Следуй за мелодией сердца

      Ночь была тихая, будто бы на сотни вёрст в округе не было ни одной живой души. Обычно такие ночи освещает холодный свет луны, но она спряталась за облаками, явно не желая наблюдать за тем, что затеял музыкант. Выйдя на торговую площадь, Хонджун взошёл на помост и прислушался — никого, только омерзительный крысиный писк, что в эту пору был особенно различим. Не желая терпеть его ещё хотя бы пару мгновений, он поднёс к губам резную флейту.       Инструмент запел протяжно. Не было в этих звуках ни радости, ни успокоения, а только твёрдый и решительный приказ подчиниться. Этот мотив был самым ненавистным из всех, что знал Хонджун, потому что подавлял самое важное в живом существе — волю.       С каждым мгновением площадь заполнялась всё больше, но не людьми, как при свете дня, а толпой отвратительных крыс, что сбегались из домов и выползали из подвалов. Они окружали Хонджуна со всех сторон, как того мальчишку, который доблестно спасал кота, только в этот раз их было в десятки раз больше. Только вот если Уён кричал и отбивался, то музыкант окинул своих слушателей равнодушным взглядом и, спустившись с помоста, пошёл прочь с площади. И крысы, все до одной, побежали за ним.       Шаг за шагом, улица за улицей, множилась серая пищащая масса. Крысы выползали отовсюду и текли по улицам подобно рекам. Вслед за пением флейты они двинулись к главным воротам, что, по наставлению Хонджуна, были распахнуты настежь. Вся серая процессия вышла из города и по широкой дороге направилась туда, где приятно шелестели воды реки Туманганг .       Выйдя на берег, Хонджун играл до тех пор, пока последняя крыса не добежала до нужного места. И стоило этому произойти, как мелодия немного изменилась, в ней отразилось то страшное повеление, которое должны были исполнить зачарованные крысы. Послушно серые потоки слились с быстрыми водами. Река унесла все невзгоды жителей поселения за несколько страшных мгновений, и пообещала Хонджуну скрыть любое воспоминание о крысином нашествии на своём глубоком дне.

***

      Глядя на радостных людей, что собрались на торговой площади, Хонджун и сам не мог сдержать улыбки. Все, даже старики и дети, пришли, чтобы разделить великую радость, а было её так много, что никакая мелодия не смогла бы породить нечто столь же яркое и искреннее.       Своё третье прозвище — господин крысолов — Хонджун получил уже от местных жителей, что подходили и с почтением кланялись в благодарность за спасение. А он сидел чуть поодаль от общего празднества, которое совершенно спонтанно началось на площади. Люди несли всевозможные яства и вина, что у кого осталось. Сейчас уже не грех было пить и радоваться. Теперь торговая площадь была полна тех самых весёлых и приветливых северян, которых Хонджун встретил когда-то давно.       Сам он не притронулся ни к еде, ни к вину, а лишь выискивал взглядом в толпе того, чья улыбка стала бы лучшей наградой, но Хвасона снова нигде не было видно. Вместе с этим на душе Хонджуна скреблось какое-то неприятное предчувствие. И усилилось оно, когда ровно в полдень фигуры в дорогих одеждах выросли на помосте.       — Жители нашего славного поселения, обращаюсь к вам! Видели ли вы хоть одну крысу, когда шли сюда? — голос наместника дребезжал над головами собравшихся.       «‎Ни одной!» — радостно прогремела толпа.       Чем дольше народ гудел, тем омерзительнее становилась улыбка на жабьем лице наместника Пака.       «‎Помяните моё слово, он найдёт способ обмануть вас» — эхом отозвалось предупреждение Хвасона.       Сердце Хонджуна замерло, когда он увидел окоченелую крысиную тушу, которую наместник поднял вверх, выставляя на всеобщее обозрение. Он с таким самодовольством тряс ей в воздухе, будто бы держал в руках кошель до треска набитый монетами. Увидев её, народ начал роптать и коситься на Хонджуна.       — Видишь, музыкант, кого я встретил по дороге сюда? Не ты ли давал мне слово, что ни одной крысы на утро не будет в городе?       Наместник насмехался над Хонджуном так открыто и бессовестно, что тот даже потерял дар речи. Хотя, что весит его, бродячего музыканта, слово против слова янбана?       