Нет дыма без огня

      Вверх-вниз.       Кипяток коснулся бледного и сонного лица. Пальцы с особым усердием натирали кожу, вмиг покрасневшую от жёстких прикосновений и мыла. От ногтей, соскабливающих с губ мерзкую улыбку, остались кровоточащие царапины. Набранная в раковине вода стала алой, точь-в-точь, как уста, всё изгибающиеся в отвратительнейшей ухмылке.       Вниз-вверх.       Она с чувством, сжав кулак, ударила по столешнице. Запястье хрустнуло, предплечье огрело болезненным спазмом, что всё равно не помогло избавиться от внутренней лихорадки, объедавшей её по кусочку. Ей бы ледяной проруби или отрезвляющее заклинание в голову — подошло бы всё, лишь бы содрать с мыслей грязное и липкое зловоние. Корнелия явственно осязала, как гниёт изнутри и процесс запустился в мозгу, изнывающем от боли, желания, жара, сумасшествия — всего вместе.       С зеркала глядела порочная дрянь, добивающая своей безумной улыбкой.       Взгляд, пристальный и бешеный, устремился к дрожащей в исступлении твари, сломившей в ней последние остатки здравомыслия. Вот же, посмотрите на неё внимательно — зацелованные губы дрожали и кровоточили, глаза, потемневшие от страсти и жажды, светились ярче, чем солнце, волосы ниспадали спутанными прядками, точно их дёргали, не отпуская ни на секунду. На шее багровели следы чужого рта. Ночной халат не прикрывал ни грудь, ни обкусанные плечи — безвольно свисал куском материи на поясе, затянутом излишне туго до боли в животе. Лёгкие не справлялись с потоком душного воздуха, резко хлынувшего на обнажённую плоть.       Корнелия чуть не закричала, заметив в отражении намёк на огорчение за столь спешное пробуждение. О, Салазар, этого не должно случиться!       Ладонь, ноющая от недавнего удара, с хрустом разбила зеркало. Осколки, вонзившись в кожу, поубавили горячую дрожь, и теперь лицо её скривилось, зубы вгрызлись в губы, не пропуская мученический крик.       Вид потёкшей по столешнице крови вразумил. Багровые капли медленно стекали по белоснежному мрамору, и её помутнённый рассудок отыскал в этом превосходную аналогию случившемуся. Сон, как кровь, а благородного оттенка мрамор — как её сознание. Корнелия мазнула другой рукой по столешнице, открутила вентили с холодной водой и подставила под струю раненную кисть, корчась от щиплющих ран.       Она всё смотрела то в водосток, то на свои окровавленные пальцы и не понимала, за что?              Стояла так долго, что в определенное мгновение не выдержала и присела, царапнув лоб дверцей тумбы. Вдохнула и выдохнула, как делала всякий раз в минуты сильного волнения и проглотила всю ненависть, возникшую от собственного состояния. Постаралась вдуматься в свои чувства, так сильно разгоняющиеся от колющего отвращения до неутолимого желания.       Это… это просто реакция пострадавшего организма, который старается избавиться от стресса любыми способами. Да, совершенно верно!       Не даром мадам Помфри советовала ей занять себя чем угодно, чтобы отвлечься от жутких болей, проявляющихся как одно из последствий Легилименса. Принимая болеутоляющие зелья, Корнелия ненадолго отвлекалась от мучений, возвращалась к рутинным делам и забывала, что совсем недавно её чуть не убили. И когда действие зелий спадало, её тотчас накрывало сильнейшим приступом мигрени, влекущим за собой тошноту, редкие судороги в ногах и сонливость.       Великий Салазар, как же страдал рассудок в первые часы после пробуждения в лазарете. Сколь же сильно испытывала её потребность подняться на астрономическую башню и выпасть с неё, дабы прекратить невыразимые мучения. В иссушенное горло не лез кусок еды, и оттого, сгибаясь в рвотных позывах, Корнелия выплёвывала из себя одну желчь, отдающую во рту самым мерзким и невыносимым привкусом. Незапланированный отдых растянулся на два дня. Благо он пришёлся на выходные, и её не занимали терзания о дополнительных учебных отработках.       Она прекратила искать способы удовольствий и развлечений, поддавшись беспомощности. Стала настоящим овощем, лишённым прихотей, энергии и мотивации. Мигрень грызла череп, как собака грызёт кость — с жадностью, силой и неутомимостью.       Когда пальцы онемели, Корнелия встала. Выключила воду, тряхнула ладонью, с которой во все стороны полетела кровь. С тоской посмотрела на осколки, усыпавшие раковину, пол и отвернулась, решив, что займётся порядком завтра. У неё не находилось сил на перекус, не говоря уже о простейшем колдовстве.       В тысячный раз душа засияла в благодарности отцу за выпрошенную для неё отдельную спальню. За все курсы Корнелия ни разу не пожалела, что жила одна. Ей не приходилось делить личное пространство с незнакомыми людьми, мириться с чужими привычками и подстраиваться под них во избежание конфликтов. И к тому же никто не лез к ней, не ведал, в каком одеянии она спит и с какой частотой просыпается посреди ночи в срочной нужде выпить чего-нибудь освежающего.       Пребывание в Хогвартсе было на радость избавлено от действий, направленных против воли. Заходя в свою спальню, Корнелия не думала, во что ей одеться, с какой громкостью ступать по полу, ругаться, смеяться и болтать, потому как никто не возражал и не требовал иного. За тяжёлой резной дверью ждало умиротворение и любимое, ничем не заменимое, одиночество.       И сейчас, подойдя к кровати, она как никогда мысленно расцеловала отца в щёки за его влияние на директора Альбуса Дамблдора.       Скомканная постель остыла, но напомнила о невыносимом. Над прикроватным столиком парил магический светильник, отбрасывающий мягкий приглушённый свет. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы избавиться от него и остаться в полной темноте, вмиг прилипшей к телу.       Выдох.       Она присела на край кровати, отдёрнув руки от одеяла, точно в ожоге. Глубоко задышала и приходила в себя после изматывающего приступа истерии, проявившегося в следствии сильнейшей безысходности. Эмоции, самые разносортные и укалывающие, скопились в одну груду и застряли в рёбрах. Разум, сбросивший с себя оцепенение, приказывал разобрать раненной гордостью эту неподъёмную кучу чувств, действующих хуже парализующих растений.       Сердце противилось этому. Оно сжалось, заскулило. Корнелия мотнула головой в согласии. Она сама была готова заскулить, словно побитый щенок, и безжалостно вырвать тревожащие мысли.       Вдох.       Признайся себе. Начни с малого, не убегай и не прячься!       Иначе оно в ней разложится, завоняет, отравит на всю жизнь и никакой кислотный раствор не поможет избавиться от проклятия, постигшего её душу по несчастливой иронии.       Корнелия зажмурилась, растёрла костяшками влажные веки и, превозмогая ноющее отрицание, в раскаянии прошептала: — Он мне приснился.       Больше конкретики, дорогая. Ты маскируешь правду, прячешься от неё, выдумываешь, а о ней нужно закричать! — Мне приснился… — она запнулась, не договорив. Недосказанное вырвалось из потёмок рассудка и ошпарило кости, — мне приснился профессор Блэк.       Её шёпот раскалил темноту. Шёпот, едва слышимый и сорвавшийся с губ не то вздохом, не то жалким всхлипом. Уста сжались. Мозг, помешавшийся на её откровении, послал нервным импульсом смех, до того жалкий и внезапный, что Корнелия испугалась своей внезапной усмешки.       Салазар, его не может быть здесь. Так говори же громче. Перед кем ты робеешь?       Воспалившимся воображением Корнелия вообразила его позади и вздрогнула. Темнота обернулась им, задышала ровно и мерно, обдавая её шею теплом, заимела аромат мужского парфюма и погладила спину холодными и напряжёнными руками его. Позвонки натянулись, когда она, сама того не ведая, выгнулась навстречу, закрыв глаза, не то от блаженства, не то от искушения. И тут же, ужаснувшись от собственных действий, вскочила с кровати и ударилась коленом об столик.       Всё внимание заострилось на звуках. Застыв, она вгляделась в темноту, лишний раз убеждая себя, что в спальне гремели одни её неповторимые бредни. Не с первой минуты, но получилось, и, приняв действительность, она сокрушённо упала. Затылок жался к гладкому холодному полу. Сердце билось глухо, отторгая принятие и реальность — оно ускорилось, выплёвывало кровь и не жалело её. Разум раскалился от метавшихся в нём опасений.       Одно громче другого, второе безжалостнее третьего, третье изощрённее четвертого.       Ну давай же, закончи издевательство, обруби беспощадную пытку и зарой этот несмываемый позор в вырытую могилу! Договори и с чистой душой отправляйся спать.       Но как же спать после такого?       Нескончаемая пляска с воображением изнурила её хуже полёта на метле и трансфигурационных чар. Изрядно истрепав нервы, Корнелия обессиленно сглотнула и продолжила: — Он, — прочистила горло, но всё равно прозвучала с нездоровой хрипотцой, — он трогал меня.       Да самая бесстыдная девственница и невинная блудница прозвучали бы более гордо и победно! — Замолчи! — Вскрикнула Корнелия, остервенело запустив пальцы в волосы. И почему нельзя вымыть голову изнутри? — Ты не помогаешь, а только хуже делаешь!       Громкий крик рассыпался эхом в груди. Внутри стало пусто и мелко. Частое и судорожное доселе дыхание замедлилось. Пылкое наваждение сошло, позволив ей остывать на полу в приятнейшей компании подземельного сквозняка. От наступления долгожданной тишины склеры наполнились слезами счастья. Или же нервы не выдержали волнений и лопнули с треском, развязав заодно слёзные каналы.       Пять очков Слизерину за храбрость!       Из неё вырвался вопль, полный отчаяния.       Ни кипяток, ни признание не помогли избавиться от удушающего чувства стыда и извращённости. Рассудительная часть вторила, что сон наколдовало подсознание, уже не справлявшееся с болью сознания. И потому не стоило воспринимать событие так остро и близко, будто внезапно сбывшуюся мечту. Это не более, чем уловка пострадавшей психики для отвлечения мыслей. Тело ныло не от желания, порочного и странного в своём проявлении — оно умирало от нескончаемой боли и нашло для себя временное спасение, пусть и настолько противоречивое.       Неверие всколыхнулось вновь. Тогда почему воображение её выбрало не мимолётную тень, не Тео, изученного по каждому дюйму тела, не саму себя, а именно… его? Отчего представило, слишком красочно и правдиво, профессора, склонившегося над ней в неподобающих и сумасшедших намерениях?       Потому что ты пытаешься его оправдать и не видеть в нём монстра, причинившего тебе боль!       Корнелия бы и не смогла увидеть в нём монстра. Что за нелепая и отвратная чушь, не имеющая никаких подтверждений и сакральных чувств ненависти? Её удивило его умение пользоваться столь сильным заклинанием без палочки. Макгонагалл без устали ежегодно повторяла, что только выдающиеся волшебники умеют обращаться с магией без палочки — их впечатляющие навыки, наработанные постоянными тренировками, сила воли и непоколебимая старательность не нуждались в древке для изобретения мощных заклинаний.       За все занятия Блэк ни разу не показал палочку. Только сейчас Корнелия, вдоволь успокоившись, анализировала встречи с ним, находя всё больше и больше увлекающих её моментов. И безудержно пыталась найти скрытый ответ на свой главный вопрос.       Он, несомненно, легилимент. А значит, страшный противник для своих врагов, потому как легилименты оправданно считались могущественными магами. Рой размышлений, страхов, чувств и воспоминаний не всегда подвластен самому хозяину или хозяйке, не говоря уже о других людях. Легилименты умели обращаться с чужим рассудком, как со своими пальцами. Иллюзии, кошмары, проклятья и проявление страхов в реальность являлись для них обычным делом.       Корнелия, повернувшись на бок, уткнулась носом в плитку. Память играла с ней не на одной стороне. Сравнение с пальцами вернуло её к безнравственному сну — нет, не просто вернуло, а, схватив за шкирку, толкнуло в объятия омута.       Мерлин, помоги ей забыть. Она не желала глядеть на его ладони, умирая от непристойных воспоминаний. Не желала даже представлять и невольно размышлять, умели ли он касаться так же и в реальности.       Пальцы как пальцы. Не придавай им значения!       Молчание прервалось издевательским смешком. Бёдра свело жаром — в напоминании об истинной причине её отрицания.       