Проклятое озеро

— Буччеллати, я передумал. За этим признанием последовала драматичная пауза. — Это была ужасная идея, — продолжил Аббаккио с мрачной миной на лице, — самая ужасная из всех твоих идей. Это закончится плохо. Это может закончиться чьей-нибудь смертью… ты меня вообще слушаешь, Буччеллати? Но Бруно его игнорировал, глядя вдаль — прямо на лесную дорогу, по которой сейчас ехала вереница из четырёх небольших белых автобусов. Первый уже подъехал и остановился у ворот, а последний — ещё только показался из-за поворота. Буччеллати (с лёгкой улыбкой) и Аббаккио (с мрачной миной и почти ощутимой аурой обречённости) стояли за воротами, под огромным раскидистым кедром — прятались от палящего летнего солнца. Ещё не было и двенадцати, а жара стояла невыносимая. Дверь первого подъехавшего автобуса открылась, и оттуда, словно котята из мешка, посыпались дети всех возрастов. — Ну нахер, — выдохнул Леоне, — я серьёзно, я ухожу. Это была отвратительная идея, и ты это знал, и я это знал, и ничем хорошим это не закончится. Он резко развернулся и уже сделал пару шагов по направлению к озеру, когда Бруно опомнился и схватил его за руку. Аббаккио остановился, но лишь затем, чтобы бросить на Буччеллати очень мрачный и очень осуждающий взгляд. — Пожалуйста, Леоне. — Ты вообще понимаешь, о чём просишь?! — Только один раз. Всего одну смену. Мы ведь вместе это придумали… — Нет. Ты. Ты и только ты вляпался в эту дичь, и ещё меня втянул! — …впрочем, я не могу тебя заставлять, — Буччеллати резко сменил тактику. Его голос стал тише и печальнее — это был запрещённый приём. — Только тебе решать, Леоне. Я просто прошу подумать и не делать поспешных выводов. Аббаккио молча выдернул руку, но с места не сдвинулся — лишь ещё раз встретился взглядом с Буччеллати, словно бы говоря «моя смерть будет на твоей совести». Затем тяжело вздохнул, отвернулся и, пошарив по карманам, нашёл пачку сигарет и зажигалку. Где-то в метрах пяти, у ворот с огромной радужной надписью «ДОЛ "Мечта"», дети вовсю скакали и орали, а немногочисленные взрослые — воспитатели и вожатые — пытались их усмирить. Хлопнула дверь покосившейся сторожевой будки, и охранник, бренча ключами, поковылял к воротам. Однако по пути он успел покоситься на Аббаккио и Буччеллати через плечо и недовольно крикнуть: — Совсем совесть потеряли?! Не при детях же! А ну брысь, чтоб я больше такого не видел, не то директору донесу! И погрозил кулаком. Буччеллати смущённо ответил «Извините, больше не повторится» и пихнул локтём Леоне. А тот, раздражённо закатив глаза, затянулся в последний раз и безжалостно бросил почти целую сигарету в траву, затоптав её тяжёлой подошвой чёрного берца.

