Нет дыма без огня

      Водить пером по пергаменту казалось унизительным занятием.       Отвратительным, бессмысленным и настолько скучным, что внутри всё злостно дребезжало от невозможности найти себе более приятное дело.       Линии получались ломаными, кривыми. Кончик с трудом выцарапывал руны, не говоря уже о красивом каллиграфическом тексте с надлежащими отступами. Влажные от пота перья, вырванные в редких приступах гнева, валялись мусором на полу.       Корнелия всей душой ненавидела письмо. И глядеть на изящный и аккуратный почерк Хай Лин, на её пальцы, с лёгкостью сжимавшие перо, стало невыносимым ко второму часу общего времяпровождения.       Она с чувством, стиснув зубы, разорвала пергамент, так и не дописав последнюю строку о целебных рунах. Откинулась на спинку стула, глубоко вдохнув. С неё на сегодня достаточно. Жалкие и бессмысленные попытки научиться положенному, оскорбляли её. — В Мунго так и не сказали, что с твоей рукой? — Хай Лин не стала бранить Корнелию. Более того, даже не подняла головы в ответ на беспорядок. — Бестолочи в халатах третий год не могут разработать сыворотку для драконьей оспы. На мою проблему они пожали плечами. Сказали, что не существует обратного заклинания для неё. — А они разбирались? — отложив металлическое перо, спросила когтевранка. — Или поверхностного осмотра им хватило, чтобы угадать дрянь, которую на тебя наслали? — Конечно, разбирались, — фыркнула Корнелия. Сама мысль, что её, дочь важного Аврора оставят без внимания, была недопустимой. — Но дельного ничего не сказали. Действительно опытных колдомедиков Волан-Де-Морт либо убил, либо переманил к себе. Остались бесполезные неучи, которых воротит от вида крови. — И это даже не часть Петрификуса Тоталуса?       Корнелия с усилием растопырила пальцы левой руки. Взгляд её блуждал по ровным костяшкам. Изящная линия кисти, бледный оттенок кожи, ухоженные ноготки и увлажнённые кремами фаланги — ничего из этого не могло перекрыть её главный недуг.       На пятом курсе, в преддверии Рождества, ей посчастливилось встретиться с учеником Дурмстранга в поединке, едва не отправившем её на тот свет. Знай она накануне, чем окончится встреча, ни за что бы не оставила стен Хогвартса и провела бы тот злосчастный вечер совершенно по-другому. Изменилось бы окружение: с шумной и удушающей толпы в безопасные пустые коридоры. Вместо голосов, взволнованных и раскатистых, вокруг бы звенела тишина, изредка прерываемая порывами ветра.       В конце концов, вместо боли, разорвавшей её у всех на глазах, была бы скука, не менее смертельная и пожирающая.       Они встретились в Могильных Ямах — месте, расположенном в катакомбах Лондона, в его северной части, ближе к портам. О Ямах знали шахтёры и волшебники: не те, ни другие не сталкивались друг с другом, потому что маршруты за неисчисляемые года так и не соприкоснулись.       В средневековье ямы служили братской могилой для зараженных чумой. К ним присоединились и ведьмы, и еретики, и все неугодные королевской власти. Их сжигали, в злостной насмешке скармливая земле прах проклятых. Общественность реагировала по-разному, но окончательное мнение сложилось не в пользу королевского двора. Народ, простой и добросердечный, не мог и помыслить, что власть сжигала мёртвых столь бесчестным и скрытым образом, не проводя обрядов, прощаний и поминаний. К тому же, узнав, что среди мёртвых всегда находились и живые невинные, люди бросились с тем же огнём на резиденции, на дома разодетых богачей, поддерживающих столь гнусный закон.       После великого лондонского пожара Ямы остались лишь в памяти немногих выживших. Их перестали использовать, вероятно потому, что сжигать уже было некого.       Им нашли другое применение, позднее, в нынешнем веку. Некто из магической Британии нашёл, расчистил Ямы от золы, копоти, потрудился над общим видом и быстрым доступом к ним из любой точки любого графства.       И если в магловском мире Ямы чаще всего величали бойцовскими, то в магическом мире за ними закрепилось то же название, что и в средние века.       Вместо грубой силы, выбитых зубов и пота, стекающего по телу ручьями вместе с кровью, маги предпочитали элегантное, будто танец, ведение боя. Негласное правило поединков: никакого рукоприкладства. Они, волшебники, наделены магией не для того, чтобы повторять животную свирепость маглов. Бились не до первой капли крови, слёз и мольб остановиться, ибо жизнь, внезапно, стала дороже победы и бесполезных восторгов.       Бились насмерть. Последний рваный вдох, звучащий как щелчок, потому что сломана гортань, а лёгкие забиты кровью; последний взгляд, косой и притупленный, потому что кости дробит от Непростительных и внутри не осталось ничего живого; последний взмах палочкой, чуть треснутой и разломанной, потому что кончить жизнь свою нужно красиво, самоотверженно, не уподобляясь слабакам, ползающим в ногах противника; последнее заклинание, произнесенное на издыхании, чаще Авада, чем что-либо другое, потому как непозволительно оставлять противника живым в мучительных терзаниях.       