Нечто общее

Последние две ночи ни шерри, ни горячая ванна, ни классическая музыка не помогали Фредерику уснуть. Он никак не мог объяснить себе мотивацию собственного поступка, который завершил его последнюю встречу с лейтенантом Коломбо. Жгучий стыд сопровождал его уже около двух суток, и он не был уверен, что перемены в его состоянии остаются для других незамеченными. Встреча с адвокатом Элизабет, встреча в бюро ритуальных услуг, церемония прощания с миссис Хоффман, утренний чай, вечерняя газета, каждая сигарета — всё было отравлено стыдом. Повсюду, куда бы он не шёл, ему мерещился то навязчивый запах недорогого сигарного табака, то светлый плащ, мелькающий где-то на периферии зрения, то скрипучий и присвистывающий голос, повторяющий «И это не дает мне покоя…». В рабочих делах Габриэль Эдвардс отнесся к нему с отеческим вниманием, посоветовав перенести все встречи по поводу дел компании на середину месяца или делегировать переговоры мистеру Куперу или Дженни Кинг. И после встречи с адвокатом, пообещавшим уточнить, не изменила ли миссис Хоффман свою последнюю волю, мистер Эдвардс ни разу пока не вернулся к этому вопросу. Хотя кто, как не он, знал о том, что в завещании Элизабет могут быть указания относительно дальнейшей судьбы CHECK Industry. Часы в холле пробили восемь после полудня. Фредерик вернулся с работы около часа назад и сидел в своем кабинете, просматривая почту. Несколько счетов, почти десяток рекламных брошюр и пакет, доставленный курьером с раннего утра, но так и не вскрытый. Мистер Хоффман вскрыл пакет ножом для писем. Внутри оказалась прошитая стопка листов, набранных на печатной машинке. Он улыбнулся: Альфред Миллер — брат Арнольда Миллера, состоящего в клубе мыслителей — выполнил свое обещание, данное на рождественской вечеринке в этом доме. В руках Фредерик держал расшифровку доклада Мишеля Фуко, с которым тот выступил в Руайомоне на конференции. Мистер Хоффман нежно погладил сшивку — он не считал себя глубоким знатоком философии, но знал, что чтение принесёт ему не один час удовольствия. Возможно, в воскресенье он предложит именно этот доклад для обсуждения на следующей неделе и будет поддержан немалым количеством мыслителей. Пожалуй, стоило бы освежиться и сменить одежду. Фредерик вышел из кабинета, повесил в спальне пиджак на стойку, снял галстук и, на ходу расстегивая рубашку, зашел в ванную. Умылся под краном, потер мыльной щёточкой руки. Промокнув лицо полотенцем, посмотрел в зеркало. «Давно женатая пара, красивый мужчина — и тут появляется молодая женщина». Красивый мужчина. Фредерик повернул голову вправо, затем влево, пригладил волосы, провел рукой по подбородку. Нельзя сказать, что он никогда не думал о своей внешности: конечно, каждое утро он брился, следил за тем, чтобы его лицо и прическа были аккуратными. Но он не мог представить себе, что кто-то может назвать его красивым, ведь это слово обычно употребляется по отношению к женщинам. Красивая женщина. Или про предметы: красивый дом, красивый интерьер, красивая машина, красивая картина. Если бы он не был собой, мог бы он сказать, что это — красивый мужчина? Фредерик пристально вгляделся в отражение. Ничего примечательного. Темные волосы с проседью, высокий угловатый лоб, густые широкие брови с глубокой морщиной между ними, глубоко посаженные серые глаза. Костистый нос с округлым кончиком, слегка искривленный вправо, узкие губы, драматичные складки у рта (кажется, появившиеся совсем недавно), впалые щёки, выступающий вперед синеватый подбородок с небольшой ямкой. Обыкновенное лицо, с которым, будь он актёром, ему бы не светило ничто большее, чем роли второго плана в историях о чужой страсти. Обыкновенная фигура: средний рост, ни атлетической прорисовки мышц, ни нездоровой полноты. Они с Элизабет никогда не называли друг друга красивыми. Выбирая в комоде свежую рубашку, мистер Хоффман думал о своей покойной жене. Была ли она красива? Наверное, да, но это не была красота своего времени. Она была рослой блондинкой с крупными руками и ногами, с правильным, но жёстким лицом, на которое очень рано лег отпечаток возраста. В молодости она могла быть