Whistle. Obey me

От хриплого голоса кожа покрывается мурашками, а сознание кричит отползти назад, но Хосок замер, будто невидимые канаты сковали тело. Он же сам просил, почему тогда так страшно? А страшно оттого, что не знает он этого человека, не знает его способностей, не знает мыслей, крутящихся в голове. И вроде бы нужно отдалиться, вроде нужно подчинить тело, ведь оно принадлежит только ему, но что-то останавливает. Фигура так и стоит в проеме, своим видом пугая еще сильнее. Это и есть Призрак, теперь уж точно все пропало, решает Хосок, громко сглотнув. Он щипает себя за руку и сам же тихо ойкает, прикрыв глаза. И правда, все действительно взаправду, это реальность, и какой бы она ни была, ее нужно принять, нужно хотя бы попытаться найти точки соприкосновения с Призраком, тогда у него будет больше шансов выбраться отсюда. Хосок бы мог сейчас вскочить на ноги, попытаться протиснуться в образовавшуюся дыру — фигура не такая уж и большая, но нет, он не будет этого делать. У него ничего не получится, да и разозлит он этим Призрака, чего, конечно же, делать не стоит. Пока Хосок будет играть по его правилам, будет "паинькой", но попытки сбежать отсюда не бросит. Но только не сегодня, когда он не ел почти трое суток. Хосок не уверен, сможет ли вообще хотя бы на ноги встать. Дверь захлопывается, Хосок вздрагивает. Глаза расширяются от испуга или удивления, язык оставляет влажный след на губах. Его руки движутся сами по себе, не находя точки опоры. Призрака это только забавляет. Он скалится, облизывая губы. Хосок не уверен, но ему видятся два острых клыка, которые вонзятся в его шею, чтобы испить не только кровь, но и всю его волю, любовь к жизни. Конечно, Хосоку это только кажется, будь у него размах на воображение, он бы и рога увидел, и крылья черные за спиной, но ничего такого нет. Незнакомец оказался вполне себе симпатичным парнем, правда, невысоким и совсем уж худощавым. Он не на много старше Хосока, возможно, пару лет. А Хосок думал, Призрак — это какой-нибудь сорокалетний мужчина, которому сделали что-то плохое молодые люди. Может, украли что-то или издевались, вот он и решил всем отомстить, но это далеко не сорокалетний мужчина, это обычный парень, самый обычный человек. Тогда почему он убивает именно парней, почему не девушек? Может, он того... как Хосок? Тогда нужно предложить ему себя? Это стыдно, да и Хосок бы ни за что не переспал с другим парнем, но лучше уж это, чем сидеть здесь в одиночестве. Росточки надежды, зарождающиеся внутри Хосока, почему-то тянутся к парню, одетому в черное худи и темно-синие джинсы. Он стоит около двери, прислонившись спиной. Темно-карие глаза смотрят изучающе и будто бы заинтересованно. Хосок по миллиметру приближается, останавливается, чтобы подумать, стоит ли ему так слепо доверять незнакомцу. Хосок похож на испуганного кролика — водит носом по воздуху, округляет глаза. Хосоку страшно? Да. Ему радостно? И снова, да. То ли от испуга, то ли все же от голода живот сводят спазмы, а рот наполняется слюной. Ему стыдно было признавать, но он очень хотел кушать, а больше этого хотел увидеть кого-нибудь в человеческом образе. Хосок, будь он неладен, обрадовался, увидев парня на пороге. Если бы Хосок был собакой, он бы завилял хвостиком и кинулся бы облизывать человека, словно он его хозяин. Это было так мучительно признавать и так нелепо, что захотелось самому себе зарядить звонкую пощечину. "Очнись!", — врывается громким криком сознание. Это ведь он тебя запер здесь, ты должен его ненавидеть. Но сколько бы оно ни кричало, ни давало себе мысленные затрещины, было радостно видеть незнакомого человека. Одиночество для Хосока — пытка, а Призрак будто знал это. Он и окунул в него по самое не хочу. Теперь стоит около двери, тихонько насвистывая под нос. И если бы кто-нибудь хотя бы намекнул Хосоку о его удивительной способности так быстро привязываться к людям, то он, возможно, задумался бы о своем положении. Честно говоря, Хосок и сам это знал. Нет, к Призраку он не привязался, он ведь даже не видел его никогда, но от одного его вида в душе мягкие облака, похожие на вату, рисуют на темном полотне нежно-голубые разводы. И пусть остальное пространство все еще темное, голубые мазки-то эти увеселяют картину. Они делают ее не такой невзрачной и мрачной, они вживляют в нее частичку чего-то светлого. Хосок цепляется за это светлое всеми конечностями. Даже если оторвет, зубами вцепится, а если и зубы выбьет, навсегда запомнит эти разводы, чтобы потом воспроизводить их в точности до каждого миллиметра в памяти. Он станет упиваться этими разводами, только бы они оставались на этом полотне. Да, это неправильно, что сейчас Хосок построил мир вокруг Призрака, даже не зная его. Нет, он все еще надеется на свое спасение, но те, кто верит в сказки, обычно всегда и проигрывает. Это реальная жизнь, поэтому Хосок принимает ее со всеми недостатками. Он понимает, что в ближайшее время, даже если произойдет чудо, он будет находиться здесь. Ему нужно продержаться до того момента, когда за ним придет Ким. Пока он здесь, Призрак — единственный человек, кто будет скрашивать серые будни своим присутствием. И как бы Хосок ненавидел его, он его принимает. Сейчас он примет, а дальше будет видно. Пусть только не уходит, иначе Хосока вновь загрызут маленькие