Че по чем

Машина никогда не заходилась в больном, каком-то астматическом, кашле. Паша откуда-то припер иную машину, «Волгу» серебристую. Не мог поспокойнее выбрать, все ему лишь бы покрасоваться… Оделся ещё в рубашку чёрную, с подтяжками, брюки клетчатые. Пижон. В этот же раз и транспортное средство, будто говорило о том, что они сделают то, о чем впоследствии пожалеют. Пару раз компания чуть не проехала нужный им поворот. Ленинский проспект стал близок и далёк одновременно, как никогда. Туда не хотелось ехать, но делать было не чего — на безрыбье и таранка встанет раком. На карте, которую иногда потряхивал, раскладывая, Паша, по причине того, что в Москву ездил не за пирожками и уж точно не каждый день, от малого представления, было обозначено кафе «Атриум», который ещё у люберов, в конце восьмидесятых было базой. Оно служило ориентиром. Потом те переехали в казино «Виктор», когда вышли на казанских бригадиров. Правда дело было не только в этом, совсем не в них, Равиль Муха вместе с сотоварищами, насколько это можно было так назвать в ситуации, потерпел ряд поражений на своём же поле от Батоно, что его гордость не могла простить, в том числе, как и Коба, попросившись мягко ретироваться с куска его земли, ведь он приносит ему хлеб, а чужие рты кормить он не намерен. Золотой гольян не серебристый карась. С тех пор они друг друга целенаправленно игнорируют и смерть Отари Квантришвили, Авила и Ковалёва усугубили и без того неприятную ситуацию. И до этого Равиль подозревал нечистые руки Батоно, приложившиеся сначала к ликвидации Даудова и последующим ранением Авила с разницей три дня, будто кто-то зачищал и отнюдь не хотел быть обнаруженным и пойманным за руку. Увы, не пятиклассники. Новые русские. Следующим был бы Мартын, нормальный мужик, просто по положению к удаче или неудаче близко, а некоторые, например, знакомый уже Гера, мог подтвердить второе, курирующий отношения раменских и люберов. — Аль, я тебе сказать хотел… Давно, — прервал поток мыслей Родионовой Ленин. Он развернулся к девушке полубоком. Та безразлично сверлила взглядом окна выстроенных по кольцу многоэтажных домов. Они стеной ограждали определённый ореол крепостью. Неужели кто-то хочет и захочет жить в этом скворечнике? Они ей уже горло давят, а как жить… — Паш, давай потом, разговор подождал и ещё подождёт, голове вообще не до чего, — растерла виски Родионова, отмахнувшись. — Страшно? — Да жесть, тут или пан, или пропал, судьба Авила. Не доставляло думать о том, что за любым действием идёт какое-либо последствие. Отвечать за свои поступки надо было уметь, но не хотелось головой. Она бы и рада, считает делом чести, как карточный долг, но не когда речь идёт о том, что ее шею будет украшать тонкая цепочка только из собственных вскрытых мышечных тканей. И мысли о том, что вот-вот все вскроется становились параноидальными. Альбина всегда думала, что ее совесть крепко спит. Дело было не в совести. В чести. И в том, что психика оказалась не настолько крепка, насколько она рассчитывала. Сделать — это не подумать. Сделать — не перспектива. Сделать — это понимать, какая цена будет за поступок и трещал оценить ситуацию. Но теперь это было делом принципа. Когда приезжаешь к знакомой тете Зине за деньгами в лавку на окраине деревни и она отстегивает за крышу, это выглядит, как игра в поддавки. Вечером к тебе подойдёт Серега Винцов, для своих «Свинец» с предложением выколотить должок за символичную или с парнями с периферии, которые просто хотят подзаработать деньжат. Когда же видишь перед собой реального авторитета, который узнав о ещё одних мелких хозяевáх на его территории, с которыми связана очень мутная история пропажи его крупненькой суммы денег, которую им и представить бы было сложно, это превращается в «Играй или умри». За окном стоял