Толпа снова послушно расступилась перед ним, пропуская к помосту. Хонджун шагал медленно и величаво, и ни один мускул на его лице не выдавал бушующей внутри злости. Он остановился, не дойдя десятка шагов до помоста, и, уверенно вздёрнув нос, сказал:       — Я своё слово сдержал. Во всём поселении не встретите вы ни одной крысы.       — А что же это такое? — ехидством было пропитано каждое слово, сказанное наместником.       — А это, господин наместник, доказательство того, что не крысы были главной напастью, постигшей это славное поселение и его жителей.       — Нахал и обманщик! — колкая правда заставила наместника Пака в миг побагроветь от злости. — Убирайся с моих земель, пока я не приказал стражникам вышвырнуть тебя за ворота! И покуда я буду здесь править, чтобы ноги твоей не было!       — Никакое коварство и зло не остаётся безнаказанным, наместник, — беспристрастный голос Хонджуна пронизывал воцарившуюся тишину. — Поэтому думаю, что моё изгнание из этих земель продлится недолго.              Не склонив головы, он повернулся спиной и с гордо поднятой головой покинул площадь. Несмотря на гнусные проклятия, которые извергал поганый рот янбана, люди один за одим коротко кланялись, когда господин крысолов проходил мимо.       Неужели ради этого горького момента познания масштабов гниения человеческой души, сердце привело Хонджуна в этот край?

***

      — Господин Ли, вы и госпожа разве не идёте на праздник?       Хонджун искренне удивился, когда, спустившись вниз, обнаружил хозяев постоялого двора за игрой в «‎го».       — И что ж это за праздник такой, если истинный герой вон вещи собирает, а вместо него все почисти принимает эта мерзкая жаба? — недовольно пробурчал господин Ли. — Всё же решили уходить, молодой господин?       Хонджун в ответ лишь кивнул, и рассеянно поправил дорожный мешок на плече. Горькая обида не давала покоя, поэтому он решил покинуть эти земли как можно скорее.       — Не спешите, я вам сейчас соберу еды в дорогу, — госпожа Ли поспешила в кладовую.       — Не стоит, госпожа.       — А что вы есть будете, молодой господин, камыши? Нет уж!       — Сколько я вам должен за стол и ночлег? — обратился он к хозяину.       — Нисколько.       — Но… — хотел было возразить Хонджун.       — Нисколько, — твёрдо повторил мужчина. — Это мы у вас в должниках ходить до скончания времён будем, господин крысолов.       — Прошу, не зовите меня так. Это как-то, — Хонджун сморщил нос. — Странно.       Собственные слова нахлынули стремительной волной и заставили сердце зайтись лихорадочным голопом. Хонджун не мог никак уйти не увидев его снова.       — Господин Ли, а не знаком ли вам юноша, примерно моего возраста, по имени Хвасон? — спросил он с надеждой.       — Хвасон? — мужчина почесал затылок. — Да нет, не слыхал я ни о юноше, ни о старике с таким именем. Милая, а ты?       — А? — женщина выглянула из кладовой.       — Не слыхала ли о молодом господине по имени Хвасон?       — Хва-сон, — госпожа старательно пыталась что-то вспомнить. — Нет, не знаю таких, а я знаю всех в этом поселении. А откуда вам известно это имя?       — Я познакомился с ним, как только пришёл в город. Хвасон меня и проводил до постоялого двора, когда я заплутал. Он ещё вчера приходил сюда, мы разговаривали с ним во дворе. Вы разве его не видели?       — Да нет, — пожал плечами господин Ли. — Заняты как-то были.       — Мне показалось, что он из слуг кого-то из ваших янбан, — Хонджун решил использовать всю информацию, которой располагал. — Может, поэтому вы не знаете его имени?       — Их слуги такие же мерзкие, как и они сами. Не думаю, что кто-либо из них заговорил бы с вами на улице, а уж тем более показал дорогу.       — Что ж, тогда, — Хонджун рассеянно кивнул сам себе. — Тогда мне, кроме вас, не с кем прощаться.       — Вот, молодой господин, — женщина сунула ему в руки небольшой свёрток. — Как же нам жаль расставаться с вами так скоро и без должных почестей.       — Ваша забота, госпожа Ли, ценнее каких-либо почестей, — Хонджун благодарно улыбнулся ей, пряча свёрток в дорожный мешок. — Спасибо, что приютили и накормили.       