жучки. Сейчас они где-то попрятались по углам, но Хосок слышит их шебуршание. Как только Призрак уйдет, они не заставят себя ждать. Всей своей бесчисленной стаей нападут, чтобы в этот раз уж точно живого места не оставить. Хосок боится Призрака, это неоспоримая правда, до дрожи в коленях, до холодного пота, но жуков он боится до тошноты, до ужаса, застилающего разум. Лучше Призрак, чем эти жучки. А лучше всего — свобода. — Привет, — вытягивает из себя клещами. Незнакомец ухмыляется. Этот голос, слегка писклявый и немного приглушенный, забавляет его еще сильнее. Хосок боится его, но в то же время без стыда рассматривает. Да и пусть рассматривает, ему не жалко, пусть лицезрит, чтобы точно запомнить его образ. — Ты немного подрос, — произносит незнакомец, хватаясь за спинку стула. Даже здесь он садится на него не как обычные люди, а повернув спинку к Хосоку. Бледные руки опускаются на деревянную перекладину. — Тебя ведь Хосок зовут? — Откуда ты знаешь? — нервно сглатывает. Теперь ему точно хочется сбежать. И пусть разум кричит об обратном, Хосок рвется наружу. Он не просто так украл его, раз знает имя. — О, не бойся меня, — улыбается незнакомец. — Ничего я тебя не сделаю... пока что, — добавляет шепотом. Хосоку некомфортно в его присутствии, но больше некомфортно от себя. Он все еще решает, как ему поступить в сложившейся ситуации. Хосок сам себе противоречит, от этого хочется громко закричать. Хочется попросить Призрака избить его за столь глупые эмоции. — Зачем ты меня украл, зачем сейчас пришел? — Какие мы нетерпеливые, — театрально вздыхает незнакомец. — Все и сразу подавай. Мы ведь даже не познакомились, не побыли вместе, а ты уже задаешь мне такие вопросы. Нехорошо, — цокает он языком. — Разве гости так поступают? — К-как тебя зовут? — запинается. Хосок не понимает, что за игру ведет Призрак. Ударил его, затолкал в непонятное место, оставил на два дня в одиночестве, что он чуть с ума не сошел. Теперь же сам его обвиняет в поспешных вопросах. Он нормальный вообще? Хотя какой смысл спрашивать, раз он столько парней убил, а сейчас держит Хосока взаперти, что еще от него можно ожидать? Конечно, он не в порядке. Разве нормальные люди так поступают? — Меня зовут Юнги, но мое имя тебе ничего не даст, — достает зажигалку из кармана кофты. Маленький огонек зажигается, но тут же гаснет, сверкнув на секунду в темных очах. — Очень приятно, но мне уже пора, — кивает Хосок. Ноги хоть и не слушаются, до невозможности трясутся, а тело от бессилия не может нормально двигаться, Хосок все равно встает, он все равно предпринимает попытку уйти из этого ужасного места. Ему страшно смотреть на Юнги, все так же сидящего на стуле, он даже не шелохнулся, когда Хосок прошел мимо него. Не остановит? Значит, отпускает? Хосок понимает, что это все ложь, но внутри себя все равно ликует. Только чему радоваться, если дверь навряд ли откроется? А вдруг откроется, вдруг он ее не запер, потому что не ожидал, что Хосок посмеет уйти? Даже если и заперта, не хочется, чтобы Призрак думал, что смог подчинить его за эти два дня. Хосок не сдастся просто так. — Далеко собрался? — раздается как гром голос Юнги. От резкости звука Хосок подпрыгивает на месте, но виду не показывает. Юнги сидит спиной, он и не увидит ничего. — Подальше отсюда. Всего несколько миллиметров до двери, и вот пальцы уже касаются холодного металла. Легким движением ручка опускается вниз, а дальше ничего не происходит. Конечно же, дверь заперта, глупо было надеяться на иной исход. Хотя Хосок понимает, что ничего этим не добьется, он все равно дергает ее в надежде на то, что она поддастся. — Неужели не хочешь поесть? — таким спокойным тоном он это говорит, когда Хосок уже всю душу вымотал. Он готов разорваться прямо здесь на мелкие кусочки, кричать так громко, чтобы Бог услышал, если он существует, а Юнги так спокоен. Флегматичен и вообще никакого вида не подает, что его напрямую касается поведение напротив. Будто он один здесь, а Хосок так, бродяга, забредший по случайным обстоятельствам в непонятное место. Для него, наверное, так и есть. Хосок для него никто, пустое место, мусор или что еще похуже. Хосоку нужно что-то сделать с ним, у него еще будет шанс, он знает это, а пока нужно набраться сил. Он принимает правила игры. Тихой поступью возвращается, усаживается на матрас, подогнув под себя ноги. Он неотрывно смотрит на Юнги, только вот в глаза смотреть боится. Вместо этого смотрит на шею, украшенную какой-то тоненькой цепочкой. Что на этой цепочке, разглядеть нет возможности: кулон или что-либо еще прячется на его груди, а грудь эта прикрыта толстовкой. Юнги, кажется, прожигает его взглядом. Хосоку невольно хочется обнять себя, зажмурив глаза, но он этого не делает, продолжая упорно разглядывать тонкий переплет цепочки. Заглянуть ниже не может. Хосок уверен, что на этой цепочке что-то дорогое парню. Возможно, какой-нибудь кулон, памятная вещь, но точно что-то дорогое его сердцу, иначе он бы не прятал его так тщательно. Хосок чуть ближе приближается, теперь его колени немного свисают с края матраса, упираясь в цемент. Юнги прожил в одиночестве три года, Хосок же — два дня, но уже готов на стену лезть. Юнги видит это по тому, как тот сперва отползал, испуганно смотря на него, а сейчас уже медленно, но все ближе и ближе подвигается