хосока при себе, это она заставила загнать его в некие рамки и каждый день наблюдать, а как там ему вообще живется. Наверное, Хосоку иногда было больно от всех этих прутьев, скрывающих его от целого мира. Хосок смирился, а Ким этого так и не заметил. Стоило подумать об этом раньше, стоило дать парню хоть немного свободы, не давить на него этой мерзкой ревностью, Хосок и повода никогда не давал для этого чувства. Но найдя его однажды, Ким просто боялся потерять, боялся обрести вместо счастья разруху, боялся, увидев другие взгляды и те нежные поглаживания девушки, навсегда утерять его. Он и утерял, только теперь от осознания собственной оплошности в два раза больнее. Ким был тем, кто подвел Хосока, именно из-за него тот пропал. — Боже, — скулит Ким, прислоняясь лбом к рулю. Длинный гудок оповещает марш смерти ревности. Никогда больше он руки ее не возьмет, никогда больше не позволит ей завладеть разумом. — Где же ты, Хосок? А в ответ тишина, только гудок все еще пугает прогуливающихся кошек, что шипя, залезают на дерево. "Опасность", — мигает в их подсознании. Единственное правильное решение сейчас, пришедшее в голову — обращение в полицию. Один он ничего сделать не сможет, он даже не знает, откуда начать поиски. В полицию, конечно, обращаться ой как не хочется, не доверяет им Ким, но сидеть вот так, сжирая себя думами, уничтожать собственной ничтожностью и немощностью не имеет никакого смысла. Можно хоть сколько себя терзать ночью, можно не спать, ругать, травить думами, но только в то время, когда это не сделает Хосоку еще хуже. А сейчас нужно искать, нужно найти соломинку, еще не обломившуюся, дающую хоть какую-то надежду. Сейчас стоит подумать о Хосоке, посылать ему мысленные сигналы, и пусть он этого не услышит, не поймет, но терять с ним связь точно нельзя, пусть и будет все это иллюзией. В здание полицейского участка Ким не то, что заходит, влетает. Весь запыхавшийся, слегка растрепанный. В офисе сидят всего-то два человека. Ким идет к первому попавшемуся на глаза. — Добрый вечер, — старается быть вежливым, хотя уже не терпится скорее объявить, зачем он пришел. — Мне нужно написать заявление. — Какое заявление? — тянет последние буквы офицер, пропустив мимо ушей приветствие. — О пропаже человека, — на лице ходят желваки, а ладони сами собой сжимаются в кулаки. Кима с детства учили вежливости, а этот парнишка сидит весь такой на пафосе, не здоровается и даже внимания никакого не обращает на него, продолжая усиленно красить ногти в темно-синий цвет. — Сколько суток прошло с его пропажи? — не поднимая глаз, спрашивает офицер, подув на ноготки. — Вчера, он пропал вчера вечером, — поясняет спокойно Ким, но все же не выдерживает всей развернувшейся перед его глазами картины. — У вас что, салон красоты здесь? — закипает Ким. — Что-то не нравится? Идите и ищите сами, — взмахнув длинными ресницами, посылает на хер, принимаясь красить ногти на левой руке. Получается криво, поэтому он начинает злиться, нервно оттирая кутикулу ацетоном. — И, между прочим, заявление о пропаже мы принимаем после трех суток после исчезновения человека. — Да какая к черту разница, сколько прошло? Или вы мне дадите написать заявление, или ты выметаешься отсюда! — кричит Ким. — Я, кажется, вас уже послал. Или вам другим языком объяснить? Устраиваете тут сцены, а мы, между прочим, работаем. Идите, остыньте. Нет, ну наглость бьет через край. Это уже ни в какие рамки не лезет. Киму хочется придушить этого ничтожного офицера, вдруг решившего прыгнуть выше собственной головы. Нельзя, нужно соблюдать спокойствие, ты ведь взрослый, убеждает себя Ким, но чем дольше смотрит на парня, тем сильнее хочется врезать ему. А тот и бровью не ведет, продолжая усиленно намазывать свои ноготки. — Дрянь, — выплевывает, сжав губы. — Что? — тянет офицер, сощурив