Янтарный горшочек и пустота

Завтрак был быстрым и скудным. Хорошо, впрочем, было то, что погодка стояла прекрасная: кротко синело майское небо, листья орешников блестели в росе, точно вымытые, а плед для завтрака чудесно расположился на мелкой травке, красивом естественном природном ковре. — Как ваши ноги, ребят? — спросила профессор Ноябрёва, допивая свой кофе и вытряхивая из кофейника кофейную гущу. — Болят, — честно признался Тарна. — Это ещё что. Сегодня мы в два раза больше, чем вчера походим, — обрадовала преподавательница. После этого ребята быстро навели порядок в лагере, сложив вещи в палатки. Дорис громким голосом скомандовала привести себя в приличный вид и построиться. Они собрались в поход на ферму. Дорис взяла корзину и дала другую Денешу. — В них понесём продукты, — пояснила она. — Все готовы? — Готовы, о, предводитель! — отрапортовала Тарна и Штукатурка подтвердительно гавкнула. Они пошли по травяной поросли напрямик в сторону фермы; направо и налево, по длинным скатам пологих холмов, тихо шелестела высокая молодая зелёная трава; жидкими пятнами скользили по ней тени небольших тучек. С цветов поднимались рои пчёл. День опять выдался чудесный, и настроение у всех было отличное. — Помните, ведите себя вежливо, мы должны показать хозяевам, что мы не дикари, — напоминала ребятам учительница. Подойдя к аккуратному фермерскому домику, они увидели далеко в поле двух работников, занимающихся посадкой картошки. Дорис поискала взглядом хозяев, но обнаружила только маленького мальчика. Тот вышел из сарая и свистнул им. — Привет! За яйцами пришли? Я тут вам припас довольно много. — А ты разве знал, что мы придём? — удивлённо спросил Денеш. — Ага. Я же видел, как вы позавчера встали лагерем на нашем острове. А папа сказал, что скоро вы наведаетесь к нам за продуктами. Мальчуган посмотрел на Денеша. — Тебя как зовут? — Денеш. А тебя как? — Сашка, — ответил мальчик, улыбнувшись. — А я Тарна! А вот это Штукатурка! — громко представила себя и собаку Тарна. Ребятам Сашка показался славным парнишкой: лицо загорелое, волосы цвета соломы, глаза голубые. — А мама твоя сейчас дома? — спросила Дорис. — Не могли бы мы у неё купить хлеба и ещё чего-нибудь? Вчера мы так основательно поели, что сегодня не мешало бы пополнить наши запасы. — Она в маслобойне, — ответил Сашка. — Вы не очень торопитесь? Я покажу вам своих щенят. Они прошли к сараю. Штукатурку по просьбе Сашки пришлось оставить за дверью, чтобы не перепугать роженицу. Они прошли через широкий проход внутрь. В дальнем углу увидели большой короб, устланный соломой. В нём лежала собака дворняжка с пятью симпатичными щенятами. При появлении чужих дворняжка грозно зарычала, но Сашка её успокоил. Ребята принялись шумно восхищаться щенятами, а Юля осторожно взяла одного из них на руки. Малыш смешно заскулил. — Мне бы такого! Я бы назвала его Колобок. — Ничего себе имя для собаки, — презрительно заметил Густав. — Не умеешь ты имена выбирать для собак, Юлёк. Это же вылитый Грозный! Ну-ка дай его мне. Они все твои, Сашка? — Все, — с гордостью ответил Сашка. — Мать их — моя. Её зовут Беда. Беда навострила уши, услышав свое имя, и посмотрела на Сашку своими блестящими глазами. Сашка погладил её шелковистую голову. Густав склонился и прошептал на ухо Юле: — Юль, я беру свои слова обратно. Ты умеешь давать имена собакам, — он сказал это негромко, так чтобы мальчуган Сашка не расслышал. Юля шутливо стукнула Густава кулаком в плечо. Затем Сашка провел ребят в безукоризненно чистую маслобойню. Его мать работала там с неспешностью и солидностью. Она кивнула гостям и улыбнулась. — Доброе утро! Что, проголодались? Вот закончу здесь работу и дам вам много-много еды. А не хотите ли остаться да