Нет дыма без огня

Трансгрессия обладала невиданными преимуществами перед остальным транспортом, но ни одно превосходство не могло унять главного минуса. Перемещение из одной точки в другую, обходившееся в считанные секунды, сопровождалось удушьем. И не тем, что возникает под водой — оно, по мнению Корнелии, не приносило никакой боли. За мгновенной растерянностью следовала вечная темнота. Иной раз Лилиан, разозлившись на старшую сестру, могла кинуться ей на шею и сцепить свои пальчики вокруг горла. Добрая улыбка, крошечные ладошки и нежный голос забывались тотчас, стоило Лилиан пустить все силы в смертоносный захват со спины. Маленькая девочка обладала страшной физической мощью. И не стеснялась демонстрировать её домочадцам, а в особенности, Корнелии, преуспевающей в изучении магии. Волшебная палочка Лилиан оказалась строптивой, неподвластной характеру юной Хейл и чаще всего выпускала мыльные пузыри вместо чар. Приземляясь в представленное место, Корнелия подолгу приходила в себя. И собираясь перемещаться, не обвязывала шею шарфами и драгоценностями, потому что знала, что сорвёт с себя абсолютно всё по прибытии. Вся проблема состояла в нехватке воздуха. Её горло простреливало болью, словно кто-то беспощадно сжимал его, пытаясь сломать. Например, Лилиан. И хоть длилось всё мучение не дольше десяти секунд, последствия звучали в её теле дольше суток. Обоняние сбивалось, в ушах стоял приглушённый звон. В завершении всего ровная осанка превращалась в сутулость из-за защемлённой шеи. Тревожные вести о произошедшем в Лондоне обошли Хогсмид. Или же волшебники постигли высшие пределы тактичности, ведя себя рядом с Корнелией так, словно ничего не случилось. Отец хотел оставить её на домашнее обучение. Он не видел проблемы в собственном наблюдении и контроле за дочерью после трагедии, заставившей его пересмотреть отношение к безопасности Хогвартса и всей Британии. Паранойя развилась в нём быстро, сметя рациональные доводы рассудка. Ему казалось, что теперь, после смерти Элизабет, похожая участь ждёт и дочерей. Авроры не посвящали его во все подробности дела и появлялись в их доме чаще, чем когда-либо. И целью таких появлений всегда были допросы. Маленький чулан, присоединенный к кухне и служивший местом для хранения кухонной утвари, превратился в пыточную. Зачарованные стены не пропускали ни единого звука. Корнелия не боялась показываться на кухне и ждать, когда отца выпустят. Чаще всего она запрыгивала на столешницу кухонного островка и, скрестив ноги, смотрела на дверь, раздирая ногтями мозоли. Ей хотелось услышать разговоры, но такую возможность у неё забрали. Когда дверь громко отворялась, ударяясь об стену, Корнелия оставалась неподвижной, высматривая в появившихся лицах ответы на вопросы. Авроры прогоняли её, наставляя палочки. Единожды пригрозили, что в чулане окажется сама она, если не прекратит следить и полагали, что это её спугнет и заставит одуматься. Отца избивали и душили. К нему, почётному Аврору, прослужившему всю жизнь во имя Министерства, не стеснялись применять Сектумсемпру. Его, вдовца, потерявшего любовь всей жизни, не боялись обвинить в сговоре с Тем-Чье-Имя-нельзя-называть и убийстве собственной жены, осуждающей принципы чистоты крови. В какой-то момент Гарольд перестал лечить себя и смывать пятна крови на белоснежном кафеле. После встреч с бывшими напарниками, он часами бродил по дому, расписывая полы и стены кровавыми кляксами. В темноте его волшебная палочка источала алый свет. Сталкиваясь с ним в коридоре, Корнелия почти всегда