Октябрежное

Шан Цинхуа — ещё не полное ничтожество, но уже что-то не заслуживающее внимания, недоразумение мелкое, вечно трясущееся и бормочущее что-то непонятное. Мелкий. Трусливый. Дёрганый. Невнятно-рыжий, с вечно опущенными к полу глазами. И как что-то такое жалкое почти успешно умудряется управлять своим пиком, разбираться с документацией других пиков и даже распоряжаться бюджетом всей Цанцюн? Шэнь Цинцю не знает. Шэнь Цинцю чует подвох. Интуиция Шэнь Цинцю, — интуиция бывшего раба, сумевшего подняться из грязи, интуиция дикого зверя, успешно избегающего всех капканов, — сходит с ума при виде слабого, беспомощного Шан Цинхуа. То воет «беги, глупец, от этого чудовища, пока можешь, пока не привлёк Его внимание», то кричит об опасности, то скулит, умоляя подползти ближе, прижимаясь брюхом к полу, подлезть под маленькую ручку, подставить голову под мозолистую ладонь. Словно в слабом, безобидном Шан Цинхуа одновременно живёт тысяча разноликих личностей и существует тысяча сил, постоянно сменяющих друг друга. То царственный фэнхуан, то шижоу, вызывающий лишь смех. То божественный пресветлый цилинь, то Чжун Ку собственной персоной. Мудрый сечжи и глупый Чжу Байцзе, небожитель и демон, разрушение и созидание, жизнь и смерть, идеально-фальшивый и абсолютно-искренний. Шэнь Цинцю сходит с ума, пытаясь понять, что, демоны Цинхуа унеси, если не испугаются, не так с его шиди. И почему это «не так», кажется, не замечает больше никто другой. — Шэнь-шисюн? — испуганно вскрикивает Шан Цинхуа, когда натыкается на наблюдающего за ним Шэнь Цинцю в первый раз. — Шэнь-шисюн? — неуверенно зовёт Шан Цинхуа в третий раз, замечая лорда Цинцзин. — Шэнь-шисюн?! — паникует Шан Цинхуа на пятый раз, осознавая, что другой лорд, кажется, преследует его. — Шэнь-шисюн… — смиренно приветствует Шан Цинхуа в десятый раз, когда Шэнь Цинцю непринуждённо прогуливается по его пику. — Шэнь-шисюн. — почти мрачно чеканит Шан Цинхуа после двух, трёх, четырёх десятков, и грязно-карие глаза его впервые отливают тяжёлым золотом. Виски Шэнь Цинцю словно сдавливает незримым раскалённым обручем. Это похоже на намёк. Он не прислушивается. Сильные заклинатели долго живут, медленно стареют, обладают прекрасным здоровьем. Сильным заклинателям нет нужды постоянно употреблять пищу, часто спать, беречь своё тело. Лордами пиков Цанцюн становятся сильные заклинатели. Шэнь Цинцю — пиковый лорд. Шэнь Цинцю — сильный заклинатель, несмотря ни на что. Так почему же его глаза начинают его подводить? Отчего краски мира тускнеют, горизонт становится всё ближе, а виски сдавливает всё чаще? Почему иногда он просыпается — и видит темноту? — Шэнь-шисюн, всё в порядке? — хмурится Му Цинфан, заметивший гримасу боли на лице Шэнь Цинцю. Глаза горят. — С этим лордом всё более чем в порядке, — непринуждённо лжёт Цинцю, и ловит до странности задумчивый взгляд Шан Цинхуа. Глаза у него янтарные, спокойные. Вечером он приходит на пик Цинцзин. Цинхуа ёжится, жмётся, теребит одной рукой длинный рукав. В другой руке он держит простой глиняный кувшин с чем-то пряно пахнущим. — Этот ничтожный заметил, что у Шэнь-шисюна… ммм… некоторые, эм, э, неприятности с глазами? А-ха, то есть, этот не имеет ничего не такого! Просто Шэнь-шисюн, э, — Цинхуа сбивается с мысли и прижал к себе кувшин крепче, но тут же опомнился и поставил его на стол перед Шэнь Цинцю — В общем, вот. — Что это? — настороженно спрашивает Шэнь Цинцю, даже не пытаясь прикоснуться к кувшину. Что там? Алкоголь? Яд? Наркотик? От главы Аньдин можно ожидать всего. — Морковный сок, Шэнь-шисюн, это всего лишь морковный сок! Сок из золотой моркови, в моём родном мега- в моей родной деревне считается, что морковный сок полезен для глаз! Полезен для глаз… Шэнь Цинцю ненавидит загадки, неизвестность, неожиданную «доброту» без оснований. — Причина? — строго требует ответа он. Шан Цинхуа мнётся, мямлит, и кажется — сейчас либо сбежит, либо наврёт. А потом он поднимает голову и совершенно серьёзно смотрит прямо в душу своими шафрановыми, почти абрикосовыми глазами. — Шэнь-шисюн единственный заметил, что этот никчёмный на грани искажения ци и отправил к Му-шиди. Этот не знает, чем было вызвано всё то пристальное внимание шисюна, но этот благодарен за то, что шисюн не бросил его разбираться самостоятельно. Этот, хоть и глуп, и слаб, но помнит сделанное ему добро. Ещё лучше помнит, чем любое когда-либо причинённое ему зло. Это звучит как угроза Это звучит как предупреждение. Это звучит как обещание. И это… удивительно логичная причина. Шэнь Цинцю действительно помог Шан Цинхуа не так давно, хотя и не был обязан этого делать. И теперь Шан Цинхуа… отплачивал? И теперь Шан Цинхуа отплачивал. Принцип «ты — мне, я — тебе», был знаком Шэнь Цинцю лучше любого другого. И это — предсказуемость, чёткость, понятность причин и действий шиди — успокаивало. Также, как и что-то внутри его тела, радостно ворочающееся с самого момента появления шиди в комнате этого лорда. Шэнь Цинцю решительнейшим образом списывает это на действительно приятный аромат сока. — Забота… — снова заговаривает Шан Цинхуа, запинается, прикусывает губу заострёнными клычками, но всё-таки упрямо выговаривает. — Забота за заботу, Шэнь-шисюн. Поправляйтесь. И, бросив последний светло-солнечный взгляд, срывается за дверь быстрее ветра, быстрее лисы, бегущей от охотничьих псов. Словно хули-цзин, которого вот-вот поймают монахи. Глаза этого лорда… перестают болеть.