к стулу, на котором он сидит. Вот уже и колени прислоняются к цементу. Юнги это выводит из себя, ему нужно здесь все раскрошить, разбить. Ему нужно уничтожить этого мальчишку, но нельзя, не так быстро. Его нужно сломать, оторвать конечности, затуманить разум. Нужно действовать аккуратно, как он и планировал, чтобы парень смог прочувствовать все то, что он пережил за эти три года. О, Юнги уж точно просто так его не оставит. Он всю кровь из него высосет, косточки обглодает. Юнги тщательно готовился к этому, теперь он не может все уничтожить одним неверным решением. — Хочу, — тихо шепчет Хосок, прикусывая нижнюю губу. От стыда на глазах наворачиваются слезы. Он не должен вот так просто просить об этом, сидя перед ним во всей своей ничтожной красе. Он без Юнги не проживет, от этого мерзко, от этого хочется лезть на стены. — Хорошо, — улыбается Юнги, выуживая из глубокого кармана маленький контейнер и такую же пластиковую ложку. — Но, — пытается что-то сказать Хосок, правда, сразу замолкает. Кажется, Юнги все еще издевается над ним. Живот Хосока дико просит еды, а в контейнере на один зубок. Еще и эта ложка... Был бы нормальный столовый предмет, хотя бы обычная вилка, можно было бы попытаться ранить парня, а потом сбежать. Юнги действительно тщательно подготовился к похищению. Даже сейчас, пусть он и не проявляет никаких эмоций, видно, как он восхищается собой, как весь светится от своего превосходства, оттого, что вновь уделал Хосока, и будет делать это до тех пор, пока не надоест. А что делать Хосоку в этой ситуации? Умолять, на коленях просить, плакать, соплями цемент обмазывать? Даже если бы так и сделал, это бы никак не повлияло на его положение. Юнги просто все равно на него, он его за человека не считает. Только вот что такого Хосок ему сделал? Он видит этого человека впервые, Хосок не уверен, но он точно не помнит его лица. Быть может, они встречались ранее, но он его не запомнил. Да и какая разница вообще, он правда ничего не сделал, чтобы с ним так поступали. — А ты предусмотрительный, — едва заметный кивок на ложку, и на губах Юнги расплывается улыбка. Конечно, он предусмотрительный. Он ведь не дурак, чтобы давать парню хоть какой-то малейший шанс. Хосок должен познать боль и отчаяние, он должен ощутить весь спектр этих эмоций. Должен на коленях перед ним ползать, слезами обливаться. Это только начало, Хосока еще много чего ждет. Теперь его жизнь в полной власти Юнги, теперь он сам принадлежит ему. И Юнги уж точно покажет ему всю свою ненависть, он заставит захлебнуться в ней. Пусть Хосок молит, это будет услада для ушей, пусть он плачет, это будет самой яркой картиной, пусть он стоит перед ним на коленях, это будет самое взбудораживающее, что только может быть. Ложка подносится к дрогнувшим губам, но тут же опускается. Пристальный взгляд темных очей рисует на коже невидимые линии, по которым текут беспокойным потоком реки в виде мурашек. Хосоку неуютно от этого взгляда, от парня рядом, да и от всей этой атмосферы. Холодная дорожка-змея пропадает в районе ягодиц. Судорожный выдох разрушает тишину, которую боялся нарушить Хосок своим голосом, зато сделал это неосознанно. Нет, есть перед Юнги выше сил. Контейнер печально поглядывает с холодного цемента. И Хосок бы набросился, да скорее подавится, чем съест это все. Недавнее чувство голода куда-то пропадает. Исчезло оно так же внезапно, как в его жизни появился Призрак. На Хосока смотрит хищник. Он улыбается, только для Хосока уже давно стало понятно, что за этой улыбкой кроется нечто страшное. Юнги обычный парень, можно было бы так подумать, но на самом деле он псих. Ему нравится упиваться состоянием Хосока, он только и рад, что тот даже покушать нормально не может. Что ждет Хосока впереди, известно лишь Призраку. Есть ли возможность того, что Призрак и Юнги совсем разные люди? Есть ли возможность того, что их все же можно разделить? Хосоку нужно достучаться до парня, именно до Юнги, а не до Призрака. Он сидит здесь, он ведь живой, стоит протянуть руку, можно почувствовать тепло его тела. Где-то глубоко внутри него человек все еще остается человеком, нужно лишь только достучаться до него, попытаться помочь ему открыть глаза на этот мир. Ведь Юнги наверняка не хотел убивать всех тех парней, что же движет им? Должна же быть причина, почему он начал охоту на парней, а закончил на нем. Нужно сделать хоть что-то, иначе Хосоку не выжить. Сегодня только первый день, за все время, пока он будет находиться здесь, ему нужно узнать причину поведения парня. — Ну как, понравилось жить в одиночестве? — наклоняясь, спрашивает Юнги. Хосок вздрагивает, будто влепили пощечину. Он вновь издевается, давит на самое больно. Сидит, растягивая губы в ухмылке. Он словами своими перекрывает все пути отступления. Сейчас он делает больно только словами, на что же тогда способен, если его вывести из себя? — Не очень, — признается Хосок. — Хочешь моего присутствия рядом? — пальцы скользят по щеке. — Уж точно нет, — Хосок откидывает руку. — Хорошо, не зачахни здесь, — Юнги, поднявшись на ноги, уходит так быстро, что Хосок не успевает хоть что-то сообразить. Вот он сидел перед ним, а сейчас Хосок остался один. Вот только что он слышал голос Юнги, слегка грубый и хрипловатый, а сейчас уже сидит в тишине. И тишина эта вновь навевает