Корнелия бы с радостью не придала и позабыла бы, сославшись на вспышку безумия, но низменные телесные реакции действовали по своему усмотрению. Холодного пола и усталости оказалось недостаточно, чтобы воспротивиться им. Рёбра обвило истомой, слишком знакомой и предвещающей лишь один итог.       Сведя колени вместе, Корнелия мысленно отдёрнула себя. Нельзя.       С ней приключилось самое настоящее безрассудство! Даже отыскав волнующую причину, она не успокаивалась и корила себя за то, над чем не имела никакой власти. Бессмысленно трепетала совесть, безрезультатно бушевала душа.       Ноги облизнула дрожь.       Её сжало в неутомимом желании. В растерянности и немощности, подпалённой жаждой к удовлетворению, Корнелия вымученно доползла до стены, прислонилась к ней.       И, разведя колени, жадно вгрызлась в своё запястье, вызвав новый болезненный спазм. Ладони продолжали кровить, раны жгло от интенсивных и резких движений, а виски простреливало подступающей мигренью. И ни одна боль, к великому несчастью, не справлялась с нарастающим мороком — смесь физических неудобств смешивалась с усиливающимся наслаждением от присутствия похабных представлений и доводила до предельной грани терпения.       В какой-то момент совесть замолчала, словно потеряв голосовые связки. Под кожей нарастал нестерпимый зуд, расчесать который она желала сразу заточенными клинками. Низ живота тянуло и давило, лёгкие горели от духоты, глотку разрывало в томном и срывающемся шёпоте, содержащем в себе и проклятье, и одно имя, и мольбы.       Ощутив себя загнанной в ловушку от простого движения языком по выступающей косточке, Корнелия тотчас оторвалась от запястья, сомкнула губы и процедила жалобный и сдавленный стон.       Одна сторона её, подверженная незамедлительному получению удовольствий, взревела в несчастье от упорного отторжения вполне естественной просьбы организма. Вторая сторона, видящая в этом полное поражение перед влиянием профессора, вырвала Корнелию из манящих пут и на мгновение высвободила из дурмана.       Ей полегчало. Совсем ненадолго. Нескольких мгновений едва хватило, чтобы расслабленно выдохнуть и опустить безвольно руки.       Сколь же низко, ущербно и отвратительно она себя чувствовала в этот миг. Глаза застлало слезами, горькими, явившимися от беспомощности перед развращённым сознанием. Если бы не сон, если бы не профессор в нём, Корнелия бы выспалась, встала бы в прекрасном расположении духа и не возжелала бы выскрести наждаком каждый закоулок памяти.       Он ведь… легилимент. Только взгляни на него, так же, как прежде, прямо и вызовом, и он обязательно догадается, увидит, нащупает её воспоминания без затруднений.       Она имела грандиозные планы на профессора, но только в плане обучения и совершенствования навыков. А сейчас, в эту секунду, осознавала, что упражнения в Легилименции и Окклюменции с ним доведут их двоих до этой ночи и темноты в ней, что вобрала в себя и жар её изнывающей в неге плоти, и судорожные тихие постанывания.       Она едва управилась с воспоминанием о первой Сектумсемпре. Пала перед взором его, самовольно позволила скользнуть глубже, в саму суть, кроющуюся за крепкими стенками черепа. И теперь память её, что являлась главным инструментом, связывающим её и профессора, опорочил сон о нём!       Корнелия надрывно завыла. Это тотальное и безоговорочное поражение. Неприятный осадок, впитавшийся несмываемыми чернилами в душу.       Великий Салазар, Корнелия же даже не считала его привлекательным и не засматривалась на него, точно обезумевшая поклонница! Едкая правда заскользила внутри жгучей волной, напомнив, что в лазарете взгляд её не отрывался ни от его рук, держащих её палочку, ни от его губ, изрекающих хлёсткие упреки.       Слёзы застыли на воспылавших щеках. Корнелия сглотнула, устав бороться. Взором отрешённым и пустым уставилась в темноту, туда, где стыла скомканная постель. Подрагивающими пальцами поправила халат, натянув его на плечи. Расслабила пояс, ненароком задев низ живота в невесомом прикосновении.       Подавленно всхлипнула. Возбуждение срослось с притупленным ощущение боли, сотворив в ней извращённый голод.       Прикусила губу и, скатившись по шершавой стене, улеглась на пол, оставив голову жаться к каменной кладке в неудобном положении. Тонкий шёлк ласкал лопатки, темнота укрыла и слёзы, и румянец, и невыразимое мучение во взоре. В робости и неуверенности Корнелия опустила ладонь, дотронувшись до выпирающих тазовых косточек.       Нет, Мерлин, поверь ей в одном и прояви снисходительность, потому что…       Это были не просто пальцы, как у обычного рабочего, бездомного магла, продавца украшений — идеального сравнения не сыщется ни в одном уголке мира!       Проклятье!       Щёки воспылали. Исцарапанные губы произвольно приоткрылись, будто ожидая поцелуя. В горле заскреблась жажда и отозвалась в душе иным ощущением. Слишком жарким, безропотным и пугающим.       Она с неистовством вжала затылок в каменную кладку, шумно задышав. Темнота кружила над ней, обессиленной и разгоряченной и путала сознание призрачными прикосновениями. Корнелия замычала, отрицательно покачала головой, борясь с нарастающей пульсацией меж бёдер.       Пальцы.       Ни вспомнившиеся виды расчленённого гоблина и мёртвого мужчины, ни память о кровоточащих глубоких ранах не справилась с влечением, вспыхнувшим резким скачком.       Память рисовала непристойные по содержанию картины пальцами его, блестящими от полупрозрачной жидкости. Прямые и длинные фаланги изгибались, нежно и плавно проходились по холсту воображения и, дразня, исчезали на пару мгновений, чтобы затем возникнуть вновь, накрывая нарисованное целиком ладонью.       Его пальцы.       Корнелия страдальчески дёрнулась, повернулась и легла на обнажённый живот, что тотчас задрожал от холода. Прижалась лицом к ледяной плитке, занесла руку и с пугающей силой влепила себе пощечину, на мгновение усмирившую исступление.       Её вдохи сделались рваными и судорожными. В глазах затряслась обречённость. А темнота всё рассекала пространство, притрагивалась к оголенным ногам, щекотала поясницу и, подобравшись ближе, травила сознание одним и тем же.       В безуспешной попытке опомниться Корнелия вцепилась ногтями в пол и тут же поломала их. Вжалась лбом в плитку, задышала ртом и в более рьяных стараниях начала обмазывать мысли напускным отвращением. Она вспоминала каждую каплю крови в её жизни, каждый отвратный запах и тушки умерших животных, всё дальше и дальше уводя себя от пылкого сумасшествия и бездумного падения в могильную яму.       В бесстыдстве и отчаянии дошла до того, что перемешала стыд, похоть, безумие с ненавистным ликом Тео и чуть не сошла с ума от его возникнувшего в подсознании голоса.       Смятение прошло быстро.       На его место вернулось остервенелое вожделение, сорвавшееся с цепи от злости за столь долгое отторжение и воздержание.       С предельной ясностью она осознала, что не сомкнёт глаз в спокойном сне до тех пор, пока воображение, цепко державшееся за незваный образ, не охладеет.       И раз боль не усмиряла, а распаляла, чему Корнелия несказанно удивилась, раз молчала благая рассудительность, упоённая фантазией, раз слёзы и неудобства положения не избавили её от нахлынувших чувств…       Так тому и быть.       На мгновение она замерла, облизнув уголки губ. Спросила себя, настрого запретив лгать и обманывать:       «Узнает?»       Безусловно.       Проснувшись в лазарете, Корнелия не услышала от него нравоучительных нотаций и не столкнулась с Аврорами, поджидающими у койки с разрешением на арест. Он не посмел открыто обвинить, сдержался в излишних комментариях и совершенно не подал шокирующего вида, будто таких происшествий случалось в его жизни с десяток, а то и больше.       И выражение лица его не выражало ни испуг, ни презрение, ни изумление от вскрывшейся правды. Оно, по обычаю, источало безмятежность, слегка задетую ленивым интересом к её прошлому. Беспокойство улеглось в ней тем же вечером, когда Корнелию настигло простое понимание: профессор Блэк не собирался выдавать её Министерству. Моральная этика, Кодекс Преступлений и преподавательский долг не терпели отлагательств, задержек признаний и искупления вины.       А они, напротив, задержались. Что он, имевший определенные цели и нашедший непревзойдённый рычаг давления, что она — вовремя поймавшая нелицеприятную истину и загнавшая себя в безвыходное положение.       Нетронутая осколками ладонь поднялась к ключицам. Закрыв глаза, Корнелия мягко, едва ощутимо, очертила прикосновением каждый дюйм и остановилась на шее. Под кожей, горячей и вспотевшей, неистово билась жилка.       От резких и беспрестанных телодвижений тонкий шёлк халата скользил по коже, предельно явственно напоминая невесомые касания. Холод сменился духотой и принялся щипать её за кисти рук.       Безумие! Мерлин, какая же это глупость! Она… она не хотела и сопротивлялась, она отвлекала себя болью, омерзением и нестерпимым холодом, воображала мёртвых, дышала гнилью и всячески вызывала отвращение — никогда прежде её душа не презирала так сильно тело, поддавшееся одному только образу.       Вверх-вниз.       Чувства обрели податливость. Обратились теплом, пронеслись долгим импульсом по всему телу и обдали желанием сердце, тотчас отозвавшееся на зов.       Испустив стон, приглушенный и чувственный, Корнелия сжала ладонь на шее. Едва прикрыв веки, увидела Блэка, слишком живого и настоящего, чтобы казаться одной лишь фантазией. Изломанные ноготки впились в кожу и придавили жилку. Рассудок облило предвкушением, а воображение взбудоражилось, словно в сумасшедшей мании, и показало столь ненавистное, запретное, но до скрежета зубов, желанное.       Каким же были его движения во сне, вогнавшим тебя в моментальный жар? Ты уже позабыла?       Нет, нет, совсем нет.       Шею сдавило в конвульсии от хватки. Её хриплое и учащенное дыхание сорвалось, когда пальцы другой руки скользнули по животу. Чуть приподнявшись для удобства, она задрожала, сильнее стиснула шею и коснулась себя, повторяя из сна движение за движением.       Лёгкие её, изнывая от недостатка воздуха, горели. Наслаждение щекотало мышцы, а ладонь, сжимавшая горло, только усилила его. Но всё то было совершенно не тем, потому как размер её дрожащей кисти не повторял размера его руки, его пальцев, его тяжести, придавливавшей её к простыням. И, повторяя за ним, она ничуть не порождала те же трепет и удовольствие — они, объявившись, щекотали, а не обдавали её огнём.       Вниз-вверх.       Пальцы на шее, но, увы, излишне мягкие, слабые и тонкие.       От собственной удушающей хватки не бросало в экстаз, что граничил с невыразимой потребностью в глотке воздуха. Внутри всё не рвалось в ярком контрасте от ощутимого удушья и чувстве накатывающей эйфории, не бросалось в полымя удовольствия от искусных и точных прикосновений к чувствительной и влажной плоти.       Ах, если бы только профессор мог появиться здесь, нависнуть над ней в том же самом положении и неспешно провести рукой по груди её, добраться до ключиц, сыграть на них особую песнь прикосновений, подняться к шее, а после…       Сжать. До её судорожного и глухого хрипа. До обжигающей дрожи внутри бёдер. До помутнённого взгляда, ничего не различающего перед собой. До чувственных приглушённых стонов, звучащих более беспорядочно к приближению разрядки.       И, наконец, до её неконтролируемых содроганий в сладостный момент окончания. До резко хлынувшего в носоглотку воздуха, до смешавшегося с ним пика удовольствия.       Получив долгожданное дозволение, тело капризно требовало не имитации, не неуклюжего повторения, а подлинную безудержность. Ту самую, что вырвала из постели. Ту, что явилась образом профессора, раз за разом удовлетворявшего её во сне.       Тело требовало его.       Удушливо всхлипнув, Корнелия резко перевернулась, легла на спину и прервалась. Отняла пальцы от шеи и шумно вдохнула.       Наваждение угасло. Желание разбилось, заставив её давиться осколками обречённости. Подземельный холод схватился за неё, раздирал по кускам обнажённую кожу, а свежие раны защипало пуще прежнего.       Вместо наслаждения пришла боль.       Её скрутило, точно от действия Круцио. И темень обожгло чудовищной мигренью.