Вот, какими были Ямы.       И Корнелия знала о них всё перед тем, как выступить против ученика Дурмстранга. С ним произошло её первое и последнее поражение, впервые пролилась кровь, но не брызгами и не бурным фонтаном, хлещущим во все стороны, а в желудок, что совсем не ощущалось на первых порах. Внутреннее кровотечение выдали губы, внезапно посиневшие; и без того белёсое лицо сделалось совсем бледным, обескровленным и напоминало чистое полотно художника; сна, длившегося не меньше суток накануне, не хватило и её жутко клонило в дрёму; ни один кувшин с чистой водой не мог утолить жажду, а головокружение она по чрезвычайной глупости списывала на общую усталость.       Имени ученика она не знала и видела его впервые — одна алая мантия выдавала в нём тёмного мага. Заклинание, которое он применил, она не слышала ни разу за всю жизнь. Ничего не говорилось и в трактатах по тёмной магии, в древних фолиантах, в сборниках баллад и легенд. И вместе с тем испытанная боль не подходила ни под одно известное проклятье. Ни в записях Министерства, ни в знаниях колдомедиков не припоминались те симптомы, что сражали её медленно и изощрённо и отзывались по сей день.       Выжить удалось лишь потому, что один из зевак в толпе узнал в ней дочь Гарольда Хейла. Организаторы боя, до этого имевшие дело лишь с уличными или безродными волшебниками, не рискнули оставить её в мёртвых и избавиться от тела обычным способом. К ним никогда не являлись наследники и наследницы великих домов, а оттого всполох, поднявшийся с её резким обмороком, был оправданным и то, как бои после прекратились на несколько месяцев, ни чуть не вызвало удивления.       Все залечилось, благодаря беспрестанным усердиям некоторых её знакомых. Но вот левая рука потеряла всякую чувствительность. От плеча и до запястья осязались лёгкие покалывания, перетекающие в притупленную боль, вспыхивающую с разной периодичностью. Сама же ладонь, до того необходимая и важная, не чувствовалась вовсе. Её, точно заморозили. Или отбили до страшной степени и необратимых последствий.       И это могло бы проститься, не будь левая рука её главным инструментом. За короткий срок длиною в полгода Корнелии пришлось переучиваться держать палочку. И если с палочкой никаких забот и тревог не возникло, то уроки письма тянулись не меньше года и не приносили видимых успехов. Потому Корнелия не позволяла заглядывать кому бы то ни было в свои пергаменты и на занятиях не поспевала в конспектировании, трудясь больше памятью, нежели неподатливыми пальцами. — Будь это Петрификус, я бы уже давно плясала от радости, — недовольно буркнула она. — Отец не смог ничего узнать. Если ему не удалось — не удастся и мне. — Всё-таки он узнал о Ямах? — С интересом воскликнула Хай Лин, мгновенно отложив учебники. — Их закрыли? Аврорат ловил организаторов? Почему ты мне ничего не рассказывала?! — Потому что я и родителям долго ничего не говорила. Знал один Оли. От него не укрылось, как я перестала писать и держать левой рукой палочку. Нет, Аврорат не стал ничего делать с подпольными боями, — тут же ответила Корнелия на самый интересующий её подругу вопрос. — Им оказалось не до этого. Отец только хотел поймать того парня, но ты сама знаешь, легче создать бессмертие, чем обнаружить Дурмстранг и его учеников. — Правой рукой ты пишешь уже лучше, — Хай Лин поддела разорванные листы пергамента, внимательно уставившись в обрывки слов. — Мне нужна левая, — не соглашалась Корнелия. — Если маг не может управлять всеми конечностями, он бесполезен. — У половины Хогвартса руки и ноги двигаются безотказно, но их даже волшебниками назвать сложно, — усмехнулась Хай Лин. — Ты преуспела во всех дисциплинах и я уверена, сдашь ЖАБА без головной боли. Перестань требовать от себя невозможного. — Я всего лишь хочу понять, что со мной. — Ничего. Ты не потеряла голову, зрение или слух. Тебе даже руку не оторвало. Может, это временное проклятие. Как там говорили маглы в книжном? До свадьбы заживет. — Значит, этим летом я уже могла бы быть полностью здоровой.       Свеча, разделяющая их пространства, догорала. В запыленные окна ломился холодный ветер, створки глухо бились о фасад. Осень в Хогвартсе не была тёплой, желанной и уютной, как об этом говорилось в единственном письме-приглашение. От сильных ветряных порывов могло сорвать мантию и едва ли золотой снитч было тяжелее поймать, чем безвольный кусок ткани, который моментально уносило ввысь. И, несмотря на чары, отапливающие школу и камины, полыхавшие день и ночь, противный сквозняк появлялся каждую ночь.       