грузовик с вином, к которому выстроилась очередь. Грязно-зелёная бандура преградила половину тротуара. — Ну, логика проста — не связывайся с грузинами, — попытался разрядить обстановку Павел. — И не агрессируй, если бабу на танец зовут, стрелок не назначай, грузин не убивай, неровен час в родном и сердцу милом из Макарова решеченный лежать будешь. Сколько из этих пунктов смогу осилить? — смех ее был нервным. По движениям излишне резким было понятно, что она нервничает и испытывает. Он взял ее за руку, крепко сжал в своей ладони. — Я уверен, что все пройдёт гладко, но… Будь осторожна просто, мы поддержим, ты знаешь. — При условии, что к нему с этим вопросом ещё никто не нагрянул и мы переврем чужие слова, — она улыбнулась, переплетая пальцы. Стало спокойнее. Родионова положила голову на часть сидения наравне с его плечом, чтобы посмотреть в глаза снизу вверх. — И, у меня же перед тобой обещание, ничего со мной не будет, значит, пока не выполню. Родионова своё слово держит. Ещё и разговор задолжала! — Все, можем ехать, ребят, — объявил вернувшийся с магазина Дементьев, вполне здраво расценив и домыслив, что он не слишком вовремя. Паша сжал руку Родионовой в своей с улыбкой крепко. Она улыбалась ему в ответ. Стало неприятно. Он все же хотел, чтобы велосипед ехал, а не быть третьей спицей в колесе среди близких. Либо же они не такие и близкие. И все же Славе хотелось думать, что он просто слишком много думает. Он взъерошил рукой свои русые волосы, пакет кидая на колени Ленину. Незнакомое здание, не было раза когда бы они повторялись, места встреч обязаны были меняться, сразу же выделилось. Имело странную энергетику и ростовые стеклянные окна. Какое-то время они смотрели друг на друга и понимали, что так рациональнее, так будет проще, чтобы потом было легче. Было принято решение оставить Пашу в машине не той стороне дороги, если вдруг понадобится подсобить. Хотя тут даже без выигрыша времени — положат, у них до пушек и денег, и связей. С кулаками на танк не идут. Раньше это казалось захватывающим и интересным. С экрана телевизора. А теперь не до смеха. Та же песочница, как в детстве, только вместо песка — пули по ногам, вместо лопатки — дробовик и вместо куличиков — точки. Не то, чтобы кто-то из них этого не понимал — все понимали. Все игрушки, казалось. Игрушки, недополученные в Новый год. С ними никто не будет возиться. И ОВД и ментам честным и порядочным абсолютно плевать, когда речь идёт о монете. Монета за слово — монета за молчание. Она взмахнула часами на выходе из машины, получая от Воронова синхронный жест. — Батоно Вахтанг, — Альбина дождалась пока Дементьев и Коба пожмут руки. С ним она исправно учтиво здоровалась глубоким кивком. Сначала максимально неодобрительно им воспринималось, правила, бывшие для него хлеще заветов, но после это стало нормой. Сильная девушка — исключение из правил. — Гамарджоба, Альбина, Слава, — ухмыльнулся мужчина лукаво, близоруко щурясь. Они знали, что это не более привычки и взгляд у него, на самом деле, как у орла. — У нас к вам разговор… Так, разговорчик, на насущную тему, надолго вашего времени не займём, — она отряхнула брюки в крупную клетку небрежно. Не Подмосковье, а сплошной паханат. Вязкая слюна отдавала резиной. — Это правильно, иначе у нас разговоры короткие, — за ним висел портрет Дзержинского. Того самого, памятник которому три года назад в конце августа снести с Лубянской площади. Вот тебе и новый строй, новый вдох. — Не хотите «Российский флаг»? У нас новый бариста. Старому я оторвал руки. В прямом смысле, — он улыбнулся золотыми зубами гнусно. — За честь. Неприятно холодило, как от могильной плиты, от ЧОП’овца, находящегося в аккурат между спин прибывших на диалог. Наверняка, бывший силовик Гагиева. Не только твари держаться вместе, они были ещё и