the new russian kid

      “mr. light, i will not live with him!”, эйдан кричит тренеру в лицо и тычет пальцем в борю, стоящего в стороне.       “yes, you will—”, мистеру лайту это надоедает, потому что эйдан ведёт себя, как ребёнок, и не хочет ничего слушать.       “fuck!”, эйдан пинает скамейку и кружится на месте, сотрясая воздух кулаками.       “aydan, language! i can’t do anything with this list, it was made alphabetically by principle and it’s already signed!”, он тоже заводится, пытаясь донести подростку очевидные вещи.       “i was convinced that because i’m team’s captain you would ask me—!” эйдан снова разворачивается к тренеру лицом и не сбавляет тона голоса.       “i’m a coach, not your manager!”              выиграв в межшкольной игре, теперь их команда ехала в столицу провинции на соревнования на несколько дней, а потому заселялась в отель, выбранный школой. жаловаться пока что было не на что, потому что баскетболисты стояли в школьном зале и молча наблюдали за тем, как эйдан пререкается с мистером лайтом, только что огласившим список и порядок того, кто с кем и в каком номере будет жить.       в целом, по двое в одну комнату на три неполных дня — сказка, учитывая то, что в номере они будут находиться только для ночного сна, а всё остальное время на тренировках и игре. хенкин совершенно не возражал по поводу своего будущего сожительства с кисловым, наоборот, даже чуть-чуть обрадовался.              “i thought you became friends”, рядом встаёт хадсон, складывая руки на груди и вместе с борей наблюдая за тем, как мистер лайт пытается успокоить эйдана.       “i did too”, хенкин не отводит взгляда от кислова и никак не может понять, почему он так заведён, если буквально на прошлых выходных они вместе бегали по супермаркету, ели сухую лапшу из пакетика и рассматривали котят в коробке. наверное, у вани какие-то свои понятия дружбы, кардинально отличающиеся от бориных.       “well, it could’ve been predicted”, хадсон пожимает плечами, и боря переводит на него непонимающий взгляд. “ay-dan”, тянет баскетболист, как бы объясняя такое поведение просто природой их капитана.              хенкин улыбается, не зная, как можно ответить, и погружается в свои мысли, заполненные только кисловым. с одной стороны, если он так противится и не хочет принимать то, что боря ему не желает зла, то нужно перестать за ним бегать и просто забить, а с другой в груди приятно ёкало, когда эйдан появлялся где-то рядом. да и оставлять его сейчас означало сдаться, а папа хенкина всегда его учил, что без труда не вытащишь и рыбку из пруда, поэтому можно было и постараться ещё чуть-чуть.              когда боря приходит к такому выводу, баскетболисты уже покидают спортзал, а его самого за плечо трогает тренер:       “you’re good?”       “yeah, i’m fine”, хенкин моргает пару раз, выходя из раздумий в реальную жизнь. “thanks”, он снова улыбается и уходит в раздевалку.                     утром на следующий день в автобус боря заходит в немного растерянном состоянии, его отец по обмену и пара сокомандников даже спрашивают, в порядке ли он. слава всем местным богам первых наций, им дали не жёлтую консервную банку с сиденьями-табуретками, которую по-другому называют yellow school bus, а автобус, в котором сидеть не было болезненно хотя бы первые два часа поездки.       двигаясь по проходу между рядами сидений, хенкин цепляется взглядом за кислова, уже прислонившегося к окну вдалеке, и тот это чувствует, встречаясь с ним глазами и понимая, что боря хочет сесть с ним. эйдан кидает с коленей на сиденье рядом с собой рюкзак, показывая, что здесь занято, и возвращается к рассматриванию парковки за окном.              “can i sit here?”, хенкин помнит об искренней просьбе кислова не разговаривать с ним по-русски в общественных местах, и почему-то следует ей, продолжая подыгрывать роли канадца-эйдана.       “are you blind? no”, эйдан отлипает от окна и окидывает борю презрительным взглядом с ног до головы.       “why? are you waitin’ for someone?”, хенкин улыбается, опираясь рукой о спинку сиденья.       “yes”       “waitin’ for who?”       “for…maison”       “you’re lying, aren’t you?”, боря склоняет голову к груди и смотрит эйдану прямо в глаза, поймав его на лжи, потому что мэйсон уже сидел впереди салона с кем-то из команды, зная, что капитан с ним сидеть не захочет.              эйдан разочарованно цыкает, раздражённо выдыхает и скидывает свой рюкзак на пол, зажимая его между ног. он отворачивается к окну и втыкает наушники в уши, прибавляя громкости, но всё равно слышит, как хенкин говорит “thanks” пока садится рядом, не прекращая улыбаться. кислов фыркает и отворачивается ещё сильнее, сидя крайне неудобно, но зато спиной к боре.              