глаза. — Так, что здесь происходит? — из кабинета выходит моложавый, судя по погонам, капитан. — Я хотел всего лишь написать заявление, — объясняет Ким, тайно радуясь такому подарку судьбы. Хоть один адекватный человек в этом больше похожим на дыру месте. — Пройдемте в мой кабинет, — устало вздыхает капитан. — А ты, — обращается к офицеру, — чтобы убрал здесь все! — голос — холодная сталь. — Ну, капитан Чон, — тянет офицер, хлопая ресницами. — Никаких "Ну, капитан Чон", — чеканит Чонгук. — Быстро все убрал, пока я не разозлился. — Хорошо-хорошо, — быстро кивает офицер, принимаясь собирать пожитки. Видеть злого Чонгука вовсе не улыбается, в таком состоянии он может и голову открутить. Офицер слишком громко сглатывает, представив себе эту сцену. Нет-нет, лучше побыстрее здесь все убрать. Ким заходит в кабинет капитана уже спокойным. И хотя за кабинетом сидит этот мальчишка, отравляющий окружающий воздух парами лака и ацетона, здесь совсем другая атмосфера. Здесь хоть и жарко — нет даже кондиционера, но так спокойно. И капитан хоть и молод совсем, но понимающий и в меру строгий. Ким даже вдохновился, у него открылось второе дыхание. Здесь ему точно должны помочь, выслушать и скорее пуститься на поиски его без вести пропавшего Хосока. Его солнышка, его золотца. Ким вновь мрачнеет, подумав о самом худшем исходе. — Простите за эту ужасную сцену, — извиняется капитан, садясь в темно-серое кресло. — Офицер у нас новенький, работает-то от силы полгода. Многое не знает, многое упускает. Не злитесь на него, он хороший, просто совсем еще молодой. В попе детство еще играет. Ким разомлел, расползся весь, став похожим на растаявшее на солнце мороженое. Такой успокаивающий голос обволакивает надежностью, мягкими стенами. Он зарывается в это так необходимое сейчас спокойствие с головой. Да все равно ему, что с этим офицером не так, это не его проблемы. — Да все в порядке, — отвечает. — Вы говорили о заявление о пропаже? — Чонгук наливает чашку чая не только себе, но и собеседнику. Он видит, в каком состоянии тот находится. — Благодарю, — улыбается Ким, принимая кружку чая в руки. — Да, — подает голос, отхлебнув жидкости. — Как я услышал из вашего разговора с офицером Кимом, он пропал вчера. То есть прошли только сутки? — умные взгляд пожирает Кима, который непонятно от чего ежится. — Мы не можем сейчас принять от вас заявление. Нет, вы, конечно, можете его написать, но если пропавший человек не появится и послезавтра, только тогда мы отправимся на его поиски. А еще мне необходимо знать, кем вы ему являетесь. Ким опускает кружку на стол. Слишком громкий звук заставляет Чонгука поморщиться. Он бы закатил глаза, но нужно держать себя в узде. Чонгук профессионал, он не может так низко пасть, показав свою несдержанность. — Из-за каких-то правил вы сейчас предлагаете мне сидеть сложа руки? Пока тут проходят сутки, человека могут убить! — Ким поднимается из-за стола. — Так и знал, что не нужно мне сюда обращаться. — Послушайте, пожалуйста, — вскакивает на ноги капитан. — Не мы эти правила придумали. И все же вам лучше прислушаться к нам, приходите послезавтра. Может, тот, кого вы ищете, вернется сегодня. — Я понял, — глухо отвечает Ким. Широкая спина скрывает какие-либо эмоции от Чонгука. Дверь закрывается с хлопком. Музыка ветра невесело позвякивает. Чонгук так и остается на месте, а потом падает на стул, зацепив кружку рукой. — Офицер Ким! — кричит из своего кабинета Чонгук. На ляжке расползлось темное пятно, и ладно оно было бы просто пятном, но ведь адски горячо. — Что случилось? — обеспокоенный офицер оказывается перед Чонгуком в мгновение ока. — Божечки-кошечки, — вздыхает он, увидев выражение боли на Чонгуковом лице. — Что случилось? А потом начинается судорожная беготня в поисках аптечки. Отстирывание пятна, и опека пострадавшего