Че по чем

Воронов приехал к Дементьеву, предположив, что он сейчас возится в гараже со своим байком в выходной. Так и оказалось, и ни на какую встречу он, конечно, не торопился. В воздухе повис тяжелый запах машинного масла и спирта. Сначала Слава его даже не заметил. Стыд не дым - глаза не выест, но испытывающий взгляд Дементьева, показался неприятным, презрительным, где, как в градуснике ртуть, и эти чувства повышались, чем дольше они смотрели друг на друга. «Голова думает, не думает, а жопа все равно отвечает» пронеслось в мыслях, по его виду нельзя было сказать, что он что-то знал, как изначально подумал Ленин. — Ты по какому поводу такой пришибленный, Паш? — спросил Слава хрипло, ради того, чтобы спросить и закрыть эту паузу. Он глядел в потолок, сцепив руки в замок чуть выше уровня груди. Так, чтобы ничего не скинуть на пол ненароком, потому что в Дементьеве играла к Ленину ненависть, он бы мог вогнать в его руку раскалённое шило, не задумываясь, потому что в душе понимал, откуда в их компании пошёл виток раздора. Одно плохо - безнаказанно не будет. Они ведь просто делали вид, что им комфортно друг с другом, каждый из них, как под эффектом Абилина. И долго размышляя, можно было бы прийти к чему-то одному. Тёплого приема здесь, как от козла молока ждать. — Все по тому же. Не нравится мне все происходящее, — вытолкнув вязкий воздух из лёгких, сказал Ленин. — Да кому бы нравилось. — Ты не понимаешь, ее смотрящий просто вот на раз два забрал и увёл, — он щёлкнул пальцами в красноречивом жесте. — А что же ты ничего не сделал? — Что я сделаю? Он меня в глаза знает. Препятствовал бы - поминай, как знали. Давний за мной должок водится, что в глаза лезть не даёт. Люди не мясо, дай только повод, я ему не за чем, но разбираться бы не стал, а звонок братьев Пылёвых поднял настроение ему еще больше. — Ясно. Паша в своём репертуаре головы в песок. Раньше смотреть надо было. — Когда?! — Когда деньги в машину грузили. Уже тогда или пан, или пропал. — Не тебе меня в этом упрекать! — …Когда к Батоно ездили. Когда племянничек его на горизонте появился. Когда Олег в больницу попал. — Давай-давай, моралист! — от удара ладоней друг об друга раздался громкий отзвук. — самому-то нравится в стороне стоять и… — …Когда дядька ее того, — мрачнее добавил Дементьев. — Стоп, что?! — Вчера афганцы устроили кровавую баню в месте сбора местного криминалитета, у нас не так много людей, ради которых это можно было устроить, а его уже несколько дней не видно, и никто ничего о нем не слышал. Не хочешь идти ко дну - не храни камень за пазухой. — Она мне ничего не говорила! Сказала, что у дядьки все в порядке… — А на том свете кому не порядок? Забот земных больше нет. Глаза разувать не пробовал? — не самое популярное объяснение чужого промаха, у Паши аж кадык заходил от злости. — Ты всего лишь следующая цель, а она будет смотреть, как мы все дохнем. Один за одним. Дело уже не в деньгах, у дружбы цены нет, или соври мне, что ты этого сразу не понял? Да только, если она вдруг занимала денег, то не было варианта того, чтобы она их не отдала. Если не было денег, то и веры не было?... Какая ирония. Когда делают предложение, от которого нельзя отказаться, редко возникают заглушенная радостью от лёгкого результата волнение и тревожность. — Вы мне не договариваете оба, что на самом деле происходит! Что делать я не понимаю сейчас! Хоть ты, Слав, хоть ты скажи мне, что будет, что делать, что будет… — Я не знаю, что тебе сказать, — отрезал Дементьев, потому что в перспективе не ожидалось ничего положительного. Он не хотел успокаивать Воронова, он не хотел его обнадеживать, но и в лицо сказать, что все они встретятся мертвыми и близкими даже не с пулей в затылке, язык не поворачивался. Потому что вряд ли хотя бы троим из них дадут билет в рай. Ни одному. Альбина бы сказала «Похуй, было бы за что умирать». — Пусти меня. — Нет. Я не хочу ждать того, когда ты узнаешь. — Да пойми же ты наконец, идиот! Вынь ты вату из ушей! Нет ведь никакой дружбы, не было никогда! Ничего ты уже не сделаешь. Вот она, цена дружбе. Предала и продала, все, ничего ты с этим не