the new russian kid

      теперь дыхание изредка переворачивающегося с бока на бок кисы рядом с собой не кажется чем-то реальным, когда отчётливо слышится только завывание ветра за окном; боря переживает, что как только он закроет глаза, кислов растворится в темноте вместе со своими промокшими вещами в сушилке, одноразкой на тумбочке и отдельным комплектом постельного белья. поэтому просыпается хенкин если не каждые полчаса, то каждый час точно, а затем ещё столько же пытается уснуть обратно, не вынося мечущиеся по голове туда-обратно мысли.       но ваня никуда не девается, пусть спокойному сну бори это не очень помогает. ему кажется, что свою влюблённость он примет без лишних колебаний — и это было действительно так. затрудняло положение только наличие размышлений о будущем, неважно, совместном или нет. наверное, это было неизбежно с самого начала, как только они познакомились, потому что нездоровое желание бори сблизиться с эйданом просто не могло быть оправдано одним только дружеским интересом.       непонятно только, а что дальше-то делать? ничего? тогда ощущение упущенной возможности съест хенкина изнутри. а если пытаться подступиться к кисе, то как? у мэйсона, вот, не получилось, и, кажется, не получится; а ведь он его знает гораздо дольше. нужны ли кислову вообще отношения? а конкретно хенкин? стоит ли ваня того, чтобы побегать за ним и поухаживать в открытую? однозначно. нужно ли это ему? боря не знает, но догадывается, что ответ на этот вопрос положительным не будет.       и так по кругу всю ночь. ведь если ничего не делать, то может повезти, и оно само пройдёт, а через пятнадцать лет хенкин, отпустив из-за стола свою жену с женой кислова посидеть в беседке на их даче, расскажет кисе о своей глупой симпатии к нему в шестнадцать лет, и они оба над этим полупьяно и весело посмеются; а что, если не повезёт, и киса скажет, что тоже испытывал какие-то чувства к нему? но ведь если боря признается в скором времени, то, опять же, может повезти, и это окажется взаимно, а если не повезёт, то он просто-напросто разрушит их только-только зарождающуюся дружбу, как это было с мэйсоном. это сводит с ума и заставляет голову идти кругом.       а есть ли смысл в этих мучениях, если он так и так уезжает через полтора года? стоит ли игра свеч? стоит ли их киса?              к рассвету боря отвечает на все три вопроса однозначным “да”.                     

***

                    ваня просыпается в десятом часу утра, не сразу открывая глаза и ощущая своё тело в пространстве. потягивается, уткнувшись лицом в подушку и глухо мыча, и внезапно натыкается локтём в своей кровати на что-то инородное и совершенно не похожее по текстуре на ноутбук, пижамные штаны или банку газировки. он вздрагивает и разлепляет глаза, собирая мысли в кучу. «чем-то инородным» оказывается боря, а киса обнаруживает себя совсем не в своей кровати и восстанавливает события вчерашнего дня по кусочкам.       вспомнив, что вчера впервые в его жизни постелью закончился сеанс сошиалс на дому, который изначально не был предлогом ни для чего, он вытирает с левой щеки собственные слюни от поразительно хорошего сна и поднимается с кровати, чтобы нащупать телефон, ослепнуть на пару секунд от яркости, и выдвинуться в туалет по нужде.              вдоволь потаращившись на своё помятое отражение, ваня предпринимает попытку исправить хаос из запутанных кудрей, но, видимо, чтобы навести порядок на голове, нужно сначала навести порядок и внутри неё, а с этим у него давным-давно проблемы, поэтому он делает только хуже. вообще, по такой логике, когда — если — кислов разберётся полностью со своим бардаком в голове, его волосы должны выпрямиться навсегда и больше никогда не приносить боли в руках от их отжимания после душа.       но пока что он только больно дёргает себя за кудри пару раз просто для профилактики, и думает о том, что нужно делать дальше. по-хорошему, поехать домой, не дожидаясь, когда боря проснётся, и не грузиться. но киса был, во-первых, в чужой одежде, а во-вторых, без транспортного средства, потому что за ночь аккумулятор в его машине, к сожалению, не зарядился чудесным образом.       по каким-то необъяснимым наукой причинам ваня решает не тревожить хенкина лишний раз, поэтому садится на диван в пустой гостиной, подтягивая к себе босые ноги, и созванивается со своим хорошим знакомым, прося по старой дружбе помочь и не тащить свою машину в автосервис, где придётся оставить двухнедельную зарплату только за осмотр, а приехать и разобраться с ней “на дому”. к его счастью, тот соглашается и обещает быть там примерно через час, а киса рассыпается в благодарностях и говорит, что “будет должен”.              что делать весь этот час ваня не имеет ни малейшего понятия; ему определённо хочется есть, но когда на него никто не смотрит, внаглую шариться по чужому холодильнику и шкафчикам кажется неправильным, поэтому, переместившись на кухню, он только робко включает чайник и достаёт чистую кружку. уткнувшись в телефон и оперевшись бёдрами о столешницу, кислов стоит спиной к выходу и лицом к чайнику.              — как у себя дома, — слышится за спиной с явным английским акцентом.              киса вздрагивает от неожиданности, но тут же распознаёт в этом голосе мэла, и улыбается.              “you scared the hell outta me”, признаётся он.       “i know”, горделиво отвечает мэдисон, встав рядом с ваней.       “where’d you learn that phrase?”       “boris taught me”       “right”, улыбаясь, закатывает глаза киса.       “what?”, мэл тоже улыбается, не до конца понимая настроения вани.       “nothing”       “okay. i’ll pretend that i trust you”, пожимает плечами мэдисон.              он тянется к холодильнику, открывая его и заглядывая внутрь в желании найти что-то, способное одновременно утолить его голод и удовлетворить вкусовые сосочки. щёлкает выключателем чайник, и киса наливает себе кипятка в кружку, стараясь не мешать обзору мэла, но посылая сигналы в космос о том, что он голоден, а сказать об этом ему напрямую стесняется. космос в ответ посылает ваню только нахуй, и вынуждает его живот заурчать, потому что нужно чётче формулировать свои желания; зато мэдисон безоговорочно понимает намёк.              “are you hungry?”       “a bit”, даже почти не врёт кислов, потому в его понимании голодный — это когда прямо-таки при смерти от голода, а он ещё вполне мог протянуть какое-то время.       “wanna some sandwiches?”, предлагает мэдисон, продолжая смотреть в глубину холодильника.       “of course”              киса помогает нарезать сыр, но жарку сосисок оставляет всё-таки на мэла, иногда отвешивая какие-то не самые приятные комментарии о навыках его готовки и получая в ответ полотенцем по спине. они стараются не перебудить весь дом своим смехом, но кошке анастейше хватает только запаха жареных сосисок, чтобы примчаться на кухню с другого конца здания; жаль, что даже в этот раз всё равно можно было применить известный детский стишок “злые люди бедной киске не дают украсть сосиски”.              “how do you say ‘have a sandwich for breakfast’ in russian, by the way?”, между делом спрашивает мэдисон, перекладывая сосиски со сковороды на тарелку.       “позавтракать бутербродом”, продолжая их конвейерную работу, перекладывая сосиски с тарелки на хлеб и не задумываясь, говорит кислов.       “oh no”, тяжело вздыхает мэдисон. “say one more time”       “позавтракать бутербродом”       “so, я позавтрикаваю бутербродом, ты поза—”, задумчиво начинает склонять он.              — не, правильно ”я завтракаю бутербродом”, — поправляет киса, положив себе на намазанный кетчупом хлеб сосиску, сыр и кусочек капусты.              “hold on, where did по go?”       “i dunno”, честно отвечает кислов, запивая бутерброд зелёным чаем. “went for a walk or something”       “but why? isn’t ‘позавтракаю’ an option?”, не отстаёт мэл.       “not really for present tense but for future for sure”, киса перемещается за стол, стараясь не накрошить хлебом по всей кухне.       “why?”       “don’t torture me, madison, i don’t know. just doesn’t feel right, you know?”, мягко переводит тему ваня, продолжая жевать бутерброд.              они говорят обо всём на свете, как ни в чём не бывало. как будто и не было последних двух лет молчания и расхода на непонятной ноте, как будто киса не бесцеремонно ворвался в жизнь мэдисона снова.       где-то через сорок минут, когда кости всех их общих знакомых перемыты, оба бутерброда съедены, а чай допит, и пустая кружка стоит на столе, мэл заминается перед тем, как задать вопрос, вытекающий из нынешней темы о кисиных успехах в школе и баскетболе. кислов эту заминку замечает сразу же, и неосознанно готовится отбиваться, в случае, если это будет каверзный вопрос.              “so… how did the review of socials yesterday go?”       “okay. why do you ask?”, ваня неосознанно хмурится, чувствуя какой-то подвох.       “was just interested”, пожимает плечами мэдисон, затем снова набирает воздуха в грудь. “can i ask you something personal?”       “go ahead”, кивает киса, а потом на всякий случай перестраховывается. “but i don’t promise to answer”       “are you, like, a good friend of boris or—?”              “вот это вопросы”, — в ступоре думает ваня. он даже берёт секунду на подумать, потому что, честно говоря, даже и не совсем ясно, что нужно отвечать.       а ведь и правда, кто он боре? капитан команды, друг или всё-таки ещё просто хороший знакомый? они этот момент не обговаривали, и будет очень неловко, если он скажет да, а окажется, что сам хенкин ничего хорошего про него не думает, и тем более своим другом его не считает.              мэдисон его молчание трактует по-своему, поэтому спешит сбивчиво пояснить причину своего вопроса.              “don’t get me wrong, i won’t judge or anything but i saw you in his clothes, and— and you slept together, so… and he never ever brought anybody over so i was wondering if there's something going on in between you two?”       “no”, неожиданно резко даже для самого себя говорит ваня.              на кончике языка собирается колкое “and even if there were something that's none of your business”, но киса себя одёргивает, потому что уж кто-кто, а мэл за своё любопытство таких грубостей не заслуживает; да и вопрос его родился очень даже не из пустого места, кислов, наверное, и сам бы такое спросил, будь он на его месте.       только о чём ему сказать дальше — потому что ограничиваться сухим “нет” кажется чересчур неприветливо, пусть мэдисон и впрямь полез не в своё дело, — ваня всё равно абсолютно без понятия. если так подумать, то как раз-таки только «что-то» между ними с борей и есть: непонятно, что именно, но оно однозначно присутствует и совершенно точно мешает спокойно им (кислову так точно) жить.              “it’s like…we are friends but not really, if that makes any sense”, будто отдельно от разумной части себя делится киса. “we started from being enemies of some sort but now it seems to get better. still, i am not sure if we can consider each other ‘a friend’ of any kind, though. and about the clothes and sharing a bed…true, i would’ve thought the same thing but no. my clothes just got soaked in rain and i obviously didn’t have anything to change into, so he gave me his, and somehow managed to get me in his bed as well”, усмехаясь своим мыслям и некоторым воспоминаниям, рассказывает кислов и обнимает себя за колени.       “it’s like you don’t mind at all”, хитро улыбаясь, говорит мэдисон. трудно было не заметить витающий в облаках кисин взгляд, который появился так внезапно и именно на такой теме.       “...is it?”, чувствуя себя так, будто на него вылили ушат ледяной воды, испуганно переспрашивает ваня первое, что приходит в голову.       “it is. but there’s nothing to be scared about”, кивает мэл, но кислов вообще не уверен в том, прозвучала ли последняя фраза в реальности или только в его голове.              что-то было не так, и киса упрямо не понимает, — или просто не хочет понимать — что именно. что-то меняется вокруг, не только внутри, когда речь идёт о боре, и кисе это не нравится; но на загруз у него ещё нет времени, поэтому он неловко смеётся, относит кружку в раковину и сбегает в коридор, оправдываясь перед мэдисоном, что ему нужно переодеться в свою одежду перед тем, как встречать своего знакомого-механика, да и покурить бы успеть, и что-то там ещё.       мэл слабо кивает, не прекращая улыбаться, и это его выражение лица ване тоже не нравится. как будто теперь он знает про кислова что-то, что он сам ещё про себя не знает.              лёгкий на помине, хенкин сталкивается с ним на углу, за которым, по идее, должна быть ванная комната. тоже помятый, но после беспокойного сна, он окидывает ваню мутным взглядом, будто оценивая его внешний вид в своей одежде. хочет что-то сказать, но плохо соображает спросонья, и кислов ему в этом не помощник, потому что собрался уже утонуть в размышлениях, а тут предмет его будущих размышлений прямо перед ним; всё также, сука, без футболки. что за нудистская семья его сюда отправила?       постояв молча с полминуты впритык друг к другу, ваня сипит:       — ты в ванную? — боря кивает, и он, отступив немного влево, продолжает так, будто только его разрешения хенкину и не хватало: — ну иди.              киса отшатывается от него в направлении прачечной, чтобы вытащить свои вещи с сушилки, но в итоге только глупо смотрит вглубь машинки, всё-таки упав в какие-то нервотрёпные размышления.       он не впервые просыпается не у себя дома, не в первый раз делит кровать с другом, не впервые беседует с жильцами дома, в котором оказался, точно не в первый раз сталкивается с тем, с кем спал в проходе, но такие эмоции от этого всего были испытаны точно в первый раз.       киса прокручивает этот странный акт рассматривания друг друга две минуты назад снова и снова. он с ужасом признаётся себе, что фокусировался на пухлых обветренных губах, на голубых сонных глазах, на том, как светлые волнистые волосы перепутались между собой от поворотов головы на подушке, на блядских ключицах, не менее блядских плечах и груди; у вани сбивается дыхание, когда он всё это вспоминает, и приходится намеренно глубоко набирать воздух в лёгкие, чтобы восстановить его.       голова уверенно идёт кругом, когда взгляд случайно падает на серые принадлежащие боре шорты на своих ногах, и, будто во сне, кислов вдобавок оттягивает край его же футболки, убеждаясь в том, что всё ещё не переоделся. облизнув пересохшие губы, он сползает на пол с закрытыми глазами, тяжело дыша и то сжимая руки в кулаки, то разжимая их же.              — ты в порядке? — слышится сверху, и ваня вздрагивает, когда ощущает тяжёлую ладонь на своём плече.       “there’s no oxygen in here”, мямлит невпопад кислов, поднимая невидящий взгляд на хенкина, в который раз появившегося из ниоткуда.       — давай поднимайся, — придерживая полностью вжавшегося в него кису за локоть, боря выводит его в коридор к ближайшему окну и открывает его настежь. кислов опирается обеими руками о подоконник и глубоко дышит, обдуваемый холодным ветром.              — ох, нихуя себе, — в конце концов произносит он, наконец прогнав фиолетовые пятна из своего обзора, и смотрит на хенкина, прислонившегося к самой ближней до окна стене. киса вновь цепляется глазами за его раздетое тело, и цокает: — тебя одеваться не учили?       — я тут живу вообще-то, так что как хочу, так и хожу. хозяйка в этом крыле редко появляется, а ты с мэлом там ничего нового не увидишь, — бросает боря, скрещивая руки на груди. — чё это было вообще? ты решил в подарок за шикарную ночь отъехать в моей laundry?       — типа того, — усмехается киса, закрывая окно, — но вообще, я не то, чтоб прям планирую такие моменты.       — так ты тут и там pass out делаешь, это не очень норм.       — да что ты говоришь? слава богу, что ты в моей жизни есть, что б я без тебя делал… — ваня саркастично кланяется и уходит обратно в сторону прачечной, потому что его вещи продолжали там лежать.       — я серьёзно, кис. это не нормально, ты у врача проверялся? — хенкин следует за ним хвостом, тут и там скользя взглядом по силуэту его тела под одеждой.       — на что, нахуй? на passin’ out? что они мне там скажут, “ну попробуйте врасти в кровать”? — он смеётся, вытаскивая свои вещи из сушилки и держа их в руках одной сплошной кучей.       — пусть возьмут анализы у тебя какие-нибудь, чё сразу в кровать врастать. у тебя же наверняка какой-нибудь гемоглобин низкий, или железо, или ещё чё…       — может быть, в матушке-россии это так и работает, а здесь ты отстоишь очередь в полгода, придёшь к врачу, а он тебе такой: “как вы хотите, чтобы я вам помог?”, а ты такой: “а я отключаюсь иногда, было бы реально круто, если б вы мне помогли”, а он вот так репу почешет и скажет: “ну хз, а ты пробовал, там, есть фрукты, заниматься спортом и чаще бывать на свежем воздухе?”, а ты такой: “а реально, док, спасибо, вот вам пятихат зелёных за вашу amazing job”, и пойдёшь, сука, хавать яблочки, заниматься баскетом и чаще бывать на свежем воздухе, — эмоционально отыгрывает киса обе роли себя, швыряющего деньги, и мудрого доктора, после чего театрально кланяется и указывает боре подбородком на дверь, — а теперь уйди, я буду переодеваться.              хенкин слушается и выходит, теперь тоже загруженный, но уже физическим состоянием кислова; после осознания, пришедшего вчерашней ночью, эти его переживания можно было перед собой обосновать очень даже весомой причиной, всё ещё недостаточной для того, чтобы и киса мог воспринять его всерьёз. ване об этой причине так-то и не обязательно знать, ради спокойствия их обоих.       боря заново грузится всеми своими вчерашними переживаниями когда одевается в своей комнате, когда завтракает сделанной на скорую руку яичницей и тостами с маслом, когда наблюдает пару минут за тем, как какой-то кисин друг заряжает ему аккумулятор, когда провожает кису вместе с его другом и напоследок говорит что-то настолько глупое, что даже не запоминает, что именно, и особенно когда возвращается в свою спальню и рассматривает свою незаправленную кровать, где на его половине лежала кошка. поддавшись неизвестно откуда взявшемуся желанию, он заваливается на ту половину кровати, где спал киса, — исключительно чтобы не двигать кошку с налёженного места — и немного поворачивает голову вбок, втягивая воздух носом; сказать, что наволочка пропиталась запахом волос кислова, это вообще ничего не сказать. хенкин чувствует себя так, будто делает что-то запрещённое, и краснеет до кончиков ушей, но всё равно утыкается лбом в подушку, вдыхая ещё глубже.       мысль “чем я вообще занимаюсь, господи прости” в мгновение сменяется на “а ещё в стиралке мои вещи, которые тоже пахнут как киса”, и боря краснеет ещё сильнее, даже принимая сидячее положение, как будто это может помочь успокоить дурную голову. в самом деле, у здорового человека таких мыслей возникать не будет, и хенкин, конечно же, остаётся на своём месте, потому что приходит к итогу, что идти в прачечную, чтобы… короче, это уже извращение какое-то было бы, если бы он туда пошёл.              киса же в это время едет на своей машине в тим хортонс, спускать последние двенадцать грошей на латте и пончик, потому что только сладкое могло помочь утолить такой стресс за целый день. понервничав ещё и из-за “ебучих канадцев, которым не спится в двенадцать дня в воскресенье” и очередей на drive through, киса получает свой заказ и едет на “своё” место на холме, где мёрзнет добрые полчаса, но любуется видом и наслаждается остывающим кофе. проветрить голову это помогло ровно до момента, пока ваня не подъехал к своему дому.       