шептала «Протего», пятясь к ближайшему выходу. Отец никогда бы не причинил ей вреда, но в этом ей клялся мужчина, чья жена ещё была жива и чьё сердце не обезумело от потери, а не тот, что пугал саму темноту и снился ей в кошмарах. — Со мной всё в порядке, — убеждал отец, растягивая опухшие от ударов уста в улыбке. — Ложись спать, Нели, не гуляй ночью по саду. Стопы его мокли в багровой луже. Схваченные в треморе, пальцы безостановочно тряслись. Раны, свежие и старые, кровоточили, прядки волос спутались и заметно отросли. Не знай Корнелия, что перед ней её же отец, она посчитала бы его за призрака с душой, проклятой в этих стенах. Пить мгновенно перехотелось. Она сглотнула, настороженно уставившись вперёд. — Не могу уснуть, — он хрипло рассмеялся, почесав расцарапанные рёбра. На его бледной коже, словно на белом полотне, размазались тёмные следы. — Слышу везде голос Лиз. Иди в свою комнату, Нели. Не выходи до утра, хорошо? Засыпая, Корнелия слышала, как он ломал вещи, разбрасываясь разрушительными заклинаниями. На утро, выбираясь к фонтану, обнаруживала раскопанные грядки и сорванные хризантемы, полюбившиеся маме за разнообразие оттенков и форму бутона. Под её ногами всегда оказывались засохшая кровь и осколки. При свете дня и слепящем солнце, в поместье простиралась мгла. Гарольд не разрешал распахивать портьеры и зажигать свечи, гоняясь за призраком жены в темноте. Только никакого призрака не существовало. И в ночной тишине мужские возгласы, разносившиеся по всем этажам, повторялись снова и снова. Гарольд звал жену. А она звала его, поселившись бредом в неспокойных мыслях. Хогвартс всё ещё ждал Корнелию. Он помнил, как перед летними каникулами она, высоко подняв голову, помахала башне астрономии и пообещала вернуться осенью. Сентябрь упущен. Половина октября проведена в немыслимых терзаниях и ссорах с отцом, едва не разваливших их родственную связь. Рано или поздно, Корнелия бы сбежала. Не от воспоминаний и пустого дома, превратившегося в убежище кошмаров. Причина неизменно ходила по коридорам и впускала Авроров, уже позволявших Корнелии видеть весь процесс допроса. И теперь она стояла на центральной улице Хогсмида, растерянно смотря на свой чемодан и на свою волшебную палочку, которую отец хотел разломить в приступе гнева от озвученной просьбы отправить её обратно на обучение. На пальцах почувствовалась влага. Начавшийся ливень разогнал всех на площади, оставив Корнелию мёрзнуть в привычном одиночестве. Занятия уже давно начались. Учёбу не прекратили, несмотря на переполох в Лондоне. Директор Дамблдор усилил защиту замка и, к огорчению многих, запретил появляться в Хогсмиде без сопровождения любого из профессоров. Мантия на плечах ощутимо потяжелела. Корнелия обернулась, ощутив чужое прикосновение. На миг её обдало опасениями, что следом за ней в деревушку переместился и отец, возжелавший вернуть дочь обратно домой. Окажись он тут, она бы прокляла его. Он не посмел бы забрать у неё последнюю уцелевшую мечту — Корнелия не допустила бы его к себе и близко после месяца, проведенного с ним под одной крышей в окружении темноты и холода. Но никто не тянул её. Вместо этого Корнелия столкнулась с Рубеусом Хагридом. С его причёсанной бородой, новым синим плащом и взглядом, таящим в себе грусть. Его зонт прятал её и чемодан от дождя, а свободная рука боязливо протягивала торт с тёмно-зелёной глазурью. Он старательно разрисовал верхушку змейками и звёздами. Коржи едва стояли друг на друге, порываясь упасть. — С возвращением, — его низкий голос дрожал, — мы