пообедать со мной и Сашкой? Ему тут скучно одному. И поиграть-то не с кем. — Ой, мы бы с удовольствием, но у нас много работы! — оправдалась Дорис. — Нам бы очень хотелось, правда. Но мы ведь не на отдыхе — у нас учебный поход. Впрочем, вы как считаете, ребята? Денеш поддержал учительницу и сказал, что работы и правда много. — Всё хорошо, я понимаю, — спокойно приняла отказ женщина. Когда мать Сашки освободилась от работы, она провела их в дом и наполнила доверху две корзины. Были куплены не только яйца, но ещё и лепёшки с мёдом, хлеб, свежее масло, сыр, имбирные пряники прямо с пылу с жару и фруктовый торт, пропитанный соком. — Спасибо вам большое… — Марина Евгеньевна я, — сказала мать Сашки. — ...Марина Евгеньевна. По возвращению в лагерь корзины были оставлены в палатках, где их тщательно укрыли холщовой тканью. Затем, без особых промедлений, состоялся очередной рабочий выход за растениями. Как следует снарядившись, прошли в берёзовую рощу рядом с лагерем; крепкий, свежий запах приятно стеснил дыхание, стоило в ней оказаться. Там набрели на глубокий овраг с жёлтыми, глинисто-песчаными стенами, по дну которого текла вода. Пошли вниз по течению этого ручья. В поисках василиски прелестноцветной вышли на просторный луг, усеянный большими валунами и острыми камнями, беспорядочно разбросанными среди травы то тут, то там. На камнях грелись на солнце многочисленные крупные ящерицы желто-зелёного цвета с темными пятнами, до того похожие на выступы камня, что Густав даже схватил одну из них рукой и поплатился за ошибку: ящерица больно укусила его палец. После этого он сначала пробовал тронуть лопатой все подобные выступы, боясь ошибиться ещё раз. Северная оконечность этого луга была покрыта густым лесом, проникнуть вглубь которого без мачете было бы трудно. Южная сторона, осмотренная экспедицией, представляла кустарниковое редколесье. Здесь-то ребята наконец и нашли кустики василиски. Занимаясь осторожной, пыльной и слегка шумной работой по выкапыванию растений Денеш не переставал думать о Дорис. Вчерашний эпизод с Юлей, казалось, только разжёг в нём больше страсти. Ах, если бы только так же завалить на траву Дорис и с жадностью впиться в её губы! «Может, просто сказать ей обо всём, — думал Денеш. — А если она отвергнет, то я оправдаюсь, что это была только шутка. Скажу, что проиграл в споре с братом, и он вынудил меня признаться в любви учительнице». Придумав такой ловкий ход, Денеш начал думать в этом направлении: какими словами он скажет Дорис о своей любви? Он придумывал и короткие слова, и высокопарные тирады, и целые песни. И чем дольше он придумывал красивые слова, которыми он скажет ей обо всём, тем больше ему хотелось просто сказать их, сказать от чистого сердца, а не оправдываться после этого, по-идиотски, что все они только шутка. Погрузившись в фантазии, Денеш продолжал на автомате возиться с василиской, не осознавая толком, что делает. В итоге Денеш был страшно удивлён, когда работа эта закончилась и они пошли в новое место. Они покинули поле с камнями, прошли недалеко от фермы и картофельного поля и спустились на широкий прибрежный луг, тянущийся вдоль берега острова на пару километров. — Смотрите, какой тополь, — сказала Дорис Сергеевна, указывая на одиноко стоящее на берегу дерево. — Листочки у него какие необычные, видите? Форма интересная. И цвет. Это — Тополь евфратский. Необычно встретить его в наших широтах. Его нормальная среда лежит сильно дальше к югу. Смола коры этого тополя под названием «бури-рамвени» считается лекарственной. — Наверное, семена этого тополя занесли к нам с юга перелётные птицы! — восхитилась Юля. — Мы обязательно должны взять его смолу. Но позже. Думаю, вечером. Сначала нужно вернуться в лагерь