капитана со всех сторон. Кажется, сегодня день не задался. Ким выбегает из здания участка, раздувая ноздри. Разъяренный бык во плоти, осталось только несколько раз копытом по асфальту ударить и наколоть на рога офицера и капитана. Волосы развеваются на ветру, от быстрого шага сбивается дыхание. И что теперь Киму делать со всей этой ненужной информацией? Как ему прожить еще две ночи без Хосока? А что с парнем станет за эти дни? Ким прикусывает язык до крови, лишь бы не закричать. Ему так плохо от собственной неспособности хоть чем-то помочь любимому человеку, что слезы на глазах наворачиваются. Раскрывается ад внутри него, где черти, не заставив себя ждать, помешивают закипающую жижу. Киму бы просто прыгнуть в нее, чтобы не чувствовать всего этого. Слишком сложно сейчас находиться в спокойствии, остается только ждать двое суток. Как бы Ким ни сердился, без полиции он не сможет найти Хосока. Вполне возможно, что Хосок просто потерялся — подле города находится огромный лес. Но с другой стороны, зачем парню понадобилось посещать его на ночь глядя? Единственная короткая дорога до дома, по которой ходит Хосок — это озеро. Как же Ким сразу не догадался? Нужно обыскать озеро, только вот на улице уже темнеет, навряд ли сегодня ему удастся хоть что-нибудь найти. Завтра выходной, завтра днем он и пойдет туда, тогда будет больше возможности обнаружить хоть что-то. Ким так сильно погрузился в себя, что и не заметил человека, идущего навстречу. Он удивляется, когда чужое плечо, совсем костлявое и на несколько ощутимых сантиметров ниже его, впечатывается чуть выше груди. Ким даже охает, чуть не согнувшись пополам. — Простите, — почему-то извиняется первым, заметив выпавший из кармана бежевый блокнот. На нем нет надписей, лишь мягкий переплет из искусственной кожи. — Кажется, это ваш, — подняв блокнот, передает его парню. — Спасибо, — пальцы тонкие, руки бледные. Ким не видит лица из-за козырька бейсболки, лишь только потянувшиеся вверх уголки губ. Вроде улыбается, но улыбка эта больше похожа на оскал. Незнакомый Киму парень быстро убирает блокнот в широкий карман спортивных штанов. Лишь потом только, когда он остается наедине с собой, замечает запах чего-то сладкого. Это что-то идет из самого детства. Ким никак не может понять, чем же пах тот странный парень, но что-то до боли знакомое. Оно вертится на языке, прокручивается в памяти, но название никак не выдает. — Да какая вообще разница, — злится Ким, поспешив к машине. И все же запах этот не дает ему покоя. *** Первое, что чувствует Хосок, очнувшись — тошноту и неумолимый звон в ушах. Глаза с трудом разлипаются, и поначалу он ничего не видит. Хосок взвизгивает, прикоснувшись к глазам. Ослеп? Судорожно прислонив руки к лицу, Хосок позволяет себе дать слабину, сорвавшуюся с губ тихим плачем. Его трясет, безудержно, так сильно, что он еле может сидеть. Он обнимает себя руками, сильно стискивая зубы. Место, где он сейчас находится так одиноко и печально, совсем как парень сейчас. Его окружают четыре стены три с половиной метра на два. Ни одного окна, только голые стены, украшенные плиткой, а под ногами холодный цемент, отравляющий серым цветом и без того неуютное здание. Хосок сидит на матрасе, здесь нет даже кровати. Унитаз, раковина, матрас, маленькая душевая кабинка и одинокий стул — все, что окружает Хосока. Напротив матраса —металлическая дверь с тремя замками. Ее не выбить голыми руками, ее не выбить даже топором, которого поблизости нет. Хосок заточëн здесь, ему не выйти наружу. Для Хосока не оставили еды, только полулитровую бутылку с водой. И на сколько дней ее растягивать? Что Хосоку делать с этой несчастной бутылкой? Парень никогда не оказывался в такой ситуации, поэтому не понимает, что ему делать, как себя вести, когда придет похититель, если он вообще когда-нибудь