ждали вас. С самого первого дня, как прибыли все ученики. И её, наконец, сломило. Вблизи отца, теряющего рассудок, она, казалось, очерствела. Его поступки вынудили позабыть о себе и своих чувствах, режущих сердце. С появлением Хагрида и его торта, испеченного для неё одной, Корнелия выдохнула. Так громко и рвано, не сдержав возникнувших слёз. — Ну что вы, мисс Хейл, — запротестовал Хагрид, — пожалуйста, не плачьте, я сам кое-как держусь. Вы вернулись к нам. Мы должны только радоваться. — Хагрид, ей это необходимо. Минерва Макгонагалл не улыбалась. Она появилась внезапно, без предупреждения, как и любила объявляться на каждом занятии и собрании учеников. И впервые Корнелия видела её без тёмной накидки и остроконечной шляпы. Впервые видела за пределами Хогвартса, растерявшую свою профессорскую строгость. Седые прядки послушно уложились в высокий тугой пучок, под глазами образовались пару незначительных морщинок. И плечи её скрывала оранжевая мантия, резко контрастировавшая с грязью и сыростью улиц. — Помимо торта Рубеус выпросил у Помоны Стебль ваши любимые альстромерии и гортензии, чтобы украсить вашу спальню. Её, кстати порывались занять другие ученицы, но они побоялись пройти через меня, — поведала Минерва, беспокойно оглядывая Корнелию и не обращая внимания на топчущегося от волнения Хагрида. Она замолчала, подумав о чем-то своём. Но совсем скоро с робкой улыбкой произнесла, опустив формальности: — Я счастлива видеть тебя, Корнелия. Мы с директором Дамблдором боялись, что ты решишь бросить выпускной курс и отказаться от волшебства вовсе. Слизерин переживает за тебя, — совершенно неожиданно призналась она. — Я сама не поверила, когда узнала. — Все профессора ждут вас! — не вытерпев, добавил Хагрид. — Никто не мог представить, что такое может произойти. Всем нам очень жаль, Корнелия. Они точных названий избегали и не упоминали ту смерть, из-за которой её жизнь обрела мрачный окрас. Минерва не задавала вопросов и всё продолжала следить за ней, словно ожидая, когда последняя нить в Корнелии оборвётся и она предпочтёт упасть, чем стоять. И она бы опустилась за ней следом, чтобы подставить плечо и обнять, укоряя себя в том, что ничем большим помочь не может. Её понимающий взгляд произнёс всё то, что не сорвалось с губ в бессмысленных соболезнованиях. МакГонагалл сожалела, но грусть держала в своей душе и не разбивалась в оправданиях, обвинениях и лишних разговорах. Молчание её исцелило, согрело и дало надежду. Ей следовало оставить отца одного ещё раньше. Нахождение в доме отравило, и, стоя рядом с профессорами, Корнелия ощущала, как парализующий её яд растворяется в бескорыстной доброте Хагрида и поддержке Минервы. Она впервые задышала свободно с того дня, как тело матери оказалось засыпано землёй. Впервые держала палочку не для того, чтобы защититься и атаковать собственного отца. К ней впервые притрагивались за последний месяц. И она, изголодавшаяся по ласковым касаниям, прильнула к МакГонагалл, а после и к Хагриду, опустившемуся на колени ради её удобства. Зонт оказался бесполезен. Минерва сложила его, подставив лицо ливню. — Мы пойдём пешком — решительно заявила Минерва, исподлобья глянув на Корнелию. — Я не видела тебя целое лето. Сейчас все заберут тебя и у нас не получится поговорить. А нам, поверь, есть, что обсудить. Ей пришлось откусывать торт вместе со всеми, прячась под плащом Хагрида. И жаловаться на то, что вместо голубики он выбрал клюкву. Слыша её недовольства и оправдания Хагрида, Корнелия улыбнулась. Её душа, наконец, оказалась дома.