***

      Происшествие в Министерстве запустило точку невозврата, доселе мёртвую и неподвижную, дремавшую в ожидании бедствия.       Трагедия, поражающая до глубины души своей жестокостью и расчётливой организованностью, затронула не только Корнелию. Многие ученики лишились родственников, часть профессоров навсегда попрощалась с хорошими друзьями, жёнами, мужьями и детьми. В одну ночь волшебная Британия лишилась двух вещей, ценность которых установилась только сейчас, в период жутких общественных волнений и общего страха перед врагом, атакующим из тени. Безопасность и уверенность в завтрашнем дне — вот, что покинуло их вместе с солнцем, опалившим графства невиданным ярким светом в утро тридцать первого августа.       Авроры укрывали точное количество жертв и уничтоженных артефактов. Они же породили панику среди студентов, временно поселившись в Хогвартсе.       Маги явились в тёмных облачениях выходным днём, моментально разойдясь в разные стороны замка для патрулирования и защиты. Ими оберегалось Чёрное озеро, прилегавшее к территории школы, тщательно охранялись подземелья, Запретный лес. В лицах их, бесстрастных и бледных, не проскальзывало дружелюбия и открытой симпатии. В их предпочтениях теснились молчание, пристальное наблюдение за окрестностями школы и волшебниками. Отчего-то министр Фадж заключил, что следующей целью станет именно Хогвартс, а не Гринготтс с несметными богатствами, не госпиталь св. Мунго, хранивший сотни бесценных свитков о целительной магии и заклинаниях, не Азкабан, кишащий преступными магами — прекрасной боевой единицей для любой армии.       Стража магического правопорядка навещала замок не реже пяти раз в неделю. Ежедневные проверки на следы тёмной магии мешали процессу обучения, и, в конце концов, каждый из учащихся прочувствовал на себе последствия от взрыва Министерства.       Однако, беспокойства разражались не из-за вечного присутствия опытных магов и их любопытных носов, лезущих в каждый разговор. Всех до единого тревожило только одно.       Хогвартс перестал быть безопасным.       И, ожидаемо, это первыми осознали профессора, услышав печальную весть. Некоторые из них с дозволения директора усилили темп обучения и, обойдя запреты разрешением, обучали подопечных запрещенным магическим практикам, заклинаниям, зельям и проклятиям, за исключением Непростительных. Все из них боялись повторного пришествия только одного человека, положившего начало кровавой истории для всего волшебного мира.       Корнелия пропустила первый месяц обучения не без причины, но совсем скоро убедилась, что отсутствие спасло её, нежели погубило. Провожая лето в последние дни августа, она в точнейших деталях воображала, как благополучно сдаст экзамены, обретёт завидный статус среди остальных учеников, благодаря выдающимся результатам и без промедлений пошлёт письмо в Министерство с прошением о приёме в Отдел магических происшествий и катастроф. Её бы безусловно приняли в тот же день, ввиду впечатляющих оценок, умений и родственной связи с работником Аврората.       И следующее Рождество она, без сомнений, встретила бы в стенах нового дома, упрятанного в хвое леса, подальше от маглов и соседских глаз. Возможно, при работе в Министерстве ей бы выпала удача найти достойную партию для замужества, но по большей части Корнелия избегала этих мыслей и предпочитала размышлять о чём угодно, только не об отношениях и любовных приключениях.       Такое будущее ждало её.       Будущее, которого теперь не отыщешь ни на страницах сказок, ни в памяти, окроплённой слишком сильными и непрожитыми терзаниями.       Отправляясь в Хогвартс, Корнелия с блеклой, но оправданной надеждой искала спасение от жизни, резко разыгравшейся болезненными нотами в стенах собственного дома, а ныне руинах, не представляющих ни прежней безопасности, ни спокойствия.       Спасение, которое у неё тотчас вырвали из рук и преподнесли на блюде проголодавшимся дементорам.       И, в довершении к необратимому несчастью, в Хогвартсе появились мракоборцы, допрашивающие близких родственников жертв.       Допросы проводились в обшарпанных кабинетах на верхних этажах, запрещенных для посещения. Разговоры не представляли никакой опасности для студентов и профессоров, потому как строжайше контролировались самим Альбусом Дамблдором, занявшим сторону своих подопечных в одночасье. Но, к великому сожалению, директор не мог противостоять поиску виновников, а оттого имел незначительное влияние на ход расследования. И только с невероятными усилиями мог подействовать уговорами на стражей Магического порядка.       Правда состояла в том, что родственников погибших испытывали Легилименсом, позволяющим узнать некоторые подробности о предсмертных делах погибших невыразимцев, авроров и мракоборцев. Таков способ противоречил нормам моральной этики допросов пострадавших и справедливо считался прямым нарушением законов, но момент этот волновал лишь одного Альбуса, страдающего вместе с учениками от заклинания. Ни одна душа из Министерства не желала мириться со смертью коллег, следовать формальностям и этике, пока виновники танцевали на мёртвых телах, празднуя собственную победу.       Вот, каким стал Хогвартс к середине октября.       И для Корнелии, прятавшей в своей памяти убийство невинного волшебника, появление мракоборцев и авроров предстало самым настоящим кошмаром.

