Ножны

      После боя в Арлонг-Парке у него снова открылась рана — глубокая, рассёкшая торс по длинной диагонали от плеча до бедра, та, которую нанёс ему Йору. В день, когда они отплывают на Гранд-Лайн, Зоро лежит в своём гамаке, машинально касается её пальцами, чувствуя, как плоть вяло пытается срастись обратно, — и вспоминает ошеломляющую, почти что изысканную боль, испытанную им в момент нанесения удара клинком.       То, что он чувствует по этому поводу, невозможно описать словами. Поэтому он ничего не говорит, даже когда его товарищи обращаются к нему с вопросами. Даже когда Санджи, взявший на себя работу, начатую Зеффом, и ухаживающий за ранами Зоро, касается воспалённых краев своими длинными прохладными пальцами и спрашивает Зоро, знает ли он, что от раны останется ужасный шрам.       Разумеется, Зоро знает. Порой ему бывает трудно осознавать что-либо ещё.       Постоянство, то, что метка Михоука будет видна на теле Зоро до конца его жизни, — это часть подарка, который Михоук преподнёс ему в тот день на причале возле Барати.       — Ну, как мы себя чувствуем? — интересуется Санджи. Зоро молча отворачивает лицо.       В конце концов на рану приходится повторно наложить швы. Зоро позволяет этому случиться, хотя где-то в глубине души ему хочется сказать Санджи, чтобы тот убрал руки, что рана принадлежит ему и Михоуку, что он желает сохранить её в первозданном виде. Хочется сказать, что когда Санджи прикасается к ней, Зоро чувствует прикосновение Михоука в его пальцах, — так же, как чувствовал его через клинок Йору.       Он ничего не говорит. Постепенно и вовсе засыпает, убаюканный невероятно точными уколами острой как нож иглы, пронзающей его снова, и снова, и снова. Следует признать — Санджи хорош. Будь то кухонный нож или хирургическая игла, он управляется с ними с абсолютным контролем и ловкостью.       Закончив, он будит Зоро ощутимым пинком, и тот дёргается от неожиданности. Он садится, швы натягиваются при движении и... Зоро понимает, что его член отвердел.       Ха?       Он не уверен, от чего именно возбудился: от боли, от воспоминаний, от ощущения, что его плоть рассекли, или же от ощущения, что её вновь зашили, — но, в любом случае, это принадлежит Михоуку. Как и всё то, что сейчас делает Зоро. Его мечи, и его раны, и его ноющий член, и кровь на пальцах Санджи, — всё это принадлежит Михоуку и будет принадлежать до тех пор, пока Зоро не станет достаточно сильным, чтобы забрать это у него.       — Ты извращённый ублюдок, ты в курсе?       — Заткнись.       — Заставь меня.       Зоро сжимает лежащие на коленях ладони в кулаки.       — Тебя заводит, когда большие мужчины втыкают в тебя свои большие мечи, не так ли?       — Я вырежу твой язык.       — От этого у тебя тоже встанет?       Дело не в том, что Зоро наплевать, что себе навоображал этот идиот. Дело в том, что слышать, как он говорит об этом в подобном тоне — почти святотатство. Случившееся переломило ход жизни Зоро, проникло в его тело и полностью изменило его, разожгло пламя его преданности Луффи, начало процесс превращения его в нового человека. Более сильного. Лучшего.       — Ты ничего не понимаешь.       Санджи смеётся.       — Это дело нехитрое, разве нет? Я знаю, тебе нравится думать, что ты, чёрт подери, женат на своих мечах или о какой-то другой чепухе, но ты всего лишь мужчина.       Он многозначительно и нагло смотрит на пах Зоро, и тому приходится напрячь каждую крупицу своей впечатляющей силы воли, чтобы инстинктивно не прикрыть член, который упорно отказывается опадать.       — И, по-видимому, не можешь устоять перед подтянутым парнем постарше с парой красивых глаз и голой грудью.       — Не говори о нём так.       — Почему? Защищаешь его честь?       Зоро плотно стискивает челюсти.       — Он величайший фехтовальщик в мире. Для меня большая честь, что он вообще согласился драться со мной.       Победить его. Причинить ему боль. Вонзить свой клинок в тело Зоро и заставить его задохнуться, встать лицом к лицу с Зоро, как будто они были равны, выхватить Йору, меч, о котором Зоро грезил с тех пор, как был, чёрт возьми, ребёнком, — и использовать его, чтобы сразить Зоро, отсечь в нём всё слабое и бесполезное, позволить ему ощутить каждый дюйм.       Он знает, что чуть не погиб в тот день: Луффи и Нами рассказали ему, что все они мысленно готовились к худшему.       Иногда он почти жалеет, что выжил. Из всех вещей, которые даровал ему Михоук, смерть стала бы самой постоянной. Самой трансцендентной.       Он понимает, что лучше не говорить об этом вслух.       — И честь — то, что тебя заводит, так? — Санджи снова смеётся, язвительно и тепло в одно и то же время.       Кролик, как назвал его Михоук. Лягушонок. Зоро чувствует, как при воспоминании об этом к щекам невольно приливает жар. Санджи выгибает изящную бровь.       — Эй, я не осуждаю.       — Тогда что ты делаешь?       Санджи что-то задумчиво мурлычет себе под нос.       — Помогаю товарищу по команде, что же ещё?       — Ты имеешь в виду швы?       — Возможно. — Кончик розового языка высовывается изо рта, касается уголка губ — лишь на короткое мгновение. Зоро чувствует себя загипнотизированным. — А, возможно, хочу посодействовать кое в чём ещё.       Его ладонь, по-прежнему окровавленная, скользит по груди Зоро, по недавно наложенным швам и расцветающим на коже синякам, и останавливается прямо над харамаки.       — Почему? — Зоро никак не может избавиться от сомнений.       Однако Санджи лишь усмехается и подмигивает ему.       — В этом тоже нет никакой сложности.       Кончики его пальцев проникают под мягкую зелёную ткань, и Зоро чувствует, как его тело начинает мелко дрожать.       — Давай же, зеленовласка, — бормочет Санджи голосом, полным веселья и нежности, — это пойдёт тебе на пользу.       Голос Зоро предательски срывается, он безуспешно пытается подавить неловкость. Будто всё происходящее — это игра, в которой он непостижимым образом проигрывает.       — Это обещание?       — Друг мой, это гарантия.       Санджи надавливает большим пальцем на самое дно раны, нанесённой Михоуком. Этого оказывается достаточно, чтобы у Зоро перехватило дыхание, а веки сомкнулись.       Он беспомощно кивает.       — Хорошо, — шепчет он одними губами.       Санджи подаётся вперёд, пристраиваясь между раздвинутых бёдер Зоро, сидящего на краю стола, где Санджи совсем недавно зашивал его рану.       — Хороший мальчик, — говорит он. Зоро хочется ударить его, хочется стереть самодовольство с его лица, однако собственное тело снова предаёт его, и он лишь бессильно опускает голову Санджи на плечо.       Он глубоко вздыхает, чувствуя, как корабль плавно покачивается на воде. От Санджи пахнет сигаретами и одеколоном, чем-то пряным и дорогим. Он гладит внутреннюю поверхность бёдер Зоро, словно успокаивая испуганного жеребца. Из горла Зоро рвётся беспомощный, унизительный для него стон.       — Вот так, детка, — шепчет Санджи, будто Зоро — одна из женщин, с которыми он обычно флиртует, и касается губами раковины его уха. — Позволь мне позаботиться о тебе.       Он обхватывает член Зоро через брюки, как будто оценивая его.       Зоро никогда… Он знает, что Санджи шутил, издевался над ним, говоря, что Зоро женат на своих мечах. Но правда в том, что Зоро всегда полагал: в значительной степени — так и есть.       