***

О нём говорили чаще, чем о Министерстве. Кто-то срывался на злобный крик, потому что теперь предстояло отрабатывать десять часов в подземелье, вычитывая книги по истории тёмной магии и отвечать на десяток вопросов. Кто-то, стараясь быть тише, рассказывал сказки о его прошлом, сочиняя то, что не смог бы выдумать сам он, находясь под воздействием Империо. Но большинство по нему вздыхали. Томно, мечтательно, раздражённо и устало. Они неумело прятали свои эмоции, когда видели, как он приближается. Их притворная вежливость перемешивалась с забавным очарованием, образуя коктейль, послевкусие которого порождало тошнотворный ком. За прошедший месяц живые стены Хогвартса успели увидеть и слёзы огорчения, и произнесённые от гнева проклятья, и радость от встретившихся на мгновение взглядов. Шёпот. Постоянный, преследующий и нагнетающий. Она слышала его каждое утро, входя в Большой Зал на завтрак. Её слух неумолимо трясло новое имя, пробравшееся под кожу заразой. И Корнелия даже не была уверена, что огорчена тем, как внимание, принадлежавшее ей, переместилось на кого-то другого. Интерес завладел недоумением и беспечностью. Любопытство учебное, нежели порочное, разложило в уме каждую услышанную сплетню. Тело предыдущего профессора Защиты нашли в Запретном Лесу пятью месяцами ранее. Над обугленными останками пестрело тёмное пятно, издали напоминавшее кляксу на чистом пергаменте. Проклятье, посланное Волан-де-Мортом, ставило метку на любом новом смельчаке, занимавшем должность профессора защиты от тёмных искусств. Альбус Дамблдор боролся долго, тщетно выискивая те чары, что смогли бы отвадить тень от столь необходимого Хогвартсу волшебника. Личный контроль за занятиями, а после и защита взрослого самостоятельного мага, устраивала не многих. За несколько лет больше десяти волшебников покинули Хогвартс и живыми, и мёртвыми. Каждый из них успел обустроиться в холодном и отчуждённом подземелье и даже познакомиться с учениками и определить программу на предстоящий год. Жаль, что всё это не имело никакого смысла для самих учеников. Они не запоминали имен, не подстраивались под новый темп обучения и… прощались с магом навсегда на выходе из подземелья после первой встречи. Все знали, что некоторое время спустя Дамблдор объявится в Большом Зале с печальной и ожидаемой новостью о пропаже блестящего таланта. Корнелия составляла их ряды. Уже на третьем курсе, пронзав о положении любого профессора по Защите, она принялась изучать дисциплину самостоятельно, не надеясь на постороннюю помощь. Тёмные искусства были для неё всем сразу. Утешением, безответной любовью, победой, самой жизнью и главным увлечением. Могущество, даруемое запретной магией, восхищало. Смертоносная опасность, губительные последствия и обещанная заведомо боль не пугали её. Четвёртый курс завершился в практике Сектумсемпры — режущего заклинания, от которого на теле жертвы возникали глубокие кровоточащие раны. Никто из профессоров не ведал, что ученица Слизерина, юная и безобидная, чуть не довела до смерти бездомного жителя Хогсмида в преддверии летних каникул. Сердце помнило то чувство, что раскололо надвое. Помнило сноп алых искр и мужское лицо, перемазанное кровью, мучениями и поздним осознанием произошедшего. Её четырнадцатый год начался с узкого переулка, окутанного туманом и с палочки, впервые окроплённой кровью и дрожащей от избытка тёмного волшебства. Именно тогда она осознала, что никакой профессор не смог бы обучить её такому. Ему бы просто не позволили, а её изгнали бы в Азкабан, как потенциальную угрозу волшебному миру. Такая участь вполне реализовалась бы, поймай её в тот злостный день. Особенность переулка заключалась в том, что туман в нём появлялся не от погоды. В доме, примыкающем боковой частью к переулку, тридцать лет назад погибла девушка. По прибытии служб вместо бездыханного тела нашли артефакт, разлетевшийся на куски по всей гостиной. Вместо пожара, предполагаемой разрухи и руин под пеплом, в помещении витал густой туман. Вспотев, работники Министерства, осматривавшие