Нерабочая Марсельеза

— Что хотел сказать автор? Олежа пялился на тыльную сторону собственной ладони, где в основании большого пальца, в выемке между двумя тонкими сухожилиями сидел большой и черный, похожий на лохматого паука крест. Жирные чернила гелевой ручки впитались в кожу и чуть стерлись — крест немного потрескался. — Ты о чем? — спросил Антон, не отрываясь от ноутбука. — Я что-то забыл. Пометил, чтобы не забыть, и забыл. У Олежи, вообще-то, было два бумажных ежедневника, табличка дедлайнов в экселе и гугл-календарь, которым пользовалась вся группа. Он не привык ставить крестики на руках — раз поставил, значит, мир рушился, дома взрывались, земля уходила из-под ног, а ничего лучше ручки под рукой не было. И гадай теперь. — Давай подумаем, — Антон поднял глаза — взгляд перечеркнулся серебристой спинкой компьютера. Такими аккуратными длинными линиями в школе учат ошибки зачеркивать, чтобы не разводить грязь. — Во-первых, где и когда ты мог использовать эту ручку? — Да когда угодно. Это черная для дипломаторского ежедневника. Она всегда с собой. — Ладно. Речь доредактировать? — А чем я занят, по-твоему? Олежа потер глаза, по ощущениям сухие и воспаленные. Мысли шевелились медленно-медленно, выжигаемые мучительным электрическим светом Антоновой квартиры. Больше всего хотелось спать — но на Олежиных коленях светился весь измаранный цветными пометками дипломаторский текст, а на правой руке от движения махал лапками крестик неизвестного генезиса. — Помнишь ту старую речь, которую надо до ума довести? Она, может? — Она старая, а крест свежий. — На завтра нужно еще помониторить безопасные дворы в окрестностях. — Я уже. И отправил тебе часа три назад, кстати. Уведомления бы проверял кто-нибудь. Смех выкатился изо рта сам — резкий, болезненный, как у торчков в кино. Олежа не спал часов тридцать, и вселенная начинала мигать и распадаться, звенеть от смеха, отражаться в хрустальных гранях воздуха. Зачем людям наркотики, когда можно упереться в экран и работать, пока обои не поплывут? Пока мозги не выпрыгнут, как смешливый чертик из табакерки? — С тобой все в порядке? — Отлично просто. Лучше не придумаешь. Что там еще? — Плащ? — Я его даже погладил. — Ботинки? — Молнию починил, а кремом натрешь сам, ты мне мало платишь. — Я же тебе не… — Вот именно. И смеяться хотелось, и что-нибудь разбить — но больше всего упасть на пол, мол, делай со мной что хочешь, перешагни, оттащи в угол, запихни в мусорный пакет — не встану, не проснусь. — Сколько ты спал? — Вчера? — Сегодня. — Нормально спал. Давай по делу. И все-таки — о чем был чертов крест? — Ты не хочешь остаться? Поспать нормально? Поздно же, — выдохнул Антон. — У меня диван раскладывается. — Не, метро до часу ездит, доберусь, — отмахнулся Олежа, предвкушая, как сладко уснет в вагонной тряске и как потом будет отскребать себя с конечной станции черт знает где. Сомнительное удовольствие, конечно, — но все лучше, чем у Антона оставаться. Хотелось быть собранным. Хотелось быть сильным. Хотелось хотя бы день за этот год быть не влюбленным. Олежа, конечно, общажный, но не бездомный. Конечно, слишком зацикленный, но не настолько жалкий, чтобы спать на диване. Антон молчал. Закрыл ноутбук, посмотрел долго, сложно. — Ты точно уверен? — Абсолютно. Я тебе гугл док отправил, правки мои внеси. Телефон на столе прожужжал от сообщения, но остался без внимания. Антон отложил ноутбук, подошел, остановился. Аккуратно приложил запястье к Олежиному лбу. — Точно нормально все? — Не трогай меня, пожалуйста. Личное пространство, — Олежа отшатнулся лбом, чувствуя, как застыла на нем прохлада Антоновой руки. — Чем быстрее посмотришь, тем быстрее я свалю. Домой спать. Помеченная крестом, как чумной дом, ладонь нервно залистала документ — вверх-вниз, по мозаике выделенных слов. Открыла сообщения — перед ссылкой на документ не уходила противная плашка «Сегодня». Полночь, стало быть. — Еб… — Олежа сжал губы, чтобы все-таки не материться. — Случилось что-то? Губы расползлись в истерической гримасе — если и улыбке, то улыбке из хоррора. — Забей. Нормально все. Крестом был помечен мамин день рождения — тот, на который полагалось прислать открытку с котятами или ежами и пробурчать «счастья-здоровья» в трубку, и который только что прошел.