Он был слишком занят тренировками, оттачиванием, совершенствованием. По локоть увяз в крови, пиве и амбициях, всецело сосредоточился на пути, который привёл его к Михоуку и всему последующему.       В течение долгого времени ничего другого попросту не существовало. Особенно — отвлекающих потребностей и слабостей его тела. Зоро держался от них как можно дальше, тело было лишь инструментом его воли.       Но после той встречи с Михоуком — с Йору — Зоро погрузился в себя глубже, чем когда-либо прежде. Оказался заземлён в своём теле, привязан к нему. Меч в ножнах.       Он толкается в ладонь Санджи и жалобно скулит.       — Чёрт, — вырывается у Санджи, а затем он уговаривает Зоро приподняться — ровно на столько времени, чтобы он мог спустить его харамаки и брюки до бёдер. Зоро никогда раньше не испытывал смущения или неловкости из-за своего тела, — но сейчас, когда его до боли твёрдый член оказывается высвобожден из-под одежды, он дрожит, словно ему холодно, и бросает взгляд на дверь камбуза. Она закрыта, но не заперта на замок. Войти мог бы любой. Кто угодно мог бы стать свидетелем того, что проделывает с ним Санджи: опускает его обратно на стол и кончиками пальцев поглаживает щёлку уретры, размазывая выделяющуюся смазку лёгкими, как пёрышко, прикосновениями по всей длине члена.       — Что тебе нравится? — спрашивает Санджи. — Как тебе нравится?       Наконец поборов смущение, Зоро встречается взглядом с Санджи.       — Я не знаю, — выдыхает он.       На мгновение повисает тишина — напряжённая, словно стропы, слишком туго натягивающие парус при сильном ветре.       — Дерьмо, — наконец фыркает Санджи — сердито, как будто он злится. А затем его губы накрывают губы Зоро, и в мозгу последнего не остаётся ничего, кроме чистого белого шума.       Поцелуи оказываются совсем не такими, как он ожидал. Со стороны они всегда выглядели немного неловко и странно, и Зоро никогда по-настоящему не понимал их смысла. Он думал, что если когда-нибудь станет с кем-то целоваться, то не будет знать, куда деть руки, как шевелить губами, или когда нужно прекратить. Однако сейчас ему явно нет нужды беспокоиться ни о чём подобном. Санджи понял его, Санджи знает, что делает, и всё, что требуется от Зоро, — принять это, раствориться в этих поцелуях, как стремительно тающий на солнце лёд.       Губы Санджи уверенные, в них нет мягкости, нет колебания, — но он целует его медленно, словно уговаривает. Зоро с запозданием понимает, что судорожно стискивает в пальцах рубашку Санджи, цепляясь за него, как за спасательный круг. Прежде, чем начать обрабатывать раны Зоро, тот снял пиджак и закатал рукава рубашки: его бледные худощавые предплечья обнажены.       Санджи обхватывает лицо Зоро ладонями, чуть разворачивает его — именно так, как хочется.       Зоро, едва слышно вздохнув, слегка размыкает губы — и чувствует на них кончик языка Санджи. По позвоночнику пробегают мурашки, колюще-обжигающие, точно электрический разряд. Он осторожно высовывает язык навстречу языку Санджи. Их соприкосновение — влажное и тёплое — похоже на маленькую смерть.       Санджи стонет ему в рот. Член Зоро, почти прижатый к животу, дёргается, его яички напрягаются и тяжелеют.       — Вот так, — выдыхает Санджи ему в рот, — так, что Зоро может ощутить вкус его слов на языке. — Вот так, дорогой, у тебя прекрасно получается.       Зоро зажмуривается, отчаянно пытаясь снова не заскулить, а затем губы Санджи снова впечатываются в его, — на этот раз более настойчиво. Чужой язык проникает в рот Зоро, как будто имеет полное право быть там.       