жилище, открыли окна. И уже месяцами позднее жители Хогсмида обнаружили, что туман, стеснённый высокими стенами и широким металлическим козырьком, разъедал кожу. Корнелия услышала об этом переулке от Хагрида. И вознесла тысячу благодарностей за его неумение держать язык за зубами. Сколько же ночей прошли в бессоннице. Сколько снов, приятных и разнообразных, отвернулись от неё после этого происшествия. Ныне темнота звучала мольбами. Теми, что бессмысленно разбрасывался мужчина у ёё ног. И темнота пахла свежей кровью, мокрым асфальтом, её детскими цветочными духами. Корнелия не раз задумывалась, настигла ли его всё-таки смерть. Наверное, да. Сектумсемпра не оставляла в живых. Корнелия так и не произнесла контрзаклятие, хотя знала и его. Собственная власть над невинной душой потрясла и обездвижила. На восьмой день обучения она поняла, почему о новом профессоре так много говорили. Она заметила его в Большом Зале за длинным преподавательским столом, разговаривающим с невообразимой увлеченностью с Минервой МакГонагалл. Он был моложе всех остальных профессоров и, сидя, как и они, умудрялся смотреть на них сверху вниз, словно на букашек. Да, он определенно смотрела на всех именно так. Взгляд Корнелии, обращённый ко всем в Хогвартсе, был таким же. Потому, едва взглянув на него, она узнала саму себя. Её поразила злость гриффиндорцев, никогда ранее не показывавших негативных эмоции. Но они проявились. И выражались в их взорах на нового профессора столь отчётливо, что всматриваясь в их лица, Корнелию пронзало удовлетворение от их очевидных неудобств. Гриффиндор перестал быть лучшим факультетом, лишившись этого звания в первый раз за последние пару лет. За сентябрь, благодаря Квиддичу и Дамблдору, они набрали четыреста пятьдесят очков, став самым выдающимся факультетом. А после в их расписании случилась Защита от Тёмных Искусств. И за пару занятий новый профессор лишил их трёхста очков, предъявив директору, что либо они вылечиваются от коллективного слабоумия и берутся всерьёз за обучение, либо он пустит дементоров в подземелье и запрёт весь Гриффиндор с ними и совесть его не растопчет. Она не знала его, но уже полюбила. Сознание ошпарило неожиданной мыслью. Если этот профессор умрёт или исчезнет, Корнелия, несомненно, расстроится.

***

Требовательно. Она постучалась так, словно была госпожой целого замка, а за дверью пряталась нерадивая слуга. Её не пугал столь поздний для посещений час. В конце концов, Хай Лин заслуживала весь вечер и Корнелия провела бы с ней ещё дольше, если бы когтевранка не напомнила ей о необходимости забрать учебник. Это дело едва ли займёт и пяти минут. Дорога к гостиной Слизерина, а после и до её покоев, занимала не больше пятнадцати минут. К тому моменту, как она пересечёт лестницу, ведущую в спальни учеников, старосты только выйдут на вечернее дежурство. Она успеет. И не поплатится за это драгоценными очками. Затылок обдало мимолётной болью. Отступив на шаг, Корнелия легонько пошатнулась, потеряв равновесие. Третий глоток огневиски дал о себе знать. Ладонь тут же вцепилась в шершавую стену. Она усмехнулась своей вольности и дерзости. Являться к кому бы то ни было в пьяном состоянии считалось дурным тоном. Дыхнув, почувствовала отголоски пряного спиртного. — О, Мерлин, — её растерянный шёпот кольнул тишину. За расцарапанными окнами сумерки вальсировали с тенями. Ей наконец позволили войти. Схватившись за ручку, Корнелия содрогнулась. Холодно. Будто под пальцами расцвели льдинки. В подземелье пахло мятой и шалфеем. Ставни плотно прижимались друг к другу, не пропуская блеска полной луны, осветившей ночной небосвод. Дверь закрылась с глухим стуком. А перед ней простирался полумрак, разбавленный лишь несколькими свечами у дальних стен. Профессор, имя которого Корнелия забыла, сложил увесистую книгу перед собой. Мятый багровый корешок с золотыми инициалами автора мгновенно воспламенили в её памяти воспоминание о пятом курсе, запретной секции библиотеки и Теоне, прижимающим её к пыльным стеллажам. Он читал историю возникновения тёмного