Вот и сейчас, взглянув на рассыпанный по округе лес, Корнелия мысленно поблагодарила себя за то, что находилась не где-то за пределами замка, а внутри него, в относительном тепле и спокойствии. Вечер ещё не подобрался достаточно близко, чтобы спугнуть солнечный свет, и её взгляд различал раскачивающиеся верхушки елей. Должно быть, Хагрид невыносимо мёрзнет в своей укромной лачужке.       В читальном зале никого не было, помимо них и мадам Пинс. Заведующая библиотеки, чуть нервная и грубая женщина, ни разу не сделала им замечания за разговоры, пребывая в раздумьях над одним фолиантом. Заседала она в одной из секций по проклятьям, сумбурно, в спешном и рваном темпе читая строки на неизвестном студенткам языке.       Такую обстановку Корнелия посчитала благоприятной для откровений, томящихся в её душе. Ни её, ни подругу уже не волновали домашние задания и беспорядок вокруг. Заметив выжидающий взор Хай Лин, она удручённо вздохнула, понимая, что теперь увильнуть от ответов не удастся. — Я разорвала помолвку с Теоном, — на одном дыхании призналась, не утаивая взгляда. — за неделю до свадьбы. — Это я уже давно поняла, — Хай Лин поддалась вперёд, удобнее устроилась на столе, приняв полулежачее положение, — весной ты носила кольцо, так и не прислала мне приглашение и не прожужжала перед каникулами все уши насчёт свадебного платья. — А ты всё это время молчала, — прищурившись, тыкнула в неё Корнелия, — могла бы спокойно спросить и разговориться, знаешь же, что я из-за такого лить слезы не стану. — Я рада, что ты не вышла замуж, — радость Хай Лин была оправданной. — Особенно, за такого кретина, как Теон. Если бы свадьба состоялась, я бы пришла в белом.       Её презрение к нему вспыхнуло быстро. Корнелия тогда даже не увлекалась всерьез мыслями о Теоне и не внимала словам подруги, поносившей его при каждом появлении в Большом Зале. Конечно же, никто больше не слышал осуждающих изречений, никто и не думал, что в общем потоке учеников есть девушка, оправдывающая всякое насилие над грязнокровками, но не принимающая глупость одного юноши. Хай Лин ненавидела его яростно, словно любила, но ничего общего с любовью её чувства не имели.       Корнелия не раз задавалась вопросом, за что? Ведь Теон, помимо впечатляющей родословной, мог похвастаться красотой, пусть и смазливой; его блистательная успеваемость не подвергалась насмешкам; изысканно подобранный гардероб выделял в толпе, а тягучий шлейф древесного парфюма дурил голову. Он умел заговаривать зубы, используя лесные обращения, с лёгкостью сбрасывал с речи напускной официоз, манерность, становясь бестолковым грубияном и слюнтяем. Улыбался Теон лучезарно, смеялся заразительно, никак не выдавая в себе ту хищную и тёмную часть души, присущую всем Блэкам.       Корнелия не замечала его долго, пока слуха её не коснулась весть о его магических способностях. Его дубовая палочка с сердцевиной из пера Фестрала была чуть короче её собственной, колдовала с впечатляющей скоростью и после каждого заклинания оставляла в воздухе чёрно-красную дымку.       Именно Теон помог Корнелии изучить заклинание Сектумсемпры, взамен попросив разрешение поцеловать её ладонь. Едва губы его коснулись её кожи, сердце обуяло жаром. Пала Корнелия перед ним из-за обаяния или по вине первой подростковой влюбленности, не знала даже её душа.       Хай Лин этой новости не обрадовалась. И предрекла, что однажды Теон её покинет — его непостоянство и неугомонное собственное величие распускали руки, развязывали язык, стирали с памяти заветные чувства. Он был для неё очередным богатым ублюдком и признанное всеми его очарование Хай Лин только раздражало, — Я сама хотела надеть белое платье, — Корнелия рассмеялась вместе с ней. — Представь, с какой рожей они смотрели бы на меня. Идёт невеста под алтарь в похоронном платье, пока все вокруг радуются в чёрном. — Я слышала, что церемония проходит в их главном поместье. — Если быть точнее, то на Белом Утёсе в графстве Кент, — хоть Корнелия никогда там и не находилась, рассказ её был полон только неоспоримой правды, — кольца изготавливают в ночь перед свадьбой. Когда их приносят, они всё ещё хранят в себе жар ювелирной кузницы. Никаких свадебных клятв, никаких обещаний вечной брачной жизни, никаких песен и дорогого оркестра. Из свидетелей — пролив Ла-Манш с его бушующими и ледяными волнами, небо, которое заслонено грозовыми облаками, да северный ветер, который, по слухам, ненадолго затихает перед будущей супружеской четой. Именно так женятся мужчины семьи Блэк — на краю утеса, в чёрном наряде и из слов ими произносится одно только: «Если разлюблю, столкни меня вниз, прямо в эту водную пучину. А после — или прыгай сама, или сплюнь и никогда больше не вспоминай обо мне». Не оборви я помолвку, мы с Теоном стояли бы там на кромке и меня бы всю продуло!       