и посадить в горшочки василиску. Да пообедать. А там вернёмся уже со всеми надлежащими приспособлениями для сбора смолы. В лагере, после сытного обеда, ребята долго отдыхали. Дорис что-то писала в журнале, сидя за столиком в своей палатке. Вход в палатку был открыт, и ребята видели, как она пишет. Денеш во время отдыха тоже взялся за перо и начеркал в блокноте несколько строк — стихотворение с признанием в любви Дорис. Юля подошла к Денешу и тронула его за плечо. — Денеш, мы с Тарной и Густавом хотим отпроситься у Дорис Сергеевны и сходить на ферму, позависать с мальчишкой Сашкой и его щенками. Ненадолго, на часок. Может, чуть больше. Ты хочешь? Денеш взял руку Юли в свою и хотел было уже дать утвердительный ответ, как вдруг в его мозгу вспыхнула идея. Дорис собиралась отправиться за смолой тополя вечером. И штука заключалась в том, что для этой работы не нужно было много людей. И что, если сейчас ребята уйдут? Денеш зажмурился от удовольствия. Тогда они с Дорис отправится к тополю вдвоём. Что за удача! — Нет, я не пойду, а вы идите, — сказал Денеш быстро. — Что? Почему ты не хочешь? — удивилась Юля. — Не люблю собак. А ещё этот Сашка меня бесит. Юля рассмеялась. — Да ладно! По моему очень славный мальчуган! — Мне так не кажется, — отрицательно покачал головой Денеш. — И имя своей собаке он тупое дал. — Для собаки нормальное, с юморком, — возразила Юля. — Ты странный, Денеш. — Идите! — твёрдо сказал Денеш. — И не на час, а до самого вечера. А я прикрою вас, помогу Дорис с делами. Может, сходим с ней к тому тополю. — Тогда нам надо вместе сказать ей об этом. Вчетвером ребята завалились в палатку к Дорис и рассказали о плане. — Я просто сошла с ума по щенятам на ферме, — глядя умоляющими глазами, внушительно произнесла Юля. — Хорошо, идите, — добродушно согласилась Дорис Сергеевна после недолгих раздумий. — А мы с Денешом в самом деле вдвоём сходим за смолой коры евфратского тополя. Я, конечно, хотела вам показать сам процесс того как брать смолу… ну ладно уж, ещё будет время. Мы сегодня хорошо поработали и вы заслужили свою прогулку на ферму. Ребята ушли. Денеш стоял возле входа в палатку учительницы и совершенно не представлял, что делать. Когда и как ему вычислить нужной момент, чтобы сказать женщине всё, что он хочет сказать. — Денеш, достаньте из багажа хак и воронку для смолы, и ещё две куртки. Мне кажется, что вечер будет холодный, когда мы отправимся к тополю: вон какие облака набежали. Денеш посмотрел на небо. Да, оно правда становилось пасмурным, а ветер задул чуть более сильный и прохладный, чем дул весь день. — Что такое хак? — спросил Денеш. — Это инструмент сборщиков смолы. Выглядит, как топорик. Он в том большом холщовом мешке. Денеш достал всё то, что попросили, а потом просто стоял посреди палатки и смотрел, как Дорис пишет в журнале. — Что вы пишите, Дорис Сергеевна? — Отчёт о том, как идёт наша работа. Директор университета наказал отписываться максимально подробно. Пусть наслаждается теперь. Я ему так всё напишу, что он читать устанет, — Дорис бросила на Денеша быстрый взгляд и улыбнулась, будто немного стесняясь. — Нет, ну а ты представляешь каких мне усилий стоило добиться у него разрешения на этот поход? Я понимаю, конечно, что это не очень профессионально. Но он заслужил! Денеш в глаза не видывал этого директора. Но он сказал: — Вы наверняка правы! Денеш обошёл кругом стол, за которым сидела Дорис и посмотрел на неё с другой стороны. Он заметил на её руке, той, которая удерживала журнальный лист, небольшое серебряное колечко, очень простое, с узором в виде вьюна. — Дорис Сергеевна, это кольцо на вашей левой руке — что это? Оно что-то значит? — спросил Денеш. — Нет, оно ничего не значит, просто серебряное