Нечто общее

— Спасибо, мистер Купер, я действительно не хотел бы ничего менять ни в компании, ни в управлении, и совсем не потому, что не уверен в своем праве решать это. Мистер Эдвардс, я зайду к вам после ланча: это по поводу адвоката Элизабет, мы договорились о встрече завтра вечером, и я был бы рад, если бы вы согласились составить мне компанию. Дженни, Пол, я очень рад, что вы вернулись раньше, чем планировали, особенно с такой новостью: первый филиал в Европе, да ещё и в одной из столиц моды! Это обязательно нужно будет отметить, и не отказывайтесь от этого: нам всем сейчас не повредит немного взбодриться. — Мистер Хоффман! — мисс Сименс оторвалась от телефонного разговора, зажала динамик ладонью указала глазами на дверь его кабинета. — К вам посетитель. Он из полиции. Фредерик знал, кого увидит. Вчера на собрании клуба мыслителей перед его глазами стояло только прожжёное пятнышко на светлой ткани, а в ушах звучали слова о следах на ковре. Действительно ли он знал Элизабет так хорошо? Или у неё появились секреты от него? Возможно, за полтора месяца, которые были самыми тяжёлыми для их отношений, она как-то изменилась, а он этого не заметил? Мистер Хоффман был бы рад думать, что именно — и только — слова лейтенанта о неком человеке в спальне Элизабет ввели его в такое волнение. — Прошу прощения, мистер Хоффман, ваша очаровательная секретарь позволила мне зайти и подождать вас здесь, но если у вас сейчас нет времени, я могу зайти позже. — Коломбо поднялся с кресла для посетителей и в лёгком наклоне протянул руку Фредерику. Тлеющую сигару он оставил в пепельнице на столе. — Нет, всё в порядке. Совещание уже закончилось, у меня не так много дел: мы решили следовать нашим планам без изменения. Производство работает так, как было запланировано — спасибо мистеру Эдвардсу. Мистер Купер предоставил характеристики новых экспериментальных образцов электробритв: на семь процентов ниже электропотребление у каждой модели, а некоторые из них почти в два раза компактнее, что позволит нам ориентироваться на тех джентльменов, которые проводят в поездках больше времени, чем дома, и заинтересованы в легкости своего багажа. — Фредерик поприветствовал визитёра, прошел к своему рабочему столу и повесил пиджак на спинку кожаного кресла, затем сел и закурил. — Поразительно. — Коломбо хлопнул себя по лбу раскрытой ладонью и вернулся на свое место — напротив мистера Хоффмана. — Я совсем мало интересовался вашей работой, и не мог догадаться, что ваша компания производит именно то, что я вижу и чем я пользуюсь каждый день. И моя жена тоже — у неё, знаете ли, есть такая штука, я не знаю, как она называется, но она для волос. Фредерик улыбнулся. — Да, это так. Я рад, что вы отдаете предпочтение именно нашей продукции. Электробритвы, фены, машинки для стрижки, щипцы для завивки и выпрямления волос и разные другие устройства для гигиены и красоты, о которых женщины предпочитают не говорить в присутствии мужчин. Идея о достойном внешнем виде, в который можно привести себя самостоятельно и не выходя из дома, принадлежит нашим с Элизабет отцам и мистеру Эдвардсу: они познакомились в техническом университете. Позже к ним присоединились мистер Купер и мистер Кинг, которые и сделали CHECK Industry тем, чем она и является по сей день. Но что же до вас, лейтенант: вы решили нанести визит просто так, или у вас есть какие-то новые подробности о смерти моей жены? — О да, мистер Хоффман. — Коломбо проверил все карманы: пальто, пиджак, брюки, прежде чем нашел свой блокнот. Перед тем, как раскрыть его, он обернулся и указал на стену, противоположную столу Фредерика. — Только я хотел спросить: а что это за картина? — Это? — мистер Хоффман ненадолго задумался над тем, как ему следует объяснить изображение. — Это атлеты с одной из греческих ваз. Их нацеленность, собранность и страсть к бегу, отображённые в довольно простых формах, помогают мне сосредоточиться и быть столь же преданным работе, как они преданы совершенствованию своих тел и своему делу. К тому же я посчитал, что это будет неплохой шуткой, понятной только мне: остальное оформление кабинета скорее соответствует новаторским взглядам художников и философов тридцатых годов. И им противопоставляется что-то настолько древнее, как эллинская культура, но и то, и другое в равной степени влияют на становление современного человека. — Кажется, я вас понял. — Коломбо пригладил волосы, лизнул палец и стал листать блокнот. — Я бываю таким рассеянным… Вчера я совсем забыл сообщить вам ещё одну печальную подробность о теле вашей жены. Мне тяжело это говорить, но она