соотечественниками. Его звали Кирилл, и он был нем после службы, что, впрочем, не мешало ему хорошо выполнять свою работу. Платили, наверное, доброй частью суммы содержимого кожаной сумки. — Вы присаживайтесь, — быстро сориентировался на слова Батоно Дементьев, отодвигая перед Альбиной стул. Как пара они импонировали Кобе, и он того даже не скрывал. Галантность и учтивость к манерам он ценил, как тонкий эстет. Несколько минут сохранялось молчание. Вахтанг перестукивал сухими длинными пальцами по поверхности стола, отведя взгляд в сторону. Шары челюсти несколько раз метнулись вперёд-назад. Надо было дождаться, пока мужчина сам начнёт диалог. Альбина, вразрез страху, смотрела на мужчину. На само сухое неприятное лицо, которое однако дряблость возраста не тронула. На первую проседь в его волосах. Интересно, он сохраняет такое же надменное разгоряченное выражение лица, когда тайные вечери становятся пиром во время чумы? Также спокойно пьёт вино, пока собеседников уже разделывают на конструктор, как детали lego? Ничего своего нет, и то, у Пустовалова, нет, не позаимствовали, а одолжили. Возможно, купят. Родионова не слишком представляла, как нанимают киллеров, регулярно ли это или от случая к случаю. Знала, что платят много и делают чисто, ибо была проблема — и нет проблемы, все в плюсе, даже если ушли в минус. И знала, что нигде по ее наслышке не было столько, сколько под Ореховскими. Саша и Лёша — солдаты удачи. — И какова ваша цель тут? — наконец, спросил Батоно, пристально вглядываясь в лицо Родионовой. Та закинула ногу на ногу, не отводя взгляда, чуть оттянула большую металлическую бляшку ремня. — Полагаю, вы наслышаны о произошедшем на днях инциденте? — начал в лоб Слава, на себя внимание переключая, понимая, что оттягивать и искать длинные пути к единой цели дело бесполезное и никому не нужное. Батоно будто сначала не услышал вопроса, плеская себе в бокал Хеннесси. — Предельно, — Коба какое-то время помолчал, перестукивая пальцами по столу. — Хотите обвинить кого-то из моих? — Ни в коем случае, просто узнать, не переходил ли кто дорогу северным. Птичка просто нашептала не только о 55-м километре. Следующий какой, 99-й? — Знаю я эту птичку, крылышки-то я ей подпалю и хвост выщипаю при случае, — усмехнулся с издевательской нотой Батоно, но в то же время и угрюмо, будто не водил уверенности исчерпывающей. Мог быть РУОП, мог ГУВД, что к его душе и сердцу ближе. А третий вариант никто не исключал. Авторитеты за ним, но сам поперёк горла. — Мы знаем о том, что доверия вы сами не водите к своим, особенно некоторым попугаям, что уже имели несчастье быть связанными с Московским каналом и Каширой и подпортить репутацию, этим вы славны более всего… — Бей своих, чтоб чужие боялись. Азербайджанцы. Чеченцы. Татары. Всех собрала вокруг себя Москва, хуже надо было ещё представить. Осталось только ещё именно сейчас начать грызться русским с русскими. Это будет финиш. — О своей славе я знаю, Слава, прекрасно и без тебя. Назовите мне имя, а там потолкуем. — Макс Раменский. — Приведите его, — Батоно ножом флегматично разрезал «Жемчужину», когда камни под ней перестали дымиться теплом. Над столом завитал аппетитный запах топленой груши и белого шоколада. Альбина, до этого болтающая ногой под столом, как можно бездельнее, примеряя на себя скучающий вид, прекратила. Она испытала немое замешательство. Чувствовала виском взгляд Дементьева и без оборота. Вопрос один на двоих был: С чего бы ему находится здесь именно сейчас? Не топор же войны пришёл зарывать. Не опередил… Откуда не ждали упало счастье. Судорожно мозг стал соображать, что можно сделать, подкидывая все более отвратительные и паршивые варианты. Хотя, с паршивой овцы шерсти клока. Желая отвести подозрения и выиграть время, они знали на что шли. Если стоять, то уже