довольно яркой, но, кажется, это никогда не было её целью. Когда они поженились — двенадцать лет назад — ей уже было тридцать четыре года. Фредерик был немного младше — на то количество лет, которое в юности кажется непреодолимым барьером, но исчезает после того, как стены университета оказываются позади. Светло-голубая рубашка в узкую бледную полоску подходила как для проведения вечера дома, так и для внезапного выезда. На второй сценарий для завершения этого дня мистер Хоффман не рассчитывал, но, если позвонит Пол Кинг или кто-нибудь из клуба предложит встречу в баре, он не будет отказываться. Фредерик вернулся в кабинет, устроился поудобнее, закинув ноги на стол, и взял в руки доклад. Хорошо было бы закурить — и, как только огонь коснулся кончика сигареты, в коридоре послышались легкие шаги горничной. Она негромко постучала в дверь кабинета и приоткрыла её. — Мистер Хоффман? К вам посетитель, он из полиции. Пригласить его, или вы спуститесь? — Спасибо, миссис Таббс. Он может зайти. Если вам не сложно, принесите кофе. Коломбо тоже постучал, перед тем как заглянуть в помещение. Фредерик спустил ноги со стола и встал, приветствуя посетителя. — Добрый вечер, сэр. Я вам не помешаю? — сегодня полицейский выглядел несколько более утомленным. Под глаза легли тёмные тени, на плаще были следы высохшей земли, пальцы руки, сжимавшие сигару, черны у ногтей. — Нет, лейтенант, проходите и располагайтесь. Сейчас миссис Таббс принесет кофе. Фредерик прикусил язык. В прошлый раз, когда он предложил Коломбо напиток… Но лейтенант, кажется, забыл об этом, или предпочитал не думать. — О, большое спасибо. Да, кофе сейчас мне не повредит. Представляете, я не спал целую ночь, был в управлении и писал отчёты, это очень утомительно. Я никогда не был в этом хорош, все эти бумаги только запутывают меня, я забываю всё, что хотел написать. — полицейский опустился на диван, стоящей у стены и вытянул ноги. — А с самого утра я поехал к миссис Поттс, ну, к сестре вашей покойной жены. Они с семьей живут в пригороде, и ехать до неё не меньше шестидесяти миль в одну сторону. Я был у них где-то в десятом часу до полудня, и смог уехать только два часа назад. Она очень энергичная женщина, эта миссис Поттс. — Да, это у них с Элизабет семейное. — сказал Фредерик, благодаря кивком миссис Таббс, которая принесла поднос с кофейником, сливочником и двумя чашками и оставила его на низком столике у дивана. — Угощайтесь, лейтенант. — Спасибо. — Кофе выплеснулся за край чашки, и несколько капель упали на полированную деревянную поверхность. — Извините. Так о чем это я? Да, я освободился только два часа назад. Очень увлеченная особа. Когда я приехал, она смотрела фильм со своей семьей, и не могла оторваться от завершающей сцены, поэтому попросила меня присоединиться к просмотру. Все те десять минут их пёс пытался прожевать мой ботинок. Я рад, что ему это не удалось, другой пары у меня нет. Какой же всё-таки силой обладает искусство! Моя жена не большая любительница телевидения: днем она ходит по магазинам, а вечером идет в кегельбан с подругами. Никогда не может сосредоточиться на фильме, и, если мы смотрим его вместе, она постоянно спрашивает, кто все эти люди и что случилось. Но не миссис Поттс, она, по-видимому, большая фанатка. Когда фильм закончился, мы вышли с ней в сад, чтобы поговорить. Сначала, конечно, она говорила о кино. Я знал, что всяких чудовищ играют люди, но совсем не имел представления о том, как создаются все эти ужасные морды, или как один и тот же актёр может играть и юношу, и старика. И миссис Поттс мне рассказала, ведь её дочь работает гримером в театре и занимается перевоплощениями. А миссис Поттс просто мастер по части растений. У неё есть всякие специальные инструменты для земли и цветов, и я даже не представлял, что их столько. И особый наряд для работы: перчатки, шляпа, обувь. — Да, это на неё похоже. — Фредерик бережно положил доклад обратно в конверт, взял пепельницу и подошел к столику, чтобы взять чашку. — Они с Элизабет в последнее время нередко вместе занимались нашим садом, и я помню шляпу Кэтрин. Такая светлая, широкополая. — Вы понимаете, о