исполнять не спеша

Кроули выдохнул и повернулся спиной к демону, показывая проступившие синяки после вчерашнего. Их сняли только недавно, и у ангела плохо двигалась левая рука. Перед тем, как демоны стали дёргать на себя разноглазых ангелов, подслужный демон объявил тех, кто должны были поменяться рабами. Кроули не хотел, но так отчаянно, до проломанных отвыкших от тяжести тела коленей, до слезящихся от света глаз, до бесполезных без серафима рук, отчаянно надеялся, что Азирафаэля не будет в этом списке. Имён ангелов никто не знал, да и разве у игрушек демонической верхушки бывают имена? Не клички, не принадлежность хозяину, а имена. Азирафаэль ведь никогда не звал его по имени, а Кроули всё равно знал, как его голос звучит в этот момент. Азирафаэль оказался рядом слишком быстро, прижался руками к спине — и Кроули, нет, это не радость, он больше так не умеет и вряд ли когда-либо сможет, скорее, грузное неповоротливое облегчение. Оно расползалось по его так и не привыкшей к холоду коже и зачем-то принимало форму демонических ладоней. А потом Азирафаэль попросил его показаться, и Кроули перестал гадать, было ли сожаление в чужих глазах. Какая разница — это ведь такая мелочь, которая сейчас слишком быстро сменится на тухловатое возбуждение. Если сегодня его удача, глупая несуразная девка, сегодня хоть на пару секунд решит просохнуть, он всё равно не сможет сказать об этом серафиму. Серафим всегда говорит одно и то же про Азирафаэля — что его после суда ждёт расплата. Так имеет ли тогда значение, о чём подумал демон, когда увидел его после наказания? Кроули надо слушаться, а послушание занимает слишком много места в его по-тяжелому рыжей голове. Азирафаэль не стал сам связывать Кроули, не стал цеплять верёвки к ножкам стола, чтобы горизонтально распять ангела. У подслужного демона были слишком шершавые руки, и ангел думал о том, насколько хорошая здесь звукоизоляция или мелкие демоны не смогут отличить крик ангела от обычного коридорного воя служащих. Лишь бы не морщиться и не показывать слишком хорошо освещённое отвращение. — Ты так не любишь меня касаться, правда, куколка? — у Азирафаэля руки теплее, руки мягче от бесконечных бумаг в его кабинете, и ангел сильнее жался к столу. Не к рукам. Ни за что. Пожалуйста. — Наверное, только рад, что сейчас тебе даже выбирать не нужно. Кроули однажды слышал, что одного ангела швырнули к людям за слишком тесный контакт с демоном. Он всё пытался найти бывшего ангела среди людей, всматривался в лица, вчитывался в слишком странные и длинные имена в списках и базах, но через сотню лет в этом уже не было никакого смысла. Он думал о том, что это выдумка Небес, чтобы предотвратить лишние контакты за пару веков до Апокалипсиса, а оказавшись на сотни метров под землёй вдруг вспомнил об этом. Суду ведь будет очевидно, что они не виновны? Правда? Даже если к этим рукам хочется прижаться, пока на губах идёт отсчёт от трёх до единицы. — Но при этом ты вчера так старался, чтобы остаться со мной, — Азирафаэль мягковато прокатился ладонью от плоского живота до шеи и, чуть сдвигая трахею, прижался пальцами к пульсу. — Так кричал — как никогда со мной. Или тут дело во мне? Думаешь, так гордость не потеряешь? Святым на Небеса вернёшься? Демон надавил сильнее, и Кроули дёрнулся, забывая про суд и презумпцию невиновности. — Отвечай, чёрт тебя дери. Он бы дёрнулся, он бы сдвинул руку своей затёкшей и уставшей, он бы сказал всё, что только можно, а потом бы просил коснуться себя снова, только по-другому, только пожалуйста. И плевать, что будет потом, плевать, что ему будет нечего сказать в своё оправдание, плевать, что ангелы до сих пор могут пасть. Это так просто, а в его забитой голове, которая всё сопротивляется, всё вспоминает, всё к чему-то тянется и так не хватает места. Он должен подчиняться. А так ведь будет только проще. Так почему бы…? Так может...? И Кроули тяжело втягивал воздух, тяжелый и пропахший фенолом, как будто не только его руки связаны, но и бесполезное сердце. Всё бьющееся и колотящееся. — Я всегда стараюсь ради Вашей воли. И ради серафима, который так похож на тебя. И он ненавидит тебя, а меня так и не научили ненависти. Пожалуйста. Вы сказали мне вчера, чтобы я не сдерживался, и я всё выполнил. Я старался, я так старался, у меня больше нет сил, я столько не вспоминал про Землю, про дом, остался только ты, я не знаю, зачем, я не знаю, я не знаю, я не знаю. Но я ведь никогда не скажу тебе об этом, да и ты не поймёшь. Я так устал. Пожалуйста. Эти слезы — всего лишь асфиксия, и Кроули с трудом глотал воздух, когда Азирафаэль отпустил руку и опустил её на член ангела. — Я хочу слышать тебя под собой, золотце. Демон не двигался быстро, но обхватывал член плотно и крепко, касался пальцем головки, размашисто работал кистью, а Кроули только чувствовал, как по щеке медленно ползёт слеза. Она ведь от асфиксии и только, правда? — Я ведь чувствую, как ты твердеешь, куколка, а звуков почему-то не слышу. Кроули едва ли чувствовал возбуждение — только рельеф ладони на горле. Ангел устало выдохнул чуть громче, когда Азирафаэль ускорил движение кисти. Хотелось закрыть глаза, хотелось зажмуриться, хотелось закричать, разорвать горло, хотелось не чувствовать холод, верёвки, это неправильное возбуждающееся от прикосновений тело. Кроули приоткрыл губы и тихо хрипловато застонал. Иначе было бы слишком хорошо слышно, что голос дрожит, что сердце колотится, что помнит касание, что больше не справляется и прижимается к рёбрам слишком отчаянно. — Умница, золотце, умница. Этой ночью Кроули не сдерживался, когда рыдал на коленях серафима, и всё тёр, тёр, тёр шею, ничего не объясняя и не показывая бедра с липковатой высшей спермой.