исполнять не спеша

Кроули прекрасно знает, как можно сделать больнее. Знает, что если бы им сказали стоять согнувшись, то натяжение кожи на ягодицах было бы сильнее и каждый удар переносился бы ещё труднее. Ангел оценил бы на девять из десяти, потому что однажды Азирафаэль заставил его лечь на спину и поднять ноги, прежде чем снял свой ремень. Аду всегда было скучно разбираться в том, кто виноват, и наказание делилось на всех. Демонам не позволили пороть своих рабов — чтобы не боялись попортить товарный вид. Кроули не смотрел на лицо подслужного демона, объясняющего им правила сегодняшнего собрания, но представлял, как его лицо непропорционально немеет. Скукоживается. Тлеет и клочками валится на драную снятую с умерших неудачников рубашку. Перед тем, как их отвели к столам для наказания, Азирафаэль поймал его за руки и слишком тепло для этого промёрзшего места шептал о том, что ему надо слушаться сегодня и быть покорным. Иначе его заберут и передадут другому демону, потому что Азирафаэль не смог дисциплинировать своего ангела. Кроули едва ли слышал его голос от шума, воя, визга вокруг — только чувствовал, как что-то тонкое, хлипкое, вымученное касалось его шеи и прижималось слишком сильно. Въедалось в кожу. Не жгло — только тихо всхлипывало и сильнее вцеплялось. Демон говорил что-то про любовь ко сну и всех тех поблажках, которые он позволял ангелу, а Кроули хотелось ненавидеть себя за желание касаться озябшими пальцами тепловатой кожи. Когда чужой демон замахнулся в первый раз, ангел в последние отведённые ему несколько секунд сжал руки так, как держал их Азирафаэль, и без звука повторял слова серафима. Он никогда не оставит его — ни сейчас, ни когда Кроули сможет выбраться, и чужой демон ударил в первый раз. Азирафаэль просил его не сдерживаться, и ангел закричал, не узнавая от отвращения свой голос. Смог бы он сказать Азирафаэлю, что это не ради него? Если бы последствий не существовало, он бы смог стать возмездием Небес? Чужой демон не стал делать паузу и ударил снова практически сразу — тяжело, с оттяжкой. Проклятая кожа ремня с усилием впивалась в кожу, оставляла тут же вспухающие широкие полосы, которые хотелось растереть ладонью. Кроули помнил, как на коленях демона можно было легко отодвинуться от нового удара, и сильнее сжимал руки. Если бы можно было сразу узнать, кто из новорождённых ещё слепых ангелов станет демоном, что бы делали с ними Небеса? Чужой демон не говорил ему считать удары, и Кроули сбился после двадцать восьмого, засмотревшись на улыбающегося ему под веками серафима. Или Азирафаэля. У ангела от криков ныло горло, и у него не было сил выяснять. Только сильнее сжимать руки и каждый раз заменять резкий хлопок от ремня на голос. Если бы ему позволили после суда выбирать, какую судьбу он бы выбрал для Азирафаэля? Голос тихий, громкий, шепчущий, издевающийся лучше, чем эти ритмичные крики, эти звуки шлепков, этот бесконечно повторяющий скрип столов. В нём так легко раствориться, перестать видеть даже собственные кисти и чувствовать боль, глухую и нарастающую. Кроули не верил в этот исход, но, если у него ничего не получится, у него ведь больше не будет причин сопротивляться этому. Он позволит себе плакать и умолять. Он сам станет тянуться к рукам Азирафаэля и едва слышно умолять его снова коснуться губами его лица. Где-то там, до боли и сорванных связок не здесь, не в этом мире, где Азирафаэль не пал и не променял душу на высокое положение, а серафим мог бы касаться его отросших волос на затылке перед сном, кого бы он выбрал? Азирафаэль не сказал ему, что произошло, за что их наказывают — как и подслужный демон, чьё лицо Кроули никогда теперь не узнает. Кроули вчера видел кровь, видел ненависть, видел, как Азирафаэль слишком сильно прижимает его к себе. Наверное, ангел того демона с треснувшими глазами слишком сильно устал. Интересно, кем он был до? И сможет ли снова им стать после суда? Когда чужой демон стал наносить удары на нижнюю часть задницы, где ягодицы переходят в ноги, Кроули уронил голову на сжатые руки и слишком сильно ударил обнажённой ступней о пол. Им специально не сказали, за что их наказывают. Чтобы было больнее, чтобы они не думали о том, что могут сделать против своего демона, чтобы было тошно и хотелось выть ещё громче. Как будто у них снова столько же сил, как в первые дни собраний. Ступня заныла, а Кроули надсадно закричал, не помня свой голос. Когда-то ему удавалось концентрироваться только на боли и переставать думать хотя бы на пару часов. Когда-то было чуть проще — и Кроули больше не знал, как выплюнуть эти бесконечные мысли, от которых становилось хуже, чем от нагревшейся кожи ремня. Сегодня им не позволили вернуться в камеры, подвесив на связанные руки в зале. Всё тело вспухше ныло, и хотелось, чтобы суставы не выдержали, позволяя рухнуть на пол и снова сомкнуть бесполезные дрянные руки. Азирафаэль не стал подходить к нему, и Кроули устало касался языком не помещающейся под череп мысли о том, что это всё из-за того, что демону правда жаль его. Как будто он правда на это способен. И от этого становилось только холоднее и как будто липко под рёбрами.