Writober 2023: Arshelex

Бездна внутри мальчика взывает к себе, раскрывая ребра, как шлюшьи губы — свекольного или морковного оттенка, а то и вовсе нежно-розового, как цветки в царском саду или вино из малины, — но Пьеро хватает возраста и усталости, чтобы не поддаваться выгнившей мальчишеской харизме: целых пять веков. Это срок, считает он. Тарталья дергает островатым плечом. Он же смеется и отвешивает поклоны в центре залы одним за одним, сгибаясь в талии, как ивовый прут. К снежно-белому мундиру с кровавыми эполетами и аксельбантом липнут чужие парфюмы, фантомные пальцы, взгляды женские и мужские — развратников и восхищенных поклонников, глаза у них мелочные и жалкие: рыбьи или поросячьи, — но лишь Пьеро способен видеть тьму сквозь белое. Ткань и кожа. За вечер он выпивает три рюмки огненной воды. Большее — непозволительно. «Царица любит троицу», говорили в Снежной. Вздор. Царица любит всех. После окончания раута лишь Пульчинелла и Панталоне воркуют над дипломатами. Девятый обступает собой предпринимателей Фонтейна так, что зала принимается звенеть монетками, смердеть флером угроз под маской роскошных духов и перетекать пьяными «векселями», «консигнациями» и «офертами». Пьеро пожелал бы остаться, наверное. Экономические рассуждения, правда, скучны и не его стезя. Но бездна взывает. Просит положить на алтарь всего себя, забыв про жизнь и смерть, — и шлюшьи губы. Три пустые рюмки остаются стоять на северо-восточном столе, на снежного цвета шелковой скатерти, блестя хрустальными боками, как луна или слеза. Мальчик обнаруживается в золотом фойе. Прячется — вором или проклятием в глубине тела, среди тяжелых алых портьер, сильных мужских фигур, женских станов; смешков — тоже. То, должно быть, смех самого Тартальи. «Аякса», поправляет себя Пьеро. Смущаться дворянского внимания способен только крестьянский сын из грязной приморской деревушки. Аякс меняет личины Тартальи и самого себя, словно перескакивает с Гидро на Электро: и обратно. Немудрено, что даже сам Пьеро путается. Он дает ему отмашку. Тарталья, коснувшись кончиками пальцев предплечья мондштадского аристократа, ускользает в тьму дворца. Пьеро уже знает, что не станет ни умолять, ни приказывать. Аксельбант на груди качается, заставляя думать о кишках на голых ветках деревьев. Пьеро смотрит. Аякс опустится перед ним на колени в кабинете — или даже взлезет на стол, — но перед этим скажет: — О, это честь для меня, слуги Ее Величества. — узкие губы мальчика складываются в ломаную. — Сам Нулевой Предвестник возжелал меня. Подумать толь… — Помолчи, Аякс. Тьма бездны пульсирует в ребрах, сердце или возбуждение. Пьеро не целует, но лишь касается тьмы губами, — и Аякс вздрагивает от того, что по моде остриженная борода щекочет ребра. Мундир расстегнут, рубашка под ним — тоже. И его грудина. Аякс чувствует себя вскрытым червем под скальпелем Дотторе. Впрочем, можно перетерпеть. У Пьеро широкие ладони крестьянина или пролетария — того, что кидает угли в топку паровозов или ворочает станки на фабриках за корку плесневелого хлеба. Но вместе с этим, Пьеро — второе лицо Снежной после Царицы. Широкие ладони белы от перчаток; он задумчиво гладит ими молодое воинское тело. Кровь с молоком. Бездна спокойна, как северное море деревни Морепесок. Она убаюкивает, кажется Пьеро, взывая к его натуре грешника-мага из Каэнриах. Вблизи бездны, границы миров, даже собственный голос становится волнами. Обычно всегда вымерзает льдом, от потолка кабинета отскакивает военными приказами. Ими он погубил уже десятки мальчишек вроде Тартальи. Их тела оставались в горячем песке пустыни Сетеха на западе Сумеру или заживо гнили в Разломе Лиюэ. Огромный механизм вполне может обойтись без пары болтов, считал тогда он. — Что ты делаешь? — спрашивает Пьеро. Аякс мостится у него на коленях, обнимая за шею, подставляет тело. Усилием воли не вспоминаются каэнрийские проститутки, одевавшиеся в лохмотья и прятавшиеся в переулках. Он закатывает синие глаза. — Невозможное. — смутно откликается Аякс, но потом снизосходит, заметив грозный взгляд. — Успокаиваю твое проклятье. «Нулевой» мычит, прислушиваясь к грешнику внутри себя. Тот бьется — правда — немного в истерике, спрашивает, как они докатились до такого. Потом все смолкает, лишь чин Предвестника жжет желудок. Голодный рот бездны хихикает над ухом, проглатывая и проклятье, и сдавленное мычание — то, конечно, рот аяксов. Он осторожно гладит член Пьеро сквозь одежду, слюнявя плотный ушной хрящик. Позволяя проклятию отступить вглубь души, Пьеро одновременно позволяет себе хорошенько трахнуть мальчишку в кабинете. Аякс под ним жмурит глаза и отворачивается, словно капризный ребенок. Его бедра, крепкие и сильные мышцы, подрагивают, а аккуратный бледный член мажет по лобку смазкой. Вокруг холодно, по-зимнему темно, и Аякс инстинктивно льнет ближе. Аксельбант-кишки подскакивает от фрикций, но Пьеро хотя бы больше не думает о бездне.