Его поклон был таким же глубоким, как и благодарность за доброту этой прекрасной супружеской пары.       — Доброго пути вам, господин, — управляющий поклонился ему в пояс.       Стоило Хонджуну выйти за ворота постоялого двора, как странное чувство дежавю защекотало под кожей. Улицы снова были пусты, только в этот раз причиной был не страх, а радостный пир, который жители устроили на торговой площади. Ох, как бы красиво пела его флейта в унисон с этим радостным смехом, но путь Хонджуна лежал в совершенно противоположную сторону.       Опустив взгляд, он брёл по пустынным улицам к главным воротам и думал обо всём, что произошло с ним за столь короткий срок пребывания в поселении. Хонджун вспоминал как красиво загорались улыбки на худеньких детских лицах, как громко мяукал перепуганный кот. Мысли о подлости наместника снова отозвались раздражением, но его быстро развеял прекрасный образ доброго юноши. И он увлёк Хонджуна так сильно, что тот и не заметил как снова заблудился. И прямо как в первый раз, рядом не оказалось ни одной души, способной показать дорогу.       Он закрыл глаза и пытался вспомнить путь, которым шёл в прошлый раз, но ничего не вышло. Хонджун зажмурился сильнее, но вместо желаемой картинки-подсказки, в его голове зазвучала та самая мелодия, что неразрывно существовала с образом прекрасного господина. Она такая тихая, что вот-вот могла упорхнуть с дуновением ветерка. Навострив уши, Хонджун понял, что она доносится как будто бы откуда-то справа. Не теряя ни минуты, он поспешил туда, куда снова ведёт его сердце.       Поворот за поворотом, улица за улицей, проносились мимо Хонджуна, пока он быстро шёл по следу нарастающего звука. Оглянувшись, он заметил, что дома вокруг стали побогаче, а это значит, что мелодия привела его в квартал знати. С каждым шагом она становилась всё отчётливее, а сердце всё чаще содрогалось в сладостном трепете. Не имея больше ни капли терпения, Хонджун сорвался на бег, но не успел повернуть за угол, как налетел на кого-то.       — Хонджун-щи?       Он готов поклясться, что нет красивее музыки, чем его собственное имя, произнесённое этим бархатным голосом. Хонджун не мог поверить своим глазам. Перед ним стоял тот, кого он уже невольно начал считать обманкой своей буйной фантазии. Красивые черты Хвасона были омрачены тревогой и печалью, но даже несмотря на это оставались непередаваемо прекрасными.       — Хва! — радостным криком вырвалось из груди. — Хвасон! Хвасон-щи! Представляете, я искал путь к главным воротам, а нашёл вас! Хотя до этого пытался найти вас, но…       — Вы меня искали? — удивлённо спросил юноша.       — Да! Я так хотел попрощаться с вами прежде, чем покинуть поселение, но ни господин, ни госпожа Ли не смогли мне подсказать, где вы живёте. Я уже расстроился, но мелодия в моей голове привела прямо к вам, представляете какое чудо!       — Вы уже уходите? — тёмные брови юноши огорчённо надломились. — Это всё из-за..?       — Да, вы были правы. Наместник Пак обвёл меня вокруг пальца и не заплатил ни муна, — горько усмехнулся Хонджун. — А я ведь хотел…       Пара женских голосов, заставила его сбиться с мысли. Судя по звуку, собеседницы двигались в их сторону.       — Нам нужно скорее уйти.       Хвасон взял Хонджуна за руку и быстро повёл его прочь. Он двигался быстро и бесшумно и вскоре привёл их в небольшую облагороженную рощу. Судя по видневшейся поодаль беседке, место было обустроено для прогулок знатных особ. Только сейчас здесь не было ни души.       Хвасон сел на небольшую скамейку, что стояла под сенью старого дуба, и жестом предложил Хонджуну сесть рядом.       — Хонджун-щи, ваше большое сердце, — юноше отчего-то тяжело было держать зрительный контакт. — Похоже, оно услышало все наши молитвы и привело вас сюда, потому что знало, что никто кроме вас не смог бы спасти нас от крыс.       Наконец взглянув в глаза Хонджуну, он полушёпотом добавил:       — Нет в мире слов, способных выразить мою благодарность.       — Каждое ваше слово для меня дороже любой благодарности, Хвасон-щи.       