одиночеством. Сложно оставаться одному, но что еще делать? Юнги не станет бегать сюда, потому что Хосоку так хочется. Он это будет делать только в том случае, если ему это нужно будет. Нет, Хосоку нельзя сдаваться. Не нужен ему рядом такой человек, как Юнги. Убеждать себя можно сколько угодно, но взгляд, не отрывающийся от стула, выдает все чувства парня. Наверное, Хосок сошел с ума, но он подходит к стулу и нюхает: пахнет кофе, сигаретами и... барбарисками? Он с детства помнит эти конфеты, хоть и давно не наблюдал их на прилавках магазинов, а вот запах сигарет ненавидит, но эти пахнут ментолом и ничуть не раздражают ноздри. Он проводит ладонью по гладкой поверхности, садится на стул: все еще теплый. Хосок не то что не видит, он даже не замечает, какая идиотская улыбка красуется на его лице. Он не понимает, что обнимает спинку стула, утыкается в перекладину носом. Этот запах сигарет застревает в легких. Грудь чешется, а в горле першит. Юнги не курил перед ним, но даже так от него за километр разит ментоловыми сигаретами. Ну и пусть, пусть эта горечь першит в горле, мятный привкус сглаживает эту перчинку. Пусть Хосок ненавидит запах сигарет, но лучше они, чем сырость и плесень. Вдыхай полной грудью, запомни этот запах, держись за него, чтобы не упасть. Голова кружится, а от голода начинает тошнить. Хосок падает со стула, прижимает руки к животу, который болит от спазмов. Лоб, найдя покой на прохладном цементе, отказывается смотреть на этот мир. Не может быть, чтобы он уже скучал по Юнги. Нет, он не скучает, ему просто одиноко. Ему правда одиноко, от этого нужно избавиться как можно скорее. Почему Хосок так слаб? Почему он не может находиться один в этом чертовом месте? Он сможет, ничье присутствие рядом ему не нужно. — П-подожди, — Хосок резко поднимается на ноги. Взглядом ищет хотя бы что-то подозрительное. Юнги сказал ему про одиночество. Не может быть. — Здесь же нет камер? — шепчет, пораженный мыслью. Нет, только не это. Каждый угол тщательно осматривается, но обнаруживается лишь паутина. Хосок так просто не сдается. Матрас переворачивается, простыня отлетает куда-то в бок. Хосок пересмотрел все, но камер так и не обнаружил. Облегчение подкашивает — Хосок падает на колени. Не следит, он оставил все, как есть. Ему не нужно следить за ним, он и так все знает. — Значит, он не такой уж и псих. Смех с ноткой истеричности отражается от стен. Хосок здесь один, за ним даже не следят. Он долго и упорно смеется, пока не начинает задыхаться, пока этот смех не переходит в плач, а потом в крик. Он вкладывает в него все свое отчаяние, просит голос донести до Кима хотя бы маленькую весточку. Я здесь, я все еще жив, забери меня скорее. Это сводит меня с ума. Нет, Хосоку хорошо одному. Он может спокойно поесть, может спокойно поспать, может сесть на пол и сидеть так, пока не замерзнет. Он может считать количество квадратиков на простыне, а потом на наволочке. А если и этого не хватит, то остается еще пододеяльник. Хосоку, пусть здесь и сыро, и холодно, все равно хорошо. Да, ему хорошо одному. Зачем ему Призрак? Это все пустой расчет, этим невозможно добиться от него подчинения. Хосоку Юнги не нужен, ему не нужен его пустой безразличный взгляд, ему не нужно его присутствия рядом. Хосоку вообще больше никто не нужен... Но, почему тода спустя час после ухода Юнги, парень готов кожу на себе рвать от одиночества? Голые стены, украшенные лишь плитой, и холодный цемент под ногами еще сильнее навевают тоску. *** Кровать уж слишком холодная для одного человека. Ким по привычке тянется рукой на другую сторону, чтобы, наконец, ощутить комочек счастья, но чувствует лишь пустоту. Разум находится в полудреме, от чего не понимает, почему рядом никого нет. Рука зарывается в простыни, рыскает, как маленький зверь, но все слишком реально, чтобы и дальше этого не замечать. В темноте не видно практически ничего, правда, Ким все равно знает, что Хосока рядом нет. Где-то под грудиной вибрируют пульсации, посылая мозгу ответную реакцию. Ким все еще не привык к отсутствию Хосока. Он всегда был рядом, даже если он дома не ночевал. Теперь же дома не ночует Хосок. И тонуть в этой реальности просто нет сил. Хосока нет уже третьи сутки. Сегодня Ким вновь пойдет в полицию, напишет заявление и будет дальше ждать чудо, которое, возможно, никогда не случится. Без Хосока дома неуютно, без него одиноко, без него уже все не то и все не так. Раньше, придя домой, Ким любовался милым личиком парня, его широкой улыбкой. Он мог чувствовать его объятия, тонкий запах абрикосов, он мог гладить его по шелковистым волосам, накручивать локоны на пальцы. Без Хосока дома пусто, безрадостно, досадно несправедливо. Без него и дома появляться не хочется. Но куда идти, если не в их квартиру, где спать, если не в их постели? Ким все еще тешит себя иллюзиями. Засыпает он только после того как воспроизводит в памяти все тонкости Хосокового образа. Он действительно верит в эту иллюзию, верит в то, что парень лежит рядом с ним, пусть и молчит все время. Ким верит в то, что может обнять его, только отчего-то вместо тепла чувствует только пустоту. Ну и ладно, главное, Хосок рядом. А вот утро всегда рассеивает иллюзии. Хосок исчезает, будто его никогда и не было. Хосока нет, но для Кима он всегда существует. Пусть и где-то далеко, пусть