волшебства. Вероятно, второй том, вмещавший в себя три тысячи страниц. Отчего-то её разум удивился не темноте, не собственной зоркости и не внезапной мысли о неловкости своего положения. Магия не держала книгу. Она отчётливо видела, как ладонь его секундой ранее сжимала том. Книга, которую никто прежде не поднимал из-за тяжести, покоилась в его руке, не дрожавшей от усердий. — Подойдите ближе, я не кусаюсь. И она подошла, влекомая его голосом. Преодолела ряды столов уверенной поступью, остановившись в метре от него. Здесь было светлее и теплее. Горький аромат парфюма въелся в носоглотку. Её скрутило от чувства тошноты и жара. Захотелось невыносимо выпить воды и упасть в прохладные простыни. Вместо этого она стояла, словно в преддверии расстрела, сцепив пальцы у юбки. Не выказывала ни единого чувства дискомфорта, и, пресвятой Мерлин, не тряслась от адреналина, подскочившего молниеносно, стоило профессору глубоко вдохнуть. Он потянулся к ящику, достав из него связку пергаментов. — В ваших достоинствах отмечена пунктуальность, — развязав узел, достал первый лист с её портретом. — Отрадно знать, — тут же отозвалась Корнелия. — В ваших недостатках указана чрезмерная самоуверенность и наглость, — продолжил он, небрежно откидывая листы на край стола. — Пока что я склонен верить им, а не десяти строкам однообразных комплиментов. — Я бы подошла раньше, будь у меня такая возможность. — Не сомневаюсь. Поделитесь, чем были заняты? — Для начала я бы хотела знать, как к вам обращаться. Её нещадно клонило в бок. На пересохших губах застыл вкус спиртного. Затянутый галстук душил, и, не сдержавшись, Корнелия потянула его, блаженно выдохнув. Она бы расстегнула и три верхние пуговицы рубашки, чтобы освободиться от ощущения скованности. Но, следуя формальностям и правилам, отставила эту затею. Жажда увеличивалась. Каждое слово сопровождалось коротким глотком. Но эпицентром катастрофы было не опьянение, действующее парализатором на её нервы. Взгляд напротив в полутьме. Её испепеляло ежесекундно чужое любопытство. Корнелия к такому не привыкла. И возмущение в ней разожглось пламенем, от которого тотчас запылали щёки и кончик носа. — Профессор Блэк. Его ответ не пришёлся ей по вкусу. И она незамедлительно заявила: — Все профессора называют своё полное имя. Вы не исключение. Уголок его губ дёрнулся в усмешке. Лёд под ней стремительно трескался, а она, не останавливаясь, танцевала на нём, размахивая огненными цепями. — Устав не обязывает называть меня полное имя, — парировал уверенно он. — Теперь, Корнелия, я полностью верю вашим недостаткам. — Именно они вас и впечатлят, профессор Блэк, — задрав подбородок, пообещала она. Её губы вовремя сомкнулись. Больше говорить не хотелось. Он взглянул на неё так, что свободное пространство подземелья показалось тесной клеткой. Дерзость оказалась оценена. Корнелия сглотнула, осмелела и подошла на шаг ближе. Ей не терпелось захватить учебник и вылететь в коридор, чтобы свободно задышать. Блэк. Совсем как Теон, её бывший жених. Кем они приходились друг другу? И знал ли Теон о родственнике, преподающем её любимый предмет. Она внимательно посмотрела на профессора, отмечая неоспоримую схожесть с Теоном. Тёмные волосы, прямой нос с незначительной горбинкой, тонкие, но чувственные губы, острая линия челюсти. Мерцание пламени задевало его лицо. Память, таившая в себе столько деталей, работала на износ. Вытачивала в себе черты незнакомые и записывала голос его, словно на магловский диктофон, чтобы позже Корнелия, забравшись в постель, проигрывала его в голове снова. — Почему вас не было целый месяц? — Он вальяжно откинулся на спинку кресла. Прозвучавший вопрос отчего-то обещал долгий разговор. — Я думала, что директор Дамблдор рассказал вам, — Корнелия недоумённо нахмурилась, находя его любопытство раздражающим. — Говорил. Но пропускали занятия вы, а не он. И отвечать за ошибки должны вы, а не кто-то другой. Я хочу услышать причину только от вас. Скорбь потопила смелость. Корнелия опустила голову, не находя нужных слов. Блэк, сам