Хай Лин отчего-то рассмеялась, да так звонко, что мадам Пинс немедля объявилась у их стола и смерила учениц строгим взглядом. Корнелия, прикусив губу, молчала, слушая с улыбкой бесконечный поток извинений от подруги. Вероятно, задорный смех вытравил из ума мадам все заученные проклятья и она, наконец, ожила, вспомнив о своей главной роли.       Отчитывали их недолго. Но теперь Корнелии пришлось говорить тише прежнего; она чаще озиралась, не желая делить свою жизнь со старой, деспотичной и одинокой женщиной. Услышь мадам Пинс об её свадьбе, пусть и не случившейся, читальный зал утонул бы в слезах и обвинениях.       Потому что да как она, жалкая и глупая школьница, смеет отказываться от семейного счастья и воротить нос от такого престижного и перспективного брака. Вот будь мадам Пинс на её месте, она бы заперла Теона на всю жизнь не только в своем сердце, но и в подвале, чтоб ни одна женщина больше не промелькнула перед ним и их счастье не сломила бы судьба-злодейка.       И в чём-то Корнелия бы с ней согласилась. Стать частью семьи Блэк — все равно что вытянуть билет в лучшую жизнь, лишенную голода, бедности и тени безызвестности. Но её это мало привлекало и уговаривало, поскольку семья Корнелии не бедствовала и жилось ей ничуть не хуже, чем наследникам знаменитого рода.       Поменять в своем имени Хейл на Блэк значило стать кем-то более важным. И пусть её и без того узнавали, с ней считались и уважали, само обозначение «миссис Блэк» привело бы её к тем высотам, что пока что блекло сияли на горизонте будущего.       Стать миссис Блэк — значит получить неприкосновенность для всего магического мира. Быть миссис Блэк — значит иметь влияние на судьбу магической Британии.       Слухи о связи с Волан-де-Мортом только подсыпали перчинки в репутацию Блэков. Их могли обвинять в шпионаже, в причастности к массовым убийствам грязнокровок, но чистоту крови никогда не подвергали сомнениям. И, поскольку в династии Блэк рождались одни мужчины, зрелые девушки во всей Британии лелеяли призрачную надежду столкнуться хоть с одним из них в любой части света.       Услышав первый раз об одних наследниках, Корнелия не поверила этому. Ей показалось это сущим бредом. А потом перед ней предстало семейное древо — огромные ветви простирались в разные стороны, не прекращая роста. Более ста лет назад появилась Беатриса Блэк и после неё не родилось ни одной родной сестры и дочери. Рождались одни мужчины. Сказками о том, что придёт страшный Блэк и украдет в свою колыбель, пугали маленьких непослушных дочерей; более взрослые особы только хихикали на такую глупость. Какая здравомыслящая леди откажется от выгодного брака с мужчиной, намного красивее простой обезьяны? Правильно, только та, что не знает о Блэках ничего.       Чаще всего женами становились леди из других чистокровных семей. И не всегда они жили в одно лишь Британии. — Так почему вы расстались? — Тут же спросила Хай Лин, как только мадам Пинс покинула читальный зал.       С момента приезда Корнелия так и не поделилась с ней важными новостями. Они совершенно позабылись и превратились в незначительный отголосок. Все мысли заняли смерть матери, сумасшествие отца и обрушившиеся планы. Думать о выходке Теона, об остывших к нему чувствах и обиде, наспех закопанной в сердце, не нашлось времени. Прибыв в Хогвартс, Корнелия так и не видела его. Она Теона не искала сознательно в толпе. Не пыталась услышать его парфюм в коридорах; не общалась с его друзьями, напротив, избегая как раз их, а не самого бывшего. — Ты знаешь, сколько стоят Хогсмидские шлюхи? — Внезапно поинтересовалась Корнелия, улыбнувшись краешком губ. — Тебе для личных целей или это было последнее желание Теона перед свадьбой? — Хай Лин разгадала намёк. — Твоя красота и обаяние в этот раз не сыграли перед вульгарщиной в дешевом кружеве? — За час они берут от десяти кнатов до ста галлеонов, смотря какой опыт и самомнение, — не обратив внимания на её колкость, продолжила Корнелия. — Теон предпочел за десять кнатов. Дешевле только обувная щетка. Его выбор: девушка невысокого роста, с впалыми щеками, тощими бедрами и тонкими светлыми волосами. Этот дурак не смог справиться с угрызениями совести и признался мне во всём. Хотя я подозреваю, что он чем-то от неё заразился и понял, что я в любом случае обо всём узнаю и нет смысла тянуть. — Ты невероятно спокойна для той, кого променяли на шлюху за десять кнатов, — безобидно подметила Хай Лин. — А что мне рвать на себе кожу и бросаться на рельсы? — Корнелия приподняла бровь в удивлении. — Я поплакала пару дней. Мне этого хватило. Начались каникулы и пережить предательство оказалось ещё легче. Я больше тосковала по миссис Блэк, которой не стало. — А где помолвочное кольцо?       