войдя в свою комнату, кислов чувствует удивительно резкий контраст между ней и светлой бориной; в который раз он убеждается в том, что в его логове не хватает только облезлых летучих мышей, жёлтого знака с надписью “не входи — убьёт!” и полуживого пьяного бомжа под кроватью. хотя, даже если бы в его комнате жил кто-нибудь ещё, не факт, что киса бы сразу заметил, потому что свет здесь включать противопоказано, а убираться — тем более.              становится даже самую малость совестно, что он и впрямь живёт, как свинья, но только на самую долю секунды, до тех пор, пока это ощущение не сменяется иррациональным “а что бы про меня подумал боря?”, как будто, во-первых, он бы мог тут оказаться, а, во-вторых, на его мнение кисе было не похуй.              хотя день спустя ваня сознаётся перед самим собой, что, на самом-то деле, совсем не похуй, а особенно когда он вновь появляется в школе для учёбы и тренировки, и хвастается всем подряд новым пирсингом, а заинтересованный взгляд в толпе ищет всё-таки именно хенкина, рассчитывая на то, что вчера и позавчера он не успел его заметить.       открытия касательно бори не заканчиваются только на этом, потому что у него неожиданно обнаруживается кличка «хэнк», образованная случайно узнавшим его фамилию хадсоном. не сказать, что хенкин прямо-таки в восторге от этого, но это упрощает произношение и объяснение его имени для канадцев, в чём он в раздевалке сам признаётся кислову.       вчера и позавчера он забыл об этом упомянуть, но теперь говорит, что понимает, почему он никогда не представляется ваней — так действительно проще.              “welcome to the team, hank”, улыбается в ответ эйдан, зашнуровав свои тренировочные кроссовки.       теперь их объединяет на одну вещь больше, и понимающий хэнк для кисы внезапно становится ближе, чем когда-либо до этого. будто теперь у них была какая-то своя тайна за настоящими именами, доступная только им двоим и тем, кто ещё помнил их паспортные данные.              в том, что между ними поменялось таинственное «кое-что» были убеждены уже не только они оба, но и все вокруг. это было… необычно. играть в дружбу и баскетбол с хэнком кажется куда приятнее, чем враждовать и мешать любым его действиям по жизни. на поле они удивительно хорошо сливаются в единое целое, да так, что боря по привычке иногда кричит «мне!» или «здесь!», чтобы ваня отдал ему мяч, и уже через какой-то месяц они научились понимать движения друг друга так, как никто в команде не мог.       каждый пас, каждая подача — всё теперь сквозит не двумя соло, а одним дуэтом.              “think we’re finally gettin’ there”, сидя на скамейке и широко улыбаясь, говорит хадсон на одном из перерывов во время предрождественских тренировок. “i think we actually are there”       “what’re you talkin’ ‘bout..?”, спрашивает райли, садясь рядом и протягивая руку к бутылке хадсона, чтобы попить, после чего отслеживает его взгляд своим и натыкается на хохочущих и перебрасывающихся мячом хэнка с кисой. “oh man. is that what i think it is?”       “i guess so”, хадсон усмехается и переводит глаза на райли. “thank god, finally”       “have we, like…ever seen aydan smilin’?”, присмотревшись, больше утверждает, чем вопрошает райли.       “don’t think so”              боря не отдаёт ване мяч, уже не играя всерьёз, а скорее дурачась, и тот в ответ подставляет ему подножку, но всё равно никак не может отнять мяч даже у лежащего хенкина; они оба смеются, и киса просто решает завалиться сверху на хэнка, но он отбрасывает мяч в сторону и начинает его щекотать. свернувшись в единый ком из рук и ног, они перекатываются по игровому полю туда-сюда, периодически визжа то ли от боли, то ли от восторга.       о том, насколько эйдан безэмоциональный и отстранённый, можно было смело забыть: хэнк раскрыл перед всеми то, насколько на самом деле искренним и весёлым он может быть,       и киса даже почти не против.              “i feel like i’m watchin’ something illegal”, в их разговор внезапно вклинивается мэйсон, не сводящий с хэнка и кисы взгляда ни на секунду после начала брейка.       “same”, соглашается хадсон, бегло оценивая внешнее состояние сокомандника. “you don’t look very happy ‘bout ‘em unitin’, do you?”       “oh, i am! it just feels so different from how it used to be, you see—” отнекивается мэйсон, догадавшись, что от внимательного хадсона не скрылось его смятение по поводу складывающейся ситуации.       “oh yeah, i totally get it!” внезапно поддерживает его райли.       “well, we also have provincials comin’ in a month so it’s nice for ‘em to play in duo”, будто невзначай бросает хадсон и наблюдает за реакцией мэйсона.       “right”, только и кивает тот, после чего пьёт из своей пустеющей бутылки и умолкает до конца тренировки.              несмотря на то, что их дружба с борей росла и росла с каждым днём, прилюдно разговаривать по-русски киса всё-таки ещё не решается, и хэнк это уважает, поэтому на своём к нему обращается только в случае крайнего отчаяния и исключительно шёпотом на ухо. ваня, наверное, ему никогда-никогда не признается, но рассказать всем о том, что он тоже с россии было бы гораздо проще, если б не эти перешёптывания при любом удобном случае.       