Юноша снова робко опустил взгляд, и на щеках его алым цветом разгорелось смущение. Неловкое молчание воцарилось вокруг них. Мысль о том, сколько подобных моментов впитала кора дуба, возвышавшегося над ними, отозвалась на губах Хонджуна теплой улыбкой.       Хвасон нарушил тишину первым:       — Представляете, исчезновение целого полчища крыс за одну ночь оказалось более реальным, чем то, что в нашем наместнике проснётся совесть. Миллион мунов… Да у него в сокровищнице в сто, а то и двести раз больше богатств, а он… Знаете, он ведь приказал эту самую крысу вчера изловить. Сразу как пришёл с площади.       — Хвасон-щи, вы случайно не служите в доме наместника? — Хонджун внимательно вглядывался в чужое лицо.       — Меня выдали слова о крысе?       — Не только. Вы слишком много знаете о наместнике и его достатке, а ещё, — он медленно втянул носом знакомый аромат масел, — ваш запах. Вы пропитаны атмосферой богатого дома, Хвасон-щи. Ну так, что? Я угадал?       — Вы очень умны, — впервые с момента их встречи Хвасон робко улыбнулся.       — И это его рис кормил всех нищих в поселении, да?       Услышав это, юноша сразу напрягся. Неужели боялся осуждения?       — Тогда можно сказать, что вы — честь и совесть этой противной жабы! — поспешил подбодрить его Хонджун.       От слов про жабу на лице Хвасона засияла по-детски озорная улыбка. Похоже, все в округе сравнивали наместника с этим скользким созданием.       — Перед тем как нас отвлекли, вы говорили, что хотели чего-то, — юноша искусно перевёл тему.       — Ах, да, миллион мунов, который мне никто не заплатил. Знаете, я много думал о вас и о том, что вы делали для всех этих голодных детей, и решил, что тоже могу сделать нечто благородное. Вот и хотел раздать эти деньги нищим, чтобы могли пополнить запасы до нового урожая. Три тысячи мунов бы не хватило, поэтому и попросил миллион.       — Что-то мне подсказывает, что наместник бы и тех денег не заплатил. Все его богатства и звания — это плоды не мудрости и находчивости, а жадности и тщеславия.       От этих слов, в душе Хонджуна заклокотала ярость. Да такая сильная, что дыхание его изменилось, а глаза стали наливаться кровью. Вместе с ней в голову ударила обида, и так хотелось ему проучить наместника, что разум лихорадочно стал перебирать варианты.       — Как жаль, что нельзя повернуть время вспять и натравить крыс на его погреба и сокровищницы! — прошипел сквозь зубы.       Хонджун взглянул в глаза своего собеседника, надеясь, что холодный свет звёзд сможет остудить его ярость, но печаль в глубине тёмных зрачков, лишь её усилила.       — А если бы было можно, вы поступили бы так?       — Нет, — буркнул Хонджун.       — Но ваше большое сердце жаждет справедливости.       — Не мне вершить справедливость, а Вану.       — Ван и не знает, что творится в этих землях. Да и откуда ему знать, если никто не пойдёт с прошением в столицу — слишком тяжёлый путь, а всю почту прихвостни наместника читают. И если вы решите уйти, оставляя правосудие на усмотрения высшей власти, то рискуете оставить ваше жаждущее справедливости сердце в этих землях.       — Не из-за справедливости моё сердце навек останется здесь.       Хонджун смотрел в черноту глаз собеседника, надеясь успеть насладиться их красотой прежде, чем тот смущённо отведёт взгляд. А ведь как иначе, если и без слов понятно, что прятал он за этими словами. Но Хвасон взгляд не отводил, наоборот, будто раз за разом перечитывал всё недосказанное.       Хонджун невольно вздрогнул, когда низкий голос вновь зазвучал в тишине рощи.       — Мелодия, которую я слышал в ночь, когда исчезли крысы, — Хвасон напряжённо поджал губы. — Вы зачаровали их, ведь так?       — Так.       — И любого вы можете так зачаровать?       — К сожалению, да, — безрадостно усмехнулся Хонджун.       Его ответ отразился испугом в глазах напротив. Похоже Хвасон вспомнил, что эта самая флейта пела и для него. Хонджун почувствовал острую необходимость объясниться, ведь страх — это совсем не то чувство, с которым он бы хотел ассоциироваться.       — Но я никогда не использовал музыку для того, чтобы подчинить человеческую душу.       — Вы благородны, — тихий вздох облегчения слетел с губ Хвасона. — А знаете ли вы мелодию, способную усыпить, например, стражников?       — Знаю, но зачем вам это?       — Вы не хотите вершить справедливость сами, но воспользовались бы возможностью обличить все бесчинства наместника перед самим Ваном?       — Если бы такое было возможно, то непременно воспользовался, но как? Пойти и ударить в гонг перед дворцом? Так я же даже не местный, а если меня кто и послушает, то приехав сюда, узнает, что этот ваш Ким Хонджун, подавший жалобу, обманщик и грубиян. Выпьет рисового вина с наместником, да и ускачет себе с миром.       — Есть в этом поселении тот, кому поверят, но для того, чтобы он подал прошение Вану, нужна ваша помощь.       — Кто же этот человек? И как я могу ему помочь? — услышанное не на шутку взволновало Хонджуна.       — Это племянник нашего наместника.       — Племянник? — Хонджун недоверчиво нахмурился. — Хвасон-щи, вы хотите сказать, что он захочет донести на своего дядю?       — Вы не найдёте во всём поселении человека, который пострадал бы больше от жадности и коварства наместника, — в голосе юноши послышались стальные ноты.       — Вот как? И какая же несправедливость настигла племянника?       — Вы говорили, что были в наших краях более трёх лет назад, так?       — Да.       — Тогда тоже за эти земли перед Ваном нёс ответ наместник Пак, только другой — старший брат нынешнего наместника. Я думаю, что ваш прошлый визит сюда запомнился приветливыми словами и благополучием, — получив согласный кивок Хвасон продолжил. — Мне тоже. Поселение было таким до тех пор, пока два с половиной года назад наместник Пак, его супруга и несколько слуг не скончались от страшной болезни, что свирепствовала в этих краях. У наместника был богатый дом и сокровищница, которые по праву должны перейти к его сыну, но тот был так безутешен в своём горе, что закрылся ото всех в своих покоях. Его затворничеством и воспользовался ушлый младший брат наместника, что был из тех янбан, что за душой имели лишь титул, потому что всё остальное промотали в домах кисэн. Пока наследник лил слёзы, его дядюшка прибрал к рукам и имение, и сокровищницу, и не забыл похлопотать о том, чтобы занять трон наместника. Это было сделать нетрудно в такой глуши как наша. Одного честного имени старшего брата хватило, чтобы передать его дела младшему. Племяннику не было дела до того, что творит его дядя с наследством и как управляет землями, он никак не мог отпустить своё горе, да и наместник на него особого внимания не обращал, все привыкли к бледному призраку, что гулял по ночам в саду. Но в конце этой зимы у наместника родился наследник и…       — И безобидный призрак стал внушать неподдельный ужас? — Хонджун безрадостно улыбнулся.       — Настолько, что наместник решил избавиться от своего племянника.       — Он его убил?       — Убил, — теперь тон голоса Хвасона был холоднее льда. — Но, как ни странно, смог сделать это только на бумагах. Сказал, что сердце его бедного племянника не выдержало горя. Даже похоронил его, да с такими почестями и рыданиями, что всё поселение скорбело вместе с ним. Только вот стражники и слуги знают, что племянник так и остался в своих покоях, только теперь под присмотром. Но все молчат, потому что куплены или запуганы. Как жаль, что у молодого господина сердце оказалось выносливым.       — Хвасон-щи, что вы такое говорите? — Хонджуну было не по себе от всего, что он слышал.       — Поверьте, он бы предпочёл смерть, чем быть в итоге проданным в услужение какому-то янбану из столицы северной провинции. И знаете за сколько его продали?       — Прошу, не говорите, что за миллион мунов!       — За три. И ещё парочка лошадей в придачу, — губы Хвасона скривила ухмылка. — Такова цена человеческой души, вы только представьте!       — И как же я могу ему помочь, если его продали в северную столицу?       — Продали, но пока не увезли. Он всё ещё в имении, ждёт своей участи, — тяжёлый вздох вырвался из груди юноши. — Горе, ослепившее его, немного утихло и теперь он видит, насколько разными бывают братья и правители. И всё чаще думает о справедливости для оставленных и безвольных. И если бы у него был шанс выйти за крепостные ворота, он бы тут же отправился к Вану, чтобы поведать обо всём. Но единственное, на что ему хватило смелости — это подкупить совершенно беспринципного слугу, приставленного к нему, взять его одежду и иногда выходить в поселение.       — Не наговаривайте на молодого господина, это уже большой шаг для того, к кому так несправедлива жизнь.       Хонджуну было искренне жаль этого человека. Потерять родных из-за болезни и себя из-за элементарной человеческой жадности — было чем-то чересчур жестоким. Слишком много потерь для одного человека.       — Вы жалеете его? — тихо спросил Хвасон.       — Жалею.       — Вы правы, он жалок.       Хонджун сначала было нахмурился, услышав это, но потом его осенило:       — Хвасон-щи, а откуда вы знаете о подкупе? Неужели вы и есть тот самый беспринципный слуга, м?       — В этот раз интуиция вас подвела, Хонджун-щи, – насмешливо ответил юноша.       — Тогда откуда вы так много знаете о чувствах и желаниях этого несчастного юноши?       — Никто лучше нас самих не знает о наших желаниях.       В его словах было столько горечи, а в глазах — тоски, что сердце Хонджуна мгновенно откликнулось щемящей болью. Однако, она не помешала ему осознать, что уже второму члену династии Пак удалось обвести его вокруг пальца.       — А я всё никак не мог понять, почему ни господин, ни госпожа Ли не слыхали о юноше по имени Хвасон, — растерянная улыбка непрошенным гостем растянулась на лице Хонджуна.       — Потому что юноши с таким именем не стало два с половиной года назад. Помните, я говорил, что болезнь забрала жизни не только наместника и его жены, но и нескольких слуг?       — Он был одним из них?       — Он был моим личным слугой и, — молодой господин гулко сглотнул ком, подступивший к горлу, — и близким другом. Мы практически росли вместе, потому что отец считал, что так у меня появится тот, кому я смогу довериться в самые тяжёлые минуты. Так и было. Мы стали самыми близкими людьми друг для друга.       Эту невыносимую пытку воспоминаниями юноша переносил с улыбкой, согретой теплотой минувших дней.       — Знаете, почти как братья. У нас ещё имена созвучные были. Если в моём имени переставить слоги местами, то получалось его и наоборот.       — Хва – Сон, — задумчиво произнёс Хонджну. — Сон – Хва. Ваше настоящее имя Пак Сонхва?       — Всё верно, Хонджун-щи, — его глаза блестели виновато. — Простите, что обманывал вас всё это время, но я не мог назвать вам своего имени. Ведь заговори вы с кем-нибудь о Сонхва, то это бы моментально доложили наместнику. А он бы непременно приставил ещё больше слуг. Поймите, я не мог рисковать, ведь тогда некому было бы носить бедным детям рис.       — Сонхва-щи, прошу вас, не извиняйтесь за это, — Хонджун взял его холодные руки в свои. — Лучше извинитесь перед самим собой за то, что обозвали себя жалким!       Сонхва удивлённо хлопал глазами.       — Непременно извинитесь! Потому что человек, душа которого осталась столь доброй и чистой после всех пережитых потерь и страданий, не заслуживает таких слов.       На глазах Сонхва выступили слёзы. Как бы он ни жмурился, и ни моргал, они всё равно пролились на его смуглые щёки.       — И вы хотите сказать, что я даже сейчас не выгляжу жалко?       — Нет, совсем нет, — Хонджун нежно коснулся его щеки и улыбнулся. — Знаете, я ведь сразу подметил, что дорогие шелка вам пошли бы куда больше, чем одежда простолюдина. Думал, что всё дело в контрасте между вашей красотой и простотой фасона ханбока, а оказалось, что это даже не ваша одежда! И аромат масел… Боже! Да вы наверное смеялись, когда я делился своими умозаключениями, да?       — Нисколько! Мне было стыдно в этот момент ещё больше, потому что вы — последний человек, кого бы я хотел обманывать, — он снова виновато потупил взгляд.       — Сонхва-щи, — смешливые ноты моментально испарились. — Я сделаю всё, что угодно, что бы вам помочь, только скажите как.       Когда юноша поднял на Хонджуна взгляд, полный невероятных созвездий, он, наконец, понял, почему его сердце так упорно рвалось в северную провинцию.