the new russian kid

      “now, are you ready?”       “i am”       киса высовывает язык в ожидании прокола, затем морщится и коротко мычит от резкой точечной боли.       в помещении прохладно, почему-то пахнет хлоркой, и из колонок негромко играет какой-то альтернативный рок, кажется, восьмидесятых годов. кислову это место посоветовал хороший знакомый, проколовший себе все возможные места и работавший одновременно в нескольких местах, одним из которых был как раз этот салон. не то, чтобы такая рекомендация вызывала очень много доверия, но вот дружеская скидка в тридцать процентов — очень даже. пирсер не пьян и почти не накурен, а от прокола его не парализовало мгновенно, ну и ничего.       “and…that's it! you're good to go”, пирсер улыбается, убирая инструмент.       “ol dun?”, шепелявит эйдан, после чего смотрится в напольное зеркало.       “yep. do you like it?”       “ya, just like i vonted”, киса тоже улыбается уголками губ. “sank you”       в машине киса ещё с минуту смотрится в зеркало заднего вида.       да, прокол языка как раз завершал его образ и отлично гармонировал с серебряной серьгой в ухе. мама будет в восторге.       он не был в школе уже неделю, и не планирует появляться там в ближайшее время, предварительно позвонив туда с маминого телефона и сказав, что он страшно заболел воспалением хитрости. выходить из дома не хочется совершенно никуда, но приходится, чтобы лариса снова не начала волноваться по поводу его успеваемости и не задавала никаких вопросов.       и если мама ничего не спрашивала, то баскетболисты эйдану покоя не давали, поэтому он периодически сухо отписывался в их общий чат и контролировал регулярность тренировок. толку от этого было немного, и все это понимали, но почему-то не особо возражали. канадцы в целом народ неприхотливый и не очень конфликтный.       спать в машине на бесплатной парковке возле тц в течение целого дня надоедает очень быстро, потому что можно было бы сидеть у себя в комнате, но маме как раз именно в этот период времени нужно было слечь с самой настоящей простудой и находиться дома, а, значит, прогуливать школу там не представляется возможным.       так что внезапное предложение от очередного знакомого, коих у эйдана целый товарный поезд и маленькая тележка, поработать на полную ставку продавцом на заправке вместо себя подворачивается как нельзя кстати. где-то через неделю, когда отёк с языка более-менее спадает благодаря постоянным полосканиям рта — потому что кроме этого ему и делать-то было нечего целыми днями — и потреблении исключительно мягкой еды, ваня выходит на полную восьмичасовую смену впервые за, кажется, месяц. поток покупателей в западной части города обычно невелик, особенно на заправках, потому что там находятся только спокойные жилые районы, и это тоже невероятная удача. не хотелось бы встретить всех знакомых из школы, и вместо внятного крутого ответа промямлить что-то про пирсинг, шепелявость и экопакет.       помимо всего прочего, ваня даже спустя столько лет терпеть не может культуру смолл-токов, но его никто не спрашивает, что он там может терпеть, а что нет, поэтому приходится улыбаться всем подряд и интересоваться, как у них дела. шепелявость из-за штанги во рту на руку не играет абсолютно, но к невнятной речи каждый канадец уже привык: то крэкхэды что-нибудь проорут во время прогулки по даунтауну, то в колл-центре банка трубку поднимет индус.       вторая неделя его прогулов и ноября проходит в рабочем и каком-то полусонном режиме.       осенняя хандра понемногу смешивается с зимней апатией, так что киса уже может в полной мере чувствовать, как ему медленно, но верно становится ещё сильнее похуй на учёбу. к этому моменту он уже даже приспосабливается к проколу, и более-менее нормально разговаривает. конечно, когда каждый второй спрашивает, как пользоваться простейшей кофемашиной общего пользования, тут без языковой практики не обойдёшься.       неизвестно, как долго кислов бы прожил таким образом, если бы однажды в момент, когда он уходил со своей вечерней смены, не столкнулся на заднем дворе с хенкиным. кто бы сомневался.       — кис! — сесть в свою машину незамеченным не получается, и ваня поджимает губы, тяжело вздыхая.              последнюю неделю, которую киса был предоставлен сам себе и своим раздумьям, из головы также по каким-то причинам не вылезал боря, и кислову это крайне не нравилось, потому что если раньше он эти мысли отгонял вместе с желанием подраться с хенкиным, то сейчас ничего, кроме “интересно, а что он сейчас делает?”, искреннего любопытства и совершенно никакой неприязни это не вызывало.              — ты пасёшь меня здесь, что ли? — он щурится, силясь рассмотреть силуэт бори в полумраке. ваня слишком устал, чтобы выдать что-то более язвительное, но сложно не признаться себе и всем всевышним силам, в которые он и не верил толком, что от этого внезапного столкновения стало приятно. как будто он реально был нужен хенкину, хоть это и глупое совпадение, скорее всего.       тот подходит ближе, широко улыбаясь, и в холодном воздухе ноября кислов вместе с ветром внезапно улавливает запах мужского парфюма, который он на нём раньше не чуял. сказать, что боре подходит этот запах, это ничего не сказать, и киса вкладывает все свои силы в то, чтобы сохранить лицо. вот блядство.       — нет. а ты опять бегаешь от меня? — его одна улыбка освещает целую улицу ярче, чем все фонари, стоящие вдоль дороги, вместе взятые.       — с чего ты взял? просто болею, — в подтверждение своих слов он шмыгает носом. боря даже притвориться не пытается, что верит.       — мне всегда казалось, что когда люди болеют, то они сидят дома, а ты тут каждый день с утра до вечера пропадаешь.       — значит, всё-таки пасёшь? — улыбаясь уголком рта, по-доброму спрашивает ваня. долго противиться природному обаянию хенкина не получается, да и по-новой становилось приятно, что эта встреча вовсе никакое не совпадение. или у него духи с мужскими феромонами?       — значит, всё-таки бегаешь? — копируя выражение его лица, усмехается боря.       неловко помолчав с полминуты в внезапном нежелании уходить куда-либо, киса спрашивает:       — ты что тут делаешь вообще?       — гуляю. домой вот собирался, но ещё полчаса до автобуса, — пожимает плечами хенкин.       — давай подвезу тебя, — больше утверждая, чем вопрошая, произносит кислов и кивает в сторону своей машины. потом добавляет, будто пытаясь оправдаться: — холодно.       боря только хмыкает, улыбаясь себе под нос, и садится на пассажирское сиденье.       сегодня с ним разговаривать оказывается по каким-то причинам гораздо легче, чем когда-либо, даже несмотря на то, что обычно после работы и вообще какого-либо контакта с обществом киса выжат, как лимон, и открывать рот не хочет даже при маминых “как-дела-что-в-школе-нового-а-на-работе-а-как-там-ребята-ты-так-зарос-слушай” пытках. хенкин рассказывает последние баскетболистские сплетни и что-то о сложности школьной программы. кислов, в свою очередь, признаётся, что после своих пропусков уже сомневается в том, что когда-нибудь поймёт хотя бы приблизительно новые темы по всем предметам, особенно гуманитарным. с воображением у него всегда всё было плохо.       на лобовом стекле начинают собираться первые крупные дождевые капли, и ваня включает дворники.       — так а… что ты в школу-то не ходишь? — замявшись, спрашивает боря. — ты уж извини, если это грубо, но отсутствием на уроках ты себе…       — ну ещё ты мне нравомучения не читал, — вымученно стонет киса, закатывая глаза. — нормально же общались…       — нравоучения, — поправляет хенкин, вдруг почувствовав себя очень смело.       — нет, — отрезает ваня.       боря поджимает губы, отворачиваясь к своему окну, вздыхает и прикрывает глаза. кислов изучающе косится на его задумчивый профиль, остановившись на перекрёстке. что-то в нём сегодня было решительно не так, но ваня не имеет ни малейшего понятия, что конкретно, и ненадолго списывает всё на усталость.       хенкин потирает веки двумя пальцами: глаза устают за целый день, и периодически требуют побыть закрытыми, иначе боря начинает выглядеть так, будто всю ночь курил марихуану. ничего плохого в этом не было, скорее обидно от того, что как раз-таки ничего он не курил.       киса трактует это по-своему, и в тишине, нарушаемой только звуком двигающихся туда-сюда по стеклу дворников, помявшись, выдавливает хриплым голосом:       — извини. день не задался, — и трогает машину с места, уводя взгляд на дорогу.       периферийным зрением ваня ловит молчаливую улыбку хенкина, которая означала лишь то, что зла он на него не держит. боря думает о том, что сам факт того, что ваня извинился, говорит об очень многих вещах; например о том, что за эти две недели кислов переосмыслил какие-то свои жизненные понятия, и хенкина своим врагом всё-таки уже не считает.       — хочешь, я тебе помогу с сошиалс? — вместо “ничего страшного” предлагает хенкин.       — не знаю… но было бы неплохо, — ваня поводит плечами и заминается, чтобы не показалось, что он навязывается.       — ты торопишься куда-то сейчас? если нет, то, в целом, можем у меня посидеть час-другой. но я не настаиваю, — напрямую спрашивает боря, заглядывая в сосредоточенные на дороге глаза кислова, которые он, кажется, показательно оттуда не уводит.       — можно, — непринуждённо кивает ваня, — только перестань на меня так пялиться, distraction делаешь, что пиздец.       хенкин усмехается, после чего потягивается, опираясь затылком на подголовник кресла и вновь прикрывая глаза. его редкое формулирование предложений в русском, используя английскую грамматику и глагол “делать”, иногда смешило, но упоминать об этом боря не решался, считая, что это может не на шутку задеть. киса же, в свою очередь, ничего не говорит о том, что, судя по всему, боря и сам устал, — и ещё очень выразительно смотрится в свете придорожных фонарей за окном — но всё равно зачем-то приглашает к себе домой учить уроки. логика хенкина пока что была ему неподвластна, но у них это взаимно.       — здесь поворот? — спрашивает киса, задумавшись о своём, но уже поворачивая.       — вообще нет. но здесь вырулить можно дворами, я покажу, как, — заверяет хенкин, наклоняясь к лобовому стеклу, чтобы получше рассмотреть улицу.       — а что ж ты мне не сказал, что я не туда еду?       — я надеялся на то, что ты знаешь, куда ехать, — он пожимает плечами. — вот и расслабился.       — спасибо за доверие о том, что я тебя не увезу в лес, но, во-первых, это ты зря, а, во-вторых, я прям every day, по-твоему, езжу караулить тебя у твоего дома? — риторически спрашивает ваня.       спустя ещё несколько пропущенных поворотов и грубостей, сказанных друг другу в порыве эмоций, за которые никто не намеревался извиняться, киса наезжает на какой-то бордюр и психует, останавливаясь на том же углу.       — без обид, но gps из тебя — полная хуйня, я не знаю, как ты с такими навыками ориентации в пространстве дожил до своих лет, — кислов достаёт из кармана телефон и открывает гугл карты, после чего протягивает его хенкину, чтобы тот вбил свой адрес.       — обычно когда говорят “без обид” имеют в виду что-то менее обидное, чем “ты — полная хуйня”, но ладно, — бубнит боря.       — да, а ещё когда говорят “я знаю, как здесь ехать, и покажу тебе” обычно имеют в виду то, что они знают дорогу, — ваня приоткрывает окно, через которое тут же внутрь попадает дождь, и прикуривает сигарету. — долго нам тут кружиться ещё?       