***

— Для получения наилучшего результата вам необходим яд паука-акромантула, — Снейп резко отодвинул стул, возвысившись над столом, забитым до краёв пергаментами и книгами. — Без яда зелье дезориентации действует меньше двадцати секунд, не жжётся, не вызывает судороги и ощущается, как лёгкая степень заторможенности. Есть ли необходимость объяснять, что без перечисленных симптомов вы едва ли хоть что-то успеете наколдовать против врага? — Акромантулы? — Поражённо воскликнула девица с заднего ряда, имя которой Корнелия помнила смутно. — Профессор, вы хотите, чтоб мы либо обеднели, либо погибли в попытке найти этот яд? Пауки водятся в Запретном лесу. В Хогсмиде яд стоит не меньше пятидесяти галлеонов только за тридцать капель! — Какая блестящая смекалка насчёт вашей судьбы, мисс Лейр. Пять очков Гриффиндору. Не стоит благодарности.       Ребята тихо рассмеялись, тотчас утихнув от сурового взгляда профессора, не одобрившего гул голосов. Громкий звон колокола пронёсся по замку, оповещая об окончании занятий. Корнелия, до того непрерывно молчавшая, выдохнула.       Неужели. Это устное проклятье, называвшееся теоретическим уроком, её ум едва выдержал, пару раз споткнувшись о длинные профессорские речи, посвященные невообразимой необходимости отдельных элементов зелья. Она зевала несколько раз, прячась за книгой и с ужасом осознавала, что ранее такого не происходило. Сон выдался паршивым, коротким и бесполезным.       И теперь она выглядела разбито, подавленно; каждое движение, доселе энергичное и резкое, обрело апатичность. Однокурсники подавно покинули класс, направившись в Большой Зал на обед, а Корнелия, растирая покрасневшие глаза, только решилась встать.       Больно. В висках, в груди и пояснице.       Профессор Снейп угрюмо следил за ней, не то ненавидя за такую медлительность, не то терпеливо выжидая, когда его уже оставят в покое и позволят расслабиться. Корнелия пригладила прядки, спрятала пергаменты в сумку и посмотрела на него.       Выразительно, с молчаливой просьбой о понимании. Искусанные уста приоткрылись, в мыслях запоздало пронеслась просьба, услышав которую профессор либо укажет ей на дверь, либо засмеёт и осудит, но…       Её мучили сонливость и остаточная боль от Легилименса. Впереди стояло занятие по нумерологии, требовавшее предельной концентрации и усердия. О них не шло и речи в подобном состоянии. Жёсткий деревянный стол в определенный момент показался шёлковой согретой простынёй, и Корнелия с трудом удержалась, чтобы не предаться короткой дрёме. — Профессор, не найдётся ли у вас зелья для… — она не договорила, запнувшись на полуслове. — Я… неважно себя чувствую. — Тогда вам нужна мадам Помфри. Я не целитель, — холодно отсёк он. — Не хочу становиться под повторный учёт и слушать её, — уперев кулак в край стола, жалостливо выразилась Корнелия. — Пожалуйста, профессор Снейп. Не хочу позорить факультет и терять очки, зевая и засыпая на следующих занятиях. Вы мой декан и это обязательно отразится и на вас.       Подействовало. С точностью, какую Корнелия даже и не предполагала, витая где-то за гранью реальности.       Створки окон резко захлопнулись. Будучи раздражённым, Снейп успокаивался только с помощью оглушительных звуков и твёрдых быстрых шагов. Её обнял полумрак, пахнущий бергамотом. Слишком знакомый запах, влекущий её по неправильной дорожке.       Корнелия ощутимо шлёпнула себя по щеке. Выдохнула, будто вынырнув после длительного плавания и сглотнула, приходя в чувства. Пусть вся вина, все укоры и недовольства, вертевшиеся на языке Снейпа, окажутся на тени профессора Блэка, нежели на ней, потому как её безрассудство проявилось в следствии ужасного самочувствия, а оно явилось от беспощадных рук профессора по Защите от тёмных искусств.       Как славно, что Северуса назначили деканом Слизерина, потому что именно в это мгновение он не мог ничего ей ответить. Её безошибочная правота укалывала самолюбие, но вместе с тем отзывалась согласием во взрослых рассуждениях. Действительно, отпусти он её при таком настроении, и один из профессоров незамедлительно пошлёт ему сову с подробными замечаниями о неприемлемом поведении мисс Хейл, что прибавит головной боли и раздражения. А, поделившись необходимой настойкой, Снейп бы избавил себя от излишних слов, мыслей, действий.       Иными словами, он бы не мучился и не терпел бы несносность обеспокоившегося Дамблдора. Ему бы не пришлось давиться оправданиями и спускаться в подземелье к новому профессору, чтобы разобраться в вопиющей ситуации. Северус попросту не желал ни того, ни другого. Напротив, он с удовольствием злорадствовал над всеми учениками, страдавшими после занятий по Защите от тёмных искусств.       Только вот те студенты относились к другим факультетам. А Корнелия была связана со Снейпом напрямую из-за принадлежности к Слизерину.       Он, нехотя, притянул к ней заклинанием две склянки с зелёными жидкостями. — Выпейте, — хмуро приказал. — Приготовьте мне такие же к следующей недели. Я не собираюсь тратить драгоценные запасы на такие мелочи. — Вы как всегда вежливы. — Лучше не дерзите. Вы не знаете, что там намешано. — Рябина, бадьян, медовая вода, кровь саламандры, — перечислила она, откупорив первую склянку. — Не в ваших интересах терять такую способную ученицу. Вы от меня избавитесь в самую последнюю очередь. — Не обольщайтесь. Если продолжите доставлять мне неудобства, всё будет совершенно наоборот.       Корнелия улыбнулась и без промедления выпила зелье. Язык её защипало от нестерпимого кислого вкуса. Сморщилась, опустив голову, и терпела, пока целительные свойства ингредиентов творили с её сознанием настоящее волшебство. Ноги подкосились и она, немедля, присела на скамью, выдохнув сквозь стиснутые зубы. Треклятый бадьян!       Безусловно, Хейл могла бы воспользоваться палочкой, лечащими заклинаниями, но, увы, без сил не существовало магии, да и к тому же, она совсем не тренировалась в изучении медицинских заклинаний. — Вставайте и уходите, — прогремел Снейп, достаточно натерпевшись её присутствия. — Мы опаздываем на обед.       Обед, обед, обед.       Желудок дёрнулся в ответ на предупреждение профессора. Корнелия, ухватившись за стол, чихнула шесть раз подряд — побочное действие зелья. Сонливость сняло моментально и, выпрямившись, она довольно посмотрела на профессора, утерев покрасневший нос. — Пять очков профессору Северусу Снейпу!       И, не дожидаясь ответа, ринулась к двери, побоявшись столкнуться с его пылким возмущением. Выпорхнув из класса, Корнелия остановилась на короткий миг у порога. Её глаза больше не слипались, мышцы не ныли, и один только вдох вселял столько жажды к жизни, сколько не появлялось после потрясающего полёта на метле по окрестностям Хогвартса.       Залы достаточно опустели. В воздухе парили пергаменты с домашними заданиями, витражные окна с изображением великих волшебников пропускали разноцветные солнечные лучи. Её шаги разносились эхом, отскакивали от углов и осуждались некоторыми живыми портретами, не переносящими раскатистые звуки. Достав палочку, Корнелия привычно начала проговаривать заклинания, будто в быстром стишке: — Акцио, Алахомора, Апарекиум, — голос ни разу не запнулся в быстром и чётком произношении, а несколько обитателей картин грозно пригрозили пальцем, услышав её.       Не обратив на них никакого внимания, Корнелия обошла широкую нишу в стене, вмещающую в себя несколько кресел для уединенного чтения. Мимо, подобно птицам, промчались заколдованные книги.       Повторение заклинаний возвращало Корнелии сосредоточенность. Самые необходимые повторялись ежедневно без движений палочкой, но даже так, Корнелия осознавала, как важно произнести правильно само название заклинания. Если маг путался в буквах, прерывался или вовсе не договаривал название, то оно обретало совершенно противоположный неожиданный результат! И почти всегда он таил в себе опасность.       Лестницы пребывали в более хорошем настроении, чем она — позволили с первого же раза спуститься к Большому Залу. У массивной резной двери плыли ароматы еды, слышались разговоры и шелест совиных крыльев. Корнелия не спешила заходить — так и стояла у двери, поправляя мантию, приталенный жилет и воротничок белоснежной рубашки. Рассмотрев в серебряных доспехах своё отражение, признала, что не удастся воссоздать более лучшего вида для исполнения своего плана.       Безупречно. Слизерин никогда не выглядел паршиво.       Вынув из кармана мантии пачку магловских лимонных конфет, она вошла в зал. Ученики шумели хуже мандрагор — их голоса, смешавшиеся в один галдёж, давили на ушные перепонки. Хай Лин, с упоением уплетающая мороженое за столом Когтеврана, заметила её и кокетливо подмигнула.       Корнелия, не стесняясь, указала пальцем на свою левую щёку, ближе к носу, глядя на подругу.       «У тебя мороженое на щеке, дурочка», — вопил её насмешливый взгляд.       Когтевранка небрежно махнула рукой, зачерпнув ложкой огромную порцию. Как её зубы не стучали, а дёсны не резало от холода, Корнелия понятия не имела. Если бы весь стол завалило малиновым мороженым, Хай Лин была бы счастлива. Такая любовь, по мнению Корнелии, объяснялась просто: от гениальных идей, вспыхивающих и днём, и ночью, мозговые извилины когтевранцев нуждались в срочном охлаждении.       Вместо слизеринского стола, ведущего себя на порядок сдержаннее, чем Пуффендуй и Гриффиндор, Корнелия направилась к преподавательскому столу, защищённому заглушающими чарами. Только по этой причине в зале стояла невыносимая по шуму болтовня вперемешку с визгливым смехом — преподаватели не корчились в попытке перекричать друг друга и едва ли слышали о чём шла речь за ученическими столами.       Подошла.       Поступью ровной, сцепив пальцы за спиной. Как учила мама: с непринужденной грацией, держа осанку, выдававшую в ней безупречные манеры. Губы сложены в улыбке, ненавязчивой и лёгкой. Взгляд, о, Салазар, напомни, какого это смотреть с неподдельной добротой!       