Октябрежное

Цинсюань умирает, отчаянный, отравленный, разорванный, разрушивший сам себя. Он когда-то сам себе запечатал силы, сковал цепями вины рвущийся наружу ветер, и теперь пожинать бы ему плоды, но он умирает, умирает пусть не счастливым, но удовлетворённым — прикрыл, защитил, спас. Против демона выступивший слабым человеком — справился. Цинсюань умирает, но госпоже Жизни видимо смерть его не угодна, и он открывает глаза, такой хрупкий, такой слабый, способный только кричать и плакать, пока а-нян не подбежит, беря его на руки и ласково воркуя над ним. Здесь он единственный сын, маленькое сокровище его а-нян. Здесь его зовут Шан Хуа, и здесь нет ци, и здесь никто от него ничего не желает и не ждёт, к нему не придёт Пустослов, его судьба только его судьба, никем не прописанная и ни с кем не поменянная. Здесь он просто ещё один цветок в огромном поле, поливаемый нежными руками его а-нян. И он так счастлив, так свободен, он льнёт к рукам матушки, с удовольствием помогает ей во всём, жадно поглощает знания о новом мире, таком пугающе-энергичном, равнодушно-благосклонном, свободном-свободном, — и почти не вспоминает о мире старом, надменном и величественном. Но на шестнадцатую весну этой жизни его а-нян умирает, и Шан Хуа воет над её телом так, как отказывал себе в праве оплакать его глупого-глупого старшего брата Ши Цинсюань. Он снова остаётся один на один со ставшим холодным миром. Но теперь ему проще — этому миру плевать, для этого мира он никто и никогда не был кем-то. Он наконец узнаёт, что у него есть Ян-дада, равнодушный, но ответственный. У них не получается семейных отношений, и в восемнадцать Шан Хуа сбегает из дома, садится на поезд и едет в далеко-далеко, в столицу. У него есть странная тяга к столицам. Он это отрицает. И в восемнадцать лет, когда ему нужны деньги, Шан Хуа делает то, что не делал ни разу за все свои жизни. Он начинает писать. И в рождённом Шан Хуа мире нет богов и нет предписанной судьбы. Шан Хуа даёт своему сыну главному герою волосы оттенка самых чёрных вод, яркие глаза цвета кровавого дождя, любвеобильность генерала и властный, непреклонный характер безумца и гордеца, готового защищать своё и своих самыми подлыми и низкими методами. Шан Хуа даёт ему силу, позволяющую защитить дорогое, даёт великую судьбу, принадлежащую только ему, даёт тысячи влюблённых в него верных жён. Даёт всё то, чего никогда не было у Ши Цинсюаня. И это глупо, но это так хорошо, и это позволяет ледяным цепям в его груди немного ослабнуть. И людям нравится его Ло Бинхэ, и людям нравится «Путь гордого бессмертного демона». И Шан Хуа правда хочет сделать свою историю самой-самой, хочет сделать её лучшей, но. Но. Но Шан Хуа нужны деньги, а читателям не нужны прописанные персонажи, закрученный сюжет, психология и реалистичность, чужие травмы и чужие желания. Читателям нужно что-то пафосное и лёгкое, читателям нужен секс и непобедимый великий герой — и Шан Хуа сквозь боль вырезает всё, не вписывающееся в желания читателей, приносящих ему деньги. Он бережно откладывает каждый убранный кусочек, сохраняет каждый свой неиспользованный черновик и благодарно скринит все отзывы некоего Непревзойдённого Огурца, ядовито подмечающего самую суть многих сцен, говорящего всё то, что хотел бы сказать своим неприхотливым читателям сам Шан Хуа. А потом случается второе самое глупое событие в его жизни — он умирает, и это так по-идиотски, и ему так стыдно перед судьбой и самим собой. И отчего-то он снова рождается, и его снова зовут Шан Хуа, и его баба смотрит на него добрыми золотистыми глазами, и в его теле течёт ци, и вокруг не мир многоэтажек и электричества, но мир заклинателей и демонов, мир надменный и величественный, но почему-то такой добрый к нему, такой ласково льнущий всей неразумной, всей полуразумной, всей жизнью и не-жизнью. Словно к родителю, словно к создателю.