колечко для красоты, — сказала Дорис. Но на самом деле она обманывала. О реальном происхождении кольца Дорис со своим учеником говорить не хотела. Денеш ещё постоял немного у неё над душой. Он так хотел сказать ей свои заветные слова, но в итоге, так и не набравшись духа, вышел из палатки. — Можете пока отдохнуть, Денеш, — крикнула вдогонку Дорис. — Мы пойдём за смолой тополя через двадцать или тридцать минут. Я вас позову. * * * Возле фермы Тарна, Юля и Густав играли с островным Сашкой в прятки. Штукатурка портила им всю игру, потому что находила то одного, то другого и выдавала прятавшихся лаем. Поднимался ветерок. Нахмурилось небо. Сбежались отовсюду облака, окружили, поймали и закрыли солнце. Но оно упрямо вырывалось то в одну, то в другую дыру. Наконец вырвалось и засверкало над фермой и просторным островом ещё горячей и ярче. — Давайте запрём Штукатурку в сарае, иначе никакой игры у нас не выйдет! — запыхавшись от бега, предложил Густав. — Я тебя лучше запру, — нахмурилась Тарна. — Давайте лучше игру поменяем, — сказала Юля. — На какую? — спросил её Сашка. — Догонялки! — предложила девушка. Зря она это придумала. От Густава невозможно было убежать и догнать его тоже. Тарна также бегала, как лесная лань, и даже Сашка умудрялся её догнать и заляпать. А Юля считала было себя спортивной. Но в итоге всё дорогу она была вынужденна быть догоняющей и никого не могла догнать. — Я так не играю, — надулась девушка. — Я сдаюсь! Они собрались на хорошо расчищенной дорожке посреди липовой рощи; отсюда хорошо был виден огород фермы. Между старыми яблонями и разросшимися кустами крыжовника пестрели на клумбах гортензии и ирисы. Мать Сашки только сегодня пересадила их из теплицы в открытый грунт. — Давайте снова в прятки, но на этот раз по крупному, — сказала Тарна. — Пусть вся территория, которую видно вокруг фермы будет доступна для прятки, а не только эта роща и сараи. — Этак мы друг друга век будем искать, — усомнился Густав. — А давайте искать буду только я. Со Штукатуркой, — взялась Тарна. — Раз Штучка портит нам всю игру, то пусть мы используем её способности, чтобы сделать игру ещё интереснее! — Вот это реально круто, ребят! — загорелся идей мальчуган Сашка. Тарна отправилась в сарай, чтобы выждать там семь минут. А Юля с Густавом и Сашкой бросились врассыпную. Впрочем, по какой-то неведомой причине, Юля и Густав выбрали приблизительно одно направление. Парень и девушка оказались вместе возле длинного склона с обнажениями желтоватого камня. Они шли вдоль него неспеша, часто останавливались, отдыхали и рвали цветы. Шли они вместе молча. Вдали послышался лай Штукатурки и крик Тарны, полный азарта, «я вас найду, сучары!», приглушённый крик звучал с сильным и красивым эхом. — Надо действительно прятаться! — засмеялась Юля. — Давай туда, — предложил Густав, и схватив её за руку, потащил в тополиную рощу к каким-то скалам. Здесь они нашли самое укромное место для прятанья, какое только можно было вообразить. Преукромнейшая полянка между скалой и корнями могучего тополя. Ребята даже не знали, что это за вид. Это не был такой тополь, какой им показывала Дорис Сергеевна, и у которого была целебная смола. Но не был это и обычный тополь, потому как был он просто непомерно огромный. Но к какому виду этот тополь бы не принадлежал, прятаться за его корнями было просто великолепной идейкой. Они спрятались. Спинами облокотились на грубую, шершавую кору корней, а ноги упёрли в скальный камень. — Это самое лучшее потаённое местечко на свете! — сказала Юля. Сидеть здесь было уютно. Травка под ягодицами была маленькой и приятной на ощупь. Солнышко на небе то скрывалось за облаком, то снова выглядывало, но чаще всё-таки выглядывало. — Предполагалось, что