и не в их квартире, Хосок где-то есть. Ким теперь просыпается раньше: ему нужно принять реальность, нужно привести себя в порядок. Он долго лежит, смотря на пустую сторону кровати. А ладони сами гладят простыни. Ким не контролирует себя, лежит, подогнув колени так сильно, что они упираются в грудь. Даже бизнес, его отрада, не дает теперь ничего. Он все еще ходит на работу, разбирается с бумагами, проводит собрания, но это где-то по ту сторону жизни. Ким просто функционирует, как робот, как кукла или автоматическая игрушка. Стоит только завести, она пустится в пляс, только кто ей управляет? Вот и Ким не знает, что теперь им управляет. Киму приходится каждый день смотреть на свое измученное лицо. Когда-то красивый, высокий молодой человек теперь стал похож на больного. Серый цвет лица, красные глаза и вечно опущенные плечи, будто несут они тяжкий груз. Походка стала неуверенной, ноги постоянно шаркают. Вчера по срочным обстоятельствам ему пришлось рано утром отправиться в офис. Ким, забывшись, надел не костюм, а футболку и джинсы. Чтобы он когда-нибудь появлялся в таком образе в офисе... такого никогда не было. Ему бы стоило поглядеть на окружающих его коллег, чтобы увидеть все эти презрительные взгляды, только сил нет. Да и какая ему разница до их мнения, когда сердце болит? Коллеги, кто действительно интересуется состоянием своего босса, понимают, что нужно что-то делать, только Ким их не слушает. Кто его понять может, если с ними никогда такого не было? А если не было, как они могут давать какие-то советы? Киму не поможет ничего, только полицейские, и то, если смогут найти парня. Тяжелый вздох мог бы порвать легкие, мог бы затопить своей громкостью целый район. Шорох простыней, соскальзывающий с обнаженного торса пододеяльник. Сколько бы Ким ни смотрел, пустота остается пустотой. И больше он не хочет видеть ее. Словно маленький ребенок, он поворачивается на другой бок, смотрит в окно, а колени все так же прижимаются к груди. Ким не плачет, он все еще держится. Он должен держаться, хоть и больше не может этого делать. Две ночи без Хосока, и Ким уже не может существовать. Конечно, он будет и дальше вкалывать и вкладываться в свой бизнес до потери пульса, будет выходить на улицу, будет спать и кушать. А что еще остается делать? Объявить голодовку, забросить бизнес, на который он потратил столько нервов и денежных средств? А кто его слушать будет? Это Хосоку никак не поможет, таким образом Ким его не сможет найти. Этим он вообще ничего не решит, только хуже сделает. Придется вставать и существовать как-то дальше. Босые ноги ступают по паркету, легкие шлепки разносятся по пустой квартире. Пустота... Киму это совсем не нравится. Даже обои, и те напоминают о Хосоке — именно он выбрал их среди множества других. Молодой человек с легкой, грустной улыбкой поглядывает на них, взъерошивая на затылке волосы. И цвет... Даже цвет собственных волос терзает покрытую страхом душу. Даже они умудрились привнести в этот еще не начатый день свою толику грусти. Кофемашина тихо журчит, переливая выжатый из зерен сок. Ким смотрит на это с безразличием. Капающий звук не раздражает — его почти не слышно. Прикрываются глаза, и тут же перед ними Хосок, рассказывающий какую-то веселую историю. Киму нелегко принять то, что когда парень был рядом, он не слушал, о чем тот говорил. Всякий раз, когда Хосок ему улыбался, без остановки раскрывал рот, весело смеялся, стуча ладонью по колену, Ким пропускал эти моменты — тогда он думал о бизнесе. Сейчас он жалеет обо всем. Столько раз Хосок сидел рядом, столько раз он рассказывал ему интересные истории. И где теперь это все? Если честно признаться, совсем недавно, еще до пропажи, Хосок увлеченно о чем-то рассказывал ему, но хоть убей, Ким не помнит этого разговора. И так было постоянно. Он только сидел рядом, наблюдая за парнем, а что вливалось в уши не знал. Будто постоянно находился в берушах. Киму было достаточно просто посмотреть на Хосока, но теперь он понимает, что этого было так мало. Хосок ведь такой интересный, у него столько событий за спиной, он любит читать, любит познавать что-то новое, но Ким пропускал все это мимо себя. Сейчас бы он все отдал, чтобы услышать его голос, послушать рассказы, ответить на вопросы. Он бы сел рядом, подперев подбородок рукой, и слушал бы, слушал. Слушал бы, пока не уснул или не постарел. Слушал бы, пока и вовсе не слег в гроб. Грустная улыбка проскальзывает на уставшем лице. Ким тянется за бокалом, но натыкается на белую кружку с желтым цветком. Это кружка Хосока. Он так облюбовал ее, что никаких больше за кружки не принимал. Он всегда тщательно мыл ее, чтобы не дай бог не остались темные разводы от чая или кофе. Чаще Хосок пил чай, но всегда заваривал кофе по утрам, потому что его любит Ким. И стоя сейчас с кружкой Хосока в руке, Кима прошивают нити, оборвавшиеся где-то на пути к парню. У него дергается рука, и он чуть не роняет кружку на пол. Где-то на самом дне упокоилась капля. Почти незаметная, но такая отчетливая. Ким судорожно глотает ртом воздух. Колени, столкнувшись с полом, сильно ноют. — Хосок, — шепчет вслух, прижимая желтый цветок ко лбу. — Где же ты? Вчера озеро было обследовано, но поиски не принесли никаких начал и зацепок. Освободившись от дел, Ким стал искать хоть какие-то следы