Writober 2023: Arshelex

На самом южном краю матушки Снежной: там, где ямщики еще могли отвезти в Мондштадт на выходные, если потрясти перед ними мешочком с морой, а люди умирали в сугробах лишь зимой, и пахло вокруг липкой кудрявой капустой, - ей удалось родиться. Ее назвали Анечкой, но теперь это, кажется, не имело смысла. Кости ввалились в плоть, а лохмотья щекотали голые мышцы, будто сочное разнотравье летом в Мондштадте. Дворянский сын был глуп, как осел - и упрям настолько же. Дырки на его кафтане, не зашитые слугами или матушкой, обрамляли золотым кружевом и вензелями, как будто пудрили и душили труп, чтобы не издохнуть от гнилостной вони. Он приносил Анечке мондштадтские вина и шелка из Лиюэ, и васильковые венки. Она фыркала и уходя била косами по жирно блестевшему лицу. Иногда ее собственная матушка била ее в ответ. Размоченные в воде из проруби розги липли к телу, взбухая кровавыми ссадинами и царапинами; Анечка молчала, представляя, что она в допросной комнате Фатуи. Он часто смеялся, мол, им там не место. «Разве что мы не убьем его». Он сцеловывал кровь с плеч и хребта. Анечка смазывала поцелуями свою, теплую кровь с его губ - губ того, совсем другого: ничего общего с ослиным сынком. Его звали... Владислав? Владимир? Николай? Шершавое имя застревало в глотке - тех кусках разложившейся плоти и упругих желтых сухожилий, что остались - и уже не казалось таким уж родным. Впрочем, ее имя - тоже. О дворянском сыне она помнила, что он запаршивевший осел. В болотисто-мутных воспоминаниях порой мелькал блеск Пиро Глаза порчи. Анечка закрывала высушенные ввалившиеся веки и ей чудилось: между костей фаланг - мех на вороте, свеже-каштановые волосы, пахшие соломой и полынью, и жгуче-карие, как натланский перец, глаза с бледной склерой. Нет, его точно звали Владислав. Она сокращала до детско-наивного «Владик». Он тоже был крестьянским сыном. Он знал, как ноют выскобленные до крови и грязи ногти по осени, когда в Снежной пожинали те крохи, что тут выживали. Именно поэтому ушел в Фатуи, когда сбрил свою первую бороду. Напоследок поцеловал, расплетя ей косы дрожавшими длинными пальцами. Дворянский сын не преминул этим воспользоваться; хитрая змея, или крыса, сгрызающая жито в сарае, додумывала Анечка. Влад учил ее, как держать нож, но это вовсе не значило, что она была готова распороть, как гнилой сапог, глотку человеку. Дворянский сын обрезал ей косы, залез мелким вялым членом между бедер и разрезал лицо: от глотки до крыльев носа, а потом зарыл, как собаку, в поле кудрявой капусты. Насквозь вымерзшая, почти бесплодная земля Снежной приняла ее родной дочерью, а грунт пах червями и жженым сухостоем, она вспоминает. Сухостой - почти как волосы, белые косы. Паленые, они смердели смертью и огнем. Анечка родилась заново пополудни. Вокруг было бело - от слабого инея или мертвяцкой пленки на некогда хрустально-зеленых глазах, и сначала она ничего не поняла, подумав, что как в детстве вновь принялась лунатить, а гангреной посиневшие ноги придется отрезать. Влад бы любил ее и такую, не сомневалась. Завидевший ее крестьянин, ковырявший в бело-холодный полдень червей для рыбалки, завопил и разорвал себе сердце. Между ног проступило пятно мочи. Она вытянула свои костлявые руки и распахнула разрезанный рот в ужасе. На месте некогда полноватых, красивых предплечий с жемчужной кожей и нежно-розоватыми венками серели одинокие сочленения костей: без кожи и мяса, вен, красоты. Ребра выступили наружу там, где раньше - мягкая девичья грудь с сосками цвета дикой земляники. На месте густых кос блестел кровью скальп. Она завопила, но поле капусты всколыхнул лишь тоскливый вопль. По телу крестьянина заползали червяки. Впредь она знала, что дворянский сын больше не принесет ей парчи из Лиюэ, а Влад не поцелует в висок, успокаивая от гнева матери; височная кость, как и некоторые другие, отпавшие при гниении, осталась в могиле. Скользить в холодном свежем воздухе было легко. Живая, она бы наверняка поежилась. Сейчас тело весило едва ли больше домашнего кота Васьки, и было как будто соткано из остатков плоти, злости, ткани и сожалений. Призрачный шепот щекотал вывалившийся язык, - она пела походную песню Фатуи. Плела венок из ромашек негнущимися костями, когда почтил присутствием дворянский сын. Прорехи в кафтане навевали мысль о язвах, гнойных нарывах. Хотел, наверное, закопать заново - где-нибудь в тайге, среди шишек и иголок, потому что молва быстро разнесла о почившем от страха рыбаке. Боялся, что ли. Что найдут. Анечка, полусгнившая полуденница в лохмотьях, разорвала ему горло когтями. Листья вилков под его ногами зашелестели от водопадом Фонтейна льющейся крови, и вновь приползи черви, учуяв гнилое мясо: он даже не разложился, посмеялась Анечка, лишь закатил посмертно глаза, а уже смердел падалью. Она не смеялась, когда спустя несколько дней или годов на поле пришел Влад. Время для духа оказалось никчемным, как дворянский сын или блоха, и она уже не считала его, в полдень танцуя среди капусты, а ночью тихо плача в тайге. Было трудно сказать, седина в его волосах - последствия возраста или порчи, лапки морщин, залегшие в кожу, сильно добавляли возраста, но не умаляли его красоты. Он стал шире в плечах, грознее в стане. На широком кожаном поясе покачивался от шага Пиро-дар Фатуи. Она ожидала, что он завизжит, словно хряк с выпущенными кишками, и застыла на месте. Он тоже. Потом улыбнулся, смахнул с коротких ресниц слезы и протянул ей руку в черной перчатке. Глаз порчи засиял помидорно-красным, подчиняемый его воле. - Я так соскучился, - сказал он. Анечка мотнула почти голым черепом. Время для духа - никчемно, но продолжает терзать плоть даже после смерти; остатки мышц и волос растворились быстро. Он остался стоять на месте, недвижимый и живой. - Теперь мы сможем быть вместе. Никто не помешает нам. Глаз порчи моргнул еще раз, и Анечка поняла. Огонь, обрамленный серебряными «иголками» Снежной - такие же были и на Глазах бога - грозился выйти наружу: мозгов призрака напополам с воспоминаниями крестьянской девчонки хватило, чтобы понять, что к чему. Она протянула к нему руки-кости и вложила свою ладошку в его. Вторую ладонь он положил ей на скуловую кость и, помедлив, поцеловал. Своим языком скользнул по мертвому чужому. «Мы уже не убьем его, зато будем вечно вместе». Порча мигнула последний раз, и листки капусты вокруг них вспыхнули пламенем, согревая ледяной снежнийских воздух. Ровный огненный круг, напоследок подумала Анечка, - почти как обручальное кольцо.