Октябрежное

Она приходит только в полдень, на час, на один единственный краткий час. Она приходит, одетая в простое белое платье. Голову её венчает венок, и цветы в том венке каждый раз — разные. Полевые честные цветы, сонные маки да незабудки — у милостивой, что скользнёт белым видением в уголке глаз и не сгубит ни травинки, ни стебелька, ни души. Гневливая идёт в венке из колючего алого шиповника, и где пройдёт она — огнём вспыхивает, горит, как она горела в злости и обиде своей. Скорбящая же увенчана асфоделями, белыми, словно скорбь, чёрными, словно беда, да горечавкой, несладкой, подобно несправедливости. Встретишь скорбящую — не найдут тебя, ни следочка, ни локона волос, ни эха голоса. А уж если в глаза её цвета неба над вами заглянешь — позабудут даже родные и любимые. Говорят, была Полуденница когда-то человеком. Верно, врут? Говорят, была она любимой дочерью могущественного владыки, принцессой, любимой всеми. На руках её носили, лелеяли, холили, заботились. Искрились драгоценные камни вместо глаз, путался в золотых волосах золотой венец, ласкали бледную кожу дорогие одежды. Красивая она была, принцесса эта, видать. Ткала судьба ей дорожку к трону отцовскому, корону монаршью да супруга белокурого, ласкового да нежного. А может, и не нежного да ласкового. Может, прочили в мужья ей чародея алоглазого, что с самого детства рядом был, дразнился нелестно, смеялся заливисто да на руках в шутку носил. Кто ж теперь узнает. Говорят, принцесса и сама чародейским даром при жизни не обделена была. Колдовала легче, чем дышала, легче старых иных колдунов, легче и естественней, словно учитель её чернокудрый. Текло волшебство по её жилам вместе и вместо крови, зависть у многих вызывало… Говорят, из-за него, волшебства этого, всё и случилось. Неведомо никому точно, что же произошло, но уснул владыка могущественный, ради дочери смягчившийся, крепким, долгим сном уснул. А когда проснулся… забыл он про дочь. Забыл. И сердце его снова проросло льдом. И бросилась принцесса бежать, увидев в глазах отца жестокость и холодное, тёмное веселье. Да недалече убежала. Недалече. А что было дальше? А дальше были безмятежный полдень и необъятное ржаное поле. Солнце смотрело на мир с высоты, дарило свои лучи всем и никому, и принцессе хотелось самой стать солнцем, сорваться туда, в равнодушную голубую высь, забыть, забыть, забыть про всё… Смертной деве полуденницей стать можно лишь одним способом. Всего одним. Говорят на том поле долго слышались рыдания. Говорят, чародей, что вернулся слишком поздно, не плакал — диким зверем на том поле выл-надрывался, землю когтями драл да звал ту, что уже не могла его услышать. А когда закончил — ушёл с поля. Говорят, горела огнём чужой ненависти и боли страна от западного края до восточного. Говорят, кровь лилась реками, наполняла озёра, впитывалась в землю, навсегда багрянцем её пятная. Говорят мстящий чародей был страшен, словно сама смерть. Не могли его остановить смертное войско, ни другие чародеи, ни сам владыка, вышедший лицом к лицу. Чародей оторвал ему голову — и насадил на ветвь великого древа, вокруг которого была обвязана белая ленточка для волос. А потом он вернулся на то поле и затерялся в веках где-то. Вот только с тех пор в полуденный час на полях, где Полуденница ступает, видят скорбных воронов с очами, что словно пролитая когда-то кровь. Говорят, была Полуденница когда-то человеком. Сказки всё это, конечно. Разве ж может человек — да вдруг духом таким обернуться? Гневливым да скорбным, милостивым и жестоким, потерянным и потерявшим… Таким, чтоб люди в полуденный час боялись за стены выходить да опрометью прочь бросались, заслышав нежный девичий смех посреди взошедшей ржи? Ну что ты смотришь на меня так глазами своими тоскливыми? Грустную историю я рассказала, да? Напомнила о прошлом, о бывшем да о сгинувшем? Не надо. Не вспоминай. Не рви себе душу, милый, о ненужном. Лучше посиди со мной ещё. Да, да, вот так. Этот час иногда так мучительно долог…