***

Почти пятнадцать минут назад автобусы как раз свернули с трассы на эту лесную дорогу. Пейзаж за окном был чудесный: сосновый бор, яркие лучи утреннего солнца, мелькающие и искрящиеся среди деревьев, поблёскивающая вдали водная гладь озера. Джорно, впрочем, пейзажем не интересовался. Спрятав взгляд за густой чёрной чёлкой, он сидел у окна и кутался в огромную кофту. Не потому что было холодно (хотя кондиционер, что удивительно, работал исправно), а потому что было страшно. Это напоминало одну из поездок с классом (которые Джорно никогда не нравились), но в сто раз хуже, потому что дети вокруг были незнакомые, наглые и агрессивные, и в их обществе ему предстояло провести не день, не два, и даже не неделю — а целый месяц. В общем, настоящий кошмар. — Эй, чувак! Кто-то высунулся из-за сиденья и ткнул пальцем в голову Джорно. Он решил не реагировать. Ему так говорила учительница в школе: если тебя достают хулиганы, надо их игнорировать, и тогда они сами отстанут. — Эй, ты замёрз, что ли? Почему сидишь в кофте? Глухой что ли? Ты болеешь? Это никогда не работало так, как хотелось бы того Джорно. Мальчик с книгой, который сидел на соседнем сидении, шикнул: — Заткнись, придурок! — Я не с тобой разговаривал, ботаник, — возмутился «придурок», — а с парнем в кофте. Может, он туберкулёзник какой-нибудь, я же должен знать. — Не твоё дело, — ответил вместо Джорно «ботаник», — зачем он сидит в кофте. Туберкулёз практически победили в прошлом веке, сейчас он встречается только у зэков, наркоманов и бомжей. Так что отвянь и свали. — Может, он зэк или наркоман! — излишне жизнерадостным тоном заявил парень с заднего сиденья. — Я же должен знать, чтобы в другой отряд записываться! Вдруг он меня заразит? — Нет, — тихо ответил Джорно. Он не поднимал взгляда, но кожей чувствовал, как оба, придурок и ботаник, прожигали его взглядом. Наверное, думали, какое он ничтожество… — А? — переспросил парень сзади. Он вытянул шею, так что его голова торчала между спинками кресел. — Бэ, — отозвался мальчик с книжкой, — отвянь, тебе говорят. — Я не наркоман и не зэк, — на всякий случай уточнил Джорно. Он немного всё же поднял голову… Потому что надо смотреть в лицо, когда с тобой разговаривают. …и увидел, что у его соседа тонкие, полупрозрачные белые волосы и тоже длинная чёлка, но очень кривая и растрёпанная. А парень, просунувшийся между сиденьями — смуглый и в забавной вязаной шапочке. Он совсем немного напоминал хулигана — потому что его щека была вся исцарапана, замазана зелёнкой и заклеена пластырем — но в основном, на удивление, казался самым обычным. Большие карие (почти чёрные) глаза искрились любопытством. — Да ладно, я пошутил, приятель! — он широко улыбнулся Джорно. — Меня кстати зовут Гвидо, но для друзей — Миста! — Приятно познакомиться, — вежливо пробормотал Джорно. Он не сразу вспомнил, что надо представиться в ответ. В школе он давно ни с кем не знакомился (да и не разговаривал особо). — А я Джо… — весь автобус встряхнуло (колесо попало в выбоину), — …рно. Джорно Джо… Вероятно, он мямлил слишком тихо и невнятно, потому что сосед (который «ботаник») нетерпеливо его перебил: — А мне совсем неприятно! Давай, свали, Гнида Миста. О. Вот почему он хотел, чтобы друзья называли его по фамилии. — Да пошёл ты, зубрила! Судя по звуку, Гвидо Миста пнул сиденье «ботаника», но тот не шелохнулся, только бросил убийственный взгляд через плечо. Наверное, его тоже учили не реагировать на хулиганов.