Её приближение заметили все. Снейп, словно угадав, что визит ученицы вызван скрытыми и таинственными мотивами, напрягся и вперился строгим взором в Корнелию, как бы намекая, чтоб не смела позорить его.       Сотворив самую обаятельную улыбку, Корнелия взглянула на директора Альбуса Дамблдора, заседавшего в центре.       В глазах проявилось дружелюбие, но не столь откровенное и странное. Скорее его бы описали, как приятное, несомненно заслуживающее внимания.       Вложив все силы в подобающие эмоции, Корнелия ненамеренно подумала о собственной лживости и щеках, занывших от неестественного для неё выражения лица.       Вытерпит. Должна. Ум терзала одна загадка, ответ которой лежал прямо перед ней, почти что на золотой тарелочке с бриллиантовым обрамлением.       Организм изнывал от голода. Нос щекотал подступающий чих. Мармеладки трескались в упаковке от чрезмерной хватки пальцев. Профессора, один за другим, отвлекались от аппетитных яств, с непониманием поглядывая на ученицу, так внезапно нарушившую их идиллию.       Носки туфель упирались в лестницу. Нет, она не сделает и шага дальше, пока… — Корнелия, наша главная жемчужина и гордость школы! — воскликнул восторженно Альбус, поднявшись с места. — Как же приятно увидеть вас в полном здравии!       В яблочко. — Директор Дамблдор, — она почтительно кивнула ему, теперь уже засияв широкой улыбкой настолько, что запершило в горле.       Альбус любил всех учеников. Но самых способных и талантливых ценил куда больше.       Его сердце попросту не могло противиться светлому и простодушному обожанию юных волшебников. Несмотря на совершаемые детьми глупости и провинности, он никогда не кричал и не грубил, выражался необычайно тепло и мягко в отношении каждого. Не существовало во всём мире более прекрасного и надежного мага, чем Альбус Дамблдор. Если бы свет, доброта и искренность приняли бы человеческое обличие, им бы стал директор Дамблдор.       Со своим глубоким успокаивающим голосом, подбадривающим взглядом и постоянной помощью.       Но, как и любой человек, Альбус любил деньги.       Не в плохом проявлении, не в злостных намерениях и не в пошлом смысле. А в возможности вложить их в совершенствование учебной программы.       Формально родители не платили ни единого кната за обучение детей. Но так повелось, что чистокровные династии, чьи наследники обретали новый дом в стенах Хогвартса, жертвовали воодушевляющие суммы на благоустройство школы.       Даже самый глупый эльф догадается, что делалось это не из чистых побуждений. Нет поступка более дальновидного, чем умаслить директора прекрасными подарками, поддержать его детище и затем со спокойной душой узнавать о невероятных успехах своего чада, ведь ни один профессор уже не посмеет давить на него и принуждать так, как хотелось бы.       Исчезнет ученик — исчезнут пожертвования. Заплачет ученик, пожаловавшись родителям — уменьшится запас золотых монет и, увы, в этом году определенный процент профессоров подвергнется министерской проверке на соответствующие лицензии.       Отец Корнелии ежегодно отправлял пять тысяч галеонов в поддержку Хогвартса, и, заседая в Министерстве, избавлял директора от излишних проверок и посещений Авроров. Они являлись хорошими знакомыми; может быть даже успели побыть и друзьями, потому что дома Корнелия не раз видела директора в компании отца; они распивали эль, задушевно болтали, а после ухода Альбуса, отец жужжал жене все уши о невыносимой натуре старика и о том, что даже на собственной свадьбе он так часто не смеялся.       Оттого Альбус встречал Корнелию с распростёртыми объятиями. Она его, конечно же, тоже, но с более робким проявлением притворной доброжелательности — ей, как леди, не приставало держать слишком тесный контакт с мужчинами, по возрасту превосходящими её на несколько десятков лет.       Он пожал ей руки открыто и добросердечно, будто старой подруге. — Мне жаль, что я не встретил вас в Хогсмиде, Корнелия, — удрученно произнёс Альбус, погладив бороду. — Меня вызвали на конференции и на срочные заседания после случая с Министерством, а сейчас участились визиты авроров, которые отнимают все моё время. Взрыв повлек за собой ужасающее количество магловских смертей. Я скорблю по вашей матери и прошу Мерлина подарить ей беспробудный покой. Она была невероятной женщиной с потрясающими талантами и любящим сердцем!       Позади перешептывались. Потому как директор, не взирая на собственную доброжелательность, всегда предпочитал сначала насладиться обедом и общением с коллегами, а затем уже побеседовать с учениками.       Здесь же он, прервав трапезу, спустился к ней лично, оставив вежливые беседы с профессорами.       Тронув её за плечо, Дамблдор плавно повел их в сторону. — Благодарю вас за поддержку, — с охотой отозвалась Корнелия, поправив полы мантии, — вы и представить себе не можете, насколько для меня это бесценно. Надеюсь, конференции прошли плодотворно и Министерство знает, что необходимо нам всем в это время. — Я бы предпочел избежать конференций по такому поводу, — с тоской поделился Альбус, скрестив руки за спиной. — Лондон в ужасном состоянии, мисс Хейл, а магический правопорядок претерпевает самое настоящее бедствие. — Благо, министр Фадж не пострадал, — обеспокоенно отметила она. — Я верю, что мы справимся с гибелью моей мамы и гибелью других талантливых волшебников, но если бы целью стал министр, то, нам пришлось бы гораздо хуже этого, — Корнелия невзначай кивнула на авроров, охраняющих покой учеников, — от них только и слышишь, что мотивы взрыва совершенно чисты, но голова преступника до сих пор не перед судьями Визенгамота. Хотя о чём это я. Все мы знаем, кто приложил к этому руку.       Откровенно говоря, Корнелия до сих пор ничего не знала о результатах расследования. И, вызвав директора на разговор, она осторожно старалась разузнать хоть одно сведение, не говоря об этом напрямую. Отныне ученики старших курсов не имели возможности самостоятельно выбираться из замка в отдалённые регионы и даже посещать Хогсмид без обязательного сопровождения одного из профессоров. Подобный запрет и постоянное присутствие авроров затрудняли поиски правды и обвязали руки прочной проволокой.       Её сбивал темп обучения, резко ускорившийся и набравший беспощадные для сна обороты, сбивала не утихшая в сердце скорбь и собственная семья, разрушенная по кускам.       К тому же объявился профессор Блэк.       Стоило ей вспомнить о нём, как дрогнули кончики пальцев. Сглотнув, она почувствовала, как шею связало удушливым спазмом. Дамблдор, относясь с уважением ко всем погибшим, запротестовал и выразил сожаление всем потерянным талантам и великим жизням, а Корнелия, слушая его одним лишь ухом, коснулась галстука, намереваясь ослабить его.       Едва дотронулась, передумала.       Напротив, затянула туже до сорвавшегося с губ сиплого кашля, тут же потревожившего директора. Они остановились у самого дальнего от столов угла, украшенного статуями славных рыцарей и несколькими канделябрами. — …В любом случае, не в привычках Тома оставаться в тени, тем более, после первой войны, — продолжил говорить удручённый Дамблдор. — Будь это связано с ним, мы бы непременно увидели его на следующий день. — В атриуме вспыхнула метка Пожирателей перед взрывом, — непринужденно поправив воротник, дополнила Корнелия. — Мне сообщили об этом авроры.       Сощурившись, Альбус посмотрел на неё, раскрасневшуюся от внезапного кашля. Взгляд его, подозрительный и проницательный, скользнул по безупречно-выглаженной мантии. — Чем ещё с вами поделились авроры? — По большинству мнений моя мама фигурирует главной жертвой в деле, — деловым и серьёзным тоном для большего убеждения произнесла она. — Мне… позволили взглянуть на некоторые детали отчета по вскрытию. Кажется, это был один из напарников отца. — Восхищён, как легко вы говорите об этом, — с честностью заявил Альбус. — Главный приоритет министерства сейчас — безопасность нашего мира. Вам, — он сделал особый акцент на её имени, — Корнелия, не о чем волноваться. — Но не стоит ли нам всем наоборот беспокоиться? Если вы уверены, что это не злодеяния Того-Чье-Имя-Нельзя-Называть, значит, мы можем иметь дело с кем-то хуже. — А вы полагаете, что мы можем увидеть кого-то хуже Тома? — С трепещущим интересом спросил он. — Конечно. Последователи в конечном счёте всегда превосходят своих кумиров. — Боюсь узнать, кто ваш кумир. Не перестану повторять, что вы — одна из лучших учениц на данный момент. И я безумно рад, что вы всё-таки вернулись к нам.       От лести его затошнило и Корнелия приложила все силы, чтобы не закатить глаза и не выразить ему свое крайнее огорчение.       Лучшая ученица? Естественно, только лучшие ученицы отлёживаются в лазарете, не справившись с одним заклинанием, изучаемым на пятом курсе. Она лишилась шанса именовать себя лучшей в то мгновение, когда выронила палочку у всех на виду и чуть не расцеловала пол, по которому вальяжно расхаживал профессор Блэк.       На неё смотрели, но не с прежним уважением. Корнелия явственно осязала, как факультеты, перешёптываясь, ставили ставки на её следующую неудачу. Их взгляды излучали издёвку, весьма справедливую и оправданную после стольких лет постоянных насмешек от неё, но тем не менее, неприятную и грубую.       Оттого Корнелия не поблагодарила директора за комплимент и ничуть не почувствовала себя лучше. Узнай отец о провале дочери, не оставил бы и живого клочка от рассудка и терзал бы Легилименсом её мозг до тех пор, пока серые извилины на превратились бы в поджаристую корочку.       И если ранее Корнелию возвышал статус семьи, чистокровной, влиятельной и занимающей место в списке двадцати восьми священных семей, то теперь само упоминание её семьи являлось проклятием.