явится. От стен и пола исходит холод, прошибающий насквозь. До сих пор свист не становится тише в голове. Хосоку страшно, здесь так жутко, здесь нет ничего. На Хосоке его порванная одежда, небольшая ссадина чуть выше локтя и огромная шишка на затылке. Хосок утирает слезы руками, размазывая песок по лицу. Видимо, остался после того, как он упал ничком. Царящая, слишком тихая атмосфера давит своей массивностью. Она не дает и вздоха сделать, не дает ему спокойно осмотреться, привыкнуть к этому квадрату, в котором он заточен. Хосок будто в коробке, где нет даже дырок, сквозь которые пробиваются лучи солнца, и задувает ветер. Хосок задыхается здесь от безнадежности, от страха и отчаяния. А какой сегодня вообще день? Сколько времени прошло? День ли сейчас или ночь? Хосок не знает ничего, ему неведомо время, ему неведомо, что происходит за пределами этих четырех стен. Эти четыре стены теперь для него мир, они для него дом. Сколько он здесь сможет продержаться, знать наверняка нельзя. Может, его сегодня убьют или завтра, а может, убьют через год. Хосоку не понять человека, укравшего его. Он бы так никогда не поступил. Нужно собраться, прийти в себя. Ким его точно не оставит, и Субин будет волноваться. Они смогут найти его, Хосок отсюда выберется живым. А пока он не знает, какое время суток сейчас, решает, что тот момент, когда он просыпается — утро, а тот, когда засыпает — ночь. Возможно, в таком режиме, в котором он будет жить, день сменится ночью и наоборот, но предрешить заранее невозможно. Отсчет идет именно с того момента, как он очнулся. Значит, сегодня будет первый день. Сейчас явно не утро — Хосок бы не очнулся так рано, значит, приблизительно два или три дня. Парень смотрел фильмы, в которых люди выцарапывали прошедшие дни камнем на стене, но у Хосока под рукой нет ничего, придется считать в уме до тех пор, пока он еще будет помнить сколько дней насчитал. Хосок не уверен, сколько сможет продолжать это делать, но будет стараться. Сейчас Хосок может рассчитывать только на себя. Ничего не оставалось делать, кроме как начать думать, кому он мог понадобиться. Если так подумать, это могли быть шантажисты, знающие о заработке Кима и его увлеченности Хосоком. Они могли украсть его, чтобы потом обменять на деньги. Или, может, у Кима есть враги, знающие о Хосоке. С помощью него они могут потребовать от Кима необходимую им информацию. В таком случае у Хосока большие шансы выйти отсюда живым и как можно скорее. Но ведь был свист. Никто бы не стал подражать серийному убийце. Это его место, это его отличительный знак. Тот самый свист, который парни, сумевшие сбежать, помнят до сих пор. Нет, это не обычные шантажисты, это не им понадобился Хосок. Позволить себе выйти за рамки дозволенного, украв Хосока, мог только этот самый псих, нареченный жителями серийным убийцей, который зовется эти два года Призраком или Палачом смертных душ. Изрекать все это не было смысла, оставалось лишь уповать на горе-судьбу, которая могла бы хоть как-то поднажать, применив свои связи, спасти тем самым неповинного парня. Это Хосок считал себя ни в чем не повинным, но вот считал ли так сам Призрак, ясно не было. Поняв все это, найдя все связи, ведущие к Призраку, и точно убедившись в своей правоте, паника накрывает Хосока, да так сильно, что его начинает трясти. В голове разом вспыхивают все кнопки об опасности, будто кто-то специально нажал на них одновременно, чтобы наверняка сорвало крышу. Хосок подскакивает на ноги, спотыкаясь, бежит к двери и со всей силы барабанит по ней. — Выпустите меня! — он кричит так громко, что эхо возвращается к нему же. — Выпустите! Я ни в чем не виноват! — удары по металлической двери приносят боль лишь ему. Хосок бьется в истерике, разбивая костяшки до крови. Ему чертовски больно, горло саднит, а руки немеют, но