о том, что это всё тоже что-то значит, ваня предпочитает думать только ночью, когда голова забита исключительно улыбающимся лицом бори перед собой; искать какие-то скрытые смыслы во всех его действиях перед сном теперь становится частью ежедневной рутины кислова, и он почти готов признаться самому себе, что может мысленно считать хенкина кем-то гораздо большим, чем просто другом и уж тем более сокомандником.       прошёл только месяц с той самой внеплановой ночёвки, скоро будут зимние каникулы и даже новый год, а хэнк уже чувствует все его действия на поле, как свои, заканчивает за ним шутки и угадывает то, что киса собирается дальше сказать. у вани так вообще ни с кем не было, даже не то, что в старшей канадской школе, а где угодно, и кисину глупую искреннюю улыбку при одном только упоминании хенкина объяснять тем, что у него такая дружба просто впервые, кажется крайне резонным лишь на какое-то ограниченное время.              вся эта идиллия внутри головы вани нарушается сразу же после последней перед католическим рождеством тренировки, когда он уже привычно идёт рядом с хенкиным, чтобы подвезти его до дома, но их нагоняют на выходе из школы.              “hey”, обращается к эйдану мэйсон. “wanna go smoke ’n’ talk real quick?”, затем он поворачивается к боре. “if you don’t mind”              на секунду киса поворачивается к хэнку, молча обмениваясь мыслями о том, как дальше поступить, и всё так же невербально сообщая ему о том, что он не против отойти с мэйсоном, но, кажется, хенкин в их разговоре будет лишним. хорошо, что у них уже налажена ментальная связь.              “i can wait for you in the car”, предлагает хэнк, улыбаясь.       “sure”, ваня кидает ему ключи и оборачивается на мэйсона.              они в тишине, иногда нарушаемой шмыганьем, идут за угол школы, и кто подкуривает сигарету, кто сразу же затягивается одноразкой. кислов стряхивает пепел на первый снег, рассматривает то свои кроссовки, то чёрно-белый перелесок перед собой, и не выдерживает такой неловкости первый:       “what’ve you wanted to talk ‘bout?”              “i see you’re gettin’ closer ‘n’ closer with hank, eh?”, по-прежнему неловко усмехнувшись, начинает издалека мэйсон. кисе это решительно не нравится, он хочет перейти ближе к делу и разойтись уже по домам.       “yes, why?”       “i was just…wonderin’—”       “wondering 'bout what? mason, please, do not take your time, you know i have a person waitin’ for me in the car”       “do you like him?”, в лоб спрашивает мэйсон и тут же затягивается, отводя взгляд.       “what—? well, yes, i guess. turns out he’s a nice guy and a really good friend—”, киса пытается выкрутиться из ситуации, но получается, видимо, только выпучить глаза от удивления.       “no, i don’t mean it this way”, настаивает он на своём.       “then which way?”       “you know which way, aydan”       “okay, i don’t like where it’s goin’. i think it’s time to leave—”, кислов бросает окурок себе под ноги и делает лишь половину оборота, как мэйсон его останавливает.       “please don’t do this to me, aydan. i need to know it for my own peace”       “for your own peace you shouldn’t get into a conversation like this”       “but how is he any better than me? why are you so mean to me and so kind to him?”, почти взмаливается мэйсон.       “none of your damn business”, грубо отрезает кислов, собираясь развернуться и уйти, наконец.       “it is! i can fucking not live peacefully without thoughts ‘bout you—”       “and i’m sorry ‘bout it, okay? ‘cuz i’m simply not the best choice in the world, im’ma be honest”, более спокойно говорит ваня и вдруг решает просто сообщить ему то, что он хочет. “i mean…it’s different with him. maybe because he’s not in love with me”, очевидно намекая на что-то, признаётся он.       “but what if he is? how do you know?”       “well, it’s always obvious—”       “then you are blind, aydan. it’s so clear that you two are obsessed with each other that—”, будто намеренно провоцируя, говорит мэйсон, и внезапно кисе будто рвёт крышу.       “shut the fuck up”, цедит он, подходя вплотную. кислов ещё не знает, что собирается сказать, но в том, что выплеснет накопившиеся за столько лет эмоции и ранит этим мэйсона, он просто уверен.              “you are going into wrong direction, mason. instead of findin’ a new passion you’re trynna get me even though so many years have passed and i made it so clear that you have no chances! still, you are gettin’ on my nerves with your lovin’ shit talk and not wantin’ to realize that the only thing i do for you is carin’ ‘bout your fucking feelings with all my rudeness ‘n’ coldness so you won’t get attached to me ‘n’ get hurt even more! you know what? fuck you, mason mckenzie! i’m so fuckin’ tired from keepin’ your ass in a safe distance where you can be far away from me and let me go easily, when you don’t even seem to think how i feel every time you come up to me with your stupid ass speeches ‘bout how you suffer! i don’t care anymore! i suffer terribly every time i need to tell you to fuck off ‘cuz i know that it would feel awful for you but now you can go fuck yourself with all that shit”       “but—”, едва сдерживаясь от слёз, пытается возразить мэйсон.       “you are a complete idiot if you’re goin’ to continue all this. you are so far away in your sweet hopes ‘bout us gettin’ together that you think you have a right to ask me fuckin’ personal questions like this but you don’t. you’re going crazy over me and this is not healthy at all”, напоследок отрезает киса и уходит на парковку, играя желваками и ни разу не оборачиваясь.              в машину он садится в настроении, не предвещающем вообще ничего хорошего, что хэнк считывает моментально и даже не предпринимает попыток спросить, что же там такое они обсуждали. думает, что если киса захочет, то перестанет озлобленно пыхтеть и курить в окно и расскажет сам, и не прогадывает. на одном из перекрёстков, потушив окурок о стекло, он обращается будто бы не к кому-то конкретному и смотрит в лобовое, но боря знает, что он ожидает какой-либо реакции.              — меня так заебала вся эта его тема с тем, как он меня like и struggle because of it. я вот думал, что я хороший друг, потому что стараюсь с ним не общаться близко, чтоб он не привязывался ко мне сильно и отпустил уже всю эту поебень, а он продолжает лезть и пытаться чё-то выяснить, когда я ему по-человечески свою позицию объяснил ещё сто лет назад, что у нас вот вообще ничего получиться не может! нет, он приклеился, как банный лист… — ударив пару раз по рулю левой рукой, возмущается ваня. — себе же хуже делает, и выставляет меня виноватым в этом.              хенкин прикусывает губу, стараясь подобрать правильные слова для того, чтобы грамотно выразить свою позицию. хочется одновременно вступиться за мэйсона, — потому что боря боится, что сам может оказаться на его месте через какое-то время, а терять кису очень не хочется, — но при этом не вызвать дополнительный всплеск агрессии со стороны кислова.              — но его же тоже можно понять, — аккуратно начинает хэнк, — я примерно понимаю, что ты чувствуешь, но ему…       — да пошёл он нахуй! — не выдержав, взрывается киса, — я его понимаю уже второй, сука, год! я делаю всё, чтоб ему кайфово было, а он хоть раз подумал о том, чтобы сделать что-то, чтоб кайфово было мне?       — а что ты хочешь, чтоб он такого сделал? — спокойно продолжает боря, непреднамеренно разминая пальцы, чтобы унять появившееся из-за нервозности вани волнение внутри себя.       — исчез, — внезапно абсолютно безэмоционально отвечает он, внимая расслабленному голосу хэнка, — я серьёзно. если бы не баскетбол, на который он плевать хотел с высокой колокольни, если б туда не пошёл я, мы бы с ним больше никогда и не пересеклись, а вместо того, чтобы наконец меня отпустить, он себя ведёт так, будто я ему что-то должен. а я не должен.              ваня останавливается в “их” парке недалеко от реки и своего тайного любимого места; здесь в полумраке они вдвоём провели немало вечеров после тренировок, просто втыкая в потолок машины и разговаривая обо всём на свете. боря не знает, только ли с ним делает так киса, но чувствует себя до невозможного особенным каждый раз.       и если кислов вместо того, чтобы везти его домой, приехал сюда, выключил фары, а теперь молча смотрит на лес перед собой, оперевшись обеими руками на руль, значит у него на душе ещё не спокойно. хэнк не уверен в том, поделится ли киса своими переживаниями, или он просто хочет, чтобы он молча побыл рядом с ним, пока сам думает о чём-то своём, — что хенкину просто невероятно греет душу от того, насколько ваня уже ему доверяет, — но оба варианта для него приемлемы, и он только опускает спинку своего сиденья до максимума, вытягиваясь.              кислов, наоборот, прижимается ближе к рулю, положив руки на него и уже на них свою голову. боря его не торопит — не знает, стоит ли, и только рассматривает его кудри, в таком освещении ставшие совсем чёрными. киса остаётся красивым даже со спины, даже когда заёбан после тренировки и какого-то сложного диалога; хэнк так не умеет.              — я же тоже человек, — так тихо, что за едва работающим мотором почти и не различимо, вдруг проговаривает ваня, расставляя очень большие паузы между каждым предложениям. — чё-то там, чувства у меня какие-то есть. я ж не прям чудовище, которое не умеет сопереживать.       — я это знаю, — полушёпотом говорит боря, не зная, правильно ли делает, что влезает.       — я вот раньше думал, что это так прикольно, когда я нравлюсь кому-то. это ж столько внимания. а сейчас понял, что нихуя это не прикольно. это только страдания приносит мне и всем, кто меня любит. я вообще для любви не создан.              