Он чувствует себя ограбленным. Язык Санджи в нём, меч Михоука в нём, тело Зоро — всего лишь ножны, в которые они могут скользнуть.       Санджи дотрагивается большим пальцем до его щеки. Бёдра Зоро дрожат, неконтролируемо и беспомощно, он не может ничего с собой поделать — и кожей чувствует, как Санджи улыбается.       — Не терпится, да?       — Нет, — автоматически возражает Зоро и закусывает губу. Его бёдра вновь предательски вздрагивают.       Санджи смеётся и целует Зоро в губы, в щёку, нежно прикусывает мочку его проколотого уха и крепко обхватывает его член своими тонкими пальцами.       Зоро стонет и мгновенно кончает ему в кулак.       — Эй, — нараспев тянет Санджи, — притормози.       Он целует Зоро в висок.       — Вот так, — продолжает он и проводит от головки к основанию и обратно одним длинным, размеренным движением, одновременно с этим свободной ладонью нежно — невероятно нежно — лаская яички. Зоро понятия не имел, что в этом мире может существовать что-либо настолько нежное. — Для приготовления лучших блюд требуется время.       — Я не блюдо, — задыхаясь, выдавливает из себя Зоро. Санджи хихикает.       — Вынужден не согласиться.       — Понятия не имею, о чём ты.       Санджи снова поглаживает его член. Это не похоже ни на что, что Зоро чувствовал когда-либо раньше. Кажется, это может его погубить.       — Как вышло, что ты — с такими-то внешними данными — никогда не делал этого раньше?       Санджи сжимает его яички — подразумевая, что мог бы действовать грубее и напористее, если бы захотел, — и Зоро рефлекторно раздвигает ноги ещё шире.       — Я... — Он изо всех сил пытается думать, сосредоточиться на словах Санджи, а не на его руках. — Я получал предложения.       — Держу пари.       — Но никогда раньше они меня не интересовали. Я никогда... — Он снова кладёт голову на плечо Санджи, чтобы тому не пришлось наблюдать за выражением его лица. — Я никогда не чувствовал... подобного. — Он неопределённо указывает на собственный член, надеясь, что до Санджи дойдёт суть.       — Хм. — Санджи выпускает член Зоро из плена своей ладони и подносит руку к его рту, прижимая подушечки пальцев к губам. — Откройся мне, сокровище.       Зоро поднимает голову и осторожно приоткрывает рот, позволяя пальцам Санджи проникнуть внутрь. Он чувствует на них металлический привкус крови, от которого голова начинает идти кругом. Они скользят взад-вперёд по его языку — нежно, размеренно, в непристойно-сексуальном ритме.       — Полагаю, мне не следует спрашивать, что вызвало это небольшое пробуждение, — ухмыляется Санджи, отпуская яички Зоро, и прослеживает пальцами длинную линию оставленной Михоуком раны: легко, едва касаясь, но всё равно заставляя боль расцветать пышным цветом по всему торсу Зоро.       Не выпуская изо рта чужие пальцы, он стонет.       — Как думаешь, это из-за боли вообще или из-за него в частности? — Санджи наконец вынимает влажные пальцы изо рта Зоро, но тот, жалобно заскулив, пытается вновь поймать их языком.       — Господи, — вздыхает Санджи и снова целует его, обхватывает влажной ладонью член Зоро, вновь начиная ласкать его.        — Я не знаю, — лжёт Зоро. — Я не знаю, я не... Пожалуйста, Санджи, не останавливайся, не останавливайся...       — Я не стану, милый, не беспокойся. Я с тобой. — Теперь он работает рукой быстрее, — хотя по-прежнему не так неистово, как хочется Зоро, и тот не может удержаться, чтобы самому не подаваться навстречу Санджи, вонзаясь в эту тугую гладкость снова и снова.       Другой ладонью Санджи по-прежнему поглаживает его грудь. Из раны липкими мелкими каплями сочится кровь.       — Чёрт, — выдыхает Зоро. — Санджи. Чёрт.       — Я понимаю. Ты понравился ему, не так ли? Должно быть, он причинил тебе именно такую боль, какая была тебе необходима. Тебе это нужно, верно, детка?       Зоро кажется, что внизу живота у него скапливается грозовая туча, порождающая молнию, гром и готовый вот-вот пролиться ливень. Он цепляется за Санджи. Жмётся грудью к его пальцам, толкается ему в кулак.       — Ты уже близок, милый? Чёрт, ты, должно быть, так полон, так долго сдерживался... Это тебе не на пользу, ты же знаешь. Давай, Зоро, позволь этому случиться. Выпусти всё для меня, как хороший мальчик.       Зоро закрывает глаза, мысленно представляя лицо Михоука, то, как он смотрел на него, когда наносил удар мечом, звук его голоса, произносящего единственное слово: «Великолепно».       А затем молния ударяет, пронизывая его насквозь, — и он кончает, он погибает, он громко всхлипывает, содрогаясь в объятиях Санджи, пока его член снова и снова выплёскивает семя. Зоро чувствует, что опустошен, выжат до капли.       — Вот и всё, — говорит Санджи, ласково поглаживая его напоследок, будто он — нечто хрупкое, а не мужчина, который однажды станет величайшим фехтовальщиком в мире. — Ну вот, детка, так разве не лучше?       Лучше ли? Зоро понятия не имеет.       После того, как он перестаёт дрожать и — не без помощи Санджи — успокаивается, тот берёт влажное кухонное полотенце, чтобы привести его в порядок. Грудь Зоро забрызгана спермой, попавшей и на швы. Санджи прижимает ткань к коже и пытается стереть семя, не потревожив рану.       Зоро громко сглатывает.       — Эм... Ты не хочешь... — Санджи останавливается, с любопытством глядя на него. — Должен ли я...       Ророноа Зоро — не трус. Он сражался с Дракулем Михоуком, смотрел в лицо смерти и никогда не знал ранения в спину, потому что он никогда не отворачивается от чего бы то ни было, — даже если это что-то пугает его до чёртиков. Поэтому он твёрдой рукой тянется к молнии на брюках Санджи и, не дрогнув, смотрит прямо в его глаза цвета морской волны.       Санджи коротко ухмыляется ему, затем мягко отстраняет его руки. Однако прежде, чем Зоро успевает отдёрнуть их окончательно, Санджи ловит одну из его кистей и подносит к губам, целуя её, словно Зоро — очередная симпатичная девица.       — В следующий раз, — говорит он, подмигивая.       В ту ночь Зоро несёт вторую вахту. В течение нескольких часов он совершенно неподвижно сидит и медитирует в «вороньем гнезде», наблюдая за тем, как меркнут звезды и осторожно, будто застенчиво, появляется предрассветное свечение.       Всё болит, он измотан, и Санджи не дал ему выпить рома, потому что он отказался ужинать. Однако его разум теперь спокоен, как море в штиль.       Он чувствует собственный пульс в глубокой ране на груди. Чувствует там же пульс Михоука. Думает, что это ощущение никогда не покинет его, — даже после того, как всё окончательно заживёт и зарубцуется, и не останется ничего, кроме истории о том, как он столкнулся с величайшим фехтовальщиком в мире и выжил, чтобы носить шрамы.       Быть может, в конечном итоге именно это — всё, что каждый из них здесь делает. Создаёт истории, чтобы в будущем их смог рассказать кто-то другой.       — Зоро! Пересменка! Иди завтракать.       Он заглядывает за край. Далеко внизу виднеется знакомая копна светлых волос и строгий костюм. В воздух поднимается бледно-серый завиток сигаретного дыма.       — Я знаю, что ты там, наверху. Тащи свою угрюмую задницу сюда и прекрати размышлять, или я вышвырну тебя на Гранд-Лайн.       Зоро прячет улыбку за перилами.       — Пошёл ты! — кричит он в ответ.       Но, тем не менее, начинает спускаться.