ДЗИГЕН ДАЙСУКЕ. Детство, Отрочество, Юность, Зрелость.

Меня зовут Дзиген Дайсуке. Мне сорок три года, я идеальный стрелок, со скоростью выстрела в три десятых секунды, я подрабатываю телохранителем и добровольно состою в банде короля воров, Люпена Третьего. Это всё, что знаете вы. И этого мало, не находите? Похоже, мне придётся рассказать вам, как всё начиналось… ДЕТСТВО Я чуть ли не с младенчества рос в детском доме. Дети в этом месте — серая масса пищащих блох, и я не был исключением. Вероятно, мою детскую веру в чудо и любовь ко всем людям поломали там. Мне было пять лет, когда я нашёл во дворе гильзу. Она блестела и переливалась серебром, завораживала и манила. Я взял её с земли и с благоговением начал рассматривать, как картину. В каждой параше найдётся своя крыса. И тут тоже она была, да не одна. Ямозо Гошуни и его безымянный подкаблучник. Не сказал бы, что они держали в страхе всю нашу блошинную массу, но если он к тебе подошёл, единственный совет на этот случай — беги. Но я был не из таких, которые готовы всё бросить и бежать. — Что это там у тебя? — спросил этот кусок жира, ткнув меня в хрупкую детскую спину. Я не обернулся, лишь кинул на него неодобрительный взгляд и прижал гильзу поближе к себе. — Повернись! — приказал Ямозо. Его красные щёки так угрожающе тряслись, что сейчас меня бы прорвало от смеха, но тогда я был просто в ужасе. Мне пришлось повернуться. Сильный удар по рукам выбил гильзу из моих пальцев, и вот она уже в толстой ладони Ямозо. — Глянь, — он показал находку своему прихвостню, явно гордясь собой и высокомерно созерцая меня, готового разрыдаться от обиды и боли. Наши весовые категории были не равны, я понимал это, но слишком сильно меня задело его отношение к моим мечтам и надеждам. Я толкнул его всем своим маленьким весом так, что он упал на задницу и выронил из рук гильзу. Моих сил не хватало смотреть, как он держит в руках мою вещь. — Слышь! — он медленно поднялся и стал выглядеть ещё мрачнее. — Ну-ка, пойдём! Он схватил меня за руку так цепко, что чуть не сломал её пополам, и потащил к заднему двору. Он был в два раза выше меня и шагал быстро, я едва поспевал за ним, обливаясь горькими слезами о потере гильзы. Но отомстить хотелось страстно. Я не люблю, когда меня бьют. Мы зашли за угол детдома, устланный пожухлой травой и битым кирпичом. Ямозо встал на изготовку, навострив кулаки. — Дерись, плакса! — Я не плакса! — мой голос сорвался на расстроенный визг. — Нет, ты ничтожество! Мужики не плачут! Ты не мужик?! — проревел, как медведь, Ямозо, и наотмашь хлестнул меня по шее ладонью. Хлопок вышел впечатляющий, место удара живо покраснело. — Ты не мужик, я спрашиваю?! — Мужик! — громко крикнул я. Слёзы катились водопадом, я был не в силах их остановить. Такой обиды я никогда не ощущал, даже сейчас при мысли об этом защемляет сердце. — Нет, нет! Ты слабак! Понял? — он пытался раззадорить меня, но для меня эти слова были будто наковальня по голове, вбивали в землю и совершенно парализовали. — Я не слабак! — Тогда прекрати реветь и дерись! — буркнул Ямозо, сильно ударив меня кулаком в грудь. Очередной синяк. — Настоящий мужик никогда не ревёт! Мне надоели его слова, поэтому я набросился на него сверху, как кошка. Я повторял только одну фразу, прежде, чем он смог меня сбросить: — Нельзя плакать, нельзя плакать, нельзя… Я упал на спину и весь воздух рванулся из горла. Несколько секунд я не мог вдохнуть, но потом всё встало на свои места, и я смог сесть и оглядеться. Мне в лицо прилетела моя гильза. А Ямозо и его подкаблучник убегали от орущего на весь двор воспитателя. *** С тех пор прошло восемь лет. За всё это время я так и не оказался достоин быть принятым в семью, и это сильно меня ущемляло. Для меня тогда существовало только одно правило — чем меньше плачешь, тем дольше живёшь. В детдоме это необходимый закон, но, походу, я немного переусердствовал в его исполнении. Я так сильно зажимал чувства, что стал параноиком. Пошли нервные смешки, я отрастил чёлку ниже глаз, чтоб никто не увидел моих эмоций. Иногда у меня случались панические атаки на пустом месте, и я не знал, где найти себе разрядку. Одним летним утром мы с соседом по комнате сидели в столовой на обеде. К местной еде я давно привык, но кусок в горло не лез. — Слушай, может, мы сегодня сбегаем до того дома? — толкнул меня локтем Донко. — До какого? — буркнул я, лениво переливая бурую жижу из ложки в тарелку. — Ну, до того, что за оградой, — он говорил об этом так просто, будто уже сотню раз там бывал, хотя это не так. — Зачем? — Дзиге-е-ен! — раздражённо протянул он. — Ты что, зануда? Давай пробежимся, ну пожалуйста! — Ладно, а я-то тебе зачем? — сменил пластинку я. — Баран, — только и сказал обиженным тоном Донко и ушёл. Видимо, ему было просто нечего ответить. Я-то был вовсе не против чего-то интересного. Не сказать, чтоб я был адреналинозависимым, как Люпен, но я скорее рассудителен и любопытен в одном лице. Мне пришлось смириться со своим желанием, и я, догнав Донко, согласился на авантюру. Пролезть через забор оказалось делом простым, и мы понеслись по ночной улице. Синий свет сливался с белым и окрашивал дома в призрачные тона, от чего становилось жутко. Вскоре нам на глаза попался тот самый дом. Он был уже как много лет заброшен, окна выбиты, всё поросло пылью и плесенью (в особенности побелка). Он ничем не привлекал, но был виден из окон детдома, многие блохи хотели туда попасть. Зачем? На этот вопрос я ответа дать не могу. Это то же самое, что спросить у Люпена, зачем он покупает всякий хлам, зная, что потом непременно его раздолбает. Как только мы с Донко стали подбираться к покосившимися дверям, как за нашими спинами послышались шаги. Мы притихли и спрятались в узкой подворотне с пожарной лестницей наверху. Разговаривали трое мужчин. И их слова вряд ли можно было назвать дружелюбными. Тогда я впервые услышал, как с щёлчком взводится курок пистолета. А потом началась перестрелка. Воздух гудел и грохотал, мы жались к стенам, чтоб укрыться от этого адского звука, но он настиг нас в нашей подворотне. Одному человеку прострелили голову, вязкая кровь брызнула прямо мне на лицо, но я не шелохнулся в тщетной надежде слиться с тенью. Меня забило в припадке истерического страха. Донко взлетел вверх по пожарной лестнице и выпрямился на крыше. Я хотел было пойти за ним, но ещё один выстрел заставил спасительные ступени упасть вниз, оторвавшись от карниза. Я протянул руку, уверенный, что Донко непременно возьмёт её и поможет другу выбраться из этого ужасного кошмара, но… Но он убежал. Он долго смотрел на меня с сожалением. И убежал. Бросил. Предал. Ещё одна рана на сердце. Мне пришлось бежать самому, но уже к самому концу перестрелки. Я споткнулся о брошенный пистолет, ободрал колено, но оружие захватил с собой, мертвецу оно ни к чему. Тогда я понял, какие же все люди подонки. И нет просвета. И не будет…