умерла не от падения с лестницы. Её убили: сзади, ударом каким-то тяжёлым предметом с острым краем, прямо в основание черепа. Она умерла мгновенно, и это случилось поздним вечером, где-то между девятью и десятью часами после полудня. И больше на теле нет никаких повреждений кроме тех, которые появляются, если тащить тело по лестнице. Для мистера Хоффмана время замедлило ход. Кто мог убить её, если дома, кроме них, никого не было? Кто мог совершить это — и зачем? Фредерик не заметил, как во время этой речи Коломбо отложил блокнот и придвинулся к нему настолько, что между их носами осталось не больше половины фута. Этому не помешал широкий стол: Коломбо приподнялся с кресла, чтобы сказать ему это. Он был так близко, что это казалось почти неприличным. Но мистер Хоффман не мог совершить ни одного движения: вчерашнее оцепенение вернулось с новой силой. И тут Фредерика пробил холодный пот. Получается, он единственный мог быть тем человеком, который убил Элизабет. У него не было никакого алиби, он точно был дома в тот момент, когда умерла — нет, была убита! — его жена. И у него, конечно, был полный комплект ключей от дома. И следы, которые оставил убийца, были мужскими. Всё это приводило к очевидному выводу: убийца — он. По крайней мере, если бы ему рассказали эту историю, он бы пришел к такому выводу: в смерти жены виновен муж. Эта мысль была так судорожна, так внезапна и так болезненна, что к нему вернулось и дыхание, и способность двигаться. Он рывком встал с кресла и прошел к секретеру, стоящему в углу: ему необходимо было успокоиться. — Извините, лейтенант, это неожиданная новость для меня. Не хотите ли выпить? Прошу, составьте мне компанию хотя бы для вида. Я налью шерри, без него я, кажется, совсем перестану соображать. — Только если вы настаиваете. — Коломбо поднялся со своего места, чтобы принять бокал. — Правда, я на службе… — Я понимаю. И благодарен вам, что вы не отказали. — Фредерик залпом выпил свою порцию и налил ещё. — Амонтильядо, 1958 год, прямо из Испании. Обычно я не пью до шести вечера, и эта бутылка стоит здесь скорее не для таких случаев. Но сейчас — к чёрту привычки. Второй бокал он только пригубил, пытаясь переложить в речь тот вопрос, который затаился во всем его теле, заставляя руки дрожать. Но Коломбо опередил его: — Я знаю, о чем вы сейчас думаете, мистер Хоффман. Вы собираетесь спросить, не пришёл ли я сюда затем, чтобы предъявить вам обвинение в убийстве вашей жены. Лейтенант посмотрел на свою забытую и уже потухшую сигару, и вынул из кармана пиджака новую. Прикурил её от зажигалки, взятой со стола Фредерика, и в задумчивости потёр висок. — Знаете, мистер Хоффман, я с утра заезжал к вам и беседовал с миссис Таббс, вашей горничной. Очень приятная женщина, хоть и строгая. Думаю, я ей понравился: я помог ей подвязать куст в саду. За работой она выглядела очень уверенно, хотя сказала мне, что у неё нет большого опыта в обращении с растениями, а подходящего садовника она ещё не нашла. Вашим садом всегда занималась миссис Хоффман, и у неё явно был к этому большой талант: никогда не видел таких пышных рододендронов. Я и не знал, конечно, что это рододендроны, но миссис Таббс сказала, как они называются. Ещё она угостила меня кофе, и мне показалось, что она очень давно хотела с кем-то поговорить. Я узнал столько историй о доме! Он ведь очень старый, и его приобрел дедушка миссис Хоффман, и неудивительно, что с этим домом связано столько семейных историй. Миссис Таббс очень тепло к вам относится, вы знали? И она была очень расстроена, когда вы поссорились с женой, вы ведь всегда были так близки, все двенадцать лет вашего брака. Это и заставило меня задуматься: как получилось так, что вы впервые отдалились с вашей супругой? Вы мне не расскажете, что могло послужить поводом? Я, конечно, не настаиваю, и понимаю, как это иногда бывает: давно женатая пара, красивый мужчина — и тут появляется молодая женщина… — Нет, лейтенант, молодая женщина здесь не замешана. — Фредерик прошёлся по кабинету и застыл перед картиной с бегущими мужчинами. — Это полностью моя ответственность. Я сам был инициатором того разговора, который заставил Элизабет отстраниться, и в этом разговоре не обсуждалось никаких других людей, кроме нас двоих. Скорее, здесь замешана психология. — Психология? — Коломбо подошёл справа и тоже поднял голову к атлетам. В рассеянности ли — или умышленно — несколько раз отпил из бокала, чередуя глотки со вдыханием сигарного дыма. — Да. Я, как вы могли догадаться, увлечен психологией и философией, как и другие члены клуба мыслителей. Пожалуй, по нашей классификации, я