      «Как же жаль, — думали ученики, вытирая выдуманные слёзы, — что ей пришлось столкнуться с таким горем, но, разве не это зовётся… кармой? Богатства? На время расследования гоблины заморозили банковские ячейки семьи Хейл и теперь высокомерная сволочь, не считавшаяся с маглорождеными и бедняками, вынуждена выскрёбывать лишний кнат со дна многочисленных сумочек.

      Авторитет в волшебном мире? Её отца стоптали вместе с грязью и помоями, лишив всех наград и признаний. Его подозревают в тайной связи с приспешниками Того-Чье-Имя-Нельзя-Называть и в шпионаже. Кому же вы перешли дорогу, ранее уважаемый мистер Хейл, что теперь вашу жизнь и жизнь вашей старшей дочери разбирают по кускам. Кому же вы не предложили бокал вина на одном из праздничных ужинов в кругу чистокровных аристократов?

Блистательные навыки и знание магии?

Ныне весь Хогвартс с упоением вкусил чувство справедливости. Лавры, признание и блеск славы излишне долго являлись частью жизни Корнелии и сейчас ученики, блаженно выдохнув, тянули к ней корявые пальцы, чтоб столкнуть с пьедестала. Бездушной и своенравной суке, гордящейся семейным древом, деньгами и своими способностями пора отдохнуть и зажить той жизнью, какую она презирала все свои годы.»

      Могли ли ученики не возрадоваться такому течению обстоятельств? Им выдали великолепнейший подарок задолго до Рождества!       Ей доставало лишь взглянуть в их паршивые лица, чтобы догадаться об отвратительных мыслях, занимающих скудный ум. Воспользуйся бы Корнелия Легилименсом на однокурсниках, и одни и те же размышления предстали бы перед ней после бесчисленных проверок.

      «Возьми себя в руки, дочь, — вспомнились изречения отца, — страдай сколько вздумается в одиночестве, пока никто не видит. Не смей показывать мне, что тебе больно от простейшего заклинания. И вытри эти надоедливые слёзы. Завтра ты об этих царапинах даже не вспомнишь.»

