путешествие по холмикам его позвонков.

на ребрах было начертано: «встретишь будду — убей будду». ханма возродился с этим посланием на собственном теле, как и возродился со знанием, что великая сила принадлежит теперь ему. кто угодно мог убить — человека, животное, букашку, но только ханме была дана сила решить, кого убить. эта сила сконцентрировалась в его руке, в тот момент он сжал кулак и разжал, почувствовал в нем что-то могучее, плотное, что-то мешало сжать кулак до конца. и ханма понял, что держит в своей правой руке невидимую косу. он тоже ее не видел, как и не видел случайный прохожий, но в своей руке он чувствовал тяжесть и холод, идущий от металла. он взмахивал косой — и человек умирал. умирал, потому что так решил жнец. решение жнеца неоспоримо, нерушимо и допустить ошибки жнец не мог — потому что у жнеца была сила, которой не было ни у кого больше. «встретишь будду — убей будду». впрочем, боль он чувствовал совершенно по-человечески — и часто под ребрами жгло, словно бы надпись каждый чертов день обновлялась кем-то невидимым, настойчиво, с упоением и особым рвением ставящим незаживающее клеймо под сердцем вновь. но с болью приходилось мириться, тело ему было дано человеческое, чтобы влиться в мир людей и остаться незамеченным. от жнеца оставалось лишь только знание о силе и тяжесть косы в его руке. в порту было много людей. в ту пору наступило смутное время для них: люди и правда сходили с ума, не понимая, куда податься, лишь бы найти себя, свое пристанище, неуловимое счастье. так теперь часто ханма видел молоденьких солдат, отправляющихся на поиски собственного смысла, и смысл этот они почему-то искали на войне. их провожали плачущие мамы и седые папы, а они все натягивали свои фуражки да отворачивали лица, стыдясь показывать мокрые глаза — и прощались, чтобы когда-нибудь появиться, когда найдут смысл. здесь было много нищих, совсем не думающих о смысле, о чем-то высоком, они просто хотели поесть и завести семью, так что, собрав пожитки, отправлялись в другие страны на заработки. тут были целые семьи, которые со всем нажитым шли с жуткими глазами прямо в лапы неизвестности. чернота неизвестности манила счастливым будущим, не омраченным поисками денег, еды, жилья, и даже ханма, вглядываясь в эту черноту, едва ли мог разглядеть, что их ждет там. жнец взобрался на пароход, никто его не провожал. жнецы, несмотря на человеческое тело, не обременены человеческими чувствами. он не переживал, что здесь никого нет, что там никого не будет, что не будет никого-никогда рядом с ним. он не чувствовал себя несчастным или свободным, он вообще ничего не чувствовал по этому поводу. однако человеческие чувства были ему ясны — ясно их желание быть незабытыми, оставить что-то после себя, оставить много или мало, покончить с невинностью прежде чем умереть, найти родственную душу. это вызывало у него улыбку, ханма прикрывал ее рукой, делая затяжку. пароход тронулся, люди внизу словно бы еще более ускорились, стали тасоваться, то поднимать, то опускать руки. солдатики подавались туловищами вперед, как бы в последний момент пожалев о своих решениях, и только отчаянно махали родителям, а они отчаянно махали в ответ. ханма тоже помахал, как будто кто-то на берегу оставался, но на этом берегу его ничто не держало, потому что нужная цель была именно здесь, на пароходе. он загнал ее в ловушку. ханма не знал, какого он был пола, как выглядел, какого цвета были его глаза, знал лишь только его запах. запах этот был повсюду, ханма дождался, пока путешественники в общей массе покинут палубу и скроются внутри. они рассаживались по скамейкам, а те, кому не хватало мест, в основном, это были одинокие мужики и солдаты, садились прямо на пол или на свои рюкзаки, или расстилали куртки. на палубе его запах испарился, кажется, он сидел на одном из этажей парохода. — куда направляешься? — окликнул парня ханма. это, несомненно, был он — бессмертный, тот, кого нужно убить. бессмертный нарушал все законы абсолютно всех миров — мира людей, которым предначертано жить только столетие, мира жнецов, которые никогда не допускали ошибок, нарушал божий замысел, существование бессмертного могло привести к катастрофическим последствиям. бессмертный должен быть убит. — а? — он поднял голову, взмахнув желтенькими волосами. улыбнулся. — да так, куда