сделаешь, — спекулировал одной единственной мыслью Дементьев спокойно и хладнокровно, догадаться было нетрудно, даже знай ее он меньше, чем есть на самом деле. Верить не хотелось, но глупо, зная, что земля круглая, утверждать о ее плоскости. Не в его время. Слава думал, что переживши в юности не единожды сей опыт, он достиг лимита хотя бы на ближайшее время. Почему он до сих пор верил людям, хоть и не был дураком?... Был тем человеком, который верил и прощал. Удобным до неудобства. Но в ассоциации со словом «друг» всегда, скорее, фигурировали не верность, преданность, а, как ни странно, предательство. В принципе, нет предательства, как предательства... Только разбившиеся собственные ожидания. Он видел ее, в отличие от Паши, обнаженной не телом, а душой. И душа эта стала ему противна. Понимать Родионову Дементьев не хотел. Злости было гораздо больше, чем хладнокровного безапелляционного утверждения о равнодушии. У него перед глазами была его улица. Где трое из его бывших друзей оправдали это правило. Один, когда попытался заставить взять на себя ответственность, прикрывая лишение свободы поднятием авторитета, а в итоге его нашли в отстойнике через неделю. Второй постоянно врал и доврался до власти, которая снесла ему голову секирой возмездия, потому что на каждого умного найдётся человек его умнее или хватче. Третий был хорошим человеком, пока не вернулся из армии контуженным и не становился пришибленным при виде своей бывшей девушки, гуляющей под руку то с одним, то с другим, а потом не расчленил одного из них тупой ножовкой в ванне у себя в гараже… Да что там третий, счёт идёт на десятки, сотни, а не единицы. Создавалось предчувствие перемен, с которым просыпались раз от раза советские люди, надеясь на что-то большее, желая глотка свободы. Людям кроме надежды и мечт не остаётся порой ничего, прямо, как и им, в желании красивой жизни, только вот по ночам они не смотрели заседаний Верховного совета СССР и программу «Взгляд», а настраивали радио на американскую волну. Дружба для Дементьева была незыблемой, тем самым неприкосновенным, как и семья. Могло касаться его что-угодно, но не дай бог трогало друзей. Он готов был себя положить, будто имел столько же жизней, сколько в обойме патронов. Конечно же любил. Очень и очень сильно. Иначе бы никогда не подпустил настолько близко, не открыл душу, не показал себя настоящего. Но почему же тогда все закончилось именно так? Ответ на этот вопрос поджидал на дне очередной допитой бутылки. Все предельно просто – струсил. Отношения это большая ответственность, к которой старший был явно не готов, как и Родионова. А когда нет того, кто готов ее на себя взять - все рушится, подобно карточному дому. Только все это время ему не давал покой вопрос, кому страшнее, тому, кто умирает или тому, кто убивает? — Это не правда. Ты врешь, — Ленин замотал головой, он не мог поверить ни во что из сказанного, нет места, где это святой ритуал, а не самоубийство. Он не был глупцом, но упорно не хотел понимать. Он знавал тех, кто смог бы сыграть по-чёрному, Альбина не могла, у неё слишком глаза честные и ум прыткий до этого, так мараться. — Ты не можешь так говорить… Мы должны поговорить. Все вместе. — Я не хочу. Олег не может, потому что по велению вашего зова удачи лежит в больнице, братья же нужны в застольях, а вообще не нужны. Нам не о чем друг с другом разговаривать. — А меня не ебет, что ты хочешь, что ты не хочешь. Нам нужно. Я тебя из под земли, блять, достану, но от разговора ты не уйдёшь, понял? Она не могла! Не могла предать! Что ты говоришь такое…Почему… Свет от тусклых ламп слепил роговицы глаз. Дементьев встал, чтобы уйти в другую комнату и обнаружить то, что он не намерен продолжать разговор. Паша резко впечатал его в стенку, лишая возможности к отступлению. — У меня нет причин в это не верить, тем более, Макс, он ее бывший молодой человек, а она с ним так холоднокровно поступила и глазом даже не моргнула. И это совсем не для общего блага, лечение матери, мечта, девушке на свадьбу... А ей ты веришь, что она не нассыт тебе в уши. Потому что любишь ее. Я тоже любил. И тоже верил. Но