— Этому я обязана только отцу. Кто бы мог подумать, что рождение в богатой семье превращает жизнь в бесконечное соревнование. Я бы хотела проводить все свои каникулы на курортах и беззаботно попивать коктейли. — И несомненно хорошо, что вместо этого ваше время оказалось уделено тренировкам, занятиям и изучению полезных знаний. Знаете, я из тех волшебников, что считают отдых полезным только на старости. — Конкуренция, директор Дамблдор, — простодушно добавила она, мельком взглянув на гриффиндорский стол. — Отец запрещал мне становиться второй и тем более третьей. — А может это и была забота и беспокойство о вашем будущем. Гарольд застал пришествие Тома и Первую великую войну магов. Неудивительно, что он взялся за вас в раннем возрасте и начал обучать раньше, чем прилетело письмо из Хогвартса.       Разговоры об отце повлияли на Корнелию сильнее ожидаемого. Её стиснула тоска по нему. Сердце заныло в печали. Его образ, омраченный психическим безумием от потери жены, тлел в памяти, по-прежнему согревая, точно в прежние времена. Она бы отдала всё, чтобы переместиться на лужайку позади дома, выдернуть отца из утомительного чтения рабочих отчётов и устроить с ним тренировочное сражение.       Только их палочки, ветер и широкое для маневров пространство.       Только дочь, стремившаяся к первенству. Только отец, помогавший ей в этом.       Горькое понимание того, что эти душевные мгновения больше никогда не повторятся, ранило её хуже Легилименции. Опечалившись, Корнелия на короткий миг отвернулась от директора, дабы стереть выступившие слёзы и глубоко вдохнуть. — Не могла не привезти это вам, — развернувшись, она радушно протянула ему пачку конфет. — Благодарю вас, директор Дамблдор, что позволили мне вернуться. Я… я бы не смогла задержаться дома ещё хоть на день.       Альбус неподдельно обрадовался, тронутый таким нежным жестом. Он попробовал магловские лимонные леденцы ещё будучи учеником и с тех пор жевал их при каждом удобном случае. В прошлом году фабрика, выпускавшая леденцы, обанкротилась и вынужденно закрылась, лишив его одной из главных радостей жизни. Наколдованные конфеты совершенно отличались по вкусу, не шипели и не окрашивали язык в яркий цвет. Ни одна мармеладная лавка в Хогсмиде, будто назло, не могла в точности повторить рецепт. Впервые волшебство ощущалось бесполезным.       И тут в его руках оказались те самые леденцы. Одна только маркировка вернула его в беззаботные и юношеские годы, проведенные в обществе маглов.       Дамблдор тут же ухватился за один леденец и зажевал его, в наслаждении хрустя. — Корнелия! — Радостно воскликнул, не постеснявшись пожелтевшего языка. — Где вы их нашли?! — Ограбила магловских детишек, разумеется. — Порицаю, но мне очень вкусно! — Детишкам тоже, не переживайте! — Она хмыкнула, вспомнив, как наколдовала им вместо конфет солёную лимонную кожуру в красивой обертке. — Я заметил вашу реакцию на мою похвалу, — Альбус бережно сложил леденцы в карман мантии, исподлобья взглянув на профессорский стол. — позвольте мне сказать вам, Корнелия, что даже взрослые и опытные маги не всегда выдерживают заклинание Легилименции. То, что вы продержались дольше пяти минут, восхитило нас с профессором Макгонагалл. Теперь у вас есть стимул практиковать и совершенствовать Окклюменцию. И я очень надеюсь, что вы не намерены сдаваться. — С вашего позволения, я бы хотела попросить у профессора Блэка дополнительные занятия, — она сдержанно улыбнулась, сцепив пальцы у живота. — Уничтожить Министерство без применения тёмной магии невозможно. Мой отец не может заступиться за меня в данный момент и огородить от всех опасностей. Я… я хочу защитить себя в полной мере, если вдруг стану следующий целью или по несчастливой случайности попаду в ловушку. Директор Дамблдор, — Корнелия ухватилась за его запястье, не поленившись изобразить в своём взгляде страх и отчаяние, — от моих родителей пытаются избавиться. И вам это известно так же хорошо, как и мне. У Лилиан осталась только я. Прошу вас, позвольте мне обезопасить себя! — Корнелия, даю вам своё слово, что в Хогвартсе вы неприкосновенны и находитесь под моей защитой, — Альбус, горячо разволновавшийся за её судьбу и за такую откровенность, протянул свободную руку в ответ, сжав её ладонь. — То, что происходит с вашей семьей — ужасная трагедия. Но я верю в вас и в ваши способности. Если изучение остальных дисциплин не пострадает, вы вольны заниматься дополнительно столько, сколько посчитаете нужным. Естественно, не нарушая правил и соблюдая субординацию. По секрету скажу вам… до меня дошли вести, что некоторые студентки шестого курса уже пытались добиться расположения профессора Блэка неприемлемым способом.       Изумившись, Корнелия чуть было не рассмеялась, вовремя прижала согнутый указательный палец к губам. Её взгляд стремительно обрёл иное выражение, избавившись от печали.       Если бы эту новость поведала Хай Лин, то Корнелия бы вовсе не постеснялась проявить красноречивую реакцию. И ответ вышел бы неправильным, грязным, ровно, как сам слух. Однако с ней этим бесценным и интересным знанием поделился сам директор, решивший, что нет лучшего ответного подарка для слизеринки, чем интригующая и полезная для рассуждения весть.       Пять очков Альбусу за его веру в неё, как в воспитанную и благородную леди из знатного дома. Корнелия ни за что бы не посмела разочаровать его, и, потому, не высказала ни единого острого словечка и гнусной иронии, не продолжила обсуждать своих же однокурсниц и насмехаться над их исключительной глупостью перед внимательным взором директора. — Как жаль, что многие семьи не видят ценности в достойном воспитании, — тут же произнесла она, наигранно покачав головой в неверии и сменив тему. — Благодарю вас за беседу, директор Дамблдор! Я бы солгала, если бы сказала, что не получила удовольствия от вашей компании. Дайте мне знать, когда закончатся леденцы. Я обязательно подарю вам ещё. — Вы позволите проводить вас до вашего стола? Вы ещё успеете пообедать сытными блюдами, — вежливо вопросил он, удовлетворившись её бесподобным отношением к пошлым и абсурдным слухам.       О, это было бы славно! Корнелия кивнула и мысленно возликовала. Обошла директора, неспешной поступью направившись к обеденному столу.       Альбус в два шага догнал её, помахал вошедшим в Большой Зал мракоборцам и удивил Корнелию безобидными шутками о нынешнем положении школы. Корнелия слушала его без интереса, больше раздумывая над тем, какой статус приобрела её персона за последние десять минут.       Её провожал до стола сам директор. Будь монетка подкинутой, она бы приземлилась ржавой стороной, а та, золотая часть её, блеснула бы в свете парящих у потолка свечей.       Возможно, семья Хейл никогда не оправится и Корнелии, как единственной взрослой наследнице предстоит вырывать зубами прежнее влияние из костлявых лап изгнания; возможно, все богатства исчезнут, и шелка сменятся дешёвым тряпьем; возможно, мир, отвернувшийся от неё, уже не изменится и всю оставшуюся жизнь Хейл суждено царапать его спину до кровавых борозд в попытке обратить на себя любовь и внимание.       Возможно, пьедестал почёта уже сгрыз её ступни. Потому она на нём и не задержалась, свалившись на раздробленные кости неудачников, всё пытавшихся занять её место.       Миллионы «возможно» обожгли изнутри. Но в одном Корнелия была безошибочно уверена.       В себе.       И, смело проходясь с директором вдоль столов других факультетов, она ни разу не оступилась и не дрогнула в нерешительности и вопиющем страхе за собственные действия.       Потеря отца и его опеки, защищавшей её долгие годы, не привела к собственной гибели и невиданным страданиям. Теперь за неё ручался Альбус Дамблдор, величайший волшебник, пользующийся уважением и влиянием в магической Британии. Сколь бы сильно Корнелия ни любила своего отца, его значимость сильно проигрывала перед авторитетом и властью Альбуса в особо влиятельных кругах.       К тому же, сложно назвать хоть одного работника Министерства, не знакомого с Дамблдором.       Фразы, сказанные с правильной интонацией, взгляд, таящий в себе безутешную грусть и открытое бессилие от уязвленного в обществе положения убедили Дамблдора в её слабом и шатком состоянии. Как хороший директор, замечательный друг её отца и прекрасный наставник, он просто не мог остаться в стороне, не проявить сочувствия и не возжелать уберечь юную душу от ещё больших невзгод.       Это видели авроры, враждебно настроенные к её отцу. Это заметили любопытные ученики, успевшие возрадоваться легендарному краху столь знатной и состоятельной семьи.       И, как же славно, что на это обратил внимание сам профессор Блэк.       В яблочко. Три зайца одним выстрелом Сектумсемпры.       Корнелия не считалась честной, благородной и, уж тем более, бескорыстной в рядах самих учеников. Старшие курсы, пугая младших, зачастую придумывали россказни именно о ней, как о самой свирепой и беспощадной твари с каменным сердцем.       И именно сейчас эта тварь, бесстрастно глядевшая на сборище недовольных, обрела надежного защитника в лице главного управленца школы и части магической Британии. Невыносимо жаль, что они так и не успели как следует посмеяться над её разбитыми коленками и ушибленными локтями!       Что же до профессора Блэка…       С их разговора прошло четыре дня. Корнелия не явилась к нему в подземелье и оправданно избегала встреч, всё стараясь перекроить недавний сон в памяти на что-то более… невинное. Вместе с тем её гложили опасения, что профессор, побоявшись нагрянувших авроров, побежит к Дамблдору с сенсационной вестью, дабы снять с себя бремя ответственности за проступок ученицы.       Вызывая директора на разговор, Корнелия намеревалась проверить свои подозрения. И, всматриваясь в его лицо, покрытое глубокими морщинами, всё больше убеждалась, что Блэк продолжал молчать и таить при себе её грех.       Аккуратно подцепив вилкой кусочек приготовленной индейки, она непринужденно взглянула на учительский стол и невольно зарделась, сжав под столом колени.       Профессор, увлеченно споря с мадам Помфри и почуяв посторонний взгляд, посмотрел на Корнелию.       С приветливой и вежливой улыбкой он кивнул ей, чем обескуражил Поппи, а затем вонзил нож в свою порцию индейки.       Так и не разжевав кусочек мяса, Корнелия потянулась к бокалу с соком, предельно ясно осозная,я что больше убегать от Блэка у неё не получится.

***

      Дежурство авроров затрагивало не только безопасность учеников, но и её цели.       Подобное посягательство Корнелия полноправно приняла за взмах враждебной палочки перед своим носом. Ряды Министерства заметно поредели с момента нападения, и Корнелия цинично признала в этом одно преимущество. Её не могло не радовать серьёзное и ответственное отношение властей к приключившемуся, ведь она ни на секунду не переставала думать о матери. Но, скорбь по ней заглушала рациональные решения. С таким раскладом ни о каком возмездии и поиске виновных не шло и речи.       Сколь бы сильными ни являлись волшебники Министерства, их состояние всё ещё зависело от функций организма. Сон, еда, небольшой досуг, упражнения в магии и обязательное общение с напарниками составляли им незаменимую рутину.       Нехватка рабочих палочек и квалифицированных специалистов привела к внутреннему разладу в иерархии Министерства. Несмотря на это, авроры и мракоборцы не переставали выискивать следы, восстанавливать по крупицам уничтоженные данные, допрашивать подозреваемых и наведываться в Азкабан к заключенным Пожирателям — их старания не знали времени и необходимой передышки.       Зато знал организм. А ему, как известно, подчинялись все.       После многочисленных собраний, жалоб, голодных обмороков и изнеможений, Министерством было принято решение о введении обязательных часов отдыха.       С девяти утра до десяти. С пяти часов вечера до семи. С десяти часов вечера до одиннадцати ночи.       Ночь делилась между отрядами: одни выполняли обязанности в подземельях замка, другие — несли стражу на территории школы. Либо же наведывались в Азкабан, оценивали разрушения инфраструктуры в Лондоне и вели наблюдение за подозрительными и сомнительными лицами. По подсчётам штабы состояли всего лишь из двухсот сотрудников, допущенных к важному заданию после длительных проверок. По количеству сильно ударил страх, явившийся от нескольких газетных заголовков с упоминанием Того-Чьё-Имя-Нельзя-Называть; те, кто пережил Первую Магическую Войну, не нашли в себе смелости оставаться в стране дальше и заниматься, как раньше, своими делами. Многим из них не посчастливилось обзавестись детьми и семьями, напрямую зависящими от состояния волшебной Британии.       Таким образом, от подрыва Министерство лишилось одной трети авроров и мракоборцев. Переезды, внезапные увольнения, смерти — всё перемешалось в гнойной куче, застрявшей в горле министра Фаджа.       Корнелия сразу же обратила внимание на то, как опустел замок в эту ночь. Авроры всё ещё покрывали, словно плесень, Хогвартс и не покидали его пределов, но их заметно поубавилось ещё в восьмом часу вечера. Было ли это следствием вмешательства Дамблдора или извне обнаружилось что-то более увлекательное, она не знала. Шагая по коридорам, замечала, что взрослые маги уже не следят с особым усердием за студентами, да и не задерживаются на одном и том же посту дольше пятнадцати минут.       Основная проблема заключалась в правилах, дополняющих чёрно-белую картину надоедливых министерских прихвостней.       Семь курсов так и не научили Корнелию необходимому терпению, покладистости и послушанию. Особенно, если пункты устава шли вразрез с её прихотями и планами.       Открыто нарушать их, конечно же, она не осмеливалась. Потому Корнелия проявляла завидную осторожность, или, по-крайней мере, старалась соблюсти её. Когда возникала необходимость, могла и ослепить, и стать тенью, притаившемся в углу.       Чары невидимости прекрасно выручали в частые мгновения. Выучив их на третьем курсе, Корнелия не скупилась пользоваться ими, выбираясь из гостиной поздними вечерами в библиотеку. Случалось, что сон выдавался скверным и полным кошмаров. Тогда же она бродила по внутренним дворам Хогвартса, находя умиротворение в неспешной ночной прогулке.       В эту ночь авроры, все до единого, трансгрессировали в Министерство по случаю чрезвычайной важности. Один за другим они исчезли по щелчку. Корнелия нашла в этом превосходнейшую возможность проверить, не зачахла ли её палочка от долгого бездействия. Да и состояние здоровья несказанно улучшилось после зелий профессора Снейпа.       Именно по этой причине, не совсем разумной безопасной, она и оказалась здесь.       В месте, проклятым самим Салазаром.