***

Потом, на так называемой «сортировке» детей (уже после приезда в лагерь) Джорно сторонился групп и компаний, но старался не терять из виду блондина с книжкой. Так он случайно узнал, что имя этого ботаника — Паннакотта Фуго. А ещё они случайно (абсолютно случайно!) попали в один и тот же отряд — третий. И в одну и ту же комнату. — Так и будешь за мной хвостиком таскаться?! — вдруг выкрикнул Паннакотта, пока они шли через площадку к корпусу. Этот парень очень легко и быстро злился, что Джорно мгновенно уяснил. Он быстро помотал головой и остановился. Сумка с вещами негромко шмякнулась на землю — она была полупустая, но всё равно не очень лёгкая. Джорно решил, что может подождать здесь, если Фуго хочет идти один. Это детский лагерь, а не лабиринт — здесь сложно потеряться — по крайней мере, Джорно на это надеялся. Паннакотта смерил его недовольным взглядом. — И чего ты застрял? Пошли! Как там тебя, Джоджо? Джорно поднял сумку и пошёл следом. — Ну… меня так обычно никто не называет… — А как по-нормальному? — Джорно Джованна. — Паннакотта Фуго, — он на секунду замешкался, остановился, отпустил ручку своего чемодана и переложил книгу из одной руки в другую — и всё ради того, чтобы протянуть Джорно ладонь для рукопожатия. — Можешь звать меня Панна. Или Фуго. Хотя знаешь, лучше не надо, терпеть не могу свою фамилию. А тебя как? — Просто Джорно… наверное. — Хорошо, Просто Джорно Наверное. Он отвернулся, зашагал и покатил дальше свой чемодан (колёсики ритмично щёлкали по плитке), но Джорно почему-то слегка улыбнулся. Он не был уверен, но надеялся, что эта смена пройдёт не так плохо, как он себе воображал. В конце концов, если ему повезёт, можно будет весь день прятаться в комнате или библиотеке, и читать книжки. Возможно, даже в компании Фуго — это было бы неплохо, в кои-то веке быть не одному.

***

Его новый сосед по комнате оказался немногословен — он лишь иногда «взрывался», когда его что-то бесило, или кто-то пытался с ним спорить. Хотя взрослых, он, кажется, уважал, и на них орать не смел. Так или иначе, с Джорно «ботаник» перекинулся лишь парой слов, когда они раскладывали вещи по своим тумбочкам. — Знаешь, я даже рад, что мы теперь соседи, — неожиданно заявил Фуго. Он рылся в своём стильном, с узором из ромбов, чемодане, и не видел, какой ошарашенный взгляд бросил на него Джорно, — терпеть не могу болтунов. И всяких тупых спортсменов, которые только и умеют мяч пинать и по головам друг друга бить… а ты выглядишь, как будто не совсем тупой. Спорный комплимент, но Джорно на всякий случай ответил: — Спасибо…?