пребывания Хосока, но там их так много, что разобраться какой кому принадлежит нет возможности. Бросать попытки найти хоть что-то молодой человек не стал. Он понимал, что все это было абсолютным бредом, за которым ничего хорошего не стояло, понимал, что найти ничего не сможет, да и не занимался таким никогда, но продолжал упорно разглядывать каждую травинку. На ней была лишь роса и следы песка. Ни крови, ни чего-либо еще интересующее его. Но сдайся он сейчас, как потом будет смотреть собственному отражению в глаза? Полицейские отправятся на поиски только на следующий день, и не факт, что смогут что-то найти, не факт, что начнут это делать днем, а не ближе к ночи. Поэтому, как бы сложно ни было, как бы мысли не отравляли, Ким продолжал свои поиски. Перед глазами уже все маячило, слилось в одну гамму — серую, без проблеска на солнце или что-то хотя бы отдаленно напоминающего его. Ким готов был волосы на голове рвать, упасть прямо там на мокрый песок, потому что так плохо ему не было никогда. Хосок просто исчез, его просто нет, будто он вообще пропал с планеты Земля. Когда безысходность оккупировала всю волю, когда стала ведущим началом в его жизни, на озеро пришли друзья Хосока. Тогда солнце ярко светило в зените, но Ким этого не видел. Он в принципе больше ничего видеть не мог. Блики озера отражались в глазах, донимали оставшимися после себя точками. Это бесило. Он и так ничего разглядеть не может, а точки эти только препятствуют поиску. Куда бы он ни глянул, везде эти точки, хоть глаза зажмурь, они и там его достанут. Ким проморгался несколько раз, правда, это не очень помогло. Вся эйфория от начала поиска куда-то пропала. С утра уверенность в везучести была движущей силой, дающей надежду на удачные поиски. Теперь же правда колет глаза, дико поглядывает, безумно улыбаясь. Ей забраться на плечи припущенные ничего не составило труда. Она ножки свесила и все болтала ими, совсем как ребенок. Ноша эта так тяжела, что Ким согнулся в три погибели. Эй, не смей сидеть на моих плечах, закричал на нее, а та только порадовалась, зарываясь пальцами в светлые волосы. Ты подожди еще немного, шепот на самое ушко, я тут посижу, мне комфортно, мне здесь нравится. От правды этой можно было пополам сломаться, ее бы отрицать, но она силком заставила прокрутить в голове последний разговор с Хосоком. И вновь Ким обвинял себя. Ты права — погладил по гладкой ноге, — это все я. Ну-ну, мягкие губы коснулись кончика уха, мы с тобой вдвоем, авось выкарабкаемся, ты только меня не прогоняй, чтобы всегда быть уверенным в своей вине. Не прогоню, пообещал Ким, пощекотав пятку. А ей смешно. Этот звонкий смех так похож на смех Хосока. Мрачнее Кима теперь лишь могут быть тучи, собравшиеся над головой. Если и дождь пойдет, Ким никогда ничего не найдет. — Здравствуйте, — Киму бы вздрогнуть, только его больше ничего не удивляло. Субин выглядел не очень. Синяки под глазами и растрепанные волосы сделали его похожим на домовенка. Только вот домовенок этот совсем уж какой-то поникший. Ëнджун же, стоящий рядом, нервно сжимал руку Субина своей. Он не очень-то общался с Хосоком, знал его только потому что, Субин с ним дружит. Они не были лучшими друзьями — наедине никогда не сидели в кафе, не ходили в кино, но Ëнджун всегда видел в Хосоке хорошего парня. Быть может, они могли бы сблизиться, но почему-то каждый из них решил, что легче им общаться как просто знакомым. Сейчас Ëнджуну тоже тяжело, пусть он так и не стал другом для Хосока. Видеть Субина становится все сложнее, Ëнджун даже ночует в его квартире, чтобы всегда быть рядом в случае чего. Ëнджун посмотрел и на Кима; тому еще хуже. Поначалу показалось, что Ким их не видит или не понимает, кто перед ним стоял. Из рассказов Субина и Хосока, Ким ему представлялся профессионалом, супер-бизнесменом, первым красавчиком на селе, вернее в городе. Конечно, был он не таким уж и красавчиком (Субин намного лучше). Ëнджун врет, чего уж скрывать: Ким действительно красив, даже когда больше похож на живой труп, но для него Субин всегда на первом месте. Сейчас, посмотрев на Кима, можно было подумать, что тот просто безумец, рыскающий вокруг озера. Он каждую травинку разглядывал, водил рукой в воздухе, будто гладил кого. Смотреть на это невыносимо. Шлепок, и глаза Кима округлились. Он потянулся к раскрасневшейся щеке, потер ее, как будто мог этим заглушить боль от нехилого такого удара. Стыдно, но, честно говоря, стало лучше. — Может, хватит уже ерундой страдать? Сами же хотели Хосока найти, тогда какого черта сидите здесь, смотря на траву? Из ума выжили? Соберитесь, мы не зря пришли, — кивнул головой в сторону Субина. — Мы вам поможем, только перестаньте делать уже это! — тоненький пальчик указал на повисшую в воздухе руку. — Кого вы там гладите? — Ëнджун, — прикрикнул Субин, схватив парня за плечи. — Что ты творишь опять? — Отвали, — скинул руки Ëнджун. — Это все вы! Достало! Ноете, будто это как-то может помочь Хосоку. Я уже устал. Я здесь стою только ради вашего Хосока, когда мог бы играть в игру или смотреть "Пилу". Так какого лешего вы нюни распускаете, да сопли на кулак наматываете? Нужно будет, я и тебя ударю, — зло прошипел, поворачиваясь к Субину. — Даже если мы не найдем, пойдем в полицию. Нужно хоть кому-то доверять в этом проклятом мире, иначе можно жить в