кислов отлипает от руля, пусто смотря в тот же лес, и тоже опускает спинку своего сиденья, ложась рядом. хэнк смотрит только на него, а киса скрещивает руки, обнимая себя за локти, и отворачивается к окну для лучшего рассмотрения затянутого облаками тёмного неба.              — откуда тебе знать наверняка? может быть, мэйсон это только исключение, — хрипит боря.       — а откуда тебе это знать? — ваня плавно поворачивается на него, копируя громкость и тональность его голоса. хенкину очень непривычно слышать и видеть его таким спокойным, честным, даже больше меланхоличным, но он точно не против, — матери я тоже только одни страдания приношу, потому что еблан по жизни, а больше-то меня никто и не любит. вот такая статистика.              кислов это говорит и вновь отводит взгляд от бори, но не отворачивается. в них обоих что-то ёкает: у кисы от собственной дерзости и такого очевидного намёка даже самому себе на то, что он нуждается во взаимной симпатии на его условиях, а у хэнка от того, что ему кажется, будто он на что-то намекает.       поддавшись импульсу, боря резко выпаливает ломаным голосом:       — я люблю и не страдаю, — и когда киса дёргается, распахивая глаза, испуганно добавляет сразу же, — как друга, конечно.       — конечно, — эхом повторяет ваня, улыбаясь уголком губ.              хэнк думает, что киса точно всё понял по его ошарашенному выражению лица, и замирает в немом ужасе от того, что думает, что своими словами пару секунд назад собственноручно разрушил только что выстроенную между ними дружбу.       киса думает, что хэнк говорит правду. просто потому что он такой человек — для него «люблю» можно говорить даже друзьям, даже не самым близким; он общается с половиной города, смеётся и шутит со всеми, кого видит, и точно не одну сотню таких поддерживающих диалогов в своей жизни провёл.       «люблю» хэнка, наверное, ничего особенного не значит, и это делает больно, потому что тогда это значит, что ваня для него всё-таки один из, а не тот самый.              — тогда это ты — исключение из моей статистики, — продолжает улыбаться ваня, чувствуя, как всё ломается, но в кои-то веки не вокруг, а только внутри него.              он только что сам для себя подтвердил, что борины мнение и чувства касательно него для него значат целую вселенную. когда хэнк сказал вот это своё «люблю и не страдаю», тогда киса и понял окончательно, что не просто влюбился в него, а увяз по уши, когда сопротивляться было уже бессмысленно. понял бы на месяц, да даже на неделю, хоть на день-другой раньше — выбрался бы, выкарабкался, спасся, а сейчас в этом просто нет толка.       карма — она такая. сначала киса отшил человека, по-настоящему влюблённого в него, теперь сам оказался на его месте. это так и работает.       это клятое «люблю» можно было бы интерпретировать так, как ваню не ранит: будто боря его любит, как парня, просто он не готов ещё в этом признаться. ничего с этим не делать, но жить с приятной мыслью о том, что кто-то любит его так, как хочет он сам, и даже взаимно. но кислов не будет это так интерпретировать, потому что тогда точно окажется на месте мэйсона, грубо отшитым им же с полчаса назад, в стране иллюзий о том, что что-то могло бы получиться.       он так не хочет.              — а я вот сам одного человека, кажется, люблю и страдаю. думаю, проблема всё-таки во мне, — уперевшись взглядом в потолок и продолжая улыбаться, признаётся ваня и тут же тушуется, поднимая спинку кресла. — но это teenage hormones, скорее всего. погнали по домам, тебя хозяйка заждалась уже, поди.              хэнк чувствует себя не в тарелке всю дорогу, но правильных слов не находит, чтобы как-то оправдаться или вообще завести новый диалог. хэнк вообще себя никак не чувствует и когда покидает кисину машину едва ли не падает, споткнувшись. ваня говорит какую-то глупую шутку о том, что он сногсшибателен, а боря от него без ума, и тот очень неправдиво смеётся, но чувствует внезапный приступ тошноты от строгого ощущения того, что кислов всё понял, и больше никогда с ним не будет общаться, чтобы не ранить; также, как сделал это с мэйсоном.        кислов провожает его взглядом до двери и отъезжает медленно, так же, как сползает улыбка с его лица. он не думает ни о чём, в голове просто пусто, но когда приезжает домой и паркуется, зависает на пару секунд и вновь прижимается к рулю, упираясь лбом в тыльные стороны своих холодных ладоней.              всё хорошо, просто киса теперь живёт с отвратительным осознанием того, что «кое-чем», крутящим живот, оказалась невзаимная влюблённость. его главный страх сбылся, и к плавно подбирающейся зимней апатии теперь добавились новые не самые приятные чувства, которые станут его головной болью на следующие несколько месяцев, если не лет.       кису любить бесполезно, не любить хэнка — невозможно.       невозможно больно и глупо, потому что любовь хэнка, кажется, распространяется не только лишь на кису.       а жаль.