Вот о нём Корнелия не запамятовала. И глядя на палец, скучала по тяжести, обрамляющей его. Кольцо отличалось от классических: не имело бриллиантов в оправе и сдержанного стиля. Оно, напротив, показывало изыски и статус семьи причудливой формой. На прочном титане лежали капли сапфиров, по центру находился тёмный череп — знак Пожирателей, с коими часто олицетворяли Блэков. — Я заложила его в Гринготтс. Не стала разбрасываться такими побрякушками. Если захочу — продам в будущем какой-нибудь поклоннице Теона и куплю себе весь Косой Переулок, переделаю его в аллею изменщиков и настрою столько борделей, что всем мужчинам на всю жизнь хватит. — Да ты самой себе врёшь! — Хай Лин небрежно махнула рукой. — Я бы ещё поверила, если бы не видела твоих глаз. Так и скажи, что Теон — сучий кусок дерьма, он разбил тебе сердце, планы на жизнь и выбрал девчонку на ночь вместо вашего будущего. Это будет правдоподобнее звучать. — Чтобы сказать так сейчас, мне нужно было его любить той любовью, от которой всё внутри горит, — Корнелия пожала плечами. — Хай Лин, я правда не разбита. Я больше потеряла друга, чем мужа, любовника и кем он ещё мог там быть. — Тогда и разрывать помолвку нет никакого смысла. Если это только брак по расчету, к чему тебе его верность? — Верность не мне, а нашим планам, — сурово поправила её Корнелия. — Хорошо, признаю, ты права в одном! По мне сильно ударил его выбор. Не понимаю, как я могла оказаться хуже дешевой заразной девчонки на рваных, грязных, потных простынях? — Тебе просто попался благородный мужчина. Как он заботится и помогает выжить бедным и нищим девушкам! Зря ты его бросила. — Нужно было поддержать его благотворительность, — Корнелия спохватилась, взялась за сердце, словно оно внезапно кольнуло, — что же я наделала? — Убила одного Питера Пэна. Освободило место возле себя. Я бы не расстраивалась так сильно. Может я не права, но у Теона есть отец, старшие братья и дяди. Стань женой любого и обязательно позови этого дуралея в качестве свидетеля. И отомстишь, и станешь миссис Блэк, как хотела, — заговорщически подмигнула Хай Лин. — В гробу я видала этих Блэков, — она неприязненно сморщилась и резко, под шум чужих шагов, перевела тему: — Ты напишешь мне эссе по травологии? Я уже не выношу его. — Десять кнатов на стол, — Хай Лин энергично хлопнула по столу, — и я напишу всё твоим почерком. — Стыд и срам! Совсем себя не ценишь. Я бы заплатила целый галлеон. — Как дорого ты оцениваешь мои пальчики. — Не хочу слышать слухи о своей мелочности. — Брось, я о тебе говорю только самое лучшее. — Я плачу за молчание. — Тогда ещё сверху двадцать кнатов и ни один человек в мире не узнает, что кто-то касался твоих ценных пергаментов. — Один галлеон за эссе, двадцать кнатов — за молчание. Договорились? — По рукам! Встретимся завтра за этим же столом.       Она встала, собрав учебники. Не побрезговав, наклонилась и собрала все обрывки пергамента, наводя прежнюю чистоту. — Я пойду, ладно? Хочу успеть встретиться ещё с одним человеком. Расскажу всё позже.       И с мечтательным взглядом, который Корнелия успела заметить, Хай Лин вприпрыжку направилась к выходу.       Свеча, всё то время горевшая, потухла с её уходом. Осторожно подступил полумрак, разбавляемый запахом старого дерева и карамели. За разговором ни одна из них не заметила наступление вечера. Скоро должны подать ужин; общество немых книг и сквозняка нравилось Корнелии больше, чем шум чужих голосов.       Она задержалась ещё на полчаса, выводя на обрывках пергамента руны. Всё истязала свою левую руку, думая над Теоном, над девушкой за двадцать кнатов и над собственным достоинством. На этот раз писалось легче — ярость и обида в уме настолько громко ревели, что взгляд не замечал недостатков в почерке.       Отвлек её огонек, ярко вспыхнувший на сгоревшем фитильке. И при свете выведенные символы наконец обрели непревзойденное привычное уродство.       Корнелия оглянулась, увидела профессора Блэка и инстинктивно прикрыла каракули предплечьем. Наглядеться на это убожество он успеет ещё, когда придёт час проверять занудные эссе учеников.       И, ожидая как минимум усмешки, как максимум — нетактичных вопросов, она приготовилась ответить не с достоинством, а с оскорблением.       Но он лишь поприветствовал её, почтительно кивнув: — Мисс Хейл.       Волнение и провокация улеглись, голос его ласково скользнул по мыслям. Ей показалось, что в прошлую встречу он звучал иначе. Не так тепло, проникновенно и уважительно, а нагло и издевательски. — Профессор Блэк, — ответила она, но голову в кивке не склонила. Всё ещё помнила, как он не придал значения её горю.       За ним хвостиком объявилась одна из гриффиндорок с отъявленным чувством справедливости. Вилл Вандом.       Одетая в положенную форму, она бы никак не вызвала неправильных мыслей, но Корнелия зорко разглядела её пунцовые от смущения щёки, развязанный галстук и опухшие, словно от долгого поцелуя, губы. — Привет, Корнелия! — Сбивчивое дыхание помешало Вилл прозвучать ровно, как профессор Блэк.       