хенкин молча протягивает ему телефон с открытым маршрутом, чтобы киса воочию увидел триста метров, которые им осталось проехать по прямой. по выразительному взгляду, который боря не видит, но чувствует на себе, он понимает, что лучшее решение в данной ситуации — больше не возникать от слова совсем, потому что из автомобильного кресла хенкин неспециально уже пересел на пороховую бочку, держа в руках зажжённую спичку.       — как ты мне дорог, — выдыхает ваня, резким движением отбирая у него телефон. борино счастье, что он слишком устал, чтобы продолжать выёбываться.       хенкин смущённо улыбается и пожимает плечами, отворачиваясь к окну, будто он здесь совершенно ни при чём.       небо темнеет, кажется, с каждым мгновением, и проясняться не торопится, прямо как мысли кислова. он уже сорок раз пожалел о том, что подвёз хенкина, а затем о том, что согласился на эти внезапные уроки сошиалс на дому, и дело было далеко не в том, что боря завёл его в какие-то дворы. подъезжая к знакомому заезду у чужого дома, он прикидывает, как можно поприличнее слиться, но ничего не получается, потому что раньше киса с такими проблемами справлялся лаконичным “отъебись”, а теперь крыть борю матами просто потому что ему так того хочется отчего-то не получается. неэтично, что ли….       голова медленно, но верно начинает кружиться примерно теми же маршрутами, что и ванина машина десять минут назад, приводя с собой ещё и тревогу, скручивающую живот. нехорошо это.       — ты можешь в гараж заехать, чтобы на проезде не стоять. не глуши, я сейчас пойду открою, — предлагает хенкин, накидывая капюшон и выходя на улицу, после чего закрывает пассажирскую дверь и быстрым шагом направляется куда-то за угол дома.       где-то через полминуты дверь гаража поднимается, и киса, до этого барабанящий пальцами по рулю в такт накрапывающему дождю, заезжает туда. боря дожидается, пока он остановится, и нажимает на кнопку в стене ещё раз, теперь чтобы закрыть гараж.       ваня мельком рассматривает обстановку вокруг себя. у одной стены стоят три спортивных велосипеда и несколько больших коробок с ветками, у другой стол со всякими проводами, железками и оборудованием для сварки и паяльника, а третью было и не видно за стеллажами со старыми вещами и детскими игрушками. киса отмечает, что гараж рассчитан только на одну машину, и то место было теперь занято. значит, у семьи хенкина её не было?       — а чё у вас гараж пустой-то? — спрашивает он.       — в смысле? — хенкин, направляющийся к выходу, оборачивается и многозначительно обводит рукой убранство вокруг себя. — очень даже полный, не? или в этом как раз и суть, и это был подъёб?       — да не, — отмахивается ваня, проходя вслед за борей в дом. — я имел в виду, у вас машины нет, что ли? или куда вы её прячете?       — а, это, — хенкин разувается и хмыкает, — хозяин, ну, в смысле, отец семейства, в командировке вторую неделю, а больше ни у кого машины нет, потому что все деньги уходят старшему сыну на вышку.       киса было хочет что-то сказать, как из-за угла выходит, кажется, тот самый старший сын, услышавший возню в коридоре. на его лице ваня замечает промелькнувшее удивление, словно он мог его где-то видеть, а теперь не верил своим глазам.       киса переводит взгляд на борю, ожидая, когда тот их познакомит или хотя бы представит, и тот это понимает.       “this is mel”, начинает хенкин, но тот его перебивает.       — привет, ваня.       кислов так и замирает, на пару мгновений неосознанно задерживая дыхание. он ещё раз окидывает парня перед собой оценивающим взглядом, чтобы понять, кем они могли друг другу приходиться; но голубые глаза напротив ему ничего не сообщают, как и коротко стриженные волосы. ваня силится что-то сказать ещё пару секунд, но мэл вдруг растягивает губы в улыбке, и у кислова что-то ёкает внутри.       “madison?”, не доверяя самому себе, произносит он. “why’d you change your name?”       “why’d you change it, aydan?”, смеётся мэл.       боря, пытаясь подстроиться под ситуацию, тоже улыбается, но неловко, потому что чувствует себя третьим лишним, когда киса так улыбается своему… давнему знакомому?       в груди разрастается неприятное ощущение, пока ваня с мэлом — мэдисоном, как оказывается — перебрасываются локальными вещами, и киса даже легонько ударяет его по плечу, отбиваясь какой-то шуткой.       “do you remember when i told you i started to learn russian ‘cuz i had a really good russian friend in the middle school?”, обращается к хенкину мэл, считав в нём неловкость. “guess what”       “so you, like, speak russian now?”, хмурится кислов.       “told ya i will”, усмехается мэл, а затем хвастается своими познаниями. “sukablyat!”       “oh no, that's what i taught you—”       ваня с мэдисоном удаляются в сторону кухни, закинув руки друг другу на плечи, и перед борей встаёт выбор плестись за ними или гордо удалиться из их поля зрения. киса решает его проблему, обернувшись на секунду, чтобы хенкин прочёл по его губам «я сейчас подойду», после чего вновь возвращается к прослушиванию какой-то истории от мэла.       боря показывает левой рукой большой палец, вновь неловко улыбается, и уходит в свою комнату, непривычно громко захлопнув за собой дверь.       кинув рюкзак на пол, хенкин ложится на свою двухместную кровать, потеснив белую хозяйскую кошку, сгибает ноги в коленях и свешивает их. за чистоту постели можно было не переживать — её он всегда аккуратно застилал пледом каждое утро сразу после того, как поднимался, чтобы не манила обратно к себе.       комната у него была очень светлая и аккуратная, даже несмотря на неидеальный порядок; наверное, это просто совесть не позволяла ему мусорить в чужом доме.       