глаза глядят. — да ну? — ханма нагло сел рядом прямо на пол, в то время как мальчишка успел сесть на какой-то брезент, оставшийся от прошлых гостей парома. — так и зачем? — затем же, что и все здесь — за лучшей жизнью. он врал. ханма не чувствовал это по его запаху и не различал по блеску глаз, он просто знал, что бессмертному лучшая жизнь не нужна, потому что когда-то уже у него была. — а ты? — спросил мальчишка, он смотрел прямо в глаза так пытливо, так увлеченно, словно отчаянно пытался там найти что-то определенное. — немного развеяться, отдохнуть. жизнь эта наскучила, знаешь. а постоянная работа у меня и так есть. хочешь курить, кстати? парень кивнул. ханма выудил сигарету и подал парню, тот зажал ее пухлыми, какими-то детскими губами, не выдающими в нем бессмертного. чиркнул спичкой и поднес огонь к кончику — мальчик прикурил, как-то задорно поглядывая на ханму. ханма сразу понял, что бессмертный отличается от жнеца тем, что имеет вполне человеческие чувства. какие именно он испытывал сейчас — пока не понимал, но точно знал это по его взглядам, искренней улыбке и постоянно подающемуся ближе к ханме телу. — и часто ты так путешествуешь? — спросил ханма, он ожидал услышать ложь. бессмертный ускользал постоянно — намеренно ли, случайно, но ханма не мог его поймать, хотя всегда поначалу уверенно шел по следу. — часто. меня совсем ничего не держит. тут я был где-то месяц, почти ничего не заработал, вот и плыву дальше. этот ответ ханму удивил, он рассчитывал на увиливание, на глуповатое незамысловатое человеческое вранье, которое пахло кислым потом. — а какую такую лучшую жизнь ты ищешь? на судне было шумно. переругивались базарные женщины, сторожащие свои сумки, начиненные одеждой на продажу, плакали дети маленькие и кричали детишки побольше, топали своими неуклюжими ножками, играя в догонялки. рабочие мужчины с прокуренными голосами галдели и спорили, солдаты звонко смеялись над рыдающим краснощеким сослуживцем. — такую, чтобы что-то новое испытать. ну, понимаешь. любовь, например. — никогда любви не испытывал? — испытывал, но давно это было… так давно, что уже забыл, как это. неспешно затягиваясь, ханма посматривал на длинные темные ресницы бессмертного, на сине-красную сеточку сосудов под его глазами, на тонкие короткие пальцы. у него было совсем человеческое тело и все же оно не обновлялось, оно существовало вот таким уже много сотен лет. его щеки были румяными, а грудь вздымалась, и все же будду убить, как оказалось, не представляло трудности. будда был из плоти и крови. ханма часто думал, почему прошлые тела за свое время существования не смогли убить бессмертного. неужто он был так неуловим и только сейчас расслабился, а ханма оказался в нужном месте с нужное время. это знание не передалось с возрождением. — а ты испытывал? — спросил бессмертный. ханма подумал, что не знает его имя, но это знание для него ничего не значит сейчас и не будет значить после — будда будет убит, и в мире останутся только смертные. нужды спрашивать его имя не было. — никогда. честно говоря, мне любовь не нужна. парень почему-то улыбнулся, он потушил окурок о деревянный старый пол и поднялся. — а хочешь тогда посмотреть на море? сумки у него не было, только почти пустой рюкзак, впрочем, ханма вообще не имел вещей, и, если так подумать, оба они были подозрительны. они решили не спрашивать друг друга об этом и отправились на палубу. дул холодный ветер, море было спокойно. они гуляли, ханма всё поглядывал на желтую макушку и думал, что от нее вкусно пахнет. и зачем он предложил посмотреть на море? за месяц нахождения здесь море осточертело, запах рыбы въелся в нос, а вся одежда провоняла сыростью. бессмертному уж точно надоел этот вид — только море было неизменно, даже закаты каждый вечер были разные и никогда не повторялись. — а знаешь что, — он обернулся, встал, поднял голову, — я тебе предлагаю любовь. — что? — предлагаю тебе любовь испытать. хочешь со мной перепихнуться для начала, а? им повезло, потому что почти все комнаты для ночлега были выкуплены, совсем нищие спали на скамейках и полу, и оставалась лишь пара дорогущих комнат комфорт-класса. ханма ее выкупил, они закрылись внутри. мебели в комнате почти не было, лишь маленькое окошко, тумбочка, кровать, узкая душевая с холодной водой. они поочередно помылись: ханма рассматривал плесень на кафельных стыках и раздумывал, как хотел бы с ним развлечься напоследок. у бессмертного были худощавые ноги, а еще наверняка узкая грудь и впалый живот — неплохо было бы насладиться этим видом вдоволь. — ты еще не разделся? — пропел ханма, бессмертный улыбнулся: — а ты меня раздень лучше. и поскорее принимайся, а то очень холодно. наступил октябрь, холод был повсюду. холод шел от стен, на кафель в ванной было неприятно ступать, вода тоже ледяная. но от бессмертного шло тепло, самое настоящее, человеческое. ханме даже почудилось, что он ошибся и принял за бессмертного обычного пацана, тело которого только старело. оно было теплым и нежным как свежее парное молоко с мёдом. его грудь и живот пахли душистым мылом и только лишь подмышечные впадины да ладони пахли потом. — покажешь, как развлекаешься в своем одиночестве? — похабно улыбнулся ханма, нависая над голым, кажущимся юным, телом. он повернулся на бок и поднес руку ханмы ко рту. засунул в рот свой палец и пальцы ханмы, жнец ощутил тепло и влагу и тотчас же покрылся мурашками. мокрыми пальцами парень трогал свой анус, поначалу игриво щекоча, а затем проникая дальше и продолжал сосать пальцы ханмы. зрелище это было так откровенно, что волна возбуждения дошла до самой глотки и превратилась в стон, хотя ханма себя не трогал. жнец не выдержал и вынул пальцы изо рта бессмертного, вставив вместе в дырку. там, внутри, было еще теплей и еще приятней, ханма продолжал трахать его своими пальцами и глядел на ломанные брови бессмертного, приоткрытый рот, из которого выходили всхлипы, эти чертовы всхлипы вызывали у ханмы самое настоящее помутнение. — встань-ка на коленки, — проговорил ханма, парень послушно уперся коленками о кровать, а голову уложил на подушку. вошел во влажную задницу. в этом парне все было правильно. его сведенные лопатки походили на крылышки цыпленка, шея тонкая, лебяжья, и голос такой красивый, ханма непременно разозлился бы, если б их кто-то подслушивал — он не хотел делиться этим голосом с кем-то. ханма разрешил парню подрочить, пока сам занимался его задницей. он трогал себя, наклонив голову, ханма в исступлении разглядывал холмики его шейных позвонков и потянулся к ним пальцами, бессмысленно перебрав, подумал, что хотел бы отдохнуть и забыть о своей работе жнеца, отправившись по ним в путешествие. в порт пароход прибывал в середине дня, у ханмы еще оставалось утро, чтобы взмахнуть невидимой косой и убить мальчика. бессмертный проснулся рядом со жнецом, его светлые волосы раскинулись по плечу ханмы и щекотали кожу. он подумал, что подождет еще двадцать минут и игнорировал боль под ребрами.

«ВСТРЕТИШЬ БУДДУ — УБЕЙ БУДДУ»

бессмертный открыл глаза, и еще некоторое время они лежали молча, их плечи замерзли, но укутываться одеялом никто не хотел, ханме казалось, что таким образом он спугнет что-то очень важное, и не двигался. только размеренно дышал. — скажи, — первым нарушил молчание бессмертный, — почему бы тебе не убить меня сейчас? впервые ханма ощутил что-то сродни тому, что он читал в книгах, когда внутри все сжимается в страхе. — я не знаю. — будда перед тобой, ханма. будда ждёт. — как ты узнал? — спросил ханма. — я как-то сказал, что давно не испытывал любовь. так вот, ханма, ты перерождаешься жнецом в обычном человеческом теле и ты всегда такой — высокий, немного неказистый, с большими руками, лопоухий, у тебя желтые глаза и ты постоянно куришь табак. я узнаю тебя всегда, ханма, а ты меня всегда найдешь. ты пытаешься убить меня всегда. но у тебя никогда не получается, и ты перерождаешься, забывая обо мне. ты помнишь только одно — что должен убить будду. — почему я не мог тебя убить? — у ханмы пересохло во рту, он сделал затяжку, но его сердце не успокоилось, а в ушах стучала кровь. — потому что ты меня любишь. ты каждый раз меня любишь, ханма. он подумал, что еще не все кончено, потому что невозможно полюбить за одну ночь, невозможно испытать человеческую эмоцию, прежде никогда ее не испытывая. еще есть немного времени прежде, чем ханма влюбится окончательно, и исполнить свое предназначение — убить бессмертного. ханма взмахнул своей длинную рукой, в ней ощущалась тяжесть металлической несгибаемой косы. она взметнулась над тельцем бессмертного — милым, беленьким, теплым. и не опустилась, повиснув в воздухе.