***

Кровати они тоже сразу выбрали, без лишних разговоров. То есть, Фуго выбрал себе койку у окна, а Джорно из двух оставшихся — ту, что стояла в дальнем углу. Третья, ближе к двери, пока оставалась незанятой. Когда вещи были разобраны и рассованы по тумбочкам и полкам единственного шкафа, и выяснилось, что до обеда всего минут двадцать, Фуго сел читать свою книгу, а Джорно, не зная, чем себя занять, разглядывал голые стены. С трещинками и целой одной розеткой. И засохшими каплями чего-то красно-коричневого. Оставалось надеяться, что это краска, а не то, о чём он подумал… Дверь в комнату вдруг распахнулась и со страшным грохотом впечаталась в стену, так что оба мальчика мгновенно подскочили и повернулись в ту сторону. — Третий отряд — из дружных ребят! — Миста ворвался в комнату, радостно распевая. — Третий отряд — каждому рад! Третий отряд… — Чего ты тут делаешь, идиота кусок?! — Фуго опомнился быстрее, чем Джорно. Но внезапный вторженец всё равно уже успел забросить сумку на (ранее пустующую) кровать и плюхнуться там же. — Салют, тухлые рыбёшки! — оскалился парень. — Я с вами живу теперь! — Не живёшь! Быстро выметайся, откуда пришёл! Миста вздохнул (но не очень печально) и повернулся к двери: — Видишь, я же говорил, они не будут рады. Ну, этот ботаник — точно… Он это сказал высокому брюнету, которого оба (Джорно и Фуго) поначалу не заметили. Этот молодой человек (парнем его назвать язык не поворачивался — он был лет на пять-шесть старше и выглядел совсем взрослым) вообще, казалось, слился с тенью коридора, несмотря на яркую белую рубашку. Было в нём что-то странное — но странное в хорошем смысле, не пугающее, а интересное. В общем, странный человек зашёл в комнату и представился: — Меня зовут Бруно, я ваш вожатый, — лёгкая извиняющаяся улыбка. — А Гвидо придётся поселить сюда, все остальные комнаты уже заняты. Фуго, хотя обычно и не спорил со старшими, на этот раз неуверенно возмутился: — Нечестно… ерунда какая-то, моим родителям обещали, что у меня вообще будет отдельная комната… они даже заплатили в два раза больше. Миста присвистнул и прошептал «Нихрена себе, сынок мажоров», а Бруно серьёзно ответил: — Мне жаль… Паннакотта Фуго, верно? Так вот, мне жаль, но свободных комнат в нашем корпусе не осталось. Если хочешь, я могу поговорить об этом со старшим вожатым или с директором… — Нет... не переживайте об этом, — на удивление быстро смирился Фуго, — Извините. И можно просто Панна. — А я просто Бруно, и можно на «ты». Даже нужно, — снова улыбнулся им вожатый. — Хорошо, но если передумаешь, найди меня. Гвидо, раскладывай вещи побыстрее. И вы все, можете начинать собираться на обед, через пять минут встречаемся внизу, в общей комнате. Успеете? Парни нестройно закивали. Прежде, чем уйти, Бруно ещё раз оглядел всех и задержал взгляд на Джорно. Ему стало неуютно: казалось, эти синие глаза словно рентгеном просвечивали тщедушное тело Джованны и видели под растянутой одеждой всё то, что ему хотелось бы скрыть. И даже кости, наверное, видели. И душу, если она существует.