он продолжает орать, биться, скрести ногтями немую дверь. — Пожалуйста, кто-нибудь... Когда сил не остается, Хосок падает на колени, обхватывает себя руками и несильно бьется лбом о дверь. Все, что он сейчас может делать — умолять, тихо плача. Паника все так же расползается внутри мглой, охватывает сознание и все эмоции. Ничего не видно, кроме темного силуэта, ничего не слышно, кроме свиста. Когда похититель придет, что с ним станет? Почему он сразу не убил, неужели всех парней до Хосока он также запирал здесь? Неужели, кроме Хосока, здесь был кто-то еще? Неужели он точно так же кричал, пытаясь вырваться на волю, молил, плакал? Неужели он так же сходил с ума? Неужели он так же был отчаянен? Почему-то Хосок в это не верит. Он не знает наверняка, что делал Призрак со своими жертвами до того, как убить, но точно не держал взаперти. Хосок первый, с кем он так поступил. — Почему? — всхлипывает, даже не пытаясь вытереть мокрые щеки. — Почему именно я? Никто не ответит, если только сам Призрак. Только вот встречаться с ним страшно. Может, и у Призрака начались финансовые проблемы? Может, и ему необходимы деньги? Пусть хоть все заберет, только выпустит. Хосок до вечера скребет ногтями, под которыми уже давно запеклась кровь, дверь. Хосок молит Призрака отпустить, просит хотя бы на несколько минут выпустить наружу, чтобы увидеть солнечный свет или блики луны. К Хосоку так и не явились. От бессилия он уснул прямо перед дверью, свернувшись калачиком. Лицо стянуло от соленых слез, глаза сильно щипало. Ночью Хосок просыпается от ужасного холода. Он не осознает, где находится, почему ему так холодно, а когда вспоминает, тошнотворный страх липким потом покрывает тело. Хосок громко, истошно кричит, зажав голову локтями. Он долбится лбом о цемент, пока и вовсе не разбивает его. Страх представляется ему маленькими жучками, облепившими все тело. Они грызут кожу бесконечное множество раз. У Хосока все чешется, и он бы разодрал свое тело в кровь, но воспоминания о Киме и Субине придают ему необходимую толику спокойствия. — Они меня не бросят, — шепчет в пустоту парень. Пошатываясь, он встает на ноги. Доковыляв до матраса, безжизненной массой опускается на простыни и все сжимает их в руке, пока не чувствует, что становится теплее. Лишь после этого ему удается утонуть в беспокойном сне. *** Субин по крупицам собирает надежду, завидев здание полиции. Помогут ли они им, удастся ли найти друга? Чем ближе они подходят, тем сильнее он волнуется. Внутри все разносится каким-то надломанным звоном. Что-то там трещит, покрывается надколами, но все еще стоит, вдвойне усилив защиту. Это внутреннее состояние не дает пробиться вражеским мыслям, не дает сломить себя до конца. Труп Хосока не был обнаружен, скорее всего, он все еще жив. Это не дает Субину пасть, забыв о реальной жизни, не дает ему захлебнуться уничтожающими сценами. Его друг жив, определенно, Субин будет на это надеяться. Ëнджун замечает все, ему и слов не нужно, чтобы понять, что чувствует Субин. Он может поддержать только собственным присутствием, может показать, что всегда рядом, что Субин может на него положиться. Легкое касание кончиками пальцев прохладной ладони и успокаивающий кивок — то, что дает парень Субину, который сам сжимает его руку, как только чувствует легкое покалывание от прикосновения. Он кивает в ответ, давая этим понять Ëнджуну, что знает о его поддержке. Они вместе должны пройти через это, ведь и Ëнджун начинает осознавать всю сущность проблемы. И хотя он все еще надеется на возвращение Хосока, понимает, что здесь замешано третье лицо, о котором пока ничего неизвестно. Ëнджун не дает чувству тревоги расползтись, заковать себя в цепи, это сделал уже Субин, ему же нужно верить в лучшее до самого конца. Перед самым входом они выдыхают, посмотрев друг другу в