однозначный юнгианец: признавая то, что его взгляды не могут быть универсальны, я пользуюсь именно его терминологией. Причиной нашей ссоры с Элизабет послужило то, что Юнг называет «неврозом». Невроз в этом определении — это отстранение от собственных переживаний: такая психологическая защита личности, вызванная комплексами, то есть конфликтом между тем, чем человек является по сути своей и тем, что на человека накладывают внешние обстоятельства его жизни. И моя попытка разрешить собственный невроз привела к тому, что наша дружба и наш брак сильно пошатнулись. Знаете, в субботу, когда нашел её мертвой, мы должны были впервые за полтора месяца вместе позавтракать в городе. — Вы меня простите, мистер Хоффман, если я скажу, что не всё понял из вашего объяснения? Я уверен, что это очень важно для вас: и то, что вы мне сказали, и то, о чём вы говорили с миссис Хоффман, но я не большой специалист во всех этих терминах. Я понял лишь то, что вы сказали своей жене что-то очень волнующее вас, а ей это не понравилось. Но я не могу представить, что могло её так расстроить, учитывая ваши отношения, ваши годы брака и то, что здесь не была замешана другая женщина. Думаю, что если вы мне скажете, все возможные обвинения с вас будут сняты — и я бы сам этого очень хотел. Коломбо говорил, описывая сигарой круги и останавливая руку в конце каждого предложения, ставя точку, завершающую его мысль. Фредерик же смотрел на картину, переводя взгляд с одной фигуры на другую, от ближайшей ко входу до той, что стремилась к окну. — Я не думаю, лейтенант, что для вашего расследования это будет настолько необходимо. — Нет, мистер Хоффман, вы не представляете, как это важно — для нас обоих. В этом умолчании можно заподозрить мотив, который был у вас для того, чтобы совершить убийство. Которое совершили не вы, и я в этом уверен. — полицейский в который раз за последние дни оказался в пугающе близком расстоянии от Фредерика. В левой руке бокал, в правой, поднятой ко лбу, сигара. — Я лишь сказал ей, что все эти годы был абсолютно верен ей. В супружеском понимании верности: никаких любовных связей, тайных или явных. Никаких звонков из телефонных автоматов, никаких мотелей, никаких внезапных командировок или ночных вызовов на работу. Вся моя жизнь была у неё на виду: клуб мыслителей по воскресеньям, поле для гольфа, в который я всегда играл отвратительно, бассейн и теннис. Но все эти детали были для меня более важны, чем она могла бы себе представить. Все эти занятия и те люди, которые меня окружали. Коломбо продолжал поглаживать большим пальцем правой руки бровь над незрячим глазом. Он молчал около половины минуты, смотря на собеседника с недоверием. — Тогда я не понимаю вашу жену, мистер Хоффман. Не понимаю. Не вижу здесь ничего, что могло бы помешать вашему браку или хоть как-то повлиять на отношения. Мужчинам свойственно иметь увлечения, которые не разделяют их жёны, и наоборот. Если бы они были одного роста, они бы рисковали столкнуться носами. Фредерик видел небольшой шрам у правой брови лейтенанта, густые ресницы, сероватые крапинки в темном живом глазу, видел биение вены на виске, видел, как появляются и пропадают вертикальные впадины на щеках Коломбо, когда тот говорил. И, едва ли отдавая себе отчёт, но понимая, что любые дальнейшие объяснения не дадут ему ничего, кроме боли, Фредерик положил руку на воротник плаща лейтенанта — сзади, где вьющиеся волосы соприкасались с тканью, и поцеловал Коломбо. Сверху на них смотрели обнаженные эллинские бегуны, замершие в стремлении к окну. В этом мгновении не было ничего, кроме вкуса сигар, легкого аромата шерри и стука в ушах мистера Хоффмана. Еще несколько секунд, и в этом стуке Фредерик расслышал не только паническое биение своего сердца, но и что-то, что доносилось снаружи. Он быстро отстранился от Коломбо и приготовился к тому, что сейчас ему придется объяснить свое поведение. Но лейтенант стоял на месте и молчал. Под смуглой кожей разгорался румянец, зрачок был расширен. — Мистер Хоффман! — раздался стук и из-за двери послышался голос мисс Сименс. — Лейтенант Коломбо у вас? Ему звонят. — Извините, сэр, я дал ваш номер, потому что знал, что буду здесь. — полицейский поставил бокал на секретер, положил зажигалку рядом с бокалом, затушил сигару в пепельнице и вышел. В приемной он ответил на звонок и пообещал, что будет в течение получаса. Фредерик думал, что лейтенант предпочтет не прощаться после этой встречи, но он заглянул в кабинет, кивнул, пожелал хорошего вечера и больше не возвращался. Кажется, сегодня у него действительно не осталось вопросов.