Она ей не ответила, вновь посмотрев на профессора.       Но ничего в его внешнем виде не выдавало доказательств грязной фантазии, нарисовавшейся в уме Корнелии.       Губы не покрывал ни девичий блеск, ни крошечные царапины; мантия не сползала с плеч, застёгнутая у шеи; руки не дрожали, держа несколько скрученных пергаментов. Взгляд, прямой и глубокий, не таил в себе притихшей страсти и предвкушения.       Ничего. Профессор выглядел безукоризненно. Потому воображение её остыло, всего лишь на мгновение, а затем разбухло, задело рассудок и кольнуло сердце.       Вилл и Блэк направились дальше. И, остановись они у двух ближних к Корнелии отсеков, она бы забыла о них тотчас. Но приглушенные голоса их, разбавленные хриплыми усмешками профессора, исчезли только через пару минут. Путь их лежал к запретной секции.       Корнелия сглотнула, притихла, и каждый нерв в ней натянулся до критического предела. В ногах зудело от желания приблизиться к ним и узнать то, что ей не предназначалось. Тихая поступь её не выдала бы присутствия и, если хорошенько постараться, Корнелия бы смогла подойти ближе положенного и разузнать, почему у Вилл алели щёки, а на губах не осталось нетронутого места. И почему в запретную секцию её ведет профессор по защите от тёмных искусств, выбрав для посещения не день, а вечер.       Но разум вставил своё:       «Это не твоё дело»       И она его послушала, тут же покинув библиотеку.

***

      Домашнее задание, заданное профессором Блэком накануне, лежало в мусорном ведре. К нему повторно не притронулась. Не возникло ни желания, ни сил, и последствия такого равнодушия пугали меньше, чем призрак матери в кошмарах.       Корнелия явилась к нему на занятие более чем подготовленной, не имея при себе сочинений. Большая часть её домашней библиотеки была посвящена Легилименции, в памяти укоренились все рассказы родителей об этом гнусном заклятии. К тому же Корнелия не раз подвергалась действию Легилименс в более раннем возрасте, когда смела врать отцу и скрывать от него неудобную правду. Отец не видел ничего зазорного в беглом просмотре воспоминаний дочери; его не волновало отношение Корнелии к этому.       Уверенность в своих силах смела напрочь любые опасения по поводу подловленного лично ей испытания. Войдя в подземелье, она на короткий миг остановилась у двери, чтобы поддаться иррациональному порыву: прочувствовать всеми лёгкими аромат табака и бергамота.       Знакомое сочетание зачаровало её. Она вздохнула глубже. Затем ещё раз. И ещё. До тех пор, пока запах не въелся в глотку.       Ученики разбились по парам. Все столы сдвинули к стенам, оставив центр пустым. В нём, по обычаю, демонстрировали свои умения и сражались в тренировочном поединке — на ЗоТИ писали редко, за что Корнелия любила дисциплину сильнее, чем остальные.       Ей достался невзрачный когтевранец с нелепыми очками, уродующими овал лица. Её атаку он смог отбить только на пятый раз, и Корнелия не задерживалась в его рассудке дольше секунды, боясь увидеть саму себя в непристойном виде.       Его тисовая палочка не достигала и десяти дюймов, не контратаковала и выстреливала левее желаемого, попадая куда угодно, но не в Корнелию. Управляя неудобной правой рукой, она обезоруживала его в первую минуту. И не скрывала гордости за свой инструмент, выделявшийся изящными переплетениями серебра на рукоятке.       Профессор Блэк уделял внимание каждой паре. Он не перемещался, словно в танце, по всему залу, а выбирал определенных учеников, останавливался совсем рядом, готовый оказать помощь на всякий случай, и сосредоточенно следил за движениями тел, палочек, траекторией полета заклинаний. Его голос звучал с пугающей строгостью и холодной отстраненностью — замечания он проговаривал моментально и немногие сбивались с намерений, пропуская атаку или драгоценную секунду для создания защитных чар. За что вдобавок получали наказание.       Под его командованием никто не совершал дважды одну и ту же ошибку. Всем хватало одного упоминания. Слаженная работа шла в похвальном темпе без умственных задержек. Такой покладистости и ответственности не мог добиться ни один предыдущий профессор Защиты.       И, когда пришла её очередь проявиться и показать накопленные умения, профессор Блэк неожиданно остановил все упражнения. — Соберитесь в круг, — велел он. — Если в следующие пять минут услышу хоть один писк, заставлю писать древними магическими иероглифами извинения на доске.       Взгляд его устремился к ней, чуть дрожавшей от напряжения. Когтевранец отступил, оставил её одну, и Корнелия могла поклясться, что заметила на его потной физиономии гримасу злого торжества. Пальцы самовольно сжали палочку сильнее, точно в ожидании смертельного броска. — Под конец сентября каждый в этой комнате сдал мне заклинание Окклюменции и Легилименс, — грохот, с каким Блэк установил стул для неё, заставил вздрогнуть. — Остались только вы, Корнелия. И поскольку у вас было время подготовиться заранее, я не вижу смысла оттягивать проверку. Присядьте.       