***

Вечером, после ужина, когда все разошлись по комнатам, Джорно, если честно, чувствовал себя хуже выжатой половой тряпки. Обычно так отвратительно ему становилось после побоев — но сейчас болела исключительно голова и исключительно по ненасильственным причинам. Он хотел спрятаться в комнате и до конца смены не высовываться оттуда. Все эти шумы, споры, кричалки, вопилки, считалки… все эти разговоры, игры, «Шёл крокодил» и «Летела ворона»… все эти «Как тебя зовут?», «Познакомься за минуту» и «Запомни все имена»… в общем, социальное взаимодействие его измотало. Фуго выглядел так же паршиво, как и Джорно, и больше даже не орал по мелочам. Одному Мисте всё нипочём: он устроился на кровати, в «гнезде» из одеяла и пледа, громко трескал невесть откуда взявшиеся орешки, и продолжал болтать: — …я так радовался, когда меня посадили в третий автобус — хоть и на заднее сиденье, где трясёт ужасно и тошнит — но хотя бы в третий! Я не представляю, как бы я пережил, если бы в четвёртый! А отряд — это вообще кошмар. Меня! В четвёртый отряд! Да они смерти моей захотели, изверги! Скажи же, Джорно. Джорно практически спал с открытыми глазами, но всё равно кивнул. — Заткнись, Миста. Фуго держал на коленях книгу и, видимо, читал. С закрытыми глазами. — Ну что мне ещё оставалось делать? Конечно, я попросился к вам, в третий! Я так удачно столкнулся с Бруно — серьёзно, столкнулся — и он забрал меня в свой отряд. Он такой классный чувак! Вот нам повезло с вожатым! — Интересно, а кто второй… — пробормотал Джорно, и Миста, на удивление, его услышал. — О, я тоже не знаю! Может, второй только завтра приедет? Джорно пожал плечами, хотя Миста, возможно, этого не видел. Ночника в комнате не предполагалось, и здесь царил полумрак — только отсветы заходящего солнца ещё немного мерцали на шторах, но скоро и они погасли. — Не может, — категорично отозвался Фуго, — ворота запираются до выходных, проезда нет, и никого не пустят. Мне родители сказали. Миста на это только фыркнул и снова обратился к Джорно (вероятно, он считал, что Джорно — более приятный и менее пассивно-агрессивный слушатель): — Не засыпай, ещё рано! Сегодня ночь страшных историй, я как раз много таких знаю. Джорно задался вопросом, чего ещё он не знает о лагерных традициях. — Это неправда, — снова встрял Фуго, который вроде спал, а вроде и нет, — сегодня ночь сна. И завтра тоже. И послезавтра. Заткнись и спи, Гнида Миста. — Я и про лагерные ворота знаю страшную историю, — нарочито громко продолжил парень, — говорят, однажды на огромном кедре — ты же видел кедр у самых ворот, да, Джорно? — так вот, на кедре, там висели качели. Одна девочка очень любила на них качаться. Она качалась целыми днями, и однажды так раскачалась, что не удержалась… она выпала с качелей и упала прямо на ворота! И вся насквозь проткнулась! Железной арматурой! Из неё торчала ограда, прямо повсюду: из груди, из шеи, из живота, и кишки наружу! Джорно не хотел признавать, но история правда была мерзкая и малость страшноватая — он даже поёжился. Тем более, за окном как раз наступили мрачные, какие-то особенно тёмные и совсем не летние сумерки, а комната окончательно погрузилась в темноту. Неожиданно Фуго сел, включил фонарик на телефоне и посветил на зажмурившегося Мисту. Припечатал: — Это физически невозможно. И лёг обратно, оставив фонарик включенным и направленным в потолок. Джорно ощутил теплоту в груди — так силён был внезапный прилив симпатии к этому почти незнакомому и не очень дружелюбному парню. Джорно очень не любил темноту. Миста вздохнул. — Не хочешь — не верь. Но с тех пор директор запрещает вешать там качели. — Никто в наше время не вешает качели на деревья, это небезопасно. — А что ты скажешь на это: ходят слухи, что в этот лагерь «Мечта» никто не приезжает дважды. Фуго промолчал, и Миста воспринял это как сигнал продолжить историю. — У этого лагеря такая скверная репутация, и здесь происходят такие страшные вещи, что дети всем правдами и неправдами избегают сюда возвращаться. Никто не знает, что на самом деле происходит в стенах лагеря… — Если бы всё так и было, то приехала бы полиция, — не очень уверенно заметил Фуго. Джорно тоже сомневался, что полиция может что-то решить и как-то помочь, но своё мнение держал при себе. — А всех недовольных затыкает директор, — пожал плечами Миста, — он