лесу, как отшельник. От того, что вы стоите здесь, показывая свою некомпетентность, Хосок не выплывет непонятно откуда. Какой смысл вообще тогда начинать поиски, если дальше собственного горя видеть вы ничего не хотите? Соберитесь уже! Как ни странно, тирада Ëнджуна подействовала на Кима и Субина как мощнейший пинок под зад. И правда, они слишком углубились в себя, совсем забыв о Хосоке. Ему ведь намного хуже, а они здесь сырость распустили. Если будут они так себя вести, что от Хосока останется? Ëнджун прав: слезами горю не поможешь. Пора бы взять себя в руки, не зря ведь родились парнями. Это девочкам можно поплакать, это им можно сидеть, причитая, им же на это отведено лишь несколько часов. А дальше остается собрать волю в кулак и лезть на рожон. Они, наконец, поняли Ëнджуна. — Прости, — прошептал Субин, касаясь губами виска. — Я больше не буду таким. — Я знаю, — обнял его за талию Ëнджун. — И ты прости, что был так груб, просто по-другому достучаться до вас было невозможно. — Ты прав, — кивнул Ким, слегка улыбнувшись. Ëнджун во всем прав, а особенно в его эгоистичных намерениях держать Хосока при себе. Теперь, осознав все это, он изменится навсегда. Прошлый Ким умер, на его месте возродился новый. — Давайте начнем поиски. Ëнджун с Субином переглянулись, слегка кивая друг другу. Вместе они смогут добиться хоть чего-то. Ким совсем не знал этих ребят, но они так помогают ему. Он не представлял как их вообще отблагодарить за столь нужное содействие. Только пасть на колени, обливая ноги слезами. Ребятам этого не нужно, они так же, как и он, переживали за Хосока. Впервые в жизни Ким рад, что у его парня есть друзья. Впервые в жизни он поблагодарил небеса за это. На улице уже стемнело, ночные фонари друг за другом включились. Все трое осознали: больше нет смысла осматривать озеро. Они так ничего и не нашли, хотя перерыли почти все. Следы Хосока, которые, скорее всего, присутствовали в этом месте, были затоптаны другими, либо же специально уничтожены похитителем. Первый вариант кажется наиболее логичным — если бы похититель начал заметать творение своих рук, мог бы наткнуться на людей, и слишком поздно было, чтобы все так тщательно убрать за собой. Даже в день поиска фонари мигали, так было и в тот день, когда украли Хосока. В такой темноте мало что увидеть можно. В любом случае ребята попытались, дальше дело за полицейскими. Ëнджун, Субин и Ким решили встретиться завтра и всем вместе отправиться в полицейский участок. Сейчас они все заодно. Они сплотятся, чтобы найти одного человека, им нужно это сделать, чтобы можно было всегда найти поддержку друг в друге. — Как думаете, — поинтересовался Ëнджун на выходе из зоны озера, — мог это быть Призрак или все же кто-то другой? — Я много думал об этом, — тихо произнес Ким. — Мне бы не хотелось думать, что его похитил Призрак, потому что... — голос вздрогнул. — Потому что после встречи с ним он не выживет. Я все еще жду новостей от шантажистов или еще каких-нибудь придурков. Хосока не мог украсть Призрак, это не он, я уверен. — Я тоже хочу верить в это. Надеюсь, Хосок и правда не встретил Призрака. — Это не призрак, Субин, — повторил чуть тверже Ким. — Это не он. Это просто не может быть он. — Не отрицайте очевидного, — вступился за парня Ëнджун. — Мы ничего не можем знать заранее. Вы вновь хотите тешить себя иллюзиями, но зачем? Понимаю, для вас это слишком сложно, но станет ли вам легче, если в итоге это и правда окажется Призрак? Думаю, нужно рассматривать все варианты. Даже если это Призрак, труп Хосока не был найден, он все еще жив, наверное... Не хочу спорить, но не нужно так явно отрицать сказанное мной. Переспите с этой мыслью, может, тогда вам станет легче. Хосок выживет, мы найдем его, обязательно найдем. Не сдавайтесь, тогда и мы с Субином не будем сдаваться. Ведь вы старше нас, а по итогу нам приходится вас успокаивать. Не кажется ли вам, что это выглядит не очень? — Да, ты прав. Я понял, я тебя услышал. Спасибо вам, ребята. Встретимся завтра? Они только кивнули головой в ответ. Издалека озеро казалось еще темнее, будто скрывало что-то в своих глубинах. Только бы знать, что произошло с Хосоком. Озеро маячило за горизонтом, его уже почти и не видно было. Никому из ребят не довелось увидеть какие-либо зацепки. А где-то совсем рядом с ногой Ëнджуна, спрятавшись в невысокой траве, лежал брелок, в спешке оторвавшийся от хосокового рюкзака. Цветок с разноцветными лепестками так и остался лежать в тени травы. *** — Хосок, — молодая женщина гладит мальчика по голове, — побудь здесь. — Нет, — мальчик цепляется пальцами за подол длинного платья. — Не хочу. — Я скоро вернусь, — женщина целует мальчика в лоб. — Ты помнишь, что я тебе сказала? Он помнит, — кивает головой. — Хорошо. Ее длинные волосы развеваются на ветру. Такие же светлые, как и у мальчика. Светло-зеленое платье в цветок, накинутый поверх коричневый кардиган — все, что удается запомнить. Ее улыбка постепенно стирается, светло-серые глаза становятся блеклыми. Она ли это или это уже другой человек? Из ее уст имя мальчика звучало приглушенно, будто она сомневалась, правильно ли называет его. Хосок... Хосок? Правильно, его зовут Хосок. Имя это дал ему отец. Она и не помнит, что оно обозначает, и вообще, должно ли что-то обозначать. Имя — есть имя, не столь