чем я говорю. — Коломбо затушил сигару в пепельнице, которую мистер Хоффман поставил перед ним. — Большое спасибо, я как раз думал об этом. Миссис Поттс очень много говорила о своей семье. У неё, знаете, четверо детей — помимо дочери, которая работает в театре, трое мальчишек школьного возраста. Не представляю, как она с ними справляется. Она ими всеми так гордится. И очень много говорила про вашу жену — про их детство и про то, что ей потребовалось несколько лет после того, как умер их отец, чтобы просто позвонить сестре. Но вот что странно. Она про всех рассказывала с большим воодушевлением, но когда речь зашла о вас, я просто не узнал её. Миссис Поттс сказала... Сейчас, минуту, у меня всё записано. Лейтенант снова устроил ревизию своих карманов. В этот раз блокнот нашелся во внутреннем кармане плаща. — Вот: она сказала, что не понимает, почему вас еще не арестовали за убийство вашей жены, потому что только вы могли желать ей смерти. Ещё она назвала вас очень гнусным и аморальным человеком, который разрушил жизнь её сестры, и обманом принудил к браку, а ещё пользовался ей в корыстных целях для того, чтобы оставаться в совете директоров вашей компании. Вы не можете прояснить, почему она так сказала? Фредерик потёр подбородок. Всё это было очень неожиданно. — Боюсь, что не знаю, лейтенант. Мы не были близко знакомы с Кэтрин, и я не могу представить, почему у неё сложилось такое мнение относительно меня. Я полагал её скорее приятной, хоть и не особо интересной особой. Но я был рад тому, что они восстановили отношения с Элизабет, это было ценно для неё. — Да, это всё очень странно. Очень странно. У вас не найдется карандаша? — Коломбо проверял свои карманы, доставая оттуда и кладя обратно целые и помятые сигары, платок, часы со сломанным ремешком, треснутую катушку с магнитной пленкой и другое. — Пожалуйста. — Благодарю, сэр. Никогда не понимал, куда они деваются. И всё же: миссис Поттс говорит, что вы держались на своем посту только благодаря тому, что миссис Хоффман была вашей женой. Может быть, у вас хотя бы есть предположения, почему она так думает? Я говорил с другими важными людьми из вашей компании, и все они сходятся на том, что вы — прекрасный человек, специалист и по праву занимаете свое место. Мистер Хоффман налил себе ещё кофе и присел на подлокотник дивана — на расстоянии трёх с половиной футов от полицейского — и задумался. — Возможно, — начал он. — Возможно, Кэтрин не совсем верно поняла суть нашего с Элизабет рабочего тандема. Да, я не отрицаю то, что управление CHECK Industry не то дело, которым я увлечён без остатка. Мы с Элизабет обсуждали рабочие вопросы и в офисе, и дома, и на отдыхе, потому что это было важно нам обоим, но по разным причинам. Она искренне любила компанию и делала всё, что способствовало развитию, а я помогал ей в этом. Предложения, которые мы выносили на собрания, часто были написаны ей — одно, более новаторское, она брала себе, второе — отдавала мне. Какое бы из этих предложений не было принято советом к рассмотрению, это всегда приносило пользу. То, что озвучивал я, принималось ко вниманию чаще, хотя это были её идеи. Просто она была женщиной. Да, исполнительным директором, да, главным акционером. Но — женщиной. Поэтому мы больше десяти лет разыгрывали маленькие представления для остальных акционеров в нашем конференц-зале. — Как это интересно, мистер Хоффман. — Коломбо записывал все сказанное, щуря здоровый глаз и держа блокнот почти на расстоянии вытянутой руки. — Никогда с таким не сталкивался. Наверное, ваша жена была удивительной женщиной. — Скорее, удивительным человеком. И я тоже способствовал ей, как мог: мы часто репетировали наши выступления друг перед другом, и я говорил ей, как улучшить аргументацию, задавал неудобные вопросы — в общем, использовал свои познания в психологии. Это я придумал схему разделения наших ролей, и она была в восторге. — Да, это очень интересно. Но если ваша жена рассказывала своей сестре такие подробности про работу — а это, как я понимаю, была ваша тайна — то, может быть, она могла рассказать ей ещё что-то? Что-то про вас? — Не знаю, лейтенант. — Фредерик