большой человек, у него на той стороне озера какой-то то ли карьер, то ли завод… может, шпаты там добывают… и вообще, у него в друзьях сам мэр и губернатор области, и стопятьсот олигархов и бизнесменов. — А это правда, — неожиданно (и нехотя) признал Фуго. Приглушённый голос доносился из-под одеяла, — директор — друг моих родителей, и у него в целом много влиятельных связей. — Так вот, про лагерь. Говорят, никто не приезжает сюда дважды. Но есть один ребёнок, который проводит здесь каждую смену… — Кто? — шёпотом спросил Джорно и вздрогнул от звука собственного голоса. — Это дочь директора, — так же шёпотом ответил Миста. Он подобрался на кровати, подполз поближе к краю, и стащил с одеяла телефон Фуго, чтобы, используя фонарик, строить страшные рожи, — говорят, она психически ненормальная. Никогда ни с кем не разговаривает, и если у неё что-то спросят — сразу убегает в лес. А в лесу творит страшные ритуалы, как настоящая ведьма… — Миста, ты мудак… телефон потом мне на тумбочку положи. — А это правда — про дочь директора? — А хрен его знает. Вроде, правда. Ходят слухи, что она такого навидалась в этом проклятом лесу, что совсем чокнулась, поэтому лучше обходить её стороной. Да она и сама людей сторонится — может, даже разговаривать не умеет… — Фуго, а ты с ней знаком? Если ваши родители — друзья… — Я думаю, Миста её выдумал. Нет у директора никакой дочери. — Ни одна тебе моя история не нравится! А про Голодного Мальчика слышал? — Не слышал и слушать не хочу. — Жил-был один мальчик… — Миста, прекрати. — Ладно! Тогда — про Повешенного. Фуго, видимо, к повешенным относился лучше, чем к голодным, поэтому только вздохнул и возмущаться не стал. А Джорно спросил: — Про какого повешенного? — А вот про такого. В советские времена… — Ну, началось… — Не перебивай! В советские времена здесь уже стоял пионерлагерь, только не «Мечта», а «Сосны на берегу», вроде бы. В отличие от «Мечты», это был самый обычный, хороший лагерь рядом с громадным озером — мы, кстати, туда пойдём завтра — и всё там было отлично. Но началась перестройка, денег не дали, что было — разворовали, и лагерь закрыли. Всё запустело, заросло и начало разваливаться. И вот, однажды зимой к воротам закрытого лагеря подъехала полицейская машина. Тот, кто был за рулём, вышел из машины, но всё оставил — шапку, куртку, и даже ключи в замке зажигания. Взял только тросик буксирный. И пошёл через заброшенный лагерь прямо к берегу озера. Нашёл там самую высокую сосну и повесился. — Как банально. Очень страшно. Спасибо, Миста, ты лучше всех. — Это ещё не всё! Поскольку лагерь был заброшенный, никто этого мента так и не нашёл. Никто не знал, что он сюда поехал вешаться. Годы шли, перестройка кончилась, и в конце нулевых лагерь снова собирались открыть. В корпусе сделали ремонт, всё как надо, а к берегу озера ходить не стали — там всё равно ничего нет, только пирс старый и лавочки на пляже. Так и сдали отремонтированный лагерь. «Сосны на берегу» снова заработали, дети приехали… и во второй день, как мы с вами, пошли на пляж. А там — с дерева на них смотрит не труп уже, а разложившийся скелет! В погонах!.. — «Разложившийся скелет» — это речевая и логическая ошибка, Миста. Прям как твоё существование. — А что дальше было? — Ну, лагерь закрыли и переименовали, а историю замяли. Но говорят, что призрак повешенного мента всё ещё бродит где-то в стенах лагеря и вместе с Духом Озера заманивает детей по ночам в воду или в проклятый лес… а если совсем не повезёт — может прямо в твоей постели тебя задушить… Джорно тревожно вздохнул, мысленно смиряясь с перспективой быть задушенным во сне, и спросил: — А что за Дух Озера?.. — О, это классная страшилка! Жил-был однажды маленький мальчик, который… Фуго, кажется, уже спал — от его кровати не доносилось ни звука. Да и сам Миста начал зевать, не говоря уже о Джорно, который без всех этих историй вырубился бы уже часа два назад. Следующую байку он и вовсе прослушал. Запомнил лишь дурацкий эпизод про гигантского сома — и то, потому что в этот момент к ним заглянул Бруно. Видимо, заканчивал вечерний обход. Убедившись, что дети на месте, вожатый пожелал всем спокойной ночи, а потом ушёл, бесшумно прикрыв за собой дверь, словно его и не было здесь вовсе. Джорно вскоре провалился в тревожный сон — голова до сих пор ужасно болела.