глаза. Лоб касается лба, пальцы переплетаются с пальцами, дыхание в унисон с другим дыханием, легкая дрожь и полная отдача. Переступив порог, отпускают руки друг друга. Они рядом, они знают, они вместе, им страшно, но не так сильно. Страшнее было бы, если бы были поодиночке. Их спокойствие нарушает голос служащего полиции, к которому они подошли. — Еще одни, — закатывает глаза офицер, лопая большой пузырь. — Чего надо? — смачное чавканье заставляет Субина сжать кулаки, а Ëнджуна пройти вперед и с любопытством оглядеть стол. — Может, с нами хоть поделитесь? — кивает головой на еще незаконченную пачку. — С каким вкусом? — О, это какой-то новый вкус, — нараспев отвечает офицер. — Смородина и виноград. — Круто, — присвистывает Ëнджун. — Бери-бери, — протягивает пачку Ким. — Вкусно, — новый пузырь лопается еще оглушительнее прежнего. — Человек пропал... — встревает Субин. — Фу-ты ну-ты ножки гнуты, так бы сразу и сказали. Капитан Чон! — кричит офицер, заметив холодный недоброжелательный взгляд Субиновых глаз. — К вам желторотики. — Ты можешь не орать? — дверь хлопает. Народу является капитан, параллельно застегивающий ширинку. — Даже в туалет не дают нормально сходить, — бурчит себе под нос, но тут же натягивает улыбку, подняв голову. — Что у вас, ребятушки? Аль офицер не мог с вами разобраться? Ким ежится под острыми лезвиями точеных ножиков, вонзающихся в плоть темной радужкой глаз Чонгука, и скукоживается, пытаясь залезть под стол. — Э-это, они сами... к вам, — раздается откуда-то из-под стола. — А ну-ка сел! — рявкает Чонгук, ударив ладонью по столу. Ëнджун испуганно ойкает, прячась за Субином, остающимся на месте. Он, мягко говоря, пребывает в легком шоке. — Пойдемте за мной, — улыбается капитан, повернув к ним голову. Офицер вылезает из-под стола, не забыв удариться при этом головой. Шипя, почесывает место удара. А обиженные глазки так и стреляют стрелами вслед удаляющейся фигуре, которые, застряв в широкой спине, заставляют обладателя сжаться, потому что чешется. Капитан, почувствовав это, резко оборачивается, заставляя Кима подпрыгнуть на стуле. — Работаю я, работаю, — пищит офицер, устремляя взгляд на маленький монитор компьютера, отсвечивающий голубоватый свет на лицо. Пронырливые длинные пальцы щелкают по мышке. Играет в "Пасьянс", не иначе, думает Чонгук, цыкнув на офицера. — Да что? — обиженно тянет парень, надув губки. — Работай, — сузив глаза, прикрикивает Чонгук. Устало вздохнув, мотает головой. С ним только так. Носишься, как с младенцем, успевай только пеленки менять да молоко обсохшее утирать. — Работаю я, — бурчит в ответ, раскрывая при этом свернутое окно "Пасьянса", когда дверь захлопывается. Как и ожидалось, по словам капитана прямо сейчас они не могут кинуться на поиски человека, который, возможно, вернется сегодня или завтра. Они не могут предоставить им свои услуги, потому что правила гласят одно. И в какой бы участок Ëнджун с Субином ни пошли, везде будет одно и то же. Ëнджун поджимает губы, завидев состояние Субина. Он тихонько берет его ладошку в свою, крепко сжимает. Все же Ëнджун думал об обратной стороне полицейского участка, здесь ведь тоже люди работают, у которых могло произойти такое же событие. Ëнджун видит, что капитан на самом деле не плохой человек: все эти жесты, взгляд, сочувствующее выражение лица тянет понять его, заточенного в рамках работы, из которых он по собственной воле выбраться не может. Чонгуку действительно жаль, Ëнджун это прекрасно понимает, но понимает ли Субин, опустивший голову вниз? Его плечи напряжены, Ëнджун бы хотел прямо здесь обнять его, прижать к себе как можно сильнее, успокоить, дать понять, что есть возможность, если потерпеть. Но ведь это Субин, Ëнджун его знает как облупленного. — Есть ли хоть какая-нибудь возможность на его поиски прямо