смотрел, как Коломбо поджигает новую сигару. Сегодня у него были свои спички. — Я действительно не думаю, что моя жена могла рассказать обо мне что-то такое, что настроило бы Кэтрин против меня. Лейтенант в задумчивости почёсывал голову. Его пустая чашка с темным потёком на боку стояла ручкой к двери. Карандаш мистера Хоффмана лежал рядом, слегка касаясь её. — Вы не думаете, что миссис Хоффман могла рассказать миссис Поттс о вашей размолвке? Ведь она за месяц до своей смерти изменила завещание, а вы поругались полтора месяца назад. Я сегодня успел заехать к адвокату вашей жены по пути к вам, и он предоставил мне копию. Вот, вы можете ознакомиться. Чтоб передать Фредерику сложенную втрое бумагу, Коломбо придвинулся и сократил расстояние между ними до двух футов. Мистер Хоффман раскрыл лист, пробежался по нему глазами и с облегчением рассмеялся. — Я только рад этому. Незадолго до нашей ссоры я убеждал Элизабет передать — в случае её смерти, конечно — часть акций и пост исполнительного директора мистеру Эдвардсу. Габриэль подходит на эту роль гораздо больше, чем я. Здесь еще указана Кэтрин и сумма, которую она должна получить при смерти сестры — что ж, я не имел и не имею ничего против этого. Тридцать тысяч — это примерно столько, сколько должно было бы ей достаться, если бы мистер Корал не вычеркнул её из своего завещания. Мне кажется, что Элизабет имела отдельный счет, куда после смерти отца положила эту сумму. Коломбо придвинулся ещё, чтобы забрать листок, и помассировал виски. Затем повернулся к мистеру Хоффману: — Но вы же понимаете, сэр, что убийца не может получить наследство убитого. Нет, это не значит, что я вас обвиняю. Я твёрдо уверен, что вы не имеете к этому никакого отношения. Лейтенант откинулся на спинку дивана и выпустил несколько клубов дыма в потолок. — Очень тяжелый и длинный день, мистер Хоффман, вы, наверное, и не представляете. Кажется, сегодня я впервые сижу на чем-то мягком. Мои ноги гудят так, будто я на них пробежал всё это расстояние до дома миссис Поттс, а затем обратно. А её пёс, по-моему, всё-таки прокусил мой ботинок. Знаете, сэр, с вами я узнаю много интересного: про искусство или философию. Не могли бы вы рассказать мне про вот те изображения, перед тем как я уйду? Я хочу показать жене свою эрудированность. — и указал на стену за столом Фредерика, на которой висели репродукции. — Это Эгон Шиле, австрийский художник начала века. Один из немногих, кто тогда писал обнажённую натуру таким способом: без приукрашивания, выделяя негармоничность и неидеальность человеческих тел, запирая их в пространстве пустого листа. Его работы были объявлены порнографическими, а теперь стали историей. Слева направо: один из обнаженных автопортретов, — Фредерик взял со стола свой карандаш и указывал им. — «Дружба» и «Дерево поздней осенью». — Они настоящие? — Коломбо следил за кончиком карандаша, снова сместившимся на автопортрет. — Точнее, я хотел спросить: подлинные? — Конечно нет. — Фредерик опустил руку и бросил карандаш. Он снова откатился к пустой кружке лейтенанта. Кажется, антикварный столик немного рассохся и накренился. — Я убежден, что оригиналы должны висеть в музеях, а не храниться в частных коллекциях. И считаю бессмысленными все эти гонки на аукционах, где неглупые леди и джентльмены теряют разум, соревнуясь за право выложить больше денег, чем другие. Думаю, эти господа даже не предполагают, что ими в эти моменты руководят их комплексы. — Очень необычные картины, и, думаю, что понимаю, почему они вам нравятся. Спасибо, мистер Хоффман, я должен идти. Надеюсь, моя жена ещё не спит, и я успею рассказать ей про искусство. — Коломбо опустил сигару в пепельницу и попытался встать, но у него не получилось. Ноги — одна в изжёванном ботинке, вторая — в целом, не держали его. — У вас нет жены, лейтенант. — Фредерик впервые за всё время сам приблизился к лейтенанту, сокращая расстояние между ними до полутора футов. — В нашу первую встречу вы сказали, что ваша жена — страстная любительница кино, а сегодня — что она предпочитает фильмам любой другой досуг. Вы рассказываете мне о человеке, которого не