Где соприкасаются руки

      Боль словно камень, отколовшийся от огромной скалы, обрушилась на голову аспиранта сразу после того, как он открыл глаза. Холодный душ и пару таблеток анальгина помогли ему справиться с первым испытанием дня. Он был предельно тихим, когда проходил в ванную, замечая приоткрытую дверь в чужую комнату. Будить своего будущего товарища по несчастью ему не хотелось. Переодевшись в свежую одежду, которая была любезно оставлена Мафальдой на стуле в его комнате, и которая пахла свежестью и стиральным порошком, отдающим запахом химозной лаванды, Оливер отправился вниз.       Минуя ступени и доходя до некого поворота в лестнице, он встретился с сеньорой Перлман, которая проходила мимо лестницы. Лицо женщины расплылось в нежной и как всегда приятной улыбке. Без этой улыбки не обходилась ни одна из их встреч, как и не без ответной легкой улыбке аспиранта.       — Доброе утро, дорогой. Сэмюель хотел бы с тобой поговорить. Зайди к нему, пожалуйста, как поешь, – довольно быстро пояснила она на английском и отправилась дальше, разминувшись в разные стороны с американцем.       Мысли о том, что же хотел ему сказать, профессор не покидали его во время того, как он тщательно пережевывал пищу, сидя за столом в полном одиночестве. Он проспал время завтрака, как и Элио, который еще даже видимо не вставал с кровати и еще долго не поднимется на ноги.       «Оливер, ты плохо влияешь на моего сына! – лицо профессора непривычно для аспиранта хмурится, а в его руках приготовлен отчет и уже готова характеристика вместе с билетом в Америку» или же более лояльное «Оливер, в последнее время ты слишком много времени тратишь на ненужные вещи. Тебе не кажется, что…» Кажется. В последнее время мало что получалось по исследованиям и новым материалам. От этого он и отвлекался, забывал обо всём с кудрявым брюнетом и его друзьями, вместе с алкоголем и смехом.       Но реальность и слова профессора были совсем не такими, какими их уже успел нафантазировать Вайсман. Он даже не мог предположить, что всё могло сложиться таким образом. За пару дней лечения сеньору Перлману не стало лучше, поэтому в большинстве своём работа с научной документацией по недавней экспедиции взваливалась на плечи молодого аспиранта и с ней ему нужно было разобраться как можно скорее, насколько это было возможным.       Изначально Оливер принялся за работу в кабинете, но понял, что нехватка свежего воздуха убивает в нём любую мозговую деятельность. Перебравшись на улицу за уютный столик под склонившимся деревом, работа пошла получше, рука начинала уставать от постоянных пометок и новых наблюдений, которые не переставая продолжал писать мужчина, бегая глазами от одного документа к другому, а после них переходя вовсе к третьему. На такую работу ушло много времени и за это время Вайсман успел устать, но останавливаться для отдыха себе не давал. Боялся потерять темп и понимание того, что он пишет.       Элио после двух вечеров пьянок проснулся с ужасающей головной болью, а потому лучшим решением сейчас было оказаться под освежающей струей воды. Обнаружив, что он уснул практически не раздевшись, юноша явно оказался недовольным своим внешним видом и благодарил небеса, что кто-то из семейных не заметил его в таком состоянии. Взглянув на часы, на которых уже перевалило за обед, Элио без лишних мыслей привёл себя в порядок и кое-как спустился вниз, где было подозрительно тихо. Найдя что-нибудь поесть на кухне в виде вазы с фруктами, Элио утащил ту с собой в гостиную, где стояло его пианино с листами нот, которые он оставил ещё несколько дней назад до экспедиции на озеро.       Жадно поедая яблоко с виноградом, молодой музыкант вернулся к своим трудам, подняв уже слегка запылившуюся крышку инструмента и взяв ноты с карандашом. Вспомнив, для чего он оставлял те или иные пометки, он поставил ноты на подставку и начал пробовать поигрывать. Музыка в такие моменты помогала ему отвлечься от всего и упорядочить мысли.       