***

Пока идёшь ночью по лесу, он не кажется тихим. Вовсе нет: стрекочут насекомые, ухают какие-то недобрые совы, шуршит трава и трещат случайные веточки под ногами. Особенно, если идёшь не один. Если тащишь за руку своего милого-ненаглядного, то ваше дыхание кажется сбивчивым и ужасно громким — громче всего остального мира. И его шёпот: «Далеко ещё?» — важнее всех звёзд над головой, важнее шумящих на ветру деревьев и плеска воды за оврагом, где речушка впадает в озеро. — Нет, не далеко, милый, потерпи. Лучше отойти подальше, а то кто-нибудь нас увидит. — Никто не шляется по ночам в лесу, только мы, — он хихикнул. — Почему бы не пойти на озеро? Там хоть скамейки есть. — Ты разве не слышал про Духа Озера? — Ха-ха, мой сладкий, ты что, веришь в эти сказки? — Не верю, конечно… но если духи существуют, разве ты бы хотел, чтобы они на нас пялились, пока я буду тебе отсасывать? Его парень тихо засмеялся, но больше не возражал. Так вот, пока идёшь по лесу, да ещё и в приятной компании, он вовсе не кажется тихим и зловещим. Но как только замираешь в кромешной тьме, и весь мир сужается до пятнышка света от карманного фонарика, тишина на несколько мгновений ошеломляет. Лес кажется по-особенному тихим, и не слышно больше ни сов, ни насекомых. И будто вдали раздаётся эхо твоих же шагов, хотя это и невозможно. Плеска волн тоже уже не слышно — они достаточно далеко от озера, чтобы духи их не увидели и не услышали. Не пришли на помощь. Верный своему слову, один из них страстно прижал второго к случайному дереву, и после нескольких жарких (и не очень метких — в кромешной-то темноте) поцелуев, уже начал гладить партнёра через ткань джинсов. Вот теперь точно никакие звуки из глубины леса не могли бы их смутить — испуганное и возбуждённое биение двух сердец заглушало всё вокруг. — Люблю, — быстрый вдох. — Я знаю, детка. Я тебя тоже. Потом он опустился на колени, последовал звук расстёгивания ширинки, шорох одежды и непрекращающихся нежных прикосновений. Потом — несдержанный стон и влажный звук, похожий на хлюп и причмокивание. Потом — что-то инородное, снова влажный хлюп, но теперь совершенно другого характера. Непонятный хрип. Неуверенный оклик. И громкий, раздирающий глотку, испуганный вопль, когда парень со спущенными штанами нащупал рукой в темноте что-то мокрое на затылке любовника. Что-то очень-очень мокрое, горячее, и хлещущее из шеи со страшной силой! Он сначала отскочил в сторону, не переставая орать, но запутался в штанах и рухнул на голую задницу, всё ещё дёргаясь, будто в припадке. Он начал звать партнёра по имени, и уже вскоре пресловутое «Люблю» пересилило чувство безопасности, и он бросился обратно. В своих руках, в темноте, он мусолил истёкающее кровью тело, пока в ужасе не осознал — голова исчезла. Что-то успело откусить её и утащить с собой. Что-то холодное, шершавое, щёлкающее. Что-то с огромными, острыми как бритва жвалками, и безучастным чёрным взглядом, блестящим в темноте. С хитиновыми волосатыми усиками, которыми существо словно пробовало страх на вкус. Парень взвизгнул, сорвав голос. Отбросил труп — теперь никакие «Люблю» уже не помогут — и побежал в лес, запинаясь, падая, и снова вскакивая, снова пытаясь кричать. Громче всего у него получилось, когда ледяная челюсть впервые вынырнула из осязаемой тьмы и сомкнулась на пальцах левой руки, оттяпав за секунду две фаланги. И тут же выплюнула. Не плоть была её пищей. А пальцы, к тому же, невкусные. Если бы кто-то искал, он бы к рассветной заре мог найти рассыпанные по лесу мелкие-мелкие кусочки. Несчастливый парнишка истёк кровью и потерял сознание, когда у него оставалась ещё полторы ноги и целая одна рука — выносливый был малый. Его не найдут, как и второго. А утром, на заре, у самого края туманного берега лесная тварь будет кривить окровавленную пасть, глядя на озеро, но не касаясь воды. — Страшно тебе, Дух Озера? Покажешься ты наконец или нет? Нет ответа. — Я знаю, ты там… погоди, я не угадала? Не страшно… Ты злишься, верно? Думаешь, мог бы их защитить? Думаешь, я не сделаю это снова, а, Дух Озера? Кто меня остановит, ты? Туман над водой. — Ну же, вы-хо-ди, — снова законючила тварь, — выходи поиграть со мной. Выйдешь — и я тебя тоже сожру, это будет не боль… Но скрипучее эхо голоса рассеялось, оборвавшись на середине слова — солнце взошло.