существует. Вероятно, это нужно вам, чтобы вызвать в собеседнике доверие и расслабить его: наличие семьи — это то, что объединяет даже тех людей, которые, на первый взгляд, не могут иметь ничего общего. Но на самом деле у нас есть нечто общее. У меня — больше — нет жены. У вас её — возможно — и не было. Сейчас мистер Хоффман сидел рядом с Коломбо, и между ними оставалось не более фута. Лейтенант — впервые — стал отстраняться от него. Не с той скоростью, с которой раньше он приближался, но всё же именно он увеличивал расстояние. — Я не могу вас винить за это, лейтенант. Одинокий человек тревожит окружающих больше, чем семейный. Но, если я был откровенен с вами, то позвольте и вы себе быть откровенным с собой. Во всем остальном, как я вижу, вас ничто не беспокоит. Вы двигаетесь, ведёте себя, говорите естественно: именно так, как предполагают ваша личность, ваш характер и ваш темперамент. Вы непротиворечивы, как младенец или зверь. Вы, возможно, не сильно сведущи в психологии, но вы интуитивно чувствуете все социальные требования, и не только осознаёте их, но и заставляете работать на вас. Вы наделены природным даром располагать к себе людей, вы умны, внимательны и хитры. И именно поэтому вы придумали себе жену, которая позволяет вам держаться ближе к людям и при этом не вызывать никаких подозрений у них. Фредерик продолжал надвигаться на Коломбо и говорить медленно и тихо: — Я наблюдаю вас уже несколько дней. И, как вы говорите, есть ещё одна деталь, которая не дает мне покоя. Ваше зрение, лейтенант. У вас дальнозоркость, и это заметно по тому, как вы держите свой блокнот или читаете. Но при разговоре со мной вы всякий раз приближались ко мне настолько, что моё лицо должно было расплываться у вас перед глазами. Вы, так или иначе, старались дотронуться до меня. Брали за локоть, — мистер Хоффман продемонстрировал свои слова, пожав локоть полицейского. — Клали руку немного пониже плеча. Забирая копию завещания Элизабет из моих рук, взялись не за бумагу, а, скорее, за мои пальцы. У вас нет жены, Коломбо. Поэтому вы не можете расстроить её тем же, чем я расстроил свою. Сейчас они сидели так близко, что их колени соприкасались. Фредерик снова — как два дня назад — положил руку на воротник плаща лейтенанта. Его ладонь снова была там же: сзади, где волосы соприкасались с тканью. — И есть ещё одна вещь. Вы снова пришли — и не куда-либо, а в мой дом. Хотя имели право вызвать меня в управление, чтобы я дал вам показания. Часы в холле пробили девять. Фредерик сидел, уткнувшись носом в бледно-желтый воротник рубашки Коломбо и поглаживая его спину. Его губы горели, а глаза были влажны от подступающих слёз, обещавших облегчение. Своим правым ухом мистер Хоффман ощущал учащенное дыхание лейтенанта, а плечами чувствовал неожиданную тяжесть его рук. Фредерик немного отстранился, не размыкая объятий, и посмотрел на Коломбо. Красные щёки, расширенный зрачок зрячего глаза. Лейтенант не отодвинулся ни на дюйм, когда мистер Хоффман ещё раз поцеловал его, медленно и нежно. — Кажется, нам всё-таки пора прощаться, Коломбо. Мне очень жаль это говорить, но боюсь, никому не понравится, когда вы опоздаете на свою работу, а я на свою. — Фредерик нежно провел по его щеке большим пальцем, остановившись им у ямки на краю рта. — Вы правы, мистер Хоффман. — лейтенант встал с дивана и стал перевязывать галстук, помятый и с распущенным узлом. — До скорой встречи. Они пожали друг другу руки, и полицейский взялся за дверную ручку. Затем отпустил её, обернулся и, поглаживая висок, добавил: — Кстати, ещё одна маленькая деталь… Фредерик улыбнулся. Так он улыбался, наверное, первый раз за всю свою жизнь. Стыд, который сжимал ему всё тело, исчез без следа, и он чувствовал, что от этой улыбки даже разгладилась тревожная складка между его бровями. Коломбо улыбнулся в ответ. — Да, ещё одна деталь. Ваша жена, мистер Хоффман, была довольно высокой дамой. Я уверен, что если бы она хотела, то вполне могла бы найти себе мужские ботинки по размеру. После того, как дверь закрылась, Фредерик встал, вылил остатки безнадёжно холодного кофе в чашку, которой пользовался Коломбо, и выпил залпом.