Повиновалась.       Без тени страха, злости и невыносимого раздражения заняла стул, тут же выпрямившись и царственно приподняв подбородок. Все глядели. Все рассматривали её, как зверюшку, и внимание их щипало не хуже мороза. И пусть их лица выражали самые разные чувства, её собственное не тронули ни чувства, ни трепет в ожидании худшего.       Только в глазах пылала настороженность. — Никаких поблажек, тот же сценарий, что и у вас всех, — Блэк обратился к притихшим ребятам, подтаскивая второй стул для себя. — Корнелия, у вас ровно минута для того, чтобы выдумать любую тайну и спрятать её от меня подальше. Представьте, что вы в плену, я один из последователей Того-Чье-Имя-Нельзя-Называть и мне поручено выяснить у вас эту тайну любыми способами. Я воспользуюсь Легилименцией. Весь магический мир в этот момент зависит от вас. Продержитесь дольше пяти минут и проверка будет считаться завершенной. После мы поменяемся местами. — Это изначально неравное испытание, — прищурившись, холодно высказалась Корнелия. — Вы опытнее меня и сломаете любое сопротивление в первую же секунду. — Вы так не уверены в себе? — Притворно удивился Калеб. — Я бы не стал на вашем месте вести себя подобный образом на глазах у всего потока. — Ни один из этой толпы не справится со мной в честном бою, — она единожды взглянула на разношерстное сборище. — Мы это уже проверяли. — Жизнь никогда не преподнесёт на золотом блюдечке честный и равный бой, как вы того хотите, — он поддался вперёд, снисходительно улыбнувшись. — Кивните, когда будете готовы.       Чертоги памяти были полны запретных воспоминаний, годившихся для самой важной тайны. В них содержались и проведенные в Могильных Ямах вечера, и первая Сектумсемпра, убившая невинного человека. Любые выдуманные истории меркли перед её прошлым, заляпанным одной кровью. Защищать тайну, в которую не можешь поверить всей душой, гиблое и заведомо проигрышное дело. А проигрывать Корнелия не желала.       Всковырнув в памяти обрывки о случае с первым убийством, она сосредоточилась на них, как на самом сокровенном чувстве. Узнай профессор об этом — её ждет в лучшем случае исключение, что подпортит репутацию семьи. В худшем — безликие стены Азкабана и долгие судебные слушания Визенгамота. У неё появилась бесспорная мотивация стараться и выдержать вторжение в собственные мысли.       И для отступления, позорного проигрыша или головной боли не хватило мелкого и гноящегося страха.       Кончик палочки смотрел на него, спокойного и даже умиротворенного для столь тяжёлой и изматывающей проверки. Перед тем, как кивнуть, Корнелия задумалась над тем, где его палочка. И, не побоявшись, спросила: — А где ваша палочка? — Я её не использую.       Уста изумленно раскрылись, но не успела она ни вдохнуть, ни выдохнуть, как рассудок оплело чужим присутствием.       Вначале было мелко. Ненавязчиво. До тошноты мягко, безболезненно… и нежно. Ей показалось, что она сможет выстоять испытание.       Профессор не произнес ни одной буквы заклинания и не повел в воздухе рукой, как их учили из года в год. Его губы оставались сомкнутыми, пальцы лежали на подлокотниках, но вот взгляд кромсал хуже заточенного лезвия. Пробеги между ними хоть кто-то и его бы рассекло напополам — настолько явственно осязался взор его, тяжёлый и пронизывающий. А Корнелия, точно заворожившись, не норовила отвернуться, взметнуть палочку и защититься; её прибило неведомой силой к стулу, лишило смелости, решимости и оставило наедине с животрепещущим чувством порабощенности.       Он ходил вокруг её ментальных щитов долго.       Осторожно притрагивался к громадным каменным глыбам, возвышавшимся над ним. Без спешки, будто издеваясь, с легким стуком нагнетал, медленными поглаживаниями сводил с ума.       Когда в её мысли врывался отец, она чувствовала себя униженной. От присутствия Блэка она ощущала невообразимое и слепое беспокойство. Не потому что его сила раскрывалась с пугающей неспешностью.       Её унимало нарочное бездействие. Оно не расслабляло, как он того хотел.       Но боль, яркая и вырвавшая из плена скуки, явилась с первой болезненной попыткой.       Грубое, беспощадное и резкое проникновение размазало её. И пусть он пытался проникнуть в сознание, боль, острая и неимоверная, доставалась всему телу. Как же сильно она возжелала сгореть заживо и умереть в то мгновение, чем выстоять против того, что ей уготовано. Отец бросался в мысли её со стремительным рвением, не испытывая понапрасну дочь — с его проверками она позабыла о той Легилименции, что пытала больнее Сектумсемпры и Круцио.       