того не ведая, расковырял совершенно свежую рану, не заботясь о последствиях. Её прошибло тоской, а душа, расчувствовавшаяся от встречи с Хай Лин, восприняла вопрос, как удар по оголённым рёбрам. Оттого, Корнелия затихла. Опьянённый рассудок быстро протрезвел. Ей предстояло сказать, что мама теперь мертва. То, от чего бежала, настигло перед незнакомым человеком. Они с отцом не говорили о смерти. И Корнелия, отвергнув осознание, жила с мыслью, что ничего не произошло. И что у слёз, опустошивших её до основания, была другая причина. Прошло слишком мало времени, чтобы она смирилась с потерей и говорила об этом так просто, словно о погоде. Блэк знал об этом. Об её утрате и о невыразимой грусти. Он это видел. Сквозь фальшивую уверенность, сквозь строптивость и вызовы, которые Корнелия бесстрашно бросала ему. Он всё чувствовал. И стеснение с вежливостью не остановили его. Напротив, он обрушил на неё ледяную лавину, строго произнеся: — Я уже ждал вас несколько часов и больше не намерен. У вас отнялся язык? Или выдумываете более правдоподобную версию? — Моя мама умерла от взрыва в Министерстве, профессор Блэк. Впервые. Оно вырвалось из неё впервые за месяц перед человеком, не заслуживающим знать всю правду. Её голос дрогнул. В нём уже не слышалась былая самоуверенность. Смилостивилась сама темнота, укрывшая её потерянный взор. Пожалела тишина, позволив чьим-то голосам в коридоре перебить её. В ставни безжалостно ударил ветер. Прохлада пронзила её, увядающую от жара и боли. От этого стало легче. Мир оказался на её стороне. Но не Блэк. Он удивлённо выгнул бровь и спросил: — И? Корнелия оцепенела. Взглянула на него снова, поражённая его суровостью и непреклонностью. Сердце на короткий миг замерло — её пробрало отвращением и злостью от его осуждающего тона. Пальцы самовольно сжались в кулаки. Ещё никто никогда не говорил с ней так. Никто не приравнивал её переживания к дорожной пыли под ногами. — И? — Уточнила она за ним, проморгавшись от подступивших слёз обиды. — Вы полагаете, что это достаточная причина для пропуска выпускного года? — Невозмутимо поинтересовался Блэк. — Да, — моментально ответила Корнелия и повторила громче и грубее, чем ожидала: — Да, считаю. — Вы пропустили двадцать пять практических занятий по моему предмету, мисс Хейл. На данный момент вы — самая отстающая студентка седьмого курса, — улыбнувшись, объявил он. — Как собираетесь всё навёрстывать? Для индивидуальных занятий с вами у меня нет времени. Она опомнилась мгновенно. И, выпрямившись, смела с сердца своего жалящую тревогу и огорчение. Его слова хлестнули мимо, незначительно задев. Не попали, как того Блэк хотел, в сердцевину и не вызвали у неё ничего, кроме зевка. Не ему критиковать её отсутствие. Не ему заявлять об её достижениях и поражениях. Он понятия не имеет, кто такая Корнелия Хейл и чего стоит её магия, обходившая большинство студентов по силе. Её плешивая характеристика создавалась для магической комиссии и Минерва МакГонагалл, прочитав её, даже рассмеялась. Подобранный с улицы профессор, о котором Корнелия ни разу не слышала за всё время обучения в Хогвартсе, может взволновать только жалких гриффиндорцев своей оценкой. — Позволите узнать, что именно вы изучали в моё отсутствие? Красная тряпка, пропитанная её плевком, брошена. Корнелия в этом не сомневалась. Она сделала ещё шаг. Свысока посмотрела на мужчину, не сдвинувшегося с места. Её вежливость не позволяла ему обвинить Корнелию в нарушении субординации и неподобающем поведении. Пусть и вежливость, на деле же, напрочь пропиталась скрытой издёвкой. Она знала одно. Что бы Блэк ей ни ответил, он её не увидит. На пятом курсе Корнелия преуспела в изучении Непростительных. На шестом в совершенстве овладела Окклюменцией. Теперь её интересовало адское пламя. И, пожалуй, усовершенствованная форма Конфринго. — Окклюменция, легилименция, — перечислил Блэк, оторвавшись от спинки кресла. — Знакомы хоть с одним из направлений? Снисходительная ухмылка. Искра непоколебимости в голубых зеницах. Её тело ответило без слов