сейчас? Чонгук, завидев глаза парня, поднявшего голову, судорожно хватается за ручки кресла. Этот взгляд смотрит с такой мольбой, что Чонгуку хочется пуститься искать парня прямо сейчас. Ему вдруг становится больно, что-то колет в сердце. — Простите, мы не можем, — вылетает на одном дыхании. Частички надежды вновь рассыпаются, покрывая тела Субина трещинами. Они становятся еще шире, от чего он чувствует внутри мороз. Все так, они не могут им помочь прямо сейчас, глупо было надеяться на другой исход. И хотя от этого внутри Субина произошел какой-то сдвиг, заставив механизм работать с напряжением, кряхтением и заминками, он понимает их, обычных людей, не способных пойти против закона. Он понимает и принимает. — Мы вернемся послезавтра, — поднявшись, говорит Субин. Он не смотрит на капитана, только тянет Ëнджуна за собой. Тот, посмотрев на Чонгука извиняющимся взглядом, спешит за Субином. — Все хорошо, — говорит Субин, покинув кабинет. Ëнджун кивает головой. — Прелесть, — подмигивает кому-то из парней офицер Ким. — Кто? — не понимает Ëнджун. — Ты, — миловидная, но в то же время хитрая улыбка с прищуром озаряет лицо Кима. — Дашь номерок? — вроде подмигивает, а кажется, что посылает свои флюиды. — Д-да, конечно, — запинается Ëнджун, мало ли, зачем нужен ему номер, может, чтобы потом уточнить детали расследования. — Вообще-то он со мной, — Субин вдруг, обхватив Ëнджуна за талию, охнувшего от неожиданности, притягивает к себе. — Как жаль, — удрученно тянет офицер, надув губки. — Ты такая мягкая, свежая, как клубничное варенье, прелесть. — Ну все, — злится Субин, подходя ближе к столу. — Субин, — Ëнджун хватает парня за футболку. — Не нужно. — А что я такого сделал-то? — не понимает офицер. — Опять ты пристаешь к посетителям, — из кабинета вылетает раскрасневшийся Чонгук. — Мамочки, — вскрикивает Ким, прячась под столом. — Не подходите. — Ты мне еще указывать будешь? Ким кричит, ощутив, как за ухо хватаются цепкие пальцы, так больно сдавившие нежный хрящик. Но отпускать и вовсе не собираются, наоборот, тянут вверх. Офицер чуть ли слезы не утирает, встав на ноги. — Хватит, — хнычет он, ударив Чонгука по груди. — Мне ведь больно, — губы искривляются. — Будешь знать в следующий раз, — сжалившись над парнем, Чонгук отпускает его. Тот сразу же хватается за пострадавшую часть тела. Трет, зло поглядывая на капитана. — Извините, мы пойдем, — кланяется Ëнджун, схватив Субина за руку. _______ — Нет, что он себе позволяет, — не унимается Субин. Улица ни черта не помогает. — Еще и ты согласился дать ему свой номер! — Субиин, — тянет Ëнджун, слегка краснея. Ему нравится, когда Субин начинает ревновать. Он становится таким милым. — Не ревнуй ты. — Нет, я не понимаю, как его вообще на работу взяли? — не может он прекратить ревновать. Чуть парня из-под носа не увели, это же нужно так попасть! — Как ты вообще согласился? — Ну все, хватит, — догоняет его Ëнджун. — Не нужен мне никто, я ведь тебя люблю. И целый путь до дома Субин обливал офицера изысканными словечками. Порой Ëнджуну кажется, что Субин рос не в приличной семье, а где-то за горизонтом вместе с пиратами или бандитами. И откуда только столько всего нахватался? А Субин все никак не может перестать злиться, все твердит одно и то же, — что при следующей встрече открутит яйца этого никчемного офицера, чтобы больше даже не лез. Ëнджуну только остается вздыхать, закатывать глаза и слегка улыбаться. Где-то глубоко внутри огонь полыхает в два раза сильнее. *** Хосок продирает опухшие от слез глаза. Он отказывается принимать реальность, представшую перед ним во всем своем ужасающем величии. Парень только и может, что скулить, зарывшись лицом в подушку. Он вновь кричит, пока не срывает голос. Он все помнит, все понимает, а лучше бы забыл, лучше бы не знал, лучше бы и дальше находился в