В отличии от остальных она не боялась. Или боялась, но страх её лежал бесформенной кучей в отдаленных потёмках души. Дрожью профессора не кормя, оставалась неподвижной, с той же впечатляющей осанкой и надменным выражением лица. Что её ровесники, что он — они все были для неё одной ступенью, по которой надлежало пройтись без сожалений, потому что таков путь к желанному.       И, не обращая внимание на исключительную красоту и впечатляющую уверенность, Калеб не пожалел её гордости и уязвленного после смерти матушки сердца.       На третью минуту ему наскучило. Надоело ходить кругами, выискивать бреши, слабые точки и тем самым позволяя ей собраться и вытолкнуть его. Один взгляд её, до того непокорный и лишенный всякого страха, послужил щелчком.       Она ощутила его в своих мыслях моментально. С таким ударом разбивают города, стирают с лица земли неугодных и превращают в пыль великое. Её тело дрогнуло, выгнулось, костяшки пальцев побелели, пальцы хрустнули; с носа покапала кровь, пачкая белоснежную выглаженную рубашку. Но щиты не исчезли. Некоторые мысли всё ещё скрывались от него за толщей, почти разломавшейся от одного удара. И в нём не было сомнений, что Корнелия выдержит и вторую, и третью попытку, однако, в четвёртую падет, или умерев или потеряв сознание.       От третьей попытки её скрутило, да так, что вырвался тихий вскрик и с губ полилась кровь. Склеры обляпало ею же с лопнувших капилляров. Дыхание сбилось, едва не оборвалось и зазвучало громче сердца. Она старалась изо всех сил, но чем больше проявлялось её сопротивление, тем сильнее, в невидимой хватке, Калеб сжимал её сознание в ответной реакции. Ни предательство, ни падение с метлы, ни смерть матери не терзали её с той же изощренностью, что профессор, пытавшийся добраться до её тайны.       Поразительный контраст: он, умиротворенный внешне и она, теряющая самообладание.       К тому моменту, когда оставалась минута, Корнелю вовсю знобило, трясло и нос её кровил без остановки. Внутренности словно проедало, комкало и поджигало; во рту сделалось горько из-за слёз и крови; память безжалостно четвертовали, не пропуская миллиметра. Он всё же проник туда, где его не ждали и пришествие его сказалось на сердце, пропустившем удар. Вся жизнь её, расписанная яркими красками, предстала перед ним во всех подробностях — каждое прожитое чувство, каждая радость и разочарование.       Только вот Блэк не смотрел. И не оглядывался на мгновения её жизни, не проявлял интереса к тому, что светилось ярко и долго.       Её не покидало понимание, что это далеко не предел. И что он может и хуже и больнее, не используя ни палочку, ни зелья — на неизвестном ей энтузиазме пытать и добиваться своего, пока желанное не объявится на руках.       Мерлин, позволь ей задохнуться и упасть в забвение. Позволь забыть, как Блэк вскрывал и потрошил её разум. Боль не утихала — троилась и завлекала те мучения, что не снились даже в страшных снах. Зато тайна оставалась защищенной, а подземелье не услышало её мольб и просьб остановиться. У победы оказался мерзкий привкус прокушенного языка и кровавых слёз. И вся прежняя уверенность в своих знаниях раскрошилась между ними, сидящими в неположенной близости. — Это и есть настоящая Легилименция, Корнелия, — слова его звучали не рядом, а в ней самой, — равнодушная к крови и слезам.       Она не заметила, как он оставил её рассудок в покое. Всё продолжала иступлено сжимать подлокотники, пустив в дереве трещину; всё продолжала глотать кровь и давиться ею. Внутри сделалось глухо, пусто и холодно. Её словно поимели, бросив умирать в зимнем лесу на льдистом снегу.       Слёзы лились не от обиды и не от боли. Едва ли последнее вырвало бы из неё хоть какие-то унизительные оправдания, а первое столкнуло бы к необдуманным действиям. То воспоминание, о бездомном мужчине, теперь принадлежало не только ей. И узнать о нём мог, кто угодно — она профессору не доверяла и знала, что он обязан оповестить директора Альбуса о неприятном происшествии. В таком случае её ничто не спасет. Даже отец, ведь теперь никакой он не Аврор и Министерство только и ждет его смерти.       Застывшие слёзы принялись оттирать. Не она, а профессор. И лучше бы он и вовсе убил её, чем после такого аккуратно притрагивался к ней, боясь спугнуть. — Вы продержались целых восемь минут, — едва ли не шепотом, предназначенным для неё одной, произнес он, — и удивили всех, потому что до этого никто не мог вынести и минуты. Хвалю.       Врываясь в чужое сознание, тот, кто использует Легилименцию, рискует оставить собственный ум открытым и незащищенным. Одно из последствий для обеих сторон.       И, не взирая на самочувствие, кровь, заливающую рот и с каждым мгновением мутнеющий взгляд, Корнелия вяло попыталась оказаться в мыслях профессора. Ей удалось. Теряя сознание, она успела вздёрнуть его изнутри одним приглушенным: — Будьте вы прокляты.