Нерабочая Марсельеза

дворы, в щель между домами, будто им забыли в детстве поставить брекеты. Олежино тело в руках ощущалось прохладным от капель и легким — а ничего правильнее почти хрустящих объятий, приподнимающих его кеды от земли, не ощущалось. — Хвоста нет? — Все в порядке. Не говори ничего, пожалуйста. Олежа действительно замолчал и замер — позволил в себя вжаться, спрятать нос под ворот, вдохнуть сладкий дождевой запах. Антону казалось, что нервное напряжение выходило из тела вместе с воздухом, стоило чуть напрячь живот, опустошить легкие — и все придет в норму. — Спасибо, — выдохнул Антон, чувствуя, как сердце бьется о чужие ребра от бега. — Не за что, — машинально ответил Олежа. — Есть за что. Без тебя бы не справился. — Да ладно. И раньше справлялся. Только раньше совсем не то было — один самого себя попробуй дотащи. Так Антон подумал, но не сказал — крепче сжал руки, раскопал в вороте химозный запах стирального порошка. — Задержанных много? — спросил Олежа почти шепотом. — Понятия не имею, — честно ответил Антон. — Пойдем уже. Надо это все смывать. Надо было переодеться, запихнуть улики в рюкзак, дойти до машины, уехать домой — надо было как-то дальше жить. Олежа выкрутился из рук, и без него стало

***

сложив руки на груди. — И что дальше? — спросил Олежа, ввинчивая острый укоризненный тон, как шуруп. — О чем ты? — Чем ты собираешься после Дипломатора заниматься? Вопрос вроде «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» Антон хотел бы остаться собой — если еще хоть немного понимал, как это. — Почему ты думаешь, что будет это «после»? — Все когда-нибудь кончается. Особенно — вот такое. Не думаю, что у тебя надолго хватит словарного запаса ментам зубы заговаривать. А у отца твоего — терпения. Что тогда? Тюрьма? — Тюрьма, если придется, — ответил Антон, чувствуя, как от собственного лицемерия язык крахмально скрипит о зубы. Лицо Олежи в секунду скривилось, как если бы он решительно выдернул занозу. — В любом случае — у меня пока все под контролем, — продолжил Антон. — Чем занимаются старые оппозиционеры? Хочешь, мы с тобой книгу напишем? — О том, как мы занимались херней, и у нас ничего не получилось? Антон замолк. Эмоции было сложно отслеживать, а еще сложнее — показывать, да и смысла не было. Кому стало бы легче, признайся он, как это задело? Олежина злость была абсолютно понятна. В чем-то Антон действительно был виноват — просил ведь себе помогать. Только ставить все на алтарь — не просил. Жертв — бессонницы, выгорания и неврозов — не просил. Любить себя — не

***

у испещренной приветами-поздравлениями-признаниями стены автомобильного тоннеля. На узеньком приступке тротуара, вплавившись в бетон спиной. — Нормально? — спросил он тонко, нервно, но без тени того грузного и вечного укора, что появился потом. — Отлично. Дальше — в темноту, через «Тупин ров» и «Лера, я люблю тебя», мимо кривого логотипа «Локомотива» и изуродованных свастик с хвостиками не в те стороны — в нишу стены какой-то панельки, где в углах собирается и концентрируется тьма. Дальше — как неузнанные малолетние преступники, возня с одеждой и свист выдергиваемой из пачки влажной салфетки, холодом по лицу, скомканная эйфория первого совместного дела, забытое ощущение не-одиночества. — А серьезно — как прошло? — Олежины глаза в темноте горели отраженным светом, как мутные луны. — Кажется, он ужасно испугался. Олежа хохотал весело, задушено, чтобы не привлекать внимания. — Ты сам не испугался? — Мне кажется, меня вытащил чистый адреналин. Антон и раньше разговаривал с чиновниками, но впервые все было настолько продумано. Впервые щекотало внутри, что не просто какой-то чехардой занимаешься, а несешь важную тайну, и не только свою — на двоих. — Смотрел фильм «Бонни и Клайд»? Антон кивнул. В тонких отсветах огней на лице напротив, в их неясной игре ему показалось, что Олежа хотел его поцеловать. Это оставалось опцией на всякий случай — если юность чему и научила, то только тому, что если идешь забирать закладку с кем-то и видишь ментов — лучше всего сделать вид, что вы в эту клумбу отошли уединиться. Со всем остальным сомнительной законности, вероятно, тоже работало. — Очень по-тупому чувствую себя в этом фильме. Антон рассмеялся — и как он раньше все делал один? Где-то сбоку, за краешком обозримого пространства, хлестко зашелестели кусты, и