неведении. Это чувство, которое он испытал, находясь вторые сутки взаперти, давит на сознание, отказываясь показывать яркие картины из прошлого. Они стерлись, будто их вовсе не было. Один поступок, словно ластик, размазал яркие мазки. Больше у Хосок нет ни уверенности, ни надежды. Он один здесь сидит вторые сутки, тогда как Ким находится в их квартире. Интересно, он переживает, думает ли о нем, принял ли хоть какие-либо попытки для того, чтобы найти его? Это все слишком. Слишком сильно, слишком больно, слишком для него. — Хватит, — жалостливо стонет. Он обращается к своим мыслям, чтобы они заткнулись, перестали играть в свою игру. Эта игра доведет его скоро до белого каления. Эта игра выжигает внутри него остатки воспоминаний, оставляя лишь пепел и никому не нужные страдания. Для кого эти страдания? Для Призрака, которому нет дела до него, для Кима, который лежит сейчас дома или для Субина, находящегося рядом с Ëнджуном? Они все там, они могут видеть друг друга, а вот Хосок их нет. Может, вообще больше никогда не увидит. И раз за разом Хосок вспоминает тот день, когда отчетливо чувствовал что-то неправильное, что-то страшное и темное. Он раз за разом вспоминает отказ Кима приехать за ним, из-за чего начинает плакать. Плачет, плачет и вновь плачет. Подушка уже вся промокла насквозь. Сырая наволочка прилипла к щеке. Неприятно, но Хосок этого практически не ощущает. Неприятнее внутри, где все омывается горем. Хосок отказывается вставать. Целый день он лежит на матрасе, тихонько шмыгая носом, отказываясь смотреть на невеселого черного цвета плиты. Садится он только, когда хочет попить. Воды-то осталось на самом дне. Хосо4 не знает, но почему-то все время смотрит на дверь. Он хочет, чтобы она открылась, чтобы кто-то пришел и развеял это одиночество, скопившееся в самой груди. Хосок ненавидит его — одиночество. Оно все опустошает, все вместе с собой уносит куда-то в бездну, где потом уже ничего не найти. Хосок надеется, он все еще ждет хоть чьего-нибудь появления в этом злосчастном месте. Да пусть хоть сам Призрак придет, только бы не чувствовать этой давящей тишины. Пришел бы он, тогда бы стало хоть чуточку легче. Это смешно. Хосок должен его ненавидеть, именно по его вине он сейчас вновь ощущает это одиночество, не дающее покоя, именно из-за него он находится в заточении. Это смешно. Но Хосок хочет его видеть, хочет поговорить, сгладить все эти острые углы, которые, сужаясь, заставляют все сильнее прижимать колени к груди. Это смешно. Но Хосоку необходим этот незнакомец, потому что он будет единственным, кого парень будет видеть в отведенное ему время. Это смешно. Но Хосоку нужен Призрак. Это смешно... Правда, самому Хосоку смешно не было. Он знает о своей проблеме: столкнувшись с ней однажды, теперь навсегда запомнил это удручающее состояние. Он помнит все, именно поэтому молит Призрака явиться к нему хотя бы на несколько секунд. Хосок знает, что этого будет мало, но лучше уж так, чем совсем ничего. Хосок кричал, кричал Призраку, умолял. Он так рвался к нему, руки свои протягивал, а в ответ лишь звенящая тишина, а в ответ лишь темнота, обрубающая протянутые конечности. Вторые сутки Хосок провел тоже один. Вторые сутки он не ел, не видел ни света, ни тепла, не чувствовал дуновения ветра, а самое главное, не ощущал человеческого присутствия. К нему пришли на третий день. Замки щелкнули, заставив сердце биться сильнее, быстрее. Яркий солнечный свет ослепил глаза. Хосок зажмурился, но, преодолев себя, открыл их. Жидкость заполнила глаза, по щекам потекли слезы. Это не от облегчения, это от яркого света. Казалось, что все это сон. Такой прекрасный, но в то же время ужасающий. Хосок ждал, но сейчас боится. Темная фигура, освещенная лучами солнца. Это не было сном, это было взаправду. Призрак явился, как он и просил. — Привет.