рядом с ним нервно. автобус трогается с места и отъезжает от школы после краткой инструкции наподобие “друг друга не убивать, если не умеете реанимировать”, а и без того мучающийся от тревоги ваня погружается в беспричинную панику, когда он полностью понимает, что рядом сидит хенкин, и ему это совсем не нравится. сердце бьётся в три раза сильнее, а ещё неприятно дрожат руки и хочется дышать чаще и глубже.       кислов чувствует, как начинает потеть, затем пытается успокоить себя тем, что зарывается в волосы одной ладонью и сглатывает вязкую слюну, жмуря глаза. потом лихорадочно начинает листать песни в плейлисте, чтобы найти что-то менее раздражающее, или менее спокойное, или вообще что угодно, но только всё не то. ваня выключает музыку, но шумоподавление давит на уши, а ещё больше на них давит хохот сокомандников сзади, спереди и сбоку, как будто они все смеются над ним. он знает, что это за состояние, и до полного погружения в эту идиотскую тревогу, теперь смешанную с липким страхом неизвестно чего, осталось совсем немного.              “are you okay?”, боря аккуратнейшим образом касается ваниного плеча, но тот всё равно вздрагивает.       — отъебись, — шипит кислов, внезапно заговорив по-русски.       — я могу тебе чем-нибудь помочь? — голубые глаза хенкина светятся беспокойством, и у вани сердце пропускает удар, а затем стучит с новой, удвоенной силой. это невыносимо.       — очень поможешь, если отъебёшься, — ваня от своего не отступает, не сразу обратив внимание на то, что сидит в полусогнутом положении.       — я же серьёзно спрашиваю, я вижу, что тебе плохо. тебе дать воды?       — ты можешь перестать пялиться? — кислов злится и только ухудшает своё состояние, стискивая зубы и отворачиваясь.              боря осматривает ваню с головы до ног, поджимает губы, привстаёт и открывает форточку над его головой, после чего снимает с себя лёгкую осеннюю куртку и натягивает её между своим сиденьем и передним, к их ручкам у изголовья со стороны прохода привязывая рукава куртки. если киса не хочет, чтобы хенкин смотрел на него в такой ситуации, то, вероятнее всего, он также не хочет, чтобы и кто-либо другой на него смотрел.       в боре просыпается нечто, упрямо толкающее его всё равно как-нибудь помочь ване, но он понимает, что всё возможное и разрешаемое он уже сделал. остаётся только, опираясь на звуки слева от себя, — потому что смотреть нельзя, — контролировать степень паники кислова и бороться с желанием сжать его в объятиях. хенкин сам по себе очень эмпатичный человек, а тут ещё и страдает не кто-то в интернете, а киса.              он успокаивается полностью через десять минут, прекратив снабжать воздух вокруг себя напряжением в двадцать вольт, — что не смертельно, но и не очень-то приятно, — и небрежно осматривается, будто не боролся за каждый вдох предыдущие пятнадцать минут.              — чё за хуйню ты тут натянул? — бросает киса, кивая на куртку хенкина.       — нормальная ветровка, — пожимает плечами боря, отвязывая рукава от ручек. — не как у дед-инсайда, и слава богу.       — “не как у дед-инсайда, и слава богу”, — передразнивает его ваня, корча глупую рожицу, затем бормочет себе под нос, вновь поворачиваясь к окну. — зашёл в магазин и попросил самую долбоёбскую куртку, выдали вот это, ну оно и видно. зато не как у дед-инсайда…              хенкин хмыкает, улыбаясь. наверное, спрашивать у кислова, что это было лучше не стоит, хотя боря и без этого догадывался, что он страдает от каких-то психических заболеваний или, вот, приступов тревоги. его нежелание того, чтобы это кто-то видел, тоже можно понять, но ещё хенкину зачем-то очень хочется дойти до того уровня взаимоотношений с ваней, чтобы он понял, что боря не преследует цели сделать ему хуже.              — кис, я… — начинает было боря, не успев обдумать свои слова перед тем, как открыть рот.       — хуис, ещё раз так меня назовёшь, и я тебе зубы выбью, — встрепенувшись, огрызается кислов. — если я заговорил с тобой по-русски, это ещё ничего не означает.       — ну не знаю, остальные-то не знают, что ты фром раша, — хенкин улыбается уголком губ, а ваня злобно смотрит исподлобья. — я вообще хотел сказать, что чтобы это ни было только что, я не думаю, что с тобой что-то не так, или типа того…       — и что? мне теперь тебя в загс вести? — киса вынимает из ушей оба наушника, хмурясь.       — нет, причём тут загс-то… просто, ну, я к тому, что тебе необязательно закрываться в себе, — боря тушуется, когда видит искреннее недовольство на лице вани. кто его вообще за язык тянул?       — класс, я от таких слов вообще сейчас трусы потеряю, — язвит киса. — почему ты просто не можешь от меня отъебаться?       — потому что я хочу с тобой подружиться.       — зачем? — кислов вымученно стонет, сползая по сиденью и затем возвращаясь в исходное положение.       — ты гораздо более приятный человек, чем хочешь казаться.       — откуда тебе это знать?       — просто я это вижу.       — просто даже вороны не каркают, милый мой. всё, отъебись от меня со своей дружбой.              следующие два часа ваня слушает музыку и мучает свою шею, упрямо смотря только в окно и игнорируя хенкина, а боря рассматривает его профиль, макушки сокомандников, пол в проходе и дорогу через весь салон в лобовом стекле. спина уже час, как ноет, колени упираются в сиденье спереди, и, в целом, очень хочется выйти размяться. благо, они уже почти доехали.              всю дорогу кислов мается мыслями о том, что хенкин неправильный. хочет подружиться, хотя ему чётко дали понять, что это совершенно ни к чему, пытается казаться дружелюбным, куртку эту зачем-то развешивает…       вдруг кису осеняет уже на подъезде к отелю, что боря это сделал, чтобы сидящие с противоположной стороны прохода баскетболисты не видели, как ему становится плохо. ване хочется удариться лбом об оконное стекло, потому что тугодум, а затем ещё и хенкину втащить, чтобы прекратил строить из себя благодетеля. уёбок в долбоёбской куртке.              в отель заселяются не сразу — возникают какие-то проблемы с номерами, их то ли ещё не убрали, то ли и не собирались убирать, а баскетболисты приехали уже сейчас.       кое-как распределившись по комнатам к двенадцати, вся команда под руководством тренера идёт на обед, а после него снова на полчаса расходится по номерам, чтобы переодеться и отправиться на тренировку в близлежащем спортивном центре.              боре нравится вообще всё, начиная ваней в их общем номере и заканчивая залом, в котором они играли. он-то думал, что круче их спортзала в школе уже ничего не увидит, а тут такое.       больше раза в два, чем их и без того огромный зал, с длинными трибунами и украшенными плакатами с победившими здесь командами стенами. основными цветами на трибунах тут были синий и белый, а игровое поле бежевое с синей разметкой. свет представлял из себя множество прожекторов яркого белого цвета, почти как в фильмах, в общем-то. всё это было так внушительно и по-профессиональному, что хенкин ни в одном из двух языков, которыми владеет, не знает таких слов, какие бы описали его эмоции в полной красе.              “you haven't seen the place where we're going to compete yet”, с улыбкой бросил хадсон, заметив борин восторженный взгляд.              основной состав команды уже бывал здесь, на провинциальных играх год назад. дальше пройти пока что не получилось, но мистер лайт не терял надежды в свою команду и верил, что эти соревнования они выиграют, а потому гонял их до тех пор, пока половина команды не начала умолять взять перерыв.       из зала в столовую отеля на ужин баскетболисты практически выползали и присасывались ко всевозможным источникам питьевой воды.              хенкин после душа заваливается на свою кровать, чувствуя, как гудят ноги. кислова он после ужина не видел, потому как решил, что он вполне себе самостоятельный, и отслеживать его местоположение не стоит. хоть официальный отбой уже и прозвучал, а ваня так и не появился, боря мог бы побеспокоиться, если бы не так сильно хотел спать.       он уже почти засыпает, когда дверь в номер открывается, и, стараясь как можно сильнее нашуметь, внутрь заходит растрёпанный киса.              — явился не запылился, — не удосужившись даже расправить постель, боря переворачивается на бок, жмурясь от включённого света.       — соскучился? — ваня хмыкает, разуваясь.       — соскучишься тут, — мямлит хенкин. — где тебя черти носят? лайт пизды не даст за такие выходки?       — не даст, можешь не волноваться, — кислов выуживает из рюкзака чистые сменные вещи и уходит в ванную.       — я и не собирался, — бормочет боря себе под нос.                     но даже после вечерней прогулки на свежем воздухе ваня не может уснуть. ноги гудят, накрахмаленная постель неприятно ощущается кожей, затылок потеет, и киса снова беспричинно волнуется сначала из-за предстоящего матча, а затем из-за того, что никак не может уснуть. снова хочется плакать от безысходности, но кислов только сжимает зубы и распахивает шторы, открывая окно и впуская внутрь свежего осеннего воздуха.       на улице удивительно тихо для большого города. где-то недалеко слышен шелест шин по трассе, подальше смеются какие-то люди, совсем близко с крыши капают остатки мелкого дождя, и ещё присутствует необъяснимый гудящий звук, который будто путешествовал везде вместе с кисой и появлялся только ночью. наверное, это были вышки сотовой связи, но он не уверен.              