толку-то, если на ней только и есть, что оболочка человека, готового идти по головам, стоило под крыло смотрящих прибиться. Успех не так кружит голову, как пудрит мозги. И где деньги, Зин? Паша, не помня себя от застилающей глаза ярости, орал ему прямо в лицо о том, что толку уже нет от этих денег, независимо от того, вернут они из или нет, эту лотерею уже разыграли в русскую рулетку, где из незаряженных только один. Воронов держал за грудки крепко, но Слава этого не слышал, только то, как капает вода с металлических труб где-то в другом конце гаража. Слава ведь практически не помнил, что происходило на самом деле, так долго он прогонял всю эту ситуацию в голове, что она замылилась белой пеленой не столько алкоголя, как обычно бывает окна бань мажут, чтобы любопытные малолетки не подглядывали. Ленина вывело из себя, что Дементьев игнорирует его слова, смотря в пустоту с нечитаемым выражением лица. Неожиданно для себя Паша весьма сильно его толкнул в грудь и круто развернулся. Пар из него не вышел, но здравый смысл, что и из этого ничего не выйдет, его подгоняли прочь отсюда с мыслью никогда не возвращаться сюда больше. Он понимал, что Дементьев прав. В отличие от Воронова он не прозрел, хотя и Слава так же любит, но бывает ли любовь в войну? Терять кого-то близкого больно, а он так и не переболел ей, будто туберкулезом, жрущим изнутри. Слава с шорохом и глухим ударом упал на кран под тяжёлой ржавой батареей. Ленин обернулся, когда кровь начала накапывать небольшую лужицу у головы, склеивая волосы. По плечам и шее пробежал холод. Последний вдох Дементьев издал на руках Воронова, даже если бы сейчас он и захотел что-то сказать, то у него тупо бы не получилось это сделать. Без сознания. С единственным знанием по чьей вине он так глупо умирает. И это не Паша. Ленина затрясло всем телом, когда он понял, что вздымающаяся грудь уже не дыхание - просто воздух, выходящий из лёгких. Альбина посмотрела на внушительную дверь подъезда. Тут их постоянно меняли по причине того, что они то выходили из строя, залипали кнопки, не работала “B”, то не без помощи ломались детьми или настойчивыми алкоголиками, рвущимися в тёплый дом с улицы под крик матерей и жён с балкона. В квартиру их могли не пустить, и тогда они спали на лестничной клетке. Такие в их коробке жили, в двух параллельных домах. В трёхэтажных хрущевочках двери были деревянными и никакой мороки, а у тех, кому скрывать нечего, что обычно было коллективно, стоял кирпич, который не давал двери закрыться. Родионова напряглась, чтобы дёрнуть на себя дверь. Та с нежеланием, но-таки поддалась, и девушка поднялась на второй этаж по крутым намытым ступеням. Так и шею свернуть недолго. Открывать не хотели с той же настойчивостью, с какой Родионова не признавалась в своих промашках и промахах. Альбина подумала было, что никого нет дома, что было, как минимум, странно, на контрасте с мыслью о том, с раннего утра надо спать дома, а не по бабам шататься… Но дверь открылась. — Здрасьте, Нина Валерьевна, — усмехнулась Родионова, привалившись к дверному косяку плечом, не давая женщине возможности закрыть дверь. Та неулыбчиво уставилась на неё рыбьим взглядом, всем видом показывая, что ей не рада. — Молчите? Ну, не здрасьте, так не здрасьте, я не в вам, собственно, Слава дома? — она заглянула женщине за плечо. — Влада нет дома, — выделяя каждое слово, проговорила женщина сухими губами, складывая руки на сальном фартуке. Она тоже не давала наглой девице прохода. — Давно? — Со вчерашнего вечера, как к тебе уехал, — посмотрела глазами по-прежнему безжизненными и отёкшими, явно не от слез, а от любви к водке, глазами сквозь Родионову, женщина. — Вы уверены, что ко мне? — настороженно спросила Альбина, обеспокоившись не на шутку. После случая с Олегом, его попаданием в больницу, явно не при обычной прогулке, можно было ожидать какого-угодно финта. Хотя за Славой водилась привычка уезжать из дома, и тогда он говорил, что к ней, это было правдой. Но он всегда звонил и предупреждал. И никогда не пропадал больше, чем на день. — Так и сказал. — Но он ко мне так и не доехал… И трубки не