вся мебель была сделана из какого-то светлого дерева, за исключением пластмассового кремового кресла у компьютерного стола, а стены выкрашены в бледно-голубой цвет, любимый у хозяйки дома. боря не жаловался — голубой ему тоже нравился, подходил под цвет его глаз и большинство вещей из гардероба, а также прежнюю тёмно-синюю школьную форму с голубыми и белыми парадными рубашками, которую хенкин по дурости сюда зачем-то привёз с собой.       теперь она ютится в чемодане в самом тёмном углу его светлой комнаты, в отличие от повседневной одежды, которая боре больше нравится. и если всё нижнее бельё и носки были аккуратно сложены на полках внутри шкафа, худи развешены по вешалкам, а джинсы и спортивные штаны лежали стопками на полу, то домашняя одежда валялась, где ни попадя. но, как правило, только до первой субботы, потому что в это время в доме проводилась глобальная стирка и уборка, а потому приходилось собирать свои немногие вещи со всех поверхностей и скидывать в общую бельевую корзину.       в целом, помимо этого и нельзя было сказать, что в комнате живёт кто-то младше тридцати или семидесяти лет.       не то, чтобы хенкину запрещали завешивать стены плакатами, скорее ему просто-напросто не было, чем обозначить свою (вне)школьную жизнь. все кубки, медали и грамоты остались дома, как и плакаты, фотографии и фигурки, потому что это не те вещи, которые люди обычно берут с собой при переезде в другую страну на несколько лет.       поэтому стены пустовали, подоконник был завален учебниками и библиотечными книжками, которыми кроме него никто по своей воле и не пользовался, а на столе слева от компьютера лежали несколько не больших, но и не маленьких стопок распечаток, которые боря различал при помощи разноцветных многоразовых клейких закладок.       в общем-то, пятнадцать лет жизни с родителями, помешанными на чистоте, удивительно играли хенкину на руку в чужом доме. весь его подростковый бунт заключался в пижамных штанах на спинке стула, и это суммировало его как личность.       боря потирает грудь, чтобы чуть-чуть отпустить взявшееся из ниоткуда беспокойство, или… хотя, это вряд ли было беспокойство. на тревожность это однозначно похоже, но ей также не является, раздражительность присутствует тоже, и одновременно было как-то обидно; если бы хенкина попросили описать одним словом то, что в нём разрастается сейчас, он бы промолчал, потому что такое чувство в нём возникает в первый раз за целую жизнь, и названия ещё не имеет.       в уголке сознания мелькает красноречивое слово «ревность», и боря даже присаживается на кровати, чтобы вытряхнуть его из головы.       в самом деле, ревности здесь места не было, даже дружеской. они ведь с кисой не настолько близки, поэтому это скорее боязнь быть оставленным, наверное.       хенкин успокаивает себя мыслями о том, что всего-навсего тоже поражён тем, что ваня знаком с мэлом, и именно потому сейчас весь взбудоражен и заливается румянцем.       щёки на самом деле отчего-то начинает печь, и боря выходит из комнаты в ванную, чтобы умыться и переодеться в домашнюю одежду, которую он собирает с пола, цокнув, мол, и вот сюда он собирался приводить кого-то.       постояв у раковины с мокрым лицом и мысленно попричитав о том, что он выглядит так, будто ему набили ебальник, — и не понятно, что было обиднее: сам факт того, что он так выглядит, или то, что ебальник ему никто не набивал, — хенкин выходит из ванной, успевает переодеться и подумать о том, стоит ли включать свет или нет, а ваня так и не появляется.       дождь усиливается, за незашторенным окном слышны раскаты грома, и боря, решив, что без света в комнате атмосфернее, смотрит в пасмурное небо со своей кровати, одной рукой поглаживая кошку под боком. неизвестно, сколько времени проходит, пока хенкин злится, нервничает, забивает на “этого придурка”, а затем снова злится, но в итоге он поднимается с кровати и отодвигает стопку книг на подоконнике, чтобы приоткрыть окно.       помещение наполняется прохладным воздухом, по бориным рукам бегут мурашки, но ничего плохого он в этом не видит. даже будто бы легче становится от мысли о том, что на улице сейчас собирается гроза, а он сидит дома, в относительном тепле и безопасности.       — нормально ты проветриваешь, — слышит хенкин кисин голос за своей спиной и оборачивается.       — а я уже думал, что ты с мэлом будешь тусоваться, — непроизвольно обиженным тоном выдаёт боря, после чего спешно пытается оправдаться: — обрадовался уже.       — да ладно, я же знаю, что ты от меня без ума, — смеётся ваня, нагло заваливаясь спиной на чужую кровать. — о, у тебя кошка есть!       кислов резко переворачивается на живот, протягивая ей раскрытую ладонь и аккуратно поглаживая. хенкин прикрывает окно, подперев его книгами, чтобы не распахивалось, потому что североамериканские окна по каким-то причинам не предусматривали открывание сверху, и включает настольную лампу тёплого цвета, приглушая и рассеивая её свет, согнув ближе к стопке бумаг.       — технически, это хозяйская кошка. она тут спит только потому, что это гостевая комната, и она тут раньше сама по себе всегда была, а потом я приехал, но она своё место отдавать не собирается, — рассказывает боря, оперевшись поясницей о стол.       — с характером, — хмыкает ваня, — а имя-то у неё есть?       — есть, — кивает он, — мне мэл рассказал что она у них появилась, когда он уже в старшей школе был, но всё скучал по своему рашен френду...       — по мне, получается, — перебивает киса, усмехаясь как-то горделиво. борю это бесит.       — получается, что так, — вновь непроизвольно, но достаточно грубо отрезает он. — уже похуй на историю, или ещё можно продолжать?       — ты чё хоть? — из вани вырывается нервный смешок, — продолжай, конечно.       хенкин поджимает губы и хмурится, пытаясь понять причины своего поведения. на поверхность снова лезет слово, начинающееся на букву “р”, а заканчивающееся на “евность”, и боря его спешно топит в себе.       — вот, ну и он ей дал самое русское имя, которое мог придумать: анастасия. анастейша, по-вашему.       — по-нашему, — цокает ваня, кладёт голову на кровать и не убирает руки с кошки. окидывает комнату хенкина беглым взглядом и хмыкает: — пиздец у тебя чисто. весь хлам в шкаф запихнул, пока меня тут не было?       — я же не ты, — улыбается боря, проходит к шкафу и открывает его, демонстрируя идеально сложенные вещи там.       — тогда ты и впрямь очень borin’, бо-ря, — пожимает плечами ваня, лениво приподнимаясь на локтях, чтобы рассмотреть чужой шкаф и поправить растрёпанные волосы. это его положение тела вкупе с крайне расслабленным видом на мгновение цепляют что-то внутри хенкина, и он не сразу ловит его следующую фразу: — …и вообще, я бы перед твоим приходом не стал убираться.       — почему? — только и выдавливает боря.       — потому что мне похуй? — киса вновь падает на кровать, чем окончательно раздражает кошку и вынуждает её перебраться оттуда куда подальше. — да и мою комнату спасёт только снос здания подчистую, а не клининг.       хенкин усмехается себе под нос, закрывает шкаф и садится за стол, разбирая свои распечатки. напоминает ване, зачем он сюда приехал, и выуживает из-под кислотно-жёлтой закладки несколько собственных записей. кислов тяжело вздыхает, садится на краю кровати, и боря подъезжает на стуле к нему, демонстрируя конспекты.       — мы сейчас проходим первую мировую, там вообще ничего сложного нет по большому счёту. если не углубляться, конечно… — начинает хенкин, листая свои записи.       на следующие несколько минут он даже забывает, что до этого момента киса его выводил из себя своими разговорами с мэлом, но не выбрасывает из головы, что он смущал положением тела в пространстве, и боря увлечённо рассказывает о том, с чего началась первая мировая, и к чему привела.       всё это время он лишь изредка поглядывает на ваню, и то, только чтобы сразу же увести взгляд в сторону, потому что кислов смотрит как-то совершенно по-особенному из-под своей чёлки; так, как на хенкина никто и никогда не смотрел, когда он говорил. ваня же, в свою очередь, лениво внимает его словам, уже внаглую развалившись на его кровати и подперев щёку кулаком; любой нормальный человек давным-давно уже сказал бы ему сесть ровно и убрать ноги с того места, где люди спят лицом, но только не боря.              киса в тусклом свете лампы смотрится очень даже неплохо, и хенкин запинается, когда ловит себя на мысли о том, что понимает, почему по нему сохнет добрая половина школы, включая мэйсона.              — короче: однажды летом в сарае принципиальный серб убил важного австрийца и его чешку, и в европе начался сущий кошмар, так? — перебивает борю явно заскучавший ваня.       — очень грубо говоря, да, — смеётся от кисиных формулировок хенкин. — только серба звали гаврило принцип, австрийца франц фердинанд, был он эрцгерцогом, а его жену в неравном морганатическом браке софия хотек, и дело было в сараево, двадцать восьмого июня тысяча девятьсот четырнадцатого года, а не сарае однажды летом.       — ты вот этими терминами бросаешься, как будто я их все запоминаю… суть-то ясна, а на кой хуй мне твои моргические браки и эркеры нужны вместе со всеми их именами? — зевает кислов.       — на тесте спросят, и что ты делать будешь?       — повернусь к тебе, чтобы ты мне помог, — киса растягивает губы в широкой улыбке, как будто это был самый очевидный ответ в мире; боря даже теряет дар речи на пару мгновений от такой наглости.       — а я нанимался?       — ну так да, — продолжая улыбаться, говорит ваня.              он хочет было сказать что-то ещё, но вдруг в окно задувает резкий холодный ветер, и комната озаряется яркой вспышкой молнии, после чего раздаётся оглушительный гром, смешиваясь с падающими на пол книгами. кислов вздрагивает всем телом, шарахаясь от окна, после чего скорее рефлекторно, чем осознанно, выдаёт:       “yo!”              хенкин поднимается с насиженного места и спешно, но не без усилий закрывает окно. полушутливый вопрос о том, боится ли киса грозы, наружу вырывается сам по себе, пока боря собирает местами помнувшиеся книги с пола. ваня же этот вопрос воспринимает в штык и говорит, что просто от резкого звука дёрнулся, и вообще, это нормальная реакция человеческого тела.       боря об этом, конечно же, не говорит, но думает о том, что кислов врёт, и факт того, что он боится молний и грома — это ничуть не стыдно, а очень даже умилительно, потому что совершенно в его образ не вписывается.              “borya, are you alright over there?”, слышится женский голос из-за двери и три робких стука.       “yes, you can come in”, отвечает хенкин, ставя стопку книг на стол.       “sorry to bother, i heard a noise and wanted to double check”, объясняется хозяйка дома, после чего переводит взгляд на распластавшегося на кровати ваню. “hello”       “hi”, кивает он.       “no worries, thanks”, говорит боря.       “i see you’re havin’ a guest and i thought you guys might want to eat somethin’?”, гостеприимно улыбается она.              хенкин поворачивается на кису, а тот как-то склоняет голову вбок и приподнимает брови, на что боря пожимает плечами и делает неопределённый жест рукой, мол, делай, что заблагорассудится.              “sure”, улыбается кислов и спрыгивает с кровати, быстро проанализировав их невербальный диалог; к тому же, кажется, борина лекция на сегодня была окончена. “i’m aydan by the way. sorry for invasion into your house”       “that’s okay. it’s nice to meet you, aydan”, улыбается хозяйка дома, уходя на кухню.       там она разогревает им курицу с макаронами, и пока делает это, попутно в шутку жалуется на то, что возвращаться с работы пришлось на автобусе, и расспрашивает эйдана о его жизни, школе и взаимоотношениях с борей; тот делится тем, что он, на самом деле, уже давным-давно знаком с мэлом, а ещё тем, что преуспевает в баскетболе, и даже успевает пару раз подколоть хенкина на этот счёт.       “well, i guess i’ll leave you by now. again, it was nice to chat with you”, обращаясь к ване, говорит хозяйка и действительно удаляется в свою комнату, не забыв убедиться в том, что у кислова есть надёжный способ добраться домой.       он молча ест, пока боря колупает свою еду вилкой. он и не сильно голоден, по большому счёту, но отказаться от стряпни человека, у которого он живёт, хенкину кажется чем-то выше его сил, хоть в итоге он и сдаётся и аккуратно складывает всё расколупанное обратно по контейнерам в холодильнике. вместо этого он достаёт канадскую пародию на салями, листья салата и сыр из холодильника, а также нарезает единственный хлеб американского производства, который не ощущался как пластмасса, и делает подобие бутерброда.       киса внимательно провожает каждое его действие взглядом и комментирует только тогда, когда боря кусает:       — а ты без соуса вообще всё ешь? хоть бы майонезом намазал, или, там, ranchем.       — это у тебя американская потребность всё есть с соусом, а мне и так нормально. да и майонез тут хуёвый, честно говоря, мне вообще не нравится, — прожёвывая, поясняет хенкин.       — ну он же сухой совсем. хотя бы кетчуп? или not an option anymore? — складывая тарелку с вилкой в раковину, спрашивает киса.       — ты бы ещё маслом предложил его намазать, — смеётся боря, отодвигаясь в сторону после коротких похлопываний тыльной стороной пальцев по своему боку от кислова.       — фу, — кривится ваня и включает наполовину пустой электрический чайник, ранее стоявший позади хенкина. — not on my watch.       они ещё перебрасываются какими-то шутками про разницу майонезов на разных континентах и подсознательную неприязнь ко всему американскому, как вдруг за кухонным окном снова мелькает молния, а за ней следует раскатистый гром, и дождь вливает с новой силой. киса вновь дёргается, но в этот раз ничего не говорит, и боря это никак не комментирует, только прячет свою улыбку за внезапным желанием помыть руки и отвернуться от кислова, у которого вдруг звонит телефон, чудом оказавшийся вверх экраном на столешнице, чтобы был хоть как-то виден звонок на вечной беззвучке.       — да, ма? — он прижимает последний айфон к уху и обводит комнату беглым взглядом, будто ища поддержки в бориной спине, — я… с другом сейчас. да, у него дома.       на это хенкин уже поворачивается обратно, заинтересованно рассматривая кислова и пытаясь вслушаться в реплики его мамы. киса выглядывает в окно и хмыкает в трубку:       — я вижу… ну да, а как ещё? ма, ну я не… — далее боря так и не разбирает слов, но слышит, что женщина на том конце крайне недовольна. ваня вздыхает, закатывает глаза, устало смотрит на хенкина и переводит телефон на громкую, кидая его на столешницу.       — …деревья к земле гнутся, вань, там не ливень, а целый водопад! это вообще не безопасно, в такую погоду тащиться куда-то! головой-то подумай..! — слышит боря чуть сипящий женский голос.       — нет, а ты чё хочешь-то, я не понимаю? чтоб я домой return не делал? — отзывается киса, наливая себе кипяток в кружку, которую достал из шкафчика так, будто живёт тут уже не первый год, и полушёпотом спрашивает у бори, где можно найти чайный пакетик.       — а там ты остаться-то не можешь? — вдруг выдаёт лариса.       — ну ещё в гости я ни к кому не напрашивался! — театрально всплескивает руками киса, внезапно краснея. — мам, ну ты как скажешь!       — я за тебя переживаю, вообще-то. хочешь, я сама поговорю с твоим другом или мамой его? уж найдут тебе там диван какой-нибудь или матрас, я надеюсь, — она закашливается, а ваня вновь закатывает глаза, процедив “надейся”.       — не выдумывай, буду дома скоро, всё.       — я всё равно против, чтоб ты куда-то в такую погоду ехал. хоть подожди, пока дождь угомонится!       — по прогнозу, лить будет до завтра, — тихо отзывается боря, показывая кислову свой телефон. тот лишь мельком смотрит, говоря, что на заборе тоже много чего написано.       — всё, мам, давай, — обрубает на корню очередной монолог ваня и отключается, тяжело вздыхая.       за окном и правда кошмарная погода: ветер всё так же дует сильный и, наверняка, холодный, — если прислушаться, то даже можно его услышать, — заставляя дождь литься чуть ли не параллельно земле, а небо такое тёмное, что ничего дальше двух метров от источника освещения не видно. отпускать кислова в такую погоду куда-либо ехать действительно не кажется безопасным, да и одна только мысль о том, что придётся выходить туда из тёплого дома заставляет поёжиться.       — за что ты так с мамой? она же переживает, — задумчиво говорит хенкин.       — хоть ты не начинай, а? — хмурится киса, отпивая свой зелёный чай из такой же зелёной кружки. — всё со мной окей будет, чай дохлёбываю и уёбываю, и не по такой погоде ездил.       боря не знает, как ещё его убедить в том, что это не самая лучшая идея, и резко падает в тягучие размышления о том, почему он вообще печётся за ваню, когда он его, кажется, готов продать за полтора чупа-чупса и три раза по лбу ложкой. внутри вскипает нежелание отпускать кису, и вдруг вспоминается дурацкая ревность его к мэлу часом ранее; это что-то определённо значит, и хенкину хочется себе снова надавать по щекам, чтобы отогнать все эти мысли.       — ты чё? — заметив его пустой взгляд в никуда, спрашивает ваня, отставляя кружку в сторону.       — не знаю, — даже почти не врёт боря, — задумался просто что-то.       — ладно, — покосившись на него, пожимает плечами кислов, — я тогда пойду машину заведу, пока совсем всё хуёво не стало.       — да, конечно. я провожу.       вручив распечатки на изучение дома, хенкин даже немного расстраивается, когда открывает дверь гаража и впускает внутрь пронизывающий до костей ветер вместе с ледяным дождём, чтобы киса мог выехать; он чувствует себя так, будто только что упустил что-то важное, но так и не понял, что именно. порефлесировать на эту тему у него будет ещё целая ночь, а пока он машет ване на прощание,       и тот резко останавливается в процессе сдачи назад, в мгновение глуша мотор и выключая фары. боря видит какую-то заминку на его лице, будто он не планировал останавливаться, и наблюдает, как у кисы не получается вновь завести машину, и он бьёт руками по рулю, ругаясь себе под нос. хенкин ёжится, — потому что реально, сука, холодно, а кисина машина наполовину уже на улице, и закрыть гараж не получится, — и делает выразительный жест рукой и головой, невербально спрашивая, что не так.       ваня вылезает из машины, хлопая дверью, и перекрикивает завывающий ветер:       — аккумулятор сдох, походу, надо её обратно затолкать!       и убегает к багажнику, жмурясь от не только холодного, но и болючего дождя, силясь затолкать автомобиль в гараж; боря думает о том, что по-человечески у него в жизни никогда ничего не получалось, и подбегает помогать, потому что в одиночку у кисы не получилось сдвинуть машину ни на сантиметр вверх по склону из гаража. вдвоём они, кряхтя и ругаясь, заталкивают её обратно, и хенкин моментально бежит закрывать дверь, чтобы, наконец, перестало лить и дуть.       оба насквозь промокнув и замёрзнув, они синхронно окидывают друг друга оценивающими взглядами и выдают второе любимое ванино русское слово: пиздец.       — я просто в восторге, кис, это именно то, как я хотел провести свой вечер, — вытирая лицо мокрыми руками, говорит боря.       — это твоя идея была приехать сюда со мной! — разводит руками ваня.       — а ты предложил меня сюда отвезти, потому что “холодно”, — парирует хенкин. — короче, это знак судьбы.       — знак судьбы, что я зря с тобой связался, блять, — выплёвывает кислов, шмыгая и отогревая руки в карманах.       несмотря на показываемую неприязнь ко всей сложившейся ситуации, боря в глубине души рад, что в итоге киса остаётся у него на ночь. хозяйка им не разрешить не могла, — потому что куда ваню ещё девать? — на такси он спустит всю свою зарплату, а дёргать своих друзей с машинами кислов вряд ли станет, да и мало кто согласится ехать за ним в такую погоду. в общем-то, внеплановая ночёвка чудесным образом поднимает боре настроение.       и пока он идёт впереди, вновь погружённый в свои эти мысли, сам ваня неосознанно залипает на мокрую футболку на хенкине, обтягивающую всё что можно и нельзя; на его ебучую спину, руки и плечи, которые его взгляд привлекали совершенно не в первый раз, и кису это снова пугает до чёртиков. он даже не думает о том, как собирается чинить аккумулятор, — физически не получается, — только чувствует, как лицо не прекращает гореть даже после того, как боря оборачивается и даёт какие-то указания, а он сам прикладывает холодные ладони к щекам, как маколей калкин на известной фотографии. взгляд невольно скользит к обтянутой мокрой тканью груди хенкина, и ваня чувствует, как ему становится плохо, когда тот ещё и щёлкает пальцами перед его лицом и спрашивает голосом, доносящимся как из-под воды:       — тебе плохо? кис, ты меня слышишь вообще?       — слышу, — кивает кислов, с трудом поднимая свои глаза к голубым бориным.       — да ты же весь мокрый насквозь! заболеешь, — потрогав кисину кофту, произносит хенкин; ваня мямлит что-то про то, что боря ничем не лучше, — если не уже… так, давай в ванную, я сейчас тебе принесу полотенце и переодеться во что-нибудь.       он за плечи подводит кису к душевой, попутно бегло объясняясь с хозяйкой, и уносится в свою комнату, где находит самые незаношенные домашние шорты и футболку, а также чистое полотенце, и стучится в ванную к кисе, после чего заходит и оставляет всё на закрытой крышке унитаза, бросив недолгий взгляд на разбросанные по полу мокрые чёрные вещи.       — свои трусы тебе давать не буду, уж извини, — пытается пошутить хенкин, но, не уловив никакой реакции из-за шторки, он молча уходит мыться во вторую душевую, уже просто мечтая о том, как стянет с себя неприятно прилипшую одежду.       кислов в ванной сидит, поджав к себе ноги, и с тем же выражением лица, но в этот раз он легонько лупит себя по щекам, чтобы вернуть в реальность. такой реакции у него быть не должно вообще ни на кого, тем более на хенкина, точно нет.       перед глазами мелькают, как в фильме, кадры-флэшбеки, когда киса чувствовал себя точно так же: боря выходит из душа в раздевалке, боря вытирает покрасневшее после тренировки лицо краем своей футболки, боря потягивается на одном из командных собраний, боря едет рядом с ним в машине, боря задумывается о чём-то во время объяснения чего-то про первую мировую, боря-боря-боря. копаясь в своих воспоминаниях, киса понимает, что это настолько случайные моменты, что его бросает в холод и ужас от осознания.       что-то не так, как должно быть, что-то поменялось и пришло к точке невозврата, и кисе это не нравится. кисе не нравится, что ему нравится идея о том, что придётся оставаться ночевать у бори; возможно, даже с борей.              — ебучий хенкин, — шепчет ваня, наконец приводя себя в чувства и не догадываясь о том, что через несколько комнат этот самый хенкин думает примерно о том же, но совершенно в другом настрое.              из ванной кислов вылезает с распушёнными от влажности волосами, вытирается аккуратно сложенным полотенцем и переодевается в чужую одежду, которую даже не заметил, как ему принесли. покрутившись перед запотевшим зеркалом, он выдыхает и цепляет на себя непринуждённый вид, после чего собирает по полу свои вещи и выходит в коридор, выпуская вместе с собой облако пара.       гроза за окном и не думает затихать, а уже чистый и так же вкусно пахнущий боря ставит ваню перед фактом того, что им придётся делить его кровать, потому что единственный надувной матрас прогрызли мыши, а спать на полу он вряд ли согласится.              ништяк.       восторг.       пиздец.              — я тоже этому не очень рад, — враньё, — но на хозяйской кровати тебе никто стелить не будет, сам понимаешь, — объясняет хенкин, садясь на край своей кровати, которую он последние десять минут перестилал, чтобы гость не спал на использованном постельном белье. опять же, ничего особенного боря на нём не делал, но всё равно как-то некрасиво было бы.       в комнату просовывает голову мэдисон, подтянувшийся на общую суматоху, и выслушивает жалобную тираду от кисы, после чего выдаёт несколько пошлых шуток и скрывается в коридоре, гонимый подушками.       — нет бы посочувствовать, — вздыхает ваня, утыкаясь взглядом во влажные волосы хенкина.       затем ваня отзванивается матери, уже уверенной в том, что её сын там полчаса как разбился, помогает загрузить мокрые вещи в стиралку, пихается с борей, но заметно притихает, видимо, ближе к ночи успокаиваясь. хенкин чистит зубы на ночь, киса же просто умывается, утыкается в телефон и снова заваливается на чужую кровать как ни в чём не бывало. боря в это время садится за стол и открывает ноутбук, бегло просматривая какой-то конспект и что-то переписывая себе в общую тетрадь.       кислов хочет было молча лежать под своим одеялом, залипая в соцсети и смиряясь со своей участью, но всё-таки не выдерживает и спрашивает:       — чё, настолько меня боишься, что сегодня ночуешь в кресле?       — ага, разбежался, — с задержкой отвечает хенкин, не отрываясь от экрана, — тут по литературе назадавали, что пизданёшься… у меня уже сил нет никаких на эту домашку уже, я её делаю-делаю, а она снова появляется! какого хуя, спрашивается.       он тяжело вздыхает и возвращается к написанию домашнего задания, покусывая ручку.       ваня смотрит в свой телефон, но видит только силуэт задумчивого хенкина, склонившегося над тетрадью. ещё этот запах его комнаты, пропитанный им самим, совершенно не давал покоя, и все нескончаемые размышления продолжали крутиться вокруг одного-единственного бори. смешное видео с котами, ещё одно, — хенкин кажется крайне умным с такого ракурса, — мем про баскетбол, новый снэп от хадсона, — интересно, о чём именно его домашка? каков его ход мыслей, когда он её делает? — сторис каких-то девочек из ресторана, снова коты, — этот беленький похож на борю; — киса даже не понимает, на что смотрит прямо сейчас.       — тебе свет не мешает? — не поднимая глаз, спрашивает боря.       — а? не, — мотает головой ваня, — я так и так не спал бы, you’re good.       он не врёт, потому что всё ещё мучается бессонницей, а присутствие хенкина пока что не помогало от слова совсем, даже скорее наоборот.       боря же возится ещё около сорока минут, в итоге с хрустом потягивается и захлопывает крышку ноутбука, закрывая и тетрадь. пробубнив что-то про усталость, как у собаки, он гасит лампу и уходит ненадолго в самый ближний до своей комнаты туалет. киса всё это не видит, но внимательно прислушивается к каждому шороху, как будто это даёт ему какую-то информацию. потом хенкин возвращается, тихонько шаркая босыми ногами по полу, и скидывает с себя футболку, вешает её на край кровати и ложится на свою сторону, под своё одеяло. киса даже рад, что он этого не видит, ранее ослеплённый яркостью экрана и ещё не привыкший к темноте.       — спокойной ночи, — полушёпотом отзывается боря, пошуршав постельным бельём и найдя удобное для себя положение лишь лёжа на спине. за окном шумит ветер, и барабанит дождь, а у хенкина внезапно очень спокойный голос, даже будто бы успокаивающий.       — спокойной, — бросает ваня, поворачиваясь спиной к нему, лицом к окну и сворачиваясь вокруг одеяла. он думает, что будет ворочаться ещё полночи, но засыпает уже минут через пятнадцать, даже не раздражаясь от посторонних звуков и чужого тела в одной кровати с собой.        а вот хенкин, несмотря на усталость, как раз уснуть и не может из-за бесконечного потока глупых мыслей, которые все сворачивались в тугой узел вокруг тела справа от него. боря приходит к выводу, что ему несомненно нравится тот факт, что они с кисой не просто спят в одном доме, а в одной кровати; нравится, что обстоятельства сложились именно так, что теперь они проводят столько времени вместе; нравится, что ваня больше не дерзит ему просто из вредности.              за окном вновь сверкает молния, за которой следует раскат грома, и боря аккуратно вылезает из кровати, чтобы зашторить его. он берётся за штору и, поддавшись внезапному порыву, оборачивается, чтобы взглянуть на кислова; видит его спокойное лицо и сгруппировавшееся тело, растрёпанные по его, бориной, подушке тёмные кудри и едва-едва приподнимающееся и опускающееся на каждом вдохе-выдохе плечо, с которого сползло одеяло.              вернувшись в кровать, хенкин приходит к выводу, что ему нравится киса.