в окно заглядывает бледно-жёлтый свет фонаря, ваня закуривает, не стесняясь ни наказа не курить в номере, ни спящего в паре метров от себя борю. у него была, в понимании кислова, «типичная мужская привычка» спать без футболки, а ещё не пользоваться одеялом и подминать под себя подушку.       киса так не может; у него есть шансы уснуть только в футболке, не в кофте с длинным рукавом, но обязательно без каких-либо штанов, только в трусах, при определённой температуре, массе одеяла и, видимо, фазе луны.              ваня неприлично долго пялится на спящего хенкина, а когда ловит себя на этом, чувствует, как краснеют щёки, и отворачивается.       блядство.       щёки краснеют ещё сильнее, когда кислов обещает сам себе никогда больше об этом не думать, но именно сейчас признаёт, что боря красивый, и даже не только когда спит зубами к стенке. ему идёт этот цвет с улицы, и растрёпанные светлые волосы, но он во сне ёжится от холода, расползающегося по комнате, и ваня борется с желанием укрыть его. взвешивает все «за» и «против», вспоминает, что утром хенкин спрятал его за своей курткой от остальной команды и ничего за это не попросил, и, прикусив губу, кислов накидывает на его плечи своё покрывало.              стоя над спящим борей, киса чувствует в себе что-то новое. он такое раньше никогда не ощущал, это похоже на то, о чём писали в дурацких книжках с классической литературой, которые его заставляла в своё время читать мама, чтобы он не забыл русский язык. ваня облизывает пересохшие губы и отступает к окну, чтобы сидеть там до тех пор, пока ноги чуть-чуть перестанут болеть, он замёрзнет, или хотя бы затечёт спина, чтобы когда ложился обратно в кровать, было приятное облегчение.       весь план нарушается собственными штанами под ногами, об которые кислов запинается и сдуру впечатывается в стену лицом. трёт болящий нос и шипит, думая о том, какой он еблан, в то время как на своей кровати мычит и просыпается хенкин, потягиваясь.              — ты чё тут комнату громишь? — хрипит он, потирая глаза.       — да тут, блять, — киса было принимается оправдываться, затем машет на это дело рукой, — иди нахуй.       — приятно, — усмехается боря, переворачиваясь на спину и замечая на себе покрывало, которое его постели точно не принадлежало. он улыбается, но ничего не говорит на этот счёт. — ты чего не спишь-то? завтра рано вставать.       — и без тебя знаю, — огрызается ваня, забираясь снова на подоконник. — не могу я спать.       — бессонница? — хенкин садится на кровати и смотрит понимающе, может быть, даже сочувствующе.       — тебя ебать не должно, — кислов снова скалится, потом ловит борин взгляд и уводит глаза, после тяжёлого дня и ночи уже не желая сопротивляться ему, — да, бессонница.       — у меня снотворное есть, хочешь? я ещё с россии с собой привёз.       — просроченными таблетками меня перед игрой напичкать хочешь?       — да, только и мечтаю, что перед соревами подсыпать капитану своей команды слабительное, — хенкин закатывает глаза, поднимается с кровати и начинает рыться в своём рюкзаке. — хуйни не неси, кис, всё в порядке будет, срок годности нормальный. во сколько тебя будить?       — в девять.              киса плавно слезает с подоконника, оставаясь в лучах фонарного света с улицы, который чётко ограничивали плотные тёмно-зелёные шторы по бокам от окна, и протягивает боре раскрытую ладонь, куда тот выдавливает одну таблетку.       ничем не запивая, ваня закидывает таблетку в рот и проглатывает, не поморщившись. он всё также стоит в одной длинной футболке до середины бедра, о чём вспоминает только заметив на себе заинтересованный взгляд хенкина. от него не хочется съёжиться, но комфортного в этом мало, а кислову с борей ещё в одной комнате спать под снотворным.              — чё ты пялишься?       — ничё не пялюсь, — хмыкает хенкин, поднимая глаза обратно на ванино лицо, — рассматриваю.       — same thing. ты вообще передо мной naked стоишь, но я тебе в глаза смотрю, — ложь, потому что ему незачем знать, что киса уже детально изучил каждый изгиб его тела. — ничего не имею против геев, просто необязательно меня undress глазами ещё больше.              подумав, ваня понимает, что как-то очень мягко выразился, поэтому добавляет, фыркнув:       — уёбок.              боря невесело приподнимает уголок губ, меняя выражение верхней части лица на расстроенное. он садится на кровать боящегося пошевелиться кислова, теперь смотря на него снизу-вверх, и вздыхает.              — ты зря меня считаешь своим врагом.       — не тебе решать, кого мне считать своим врагом, а кого нет, — ваня вновь злится, поджимая губы.       — мне, если это касается меня.       — может быть, я могу это deal by myself? — кислов садится рядом, натягивая на свои бёдра уголок одеяла, чтобы случайно не начать светить трусами.       — ты в себе-то разобраться не можешь, — по-доброму улыбается боря, видимо, плохо сформулировав свою мысль, и пытается её пояснить: — нормальные люди себя так не ведут.       — а, то есть, я, по-твоему, ненормальный? — только-только усевшись, ваня тут же снова вскакивает на ноги. — thank you very much, теперь съеби с моей кровати.              киса предпринимает попытку столкнуть хенкина и едва ли не пыхтит в своих потугах. было бы смешно, если бы атмосфера в номере не накалялась с каждой секундой.              — я имел в виду «обычные» люди себя так не ведут, но ты же понял примерный смысл, — боря поднимается, но не от кисиной силы.       — да, я понял, что ты хотел сказать, что я ненормальный, необычный, не могу в себе разобраться, да ещё и нуждаюсь в таблах, при том, что ты меня вообще нихуя не знаешь, — шипит кислов.       — потому что ты не даёшь мне себя узнать! — вскипает хенкин.       — почему я вообще тебе должен что-то давать? а нахуй ты пойти не хочешь? — киса зашторивает приоткрытое окно и включает лампу на своей тумбочке.       — целый день мечтаю, — цедит боря, ложась в свою постель, предварительно агрессивными движениями расстеленную.              уже лёжа в одеяле спиной к кислову, хенкин едва слышно добавляет:       — какого ты вообще к себе отношения хочешь после такого? я же искренне хочу с тобой подружиться и бескорыстно помогаю тебе, как это делают друзья, даже почти никогда не осуждаю, а ты так себя ведёшь: сначала называешь уёбком и пиздишь, потом спасаешь от гопников и подвозишь до дома, потом снова обзываешься и кричишь, потом кормишь котят, шутишь со мной, как со своим другом, а потом снова ведёшь себя, как тварина последняя. я ни разу от тебя слова «спасибо» искренне не слышал, а у меня тоже есть чувства, знаешь ли, и мне пиздец как обидно из-за твоих ебучих качельных выходок. не знаю, что такого в тебе нашёл мэйсон, но надеюсь, что у тебя есть весомые причины это прятать. спокойной ночи.              ваню гложет чувство вины от таких слов, и он аккуратно зажимает себе рот рукой, чтобы наружу не вырвался лишний крайне эмоциональный звук, не догадываясь, что на соседней кровати боря делает то же самое.       может быть, кислов прав, и им правда не по пути? может быть, хенкин действительно зря старается докопаться до того самого “живого” в ване, потому что его там просто-напросто нет? может быть, он действительно настолько ужасный человек, и лишь поэтому не хочет поддаваться бориным искренним добрым намерениям?              он же с ним, блять, уже был закрыт в раздевалке, катался в его машине, давал списывать, терпел все его закидоны и искренне считал, что в них ничего такого нет, просто киса такой человек; даже, блять, утром прикрыл его ото всех, чтобы он не терял самоуверенности, а сейчас дал таблетку, чтобы не мучался, хотя мог начать ругаться за шум и дальше спать, и всё равно ване было этого мало для элементарного «спасибо». эмпатия эмпатией, но ноги об себя вытирать хенкин не даст, пусть это и очень болезненное решение, учитывая то, что к кисе он уже привязался.       а, может, оно и к лучшему?              кислов чувствует, что хочется снова начать часто дышать, но борина таблетка начинает действовать и подавливать в нём любое сопротивление, что ощущается неприятно и чересчур двояко. от того, с какой интонацией хенкин сказал эти слова, живот скручивает, и липкий страх за отношение боре к нему сковывает все конечности, не давая вывернуться из-под душного одеяла. киса знает, что хенкин прав, знает, что он понимает, что им пользуются, но его же предупреждали, блять, не один раз, что с ним не стоит иметь никаких дел, а он привязался, сука такая, пошёл против всех к эйдану, а пришёл нахуй.       снимает ли это с вани вину?       наверное, нет. хотя хотелось бы продолжать верить в то, что кислов — хороший человек.              снотворное на него действует примерно через пятнадцать минут, не давая окончательно уйти в самокопание.                     вдруг киса снова сидит на подоконнике с голыми ногами, и в них так холодно дует ветер, что ему приходится поджимать к себе ступни. боря, пошатываясь, снова поднимается с кровати, но ничего не говорит, подходит к ване и встаёт рядом.       кислов себя не контролирует, и, будто заворожённый, протягивает руки к хенкину, кладёт на его обжигающе горячие плечи ладони и замирает, заглядываясь в голубые глаза. почему-то взгляд отвести не получается, как и оторвать руки, — или ваня плохо пытается, — и он размеренно скользит ими по полуголому телу перед собой, будто проверяя, как далеко боря позволит ему зайти.              — как же ты меня бесишь, — хрипит хенкин прямо перед его лицом. — но ненавидеть тебя не получается, хоть ты тресни. зачем ты такой?              