берет… — От ряда пронёсшихся мыслей с самыми страшными исходами, какие только могло нарисовать воображение, расчленение на органы и заказ на доставку каждый день под дверь, значился не последним и не самым страшным в списке, подурнело. Родионова слишком сильно закусила губу, пытаясь выдавить улыбку, за которой скрывала сменяемым гневом страх. — Блять… — Это все ты, — несвойственно осознанно и резко заявила женщина, ткнув в сторону Альбины морщинистым пальцем. — Что? — не ожидав, оборонительно, с наездом в тоне, спросила Родионова. Таким же тоном обычно принижают старшеклассники пятиклашек, ежели добавляя не пинок, то подзатыльник, как нашкодившего котёнка отшвыривая, приправив ядовитым: «че ты там вякнул?». — Это все из-за тебя… Из-за тебя он во все это влез! — Я не понимаю о чем вы! — плюнула Родионова. — Все ты, сука, понимаешь. Сама на дно идешь и его тянешь! Одиноко тебе, тварь? Одной умирать не хочется! А сына моего не тяни! — Рот закройте! Никого я не тяну! Я вам позвоню если что-то узнаю, — мрачно, но спокойнее добавила последнюю реплику Альбина. — Прокляну тебя гадину! Ещё никогда она не ощущала такую отвратительную степень беспомощности, когда спускалась под крики остервенелой матери. — Паш? — удивлённо произнесла девушка, подъехавшая к гаражу и увидевшая тут Ленина. Что бы ему тут делать? — Привет, ты чего такая запыханная? Отдышись, — усмехнулся натянуто Воронов, шумно затянув воздух ноздрями, чтобы пробило. — Нет времени. Не знаешь, где Слава? Он тебе не звонил? — Нет, как позавчера последний раз разговаривали, вот к нему приехал по делам, думал он тут, а его… — развёл руками парень, для него самого это выглядело крайне подозрительно, но Альбина была настолько зациклена на собственных переживаниях за парня, что не придала значения такому поведению Ленина. — Аль, спокойно, первый раз у него что ли такой? — Такое? Да. Я к нему заходила… Паш… Сначала Олег, потом Слава. О каком спокойствии ты говоришь?! — она со злостью скинула входящий звонок на телефон, - Тим звонит, кого-кого, а его ей слышать вообще не хотелось, она думала, что сейчас услышит в трубке знакомый родной голос, и все, что Родионова себе успела придумать окажется лишь на уровне воображения, страшными фантазиями, Слава скажет, что с ним все хорошо, и он в порядке. Девушка была готова поверить во все, что он скажет, уже простить наконец друг другу все эти сказанные слова. Только бы он позвонил. Девушка медленно сползла по обитой железом стене гаража, врезаясь в неё копчиком. Сжала в ладонях кричащий телефон с потрескавшимся экраном. Глаза ее стали неосмысленными и лихорадочно блестящими, а поза сгорбленной и совершенно неестественной. Телефон выпал из рук, и Родионова прикрыла глаза, опуская голову на сложенные на коленях руки. Прозвучало что-то среднее между всхлипом и смешком. Воронов тут же опустился рядом, пытаясь растормошить ее за плечи, сфокусировать внимание на себе. Он быстро сбегал за бутылкой с водой, цепляясь взглядом за уже безжизненное тело, прикрытое брезентом. Паша говорил Дементьеву мысленное «Прости», он не хотел, чтобы так получилось, он даже не думал… Наверное, Слава был бы рад, что Родионова приехала, что ей не все равно, жаль только он этого не видит. Паша сглотнул и вышел из помещения. В ноздрях осел запах железа, хотя он прекрасно понимал, что им не мог пропитаться гараж до такой степени, будто внутри была скотобойня. Ленин плеснул воду себе на руки, умывая девушку. Паша делал это лихорадочно, но отнюдь не сметенно. Был в состоянии почувствовать жар лба и щек, но ничего не последовало за действиями. — Дыши, блять, Альбин! Давай, — выдохи Родионовой были очень тяжёлыми, через раз, и в одночасье с щек схлынул налипший красный, уступая место бледности. — Аль, возьми себя в руки, слышишь? Все-все, родная моя... — А ведь ничего не все, — она мотнула головой со смехом, но улыбка с губ тут же спала. — Это со всеми нами станет, это всех нас ждёт. И плевать на эти деньги, и плевать, что я выбрала себя, надеясь отделаться меньшими последствиями. Я же не выбрала никого… А никого - значит, не тебя. — Что значит «Выбрала никого»?