***

— Вот оно. Мерлин, как же долго я тебя искала.       Её дыхание замедлилось. Оборвалось на громком выдохе, слишком шумном, не позволительном в эту секунду.       Имейся в арсенале вторая жизнь, Корнелия беззастенчиво и громко возрадовалась бы, прямо тут, на пустынной сырой лужайке. Она бы закричала, от счастья, предвкушения и выполненной цели; запела бы, ломано, сипло и неумело, сорвав голос. Её замёрзшие ноги бы оттанцевали особенный танец, растаптывая сырые комья земли.       Она бы… она бы даже смогла заплакать и расчувствоваться. Вот так просто — пустить эмоции к рассудку и упасть, согнувшись пополам в разгоряченных и судорожных рыданиях.       Ей хотелось, безумно и жадно, вымолвить из себя хоть что-то.       Губы неимоверно дрожали. Они были сжатыми, до того сильно и крепко, что лопнула кожица… Нет, Мерлин, только не это.       Мгновенно подняв левую руку, Корнелия прижала ладонь в перчатке к маленькой, ничтожной маленькой ранке, поставившей под угрозу всю её жизнь.       Луна над ней, повиснув в тёмном небе, злобно захохотала, расплёскивая яркий свет по всей территории Хогвартса. Как жаль, что Корнелия не видела ни её света, ни полных очертаний в безоблачном небе.       Перед ней лежала темнота, холодная, безжизненная и страшная. Звуками, дуновениями ветра, внезапной тишиной — она принимала облики разных существ, издавала животрепещущий рокот и запугивала молчанием.       Под твёрдой подошвой хрустнула ветка. Взрывы сотен Бомбард никогда не прозвучали бы так громко, пугающе и оглушительно, как этот хруст.       Корнелия ждала, присматриваясь к округе. Не опускала ни на секунду палочку. Её спина вжималась в шершавый ствол дерева, источающего запах сгоревших веток. Над головой шелестели листья широких, скрюченных ветвей, так сильно напоминающих чудовищные лапы. Они простирались повсюду, куда бы ни поднялся взгляд. Именно поэтому внизу свободно разгуливал мрак, чувствуя себя полноправным хозяином лесной долины — ни свет солнца, ни луны, ни звёзд не мог пробраться сквозь переплетения дремучих ветвей.       Широкие тропинки усыпал мелкий гравий. Все пути неизменно уводили в самую глубь леса, обжитую пауками-акромантулами. Мерзкими членистоногими тварями, что плевались кислотой, разъедающей человеческую плоть — их цепкие лапы выкалывали человеческие сердца прямиком из груди, а в пасти особо крупных особей умещались туловища двух восьмилетних детей. К тому же они превосходно разгонялись и уклонялись от самых быстрых атак, что превращало их в действительно опасных противников.       Щелчок. Клацнули челюсти совсем близко к её дереву.       Перчатки, сшитые из драконьей кожи, гадко пахли сгнившей почвой, поглощающей любой запах. На шестом курсе Корнелия вычитала в одном фолианте, что никакая трава не отобьет резкий запах крови так же хорошо, как самая обыкновенная почва, перемешанная с экстрактом гнилой волшебной поганки.       Бледную шляпку, разукрашенную лиловыми пятнами, следовало ненадолго замочить в ледяной воде — время измерялось не секундами, не минутами, а вдохами взрослого человека. В учебниках не уточнялось, должен ли быть человек со здоровыми лёгкими, или же нет. Указания к добыче экстракта вмещали в себя скудные сведения, разъяснять которые профессор Снейп не спешил. Корнелия испортила котелок дважды в неустанных попытках добыть необходимое вещество.       И только через урок взгляд её вместо того, чтобы устремиться в книгу и в вычитанные тысячу раз формулы, устремился к живому портрету известного и неповторимого зельевара Регулуса Муншайна. Тридцатилетний мужчина раскуривал трубку, изображенный в самом расцвете сил — магический художник запечатлел его в знаменательный юбилей.       Корнелия, не отрывая тогда от портрета глаз, осторожно опустила новую шляпку в ледяную воду в котелке. Регулус, заметив её внимание, хитро улыбнулся, отведя трубку от губ и почтительно поправил галстук. Если подойти к портрету совсем близко, носоглотку тотчас объедало резкой вонью дыма. Со своего уединённого места Корнелия внимательно и зорко следила за утонченными и доведёнными до автоматизма движениями мужчины.       Прочистить трубку крошечным ёршиком. Набить равномерно чашу табаком, прижать массу указательным пальцем, совсем нежно, словно касаешься темечка младенца. Поджечь двумя спичками. Выждать. Вдохнуть. Закурить.       Его грудь, скрытая за дорогой бархатной рубашкой, вздымалась в такт ровному дыханию. Ровно девятнадцать секунд. В воде, чуть забурлившей от сочетания волшебных веществ, образовался бледно-лиловый осадок, который Корнелия немедленно вытянула палочкой с помощью трансфигурационных чар и Акцио. Экстракт, превратившись в крошечные кристаллы, повис перед её носом, вздёрнутым от самодовольства. Идиоты, удивлённо уставившиеся на неё, растеряли вместе с умственными способностями и дар речи.       Гриффиндор в растерянности жевал губы. Когтевран глядел исподлобья, с едва заметной завистью, не отвлекаясь от вонючей жижи в котелках. Пуффендуй удручённо вздохнул.       «Десять очков Слизерину. За сообразительность», — с недовольством процедил Снейп. — Прождать шесть вдохов, — она бесшумно сняла перчатки, моментально вытерев губы вспотевшими ладонями. Паук вновь щёлкнул челюстями.       Время для неё замерло. Весь лес, страшный в своём темном облачении, сузился до паука, перебирающего лапками по гравию за её спиной. Два его верхних клыка, размером с её предплечье, расправятся с рёбрами за считанные секунды — не спасёт даже дублённый корсет из драконьей кожи, даже магия. — Кристаллизировать вещество и поместить его в другой котелок с растворенной в нём белладонной.       Не убережёт и чутье. И быстрый бег, о каком не могло идти и речи, потому как весь лес представлял из себя самую настоящую полосу препятствий — бег по гравию разносился громким эхом, пробуждавшим других хищников, столь же кровожадных и ненасытных.       Её внутренний голос срывался на невыносимый скулёж. Паника жалила, прокатывалась по жилам ошпаривающим кипятком и дурила разум. — Отойти на два шага… — учуяв Корнелию, паук взревел, прыснул паутиной по ближайшим кустарникам, отсекая пути спасения, — задержать дыхание…       Пока лёгкие судорожно сжимались и разжимались в, вероятно, предсмертных вдохах и выдохах, пока мысли, разбежавшиеся от паники, собирались в единую картину действий, пока уста тряслись в невысказанных проклятьях, Корнелия рассекала палочкой воздух, повторяя комбинации боевых заклинаний.       Вингардиум Левиоса. Акцио. Инсендио. Сектумсемпра.       Моментальное Протего, Инкарцеро, Петрификус Тоталус.       Протего. Ей понадобится неизмеримое количество Протего, чтобы не зажариться в пахучей кислоте и явиться утром на занятия. Благо, ночь её поддерживала, не спешила заканчиваться и только-только устраивалась поудобнее, словно в царском кресле.       Глубже вдохнув, Корнелия подняла голову и взглянула на небо, видневшееся через бесконечные ветви. Салазар на её стороне — внезапно показался блеск звёзд, далеких и недостижимых. — И стрелять, — она вынырнула из укрытия, сорвав с пояса склянку с ослепляющим порошком.       Паук, угрожающе раскрыв пасть, устремился к ней. Челюсти, обильно смазанные ядом, лязгнули в дюйме от её плеча.

— Протего, дочь, и быстрое Инсендио, — мысли обрели повелевающий тон отца, будто бы наблюдавшего за её действиями за невидимой преградой. — Новое Протего. Прыжок в сторону. Уворачивайся! Примени левитирующее заклинание, не жмурься, ты достаточно сильна, чтобы поднять эту тушу в воздух! У тебя несколько секунд, не жди, бросай пороховые бомбочки. Поджигай! Не дай пауку упасть — держи его в воздухе! Мерлин, ты что позабыла все наши тренировки?

      Вот, почему раньше она являлась одной из лучших в рядах учеников.       Корнелия всё усерднее избавлялась от страха перед Запретным Лесом.