вопрос отдаётся от стен эхом, из-за него комната расплывается в разные стороны и своими волнами приносит ближе к кисе лицо хенкина. ване хочется целоваться, он не понимает, кто из них к кому первый тянется, и не замечает, как перемещает ноги на его торс, но это маловажно.       только кислов не успевает почувствовать губ хенкина на своих, потому что боря что-то шепчет о том, что ему нужно подняться.                     на лицо льётся холодная вода, киса моментально подрывается на кровати, не успевая ухватиться за остатки расплывающегося прямо перед глазами сна.              — наконец-то, — сухо бросает хенкин, ставя стакан на тумбочку. он порывается сказать что-то ещё, но поджимает губы, потому что твёрдо решил для себя, что больше помогать ване не будет.              борина упрямость держится и во время матча, когда кислов, едва волочась по полю всю игру, делает самый свой слабый бросок и мажет.       кису и самого мажет, он готов расплакаться от того, насколько он не нужен здесь, а крик тренера о том, что ваня отвратительно играет, — как будто он сам не догадывается, — и его же злобный полушёпот добивают, заставляя из последних сил вырваться из его хватки и сесть на скамейку. кислов берётся за голову, начиная подёргивать ногами, чтобы снять напряжение, но оно никуда не уходит.       оно — там, на поле, под номером тридцать три, в бандаже на лодыжке. поправляет прилипшие ко лбу светлые вьющиеся волосы и концентрируется на игре, которую на себе и тащит.       на него больно смотреть, но только потому, что он в ответ не смотрит.              у спортсменов есть такая своего рода способность, суть которой заключается в том, что если ты получаешь перед игрой плохую новость, то играешь ты либо хуже всех, либо лучше всех, никакой середины. кисе выпало первое, и он готов рассыпаться прямо на полу этого спортзала в чужом городе, чтобы никогда больше так не позорить свой девятнадцатый номер, и имя, даже не принадлежащее ему.       он стискивает зубы, шумно выдыхает через них, прижимается лбом к своим коленям и жмурит глаза до боли. нужно собраться, ещё половина матча впереди, можно сравнять счёт, нужно только собрать себя в кучу и отключить мозг, нужно думать только об игре, о том, как мама будет рада, если они выиграют, и о том, как он оставит за собой звание того, кто никогда не мажет, а не о том, как его станут ненавидеть за то, что заруинил команде весь матч, только нужно перестать волноваться и наконец собраться, а для этого нужно дышать, дышать, дышать…              “you're good?”, мистер лайт кладёт кисе на плечо руку, вырывая его из начинающейся паники.       “yeah, i’m just— i needa—”, дыша, как попало, и шатаясь в разные стороны, он поднимается и уползает в сторону раздевалок, пока ещё есть пятнадцать минут перерыва.              лучше не уходить с поля, чтобы не потерять счёт времени, но ваня сползает в раздевалке на пол и прижимается макушкой к холодной стене, запрокинув голову. широко открывает рот, часто-часто выдыхая, закрывает глаза и прижимает руки к себе; затем открывает глаза и промаргивается, фокусируется на зеркалах в дальнем углу, и вроде уже начинает чувствовать себя нормально, как в ушах начинает пищать.       киса снова глубоко дышит, выравнивая пульс, поднимается, в глазах темнеет, он хватается за стену и подходит к раковинам под зеркалами.              — чучело, — шепчет кислов своему отражению, пока вокруг бегают тёмные пятна. плещет воду себе в лицо, умывается, случайно касаясь прядей волос на лбу, и в который раз хрипло выдыхает.              он здесь точно не один, но какая разница, если для себя самого он уже проиграл?              “light’s looking for you”, доносится справа, и ваня вздрагивает, оборачиваясь на безэмоциональный борин голос. умеет же он появляться в нужное время в нужном месте.              хочется что-то ему ответить, но слова стынут в горле, и киса глупо пялится на хенкина, вытирающего руки. он уходит, даже не обернувшись.       боря разговаривает с ним по-английски, ведёт себя так, как ваня и хотел, но кислову уже не нравится. больше не хочется, чтобы хенкин играл по его правилам, чтобы отстал и не трогал.              тревога накрывает с новой силой, но её вдруг перекрывает адреналин, который резко наполняет той силой, что ване не хватало полчаса назад для нормальной игры.       боря теперь играет по его правилам? отлично; если это кису волнует, то уже точно не в данный момент. сейчас он смотрит в зеркало, становясь из вани эйданом, и уверенно выходит из раздевалки, чтобы подойти к тренеру и заявить, что он готов играть.              эйдан ногами почти не касается пола, когда играет; лезет на рожон, чуть не выбивает себе коленные чашечки и забивает, забивает, забивает. в голове звенящая пустота, и перед глазами мяч, летающий от одной команды к другой. кислов чувствует себя котом, который, поворачивая туда-сюда голову, наблюдает за мухой, чтобы выловить её.       