важно, какой посыл оно несет. Она запахивает кардиган посильнее, чтобы порывы ветра не смогли продуть. Она не дает им шанса пробраться внутрь, к самым легким. Потуже закутывается в шерстяную ткань, лишь бы стало теплее. Он смотрит ей вслед — она это чувствует. Боясь оглянуться, прибавляет шаг. Один, второй, готова сорваться на бег, но лишь ускоряет шаги. Прохожий человек, не заметив ее, врезается, больно задев острым плечом. Она тихо просит прощения, прикрывая лицо длинными волосами. Ему все равно, он продолжит свой путь. Круговорот каруселей больно режет глаза. Он сжимает кулачки, считает про себя до десяти. Визг детей, громкие голоса их родителей затопляют слух. Он не слышит себя и не услышит, даже если закричит. Он помнит ее платье, эти цветы на салатовой ткани. Он помнит ее светло-серые глаза, печалью наполненные. Каждый раз, смотря на нее, он видел пустоту, видел частичку сокровенного, того, что она прятала от окружающих. От нее всегда пахло молоком, даже сейчас пахнет. Ее светлые волосы, так похожие на его, всегда были собраны крабиком. Только передние пряди, остальным же она позволила свисать с плеч и струиться по спине. Подсчет ведется с самого начала, он забывает, путается в числах, но продолжает свою трудоемкую работу. Откуда-то прибежавшая собака тычется мокрым носом в маленькую ладошку. Он хотел бы вскрикнуть, потому что испугался, но боится этим сбить себя. Больше всего он боится запутаться. Она, не удержавшись, все же оборачивается, чтобы взглянуть на него. На фоне множественных качелей и различных аттракционов он выглядит крошечным, будто жемчужина, затерявшаяся на дне морском. Его светлые волосы впитали в себя лучи солнца, он словно золотой. Рядом с ним бегают дети, задирая подол футболки, кто-то пытается стянуть с него штаны. Он продолжает стоять на месте. Ей не удается с такого расстояния рассмотреть его лицо. Скорее всего, он плачет. Она, отвернувшись, обнимает себя руками, припускаясь бежать. Он все еще стоит там, где она оставила его. Он закончил считать, но видит лишь других взрослых, совсем не похожих на нее. В этой однообразной массе он совсем как аутсайдер, отличающийся не только цветом волос, но и глаз. Редкий феномен... Она звала его так. — Сейя, — срывается с губ. Она запретила звать ее иначе. Его глаза наполняются слезами. Ему все равно, что он стоит почти голый, все равно, что все видят, какие на нем трусы. Она обещала, сказала считать. Он считал, долго, упорно считал. Он сделал что-то неправильно, потому что все здесь находящиеся совсем не напоминают ее. Он закрывает глаза, вновь принимаясь считать. Лишь такая же одинокая собака остается подле него. Сидит, как верный защитник, только хвост поджат, будто собака острым взглядом что-то видит. А когда он открывает глаза, почти никого не остается рядом. Он не знает, что с ним происходит. Просто глаза больше не видят, а он не может дышать. Тихий удар. Маленькое тельце больше не ощущает холода. Собака, подорвавшись с места, лижет мокрую щеку. Она скулит, потому что он больше не раскрывает глаза. Она все еще рядом, пока к ним не подбегает охранник. Щелкнувшие замки заставляют задремавшего парня проснуться. Он не сразу понимает, где сон, а где реальность, лишь только увидев черные плиты, тяжело вздыхает. Он все еще взаперти. Хосоку давно не снятся сны. Сколько себя помнит, во снах он не видел ничего, но с поступлением в университет, с началом дружбы с Субином и встречами с Кимом все кануло в лету, будто мглы в его жизни никогда и не было. Она осталось на задворках памяти. Хосок практически забыл каково это, когда ночью задыхаешься. Были времена, когда он просыпался в поту. Его мучили судороги, наутро лицо было мокрое. Он и не помнил, когда успел облить слезами подушку. Первые годы было сложно, а потом стало легче. Как только он стал подростком, все изменилось: новые увлечения, познание себя, и все детские обиды исчезли. Только вот последствия донимают его до сих пор. Как бы Хосок ни старался, это часть его жизни, которую просто так выкинуть невозможно. Как он мог бы все забыть? Как возможно было забыть этот случай? Хосок никогда не был на сеансах у психолога: чем он помочь сможет? Странности есть у всех, и то, что он боялся засыпать, не значило ничего. Да и почему практически не помнил ничего до пяти лет тоже. Зато теперь он понимает то, что все это время пытался. Около двери стоит контейнер с едой и бутылка с водой. Юнги и след простыл. Он и правда на призрака похож. То есть, то нет. Когда хочет испугать, тогда и появляется. И все же Хосок благодарен ему за еду и питье. На этот раз контейнер впечатляет своими размерами. Он надеется, что он это принес не на несколько дней, а на сегодняшний ужин. От тела исходит неприятный запах. Когда он мылся в последний раз? Сил не было ни на что. Кабинка такая невысокая, что приходится согнуться. Внутри на крючке висит футболка и широкие спортивные штаны. Хосок глядит на свою перепачканную и порванную одежду. Мягкость ткани чистой футболки ощущается кончиком носа. Хосок улыбается. Ему приятна такая пусть и мнимая, но все же забота. Он понимает все, но стесняться нахлынувших чувств необязательно. Хосок позволяет себе окунуться в них. Опустившись на пол, все еще прижимает футболку к носу. От нее пахнет дешевым порошком и каким-то кондиционером. — Спасибо.