до конца. Слово перестаёт быть оружием, когда становится действием, становясь преступлением. Макса привели под руки два кожаных затылка, толкнув по направлению к столу. Он не занял ни сторону Вахтанга, ни Альбины, сев с краю стола на поперечном ребре. Парень молчаливо выслушал обвинения, озвученные Батоно. Глаза его были будто бы уже неживыми, стеклянными. Им давалось право голоса. Средней паршивости гласный суд без возможности оправдаться. Хуже припадка, им же по сути являющимся. И обвинения можно было бы охарактеризовать достаточно ёмко и красноречиво репликой, что Константин берет гитару. Родионова не скупилась на них, в то же время соблюдала исключительную последовательность, как событий, так и аргументации, не изобилируя подробностями. Колко, отрывисто и по делу. Без приукрашиваний, кто прав, кто виноват — виноваты оба, но совесть чистее.  — Не было! — мгновенно Макс среагировал громко, сложив руки на груди. Когда он по телефону говорил в своей лающей манере, наверное, на третьем этаже нервно икали соседи. — Этого не было. — Они врут? —Они меня подставить хотят. Пусть сперва доказательства своих слов представят, — рыкнул Макс зло. Его нервоз был виден невооружённым взглядом. — Идёшь от обратного? — нагло усмехнулась девушка, переводя стрелки. Снисходительный вздох и закатанные глаза выражали высшую степень превосходства. — У тебя есть алиби? Ты был тем вечером в клубе на погосте, ко мне подходил, поздно было уже, насчёт нашего друга, подробности опускаю… И меня видели, я была не только с ребятами. Где ты в последующие часы был — неясно, что делал, впрочем, тоже, лиц подтверждающих нет, — подняла брови вверх, синхронно пожав плечами, Альбина. Он понимал. Он все прекрасно понимал, зачем это делается, почему. Но противостоять и противопоставить что-то не мог, хотя и хотел бы, чтобы хоть какая-то часть информации пригодилась за то время, когда они находились с Родионовой рука об руку. Слишком уж мало она говорила о себе и слишком много могла сказать о нем. Одна другую же моет. А масла в огонь добавляло, что у него не было, действительно, никакого подтверждения, что он хотел шататься по притонам Орехова, чтобы закинуться наркотой по самые гланды, но в итоге сидел под мостом набережной Алексеева и пил самое дешевое пиво, зато четвёртое по счету. У неё тоже не было доказательств. Но у неё были идея и желание. А главное: возможности. Нет, все же, главное — желание. Вахтанг кивнул. Без траты пленки — хорошее кино. — Добро. Я тебя услышал, — а после повернул голову с сучьим прищуром в сторону Родионовой и Дементьева. — Твой черед, Альбина. Максим свое слово сказал. Вернее, не сказал. Докажешь, что он врет, и будьте уверены, больше вы о нем не услышите ни слова. Никогда. Хитрый грузин, обернул игру в свою сторону. Ему просто нравилось происходящее представление в то время, как актеров мог свалить приступ никогда не бывалой эпилепсии. С таким же упоением он смотрел постановки в большом театре, с таким же на чужие наказания по личному приказу. Был в этом больной садизм. Никаких «торгов» и переговоров, однако, не признавал, потому Родионовой даже в голову не пришло оспаривать его решение, как негласный закон. Она помнила, что если в условленное время коммерсант не приносил указанную сумму, его убивали. Даже без следствия и разбирательства. Не хотелось стать тем «счастливым» коммерсантом не в одном из смыслов. Макс вскинул руки в жесте выражающем отрешенное равнодушие. Не блоть. Дементьев смерил его острым взглядом. Если уж сказал, что руки переломает, то не приходилось сомневаться, такие как Дементьев слов на ветер не бросал. Будь то руки в прямом смысле или, как у Долгорукова. Вопрос лишь в том, будет ли кому после этого разговора. Альбина улыбнулась не без натяжки, попросив у Славы телефон. — Веди свидетеля.