Внезапно заигравшая музыка, исходящая из открытых дверей зала вырвала Оливера из состыковок всех исследовательских отчётов и документов. Он чуть скривился, схватившись одной рукой за голову и облокотившись локтем об стол, пытаясь вновь работать, но не получалось. С каждой нотой льющаяся музыка с раскрытых дверей дома раздражала его, заставляла голову вновь раскалываться по частям, как это было утром. Но она ли это была? Или просто таблетки прекратили своё действие и боль вернулась. К этим мыслям Вайсман уж никак не пришел в тот момент.       Поднявшись с места и направившись к источнику звука, он остановился в дверном проёме, оперившись рукой о стену и поедал взглядом игравшего Элио, который очевидно только недавно открыл глаза. Всё как он и думал, сын профессора проснется намного позже него.       — Ты бы не мог сыграть что-нибудь другое? – как можно вежливее постарался произнести американец, попытать надежду на то, что это всего лишь неблагоприятная мелодия для работы, а не музыка Элио в целом.       Элио обнаружил стоящего Оливера в проходе гостиной с бумагами в руке, впрочем, улыбнувшись, парень доиграл свою непродолжительную мелодию и поставил ладони на колени, ожидая похвалы и дифирамб своему музыкальному таланту от блондина. Когда ее не последовало, юноша придумал кое-что получше; заиграть с аспирантом:       — Хорошо, хорошо. Как насчёт этого? Я сыграю это специально для тебя.       Пальцы парня начали грациозно выигрывать мелодию на пианино, и лишь иногда юноша поглядывал на все так же стоящего в проходе аспиранта. В этот момент Элио уже начал смущаться…       Оливер услышал еще одну композицию и посвятил отдельное внимание изящно перебирающим клавиши длинным пальцам, но ни новое произведение, ни горящие глаза парня, что смотрели на него моментами не смогли убрать ни боли, ни раздражения. Элио закрыл глаза и полностью предался виртуозной игре на пианино по своей феноменальной музыкальной памяти. Он желал подарить Оливеру те самые незабываемые моменты наслаждения музыкой, а потому выкладывался по полной, чтобы показать блондину свою страсть и к музыке, и, похоже, к нему самому. Однако пронизывающий голос на высоких тонах пронёсся по залу, заставив пальцы Элио невольно запутаться и остановиться, извратив последние аккорды произведения:       — Перестань. Элио, перестань! Ты можешь просто не играть?! – блондин нахмурился и оторвал руку от стены, сложив обе руки накрест на груди. Он впервые повысил голос, впервые вышел из себя и в целом выглядел подобно разъяренной химере из мифов Древней Греции.       «Ты можешь просто не играть?» – это звучало для юного музыканта подобно просьбе замолчать, исчезнуть навсегда и больше никогда не появляться. Элио показалось, будто это он раздражает Оливера, а не его музыка. Впрочем, может так оно и было – кто знает, может юноша неправильно повёл себя вчера в конце прогулки и этим обидел аспиранта? Как бы там ни было, сердце парня дало трещину, что немедленно отразилась на его лице. Он нахмурился в ответ, отведя взгляд куда-то в сторону и почувствовав предательский подступающий к горлу ком. Он медленно убрал пальцы с клавиш, покивал и хлопнул крышкой фортепиано, взглянув на блондина, стоявшего в довольно грозной позе. Второй раз ударить его не хотелось. Оставалось только говорить.       — Я тебя раздражаю? Я могу уйти, – проговорил парень, снова уведя взгляд в сторону, чтобы не смотреть на реакцию блондина. Сейчас все внутри юноши выжигалось незримым пламенем смешанных чувств – и непонимания, и обиды, и почему-то ревности.       Оливер напряг скулы от вновь распространяющейся боли по всей голове, что словно нарочно синхронизировалась с действиями парня. Хлопок крышкой фортепиано, накрывающей клавиши пришелся таким же расколом где-то в висках. А отвернутое лицо Перлмана стало вдруг появившейся в груди тяжестью.       — Делай, что хочешь, но не касайся больше этого чертового пианино, пока я работаю, – ответил американец спустя пару секунд молчания и принялся уходить, отворачиваясь полностью тоже от отвернутой к нему фигуры, — Надеюсь, ты меня понял, – было кинуто небрежно вслед напоследок перед тем как аспирант полностью исчез из зала и в целом здания дома.       Оливер даже не мог предположить в тот момент насколько он сильно ранил того, чьей компанией буквально вчера наслаждался и благодарил Бога за то, что такой человек появился в его жизни, одновременно и ругая Создателя за то, что он сделал Элио идентичным его полу.       Непонимание взяло верх над другими чувствами юноши, как только он услышал неприятные для него слова от Оливера. Он немедленно развернулся, услышав шаги в коридоре, и уже не застал там белокурого аспиранта. Ком в горле стал надавливать ещё сильней.       Элио продолжал сидеть у фортепиано. Его брови сильно нахмурились, и он сдерживался, чтобы не разрыдаться прямо тут. Он не понимал одного: чем он так обидел Оливера, что заслужил от него таких обидных криков? Неужели Элио для него – просто знакомый на вечер, игрушка, с которой можно обращаться как угодно?       С такими мыслями юноша оставался на протяжении всего дня. Он старался не пересекаться с Оливером, где-то в глубине души став побаиваться того и чувствуя одновременно необъяснимую вину и обиду перед ним. Элио заранее лёг в кровать, просто чтобы не столкнуться с Оливером в коридоре, ванной или дверном проеме. В тот вечер ему даже не хотелось изливать свою душу перед дневником – он зарылся лицом в подушку и горько плакал, понимая, что, возможно, уже между ним и Оливером никогда ничего не получится, и та неприязнь, которая возникла между ними с самого начала попросту неисправима.       Впрочем, жизнь продолжалась. Оливер то в абсолютной тишине работал днём у бассейна, пока профессор шёл на поправку, то пропадал на всю ночь в городе, то ли одаривая лаской Кьяру, то ли играя в покер в своём любимом баре. Элио не покидало чувство, будто он надоел Оливеру и его бросили. Времени для развития этих мыслей у него было предостаточно, – за транскрибированием музыки, одинокими поездками на велосипеде и прогулками с Марцией, которая стала для него отдушиной и кое-как смогла заполнить душевную пустоту юноши в эти дни. Живя хоть и за одной стеной, Элио, казалось, будто между ним и этим прекрасным блондином выстроилось ещё с десяток. Вся голова Оливера была забита лишь работой и профессором, которого он не хотел лишний раз дергать, поэтому долго и мучительно принимал решения в одиночку. Мысли о юноше, которого он довольно долго не видел так же посещали его. Вайсман даже предположить не мог насколько сильно он ранил чувства профессорского сына, но точно знал, что он обязан извиниться перед ним.       Очередным вечером после знойного дня Элио уединился в своей комнате с дневником. Он устал молчать, но выговориться о своей непреодолимой страсти к белокурому парню было некому. Убивающее молчание и разлука стала причиной навязчивых мыслей, которые преследовали юношу целый день. Бурные фантазии, что заполонили его разум, дали понять ему одно уже в какой раз – никто не хочет Оливера так отчаянно, как он, никто не хочет запустить ему руки под рубашку и расцеловать в его загоревшую шею так, как он, никто не хочет оказаться с ним голым под белой простынёй в свете луны так, как он.       Однако похоже, что Оливер, будучи характерным парнем не спешил идти на контакт первым после того, что он наговорил Элио. Сам юноша уже не мог без компании блондина, – после последней прогулки с Марцией он понимал, что даже она ему уже не настолько интересна, как загадочный внутренний мир и неописуемая внешняя красота блондина. Прошла неделя, и нужно было что-то делать.