врезаясь в оппонентов, эйдан вылавливает мяч и снова забивает, вытягивая счёт в сторону своей команды. до победы всего каких-то минут пять, люди на трибунах заливаются, а кислов в который раз отбирает мяч и ведёт к кольцу, пока его не окружают противники. он кидает мяч хадсону, который перекидывает его боре, и эйдан в это время перемещается под корзину, после чего ловит мяч от хенкина и забрасывает его в кольцо, наступив кому-то на ногу.       дважды хадсон и райли успешно блокируют подачу соперников, передавая мяч сокомандникам, и когда майлз уже было забрасывает его в кольцо, по залу разносится протяжный звук, означающий, что матч окончен, и райдеры выиграли с отрывом в восемь очков.              эйдан падает на скамейку, улыбаясь. хадсон предлагает в честь такого события закатить тусовку, чтобы завтра было веселее ехать домой. райли говорит, что похмелье — это такая себе мотивация, но единогласно принимается решение “много не пить и лечь спать до полуночи”, и тренер даёт разрешение на такое мероприятие. боря во всей этой суматохе кисловым даже не замечается, будто ему совершенно не до него.       кислов, находясь в некоторой прострации, выносит разговор с кем-то ему неизвестным о его блестящей игре, фотографируется с командой на фоне логотипа провинциальных игр, и сохраняет эйдана даже в своём номере, отказавшись идти на ужин и не обернувшись на хенкина, собирающегося на него. было бы славно поспать перед предстоящей тусовкой, но в случае кисы это скорее «полежать с закрытыми глазами три часа».              эйдан в его теле держится до тех пор, пока в руки не попадает первая бутылка спиртного, а во рту не оказывается туго скрученный косяк. он лично не обещал тренеру много не пить, а потому угрызения совести его не мучают. зато мучает нарастающая тревога, за столько лет уже приевшаяся, но в последнее время по-странному зачастившая.       в просторном отельном номере на первом этаже, снятом специально для сегодняшнего вечера, бори нигде поблизости ваня не видит, да и общаться с ним никто уже не горит желанием, поэтому смысла оставаться здесь он тоже не видит. докурив самокрутку и зажав в руке бутылку водки, кислов вместе со своей тревогой выходит из номера и сталкивается с хенкиным, сидящим на подоконнике в тёмном длинном коридоре. всё как вчера, только они меняются местами.       тревога уходит, оставляя их наедине.              хенкин сидит ровно, хотя точно заметил кису. он продолжает заинтересованно наблюдать за пустынным внутренним двором на территории отеля, не отрывает голову от стекла окна и всё также даже взгляда не переводит на капитана. по телу кислова равномерно распределяется индика, смешиваясь с водкой и горстью чипсов в желудке, от чего раз в некоторое время приходится проморгаться, чтобы убедиться, что всё происходящее реально.              — почему ты не со всеми? — спокойно спрашивает ваня, останавливаясь в пяти шагах от бори.       — тебя ебать не должно, — грубо отрезает хенкин, не двигаясь.              ауч.       кислов никогда не думал, что его собственные слова из чужих уст могут звучать так больно. он от этого даже как-то вновь теряется, и приходится взять пару долгих секунд молчания, чтобы скинуть с себя неуверенность. хенкин эту перемену в настроении кисы замечает, бросив мимолётный взгляд в его сторону.              — что, неприятно, когда тебя твоим же оружием? — также ядовито, как это обычно делает эйдан, тянет боря, и в его голосе сквозит злая обида.       — неприятно, — поджимает губы ваня.              следующие несколько минут тянутся бесконечно, и с каждой пройденной хенкин раздражается всё сильнее. в конце концов, он фыркает и садится прямо, чтобы всмотреться в ванины пьяные глаза. травой от него пахнет ещё хлеще, чем духами, так что боря его в буквальном смысле учуял ещё до того, как он появился в поле зрения, а сейчас морщится немного от резкости всех кисиных запахов.              — чё ты над душой у меня стоишь?       — борь, прости меня. пожалуйста.       — о как. может, ещё и отсосать тебе?              кислов с силой жмурится и выдыхает, опираясь спиной о стену и ставя бутылку на ковролин. резкая смена в поведении обычно доброго бори резала ножом по сердцу, хотя вот это — именно то, как эйдан и хотел, чтобы он себя вёл. и то ли он уже слишком привык к правилам игры хенкина, то ли это изначально была плохая идея.       по голове ударяет заторможенность индики, а водка, наверное, несёт меланхолию и желание открыть душу, после чего развязывает ване непослушный язык.              — я знаю, что я мудак, и одним “прости” здесь не обойтись, окей? — начинает объясняться киса, рывком отпив из бутылки. — ты, конечно, меня от этого не простишь, но я же, блять, не знал, какой занозой ты окажешься. да, ты всё равно делал хорошее, даже при том, что я тебе делал только хуйню, но откуда мне было знать, для каких целей тебе это было нужно? со мной никто никогда не хотел дружить “просто потому что”, борь, блять, я же не могу знать наверняка, чего конкретно ты хочешь! я не могу, как ты, просто брать и доверять всем, потому что я не хочу, как сейчас, однажды стоять и всю эту хуйню эмоциональную разводить перед кем-то! — ваня прижимает оба глаза запястьями, всхлипывая. вообще, это всё вполне себе может быть трипом, поэтому нет смысла что-либо таить от этой галлюцинации, ведь так?              — я никогда и никому не доверял, потому что лучше быть аутсайдером, чем иметь миллиард ненастоящих друзей, блять. с канадцами нормальной дружбы не построишь, у них она не ценится, а русских здесь раз, два и обчёлся, и те такие люди, с которыми под дулом пистолета общаться не захочешь. я слишком канадец для русских и слишком русский для канадцев, понимаешь? и даже если мне и хочется каких-то там, блять, друзей или отношений, я понимаю, что я никуда не вписываюсь, вот и всё, — кислов прячет глаза, садясь на пол и разговаривая низко, почти что неразличимо. — я потому и выбрал такой образ похуиста, чтобы все думали, что это не я нигде не нужен, а мне никто не нужен… я и тебя чмырить начал только потому, что ты живёшь ту жизнь, которую я никогда не мог жить. ты хороший человек, в отличие от меня, и поэтому ты меня, блять, бесишь. я знаю, что это неправильно, и всё, что я делал, неправильно, и одним “прости” я не откуплюсь. забей, короче. сорри, — ваня поднимает бутылку и пытается уйти, перекатившись, но получается плохо, потому что хенкин слезает с подоконника и садится рядом с ним.              — и в чём была проблема сказать это в самом начале? — он улыбается уголком губ, наклонив голову влево. — честность, вот что важно в любых взаимоотношениях, даже дружеских. я бы всё понял.              киса хочет было огрызнуться, но осекается, понимая, что точно всё разрушит, если скажет какую-нибудь гадость.              — но я же не знаю, как ты со мной поступишь.       — также, как ты поступишь со мной. я не сделаю тебе больно до тех пор, пока ты не сделаешь больно мне.              ваня округляет глаза, стараясь сфокусироваться на голубых бориных, и выпускает из ладони водку, тут же разливающуюся по ковру. боря поднимает бутылку, не прекращая улыбаться, и кивает кислову в сторону лестницы, чтобы никто не застал их на “месте преступления”. кису приходится почти тащить на себе, но хенкину не впервые таскать пьяных друзей, так что он не жалуется. поднявшись в номер, боря садится на кровать, поставив полуполную бутылку на письменный стол, и ваня повторяет за ним, случайно садясь слишком близко.              — я уже говорил, что сразу понял, что в тебе есть что-то хорошее, и что ты не такой злой, каким хочешь быть. но я понимаю это – тебе просто не хочется быть уязвимым. только не обязательно меня хуесосить, ладно? я не враг тебе, кис, честно. веришь мне? — хенкин приподнимает уголок губ в своей чарующей манере, а кислов мешкается с секунду.       — верю. но если ты подберёшься ближе и сделаешь мне хуёво, то я уничтожу тебя и всю твою семью, — поджав губы, чтобы не улыбнуться, выдаёт ваня.       — договорились, — боря смеётся по-доброму, пока кисе в мгновение становится от этого невероятно приятно. ваня не трезвеет ни на секунду, и непонятно, хорошо это или плохо.              они сидят в тишине с полминуты, а потом хенкин разводит руки в разные стороны и спрашивает:       — мир?       — мир, — заторможенно кивает ваня, не до конца понимая, к чему этот жест.       — ну? — боря единым движением поднимает и опускает руки, показывая, что он в ожидании объятий. — а, ты, наверное, не любишь…       — я не понимаю, чего ты от меня хочешь, — стыдливо признаётся киса, хлопая глазами.       — ты не знаешь, как люди показывают приглашение обняться? — хенкин снова улыбается, вынуждая кислова задержать дыхание перед тем, как переключиться с его улыбки на его глаза.       — а, — догоняет киса, — да, конечно…              ваня неловко, уведя взгляд, придвигается ближе и прижимается щекой к тёплой бориной шее. робко обнимает его тело двумя руками, а хенкин невесомо проводит по его спине ладонью, снимая напряжение и скованность в плечах. пьяного кису чужое тепло манит, вынуждает расслабиться и прильнуть ещё ближе; будь он трезвым, уже бы отклеился от бори, а не наглел вот так, но сейчас ваню не особенно заботят такие нормы приличия. всё-таки это очень даже может быть галлюцинация, да и кисе слишком хорошо, чтобы он задумывался о последствиях. глаза слипаются моментально, но это совершенно точно из-за индики.       кажется, ванина тревога боится хенкина.