тотчас, стоило ему спросить. — Вы топтались целый месяц возле Окклюменции? Теперь я не уверена, что являюсь самой отстающей студенткой, профессор. Да, пожалуйста, попытайтесь убедить меня в обратном прямо сейчас. Её отец проработал Аврором многие годы, а мама входила в ряды почитаемых Невыразимцев. Окклюменции Корнелию учили сами родители на летних каникулах, не жалея и забывая про то, что напротив них была всего-навсего их дочь, а не Пожиратель, например. И двум заклинаниям Корнелия уделяла особое внимание, потому как отвечать за собственный промах предстояло не перед кем-то, а перед мамой и папой. Она нарочно не скрыла усмешки. Нарочно ответила на взгляд профессора своим пренебрежительным. Свечи позади неё вспыхнули. Ставни распахнулись. Никто из них не поднимал палочки и не проговаривал заклинаний. Корнелии послужило это знаком. Профессор Блэк не видел, как мышцы в её теле сжались, словно перед атакой. Как невидимая и непробиваемая толща окружила её мысли, не позволяя к ним подступиться. — У вас сердцебиение ускорилось, — невзначай указал он, — расслабьтесь, Хейл. Я не стану тратить силы. На вас. Он не договорил, но она и не нуждалась в уточнении. Блэк поднялся, обошёл стол и остановился напротив, протягивая пособие по Окклюменции. Её мысли споткнулись об аромат его парфюма. Щекочущее звучание рома, табака и кедра, напомнившее о Теоне. Корнелия невозмутимо всмотрелась в профессора, снова отмечая отличительные черты Блэков. Прямые прядки волос, аккуратная щетина, высокий рост. От них несло могущественностью, что не нуждалась в огласке и подтверждении. За ними навечно закрепился образ властных и мстительных магов, с рождения танцующих с тьмой. Всё из-за связи с Волан-де-Мортом, которую так и никто доказать не смог. Она бы соврала, скажи сейчас, что не впечатлилась им. Его молчание пугало. Его слова, подобранные с исключительной точностью, обезоруживали. Ей следовало уйти. Попросить прощения за бестактность нескольких выражений и пообещать небывалое усердие. Вместо этого Корнелия потянулась к книге, которую он всё ещё держал. — Покажите мне вашу палочку, Корнелия. Хочу знать, с чем предстоит работать. Она всегда гордилась своей палочкой. Хотя бы потому, что ту создал не Олливандер, а тёмный маг, заточённый впоследствии в Азкабан за продажу тёмных артефактов. Халтурившие авроры того времени посчитали, что палочка не навредит маленькой девочке, даже не умевшей колдовать искры. Пальцы нащупали в кармане мантии гладкое древко. Магия отозвалась теплом, пронёсшимся вверх по руке. Сколько всего Корнелия пережила с ней… Сколько прекрасного и запоминающегося обещалось им, сплетённым воедино в один тандем, угрожающий своим потенциалом. Она протянула ему палочку. И беспрестанно следила за тем, как его длинные пальцы проходились по рукояти в поглаживающих жестах. Он изучал её оружие, трогая его так, как никто никогда не решался. Полностью завладевая. Оставляя на древке аромат своего парфюма. И палочка не противилась. Не норовила упасть и выстрелить петрификусом. — Опрометчиво вот так отдавать свою палочку тому, чьё имя вы не знаете. Даже если это профессор. Кончик древка взметнулся, коснувшись её подбородка. Блэк надавил, заставив Корнелию приподнять голову и посмотреть на него. — Вишня и сердечная жила дракона, — она сжала кончик, не опуская его. — Вас не разочарует. — А вы не из простых, теперь вижу. Подготовьтесь к завтрашнему занятию. Вы покажете всем, насколько важно владеть окклюменцией и развивать её. Я даю вам поблажку тем, что предупреждаю. Вы же этого ждали от меня, когда сказали про свою мать. Палочка оказалась вновь у неё. А профессор — у двери, которую держал открытой для неё. Его аромат всё ещё кружил вокруг неё. Он выжидающе наблюдал, не делая попыток прогнать. Корнелии показалось, что её одурачили. И что палочка теперь запятнана, как и сама она. — Калеб Блэк, — внезапно представился он, когда Корнелия проходила мимо него. — Если вы хотите сдать жутко академическую блестящую аттестацию, то имейте в виду, что я не прощаю опозданий и пропусков.