мы должны прятаться порознь, — со смехом сказал Густав. — Тарна-на-на, попро-обуй на-ас найти! Никогда не найдёшь! — лукаво пропела Юля. — Я тут на днях обнаружила, Роман, что люблю целоваться. А ты? — С тобой — безумно, малышка, — заверил Рома. Юля скривилась от обращения. — Ещё раз назовёшь малышкой и я тебе нос сломаю всё-таки. Никогда меня так не называй. Это так тупо звучит! — А как тебя называть? — засмеялся Густав. — Как насчёт котёнка? — Ну-у, это чуть-чуть получше. Но всего лишь чуть-чуть. — Если хочешь, я могу вообще молчать во время поцелуев! — Как заманчиво! Я рада, потому что хотела бы целоваться ещё и ещё и не отвлекаться на сворачивание носов. Они поцеловались. Быстро и скромно. И тут же отстранились, словно всё ещё до сих пор смущались компании друг друга. Густав на несколько мгновений закрыл глаза, но скоро вновь взглянул на девушку. — Прикоснись ко мне, — едва слышно выдохнула она, гладя его лицо тонкими пальчиками. — Вот так? — воскликнул он и, поймав её руку, поцеловал сначала ладонь, потом запястье, а потом плечо, и, наконец, шею. — Ты хочешь меня? — спросила Юля. Густав ничего не сказал, но он прижимался к её телу всем своим, и Юля почувствовала, как рванулось его сердце в ритм лихорадочной скорости, и без слов поняла ответ. Густав с наслаждением изучал вкус её влажных, розовых губ. Она сняла кофту. Его ладонь накрыла её грудь. Юля зачарованно наблюдала, как Густав терзал её нежный сосок между большим и указательным пальцами, пока не достиг цели, превратив сосок в крохотный камешек. Потом принялся мять нежную плоть полушария, столь чувствительную, что она застонала: — Хватит! Иначе я сейчас умру! Обязательно умру! Но в ответ он снова поцеловал её, играя на её губах, как на сладкозвучной губной гармошке, чуть прикасаясь, покусывая. Юля вздохнула от наслаждения, и он, тихо рассмеявшись, подхватил её за талию, повалил на траву и зарылся лицом в соблазнительную ложбинку между грудями. Юля поспешила вцепиться ладонями в его плечи. Он снова прижался к ней лицом и медленно провёл языком по белой коже, лизнул по очереди оба соска. Девушка вскрикнула от неожиданности. Волны ни с чем не сравнимого возбуждения прокатывались по её спине. Но Густав только начал игру. Его губы сомкнулись на соске, потянули и стали посасывать. — О-о-о-о! Юля, вздрагивая, блаженно прикрыла глаза, пока Густав ласкал её второй сосок. Его палец скользнул внутрь. Юля застыла. Палец продвинулся глубже. Ещё глубже. Девушка старалась не закричать. Его палец осторожно надавил на маленький клитор, принялся играть с ним, дразня, гладя, теребя. Его губы не оставляли в покое её лицо, лоб, щёки. Неустанный палец продолжал ласкать крохотный любовный бутончик, постепенно начинавший набухать и пульсировать. Юля застонала. — Густав! — ахнула она и тут же почувствовала, как палец снова проникает в неё. Она невольно выгнулась. Густав обрадованно подумал, что она быстро отозвалась на ласки и сейчас истекает жемчужным соком любви, так что палец легко скользит по гладкой плоти её лона. Густав обезумел от желания. Голова кружилась, всё вокруг поплыло. Он сорвал штаны с себя и с неё. Юля развела ноги чуть шире, приветствуя вторжение. Быстрым порывом Густав вошёл в девушку. Он начал двигаться в ней. Её тело быстро уловило и подстроилось под его ритм, и Юля смело встречала каждый выпад парня. Она гладила ладонями его спину и наконец, не выдержав, вцепилась ногтями в гладкую кожу. Густав не обращал внимание на боль, которую ему причиняли когти Юли. Сладостное чувство завладевало ими обоими, и они тонули в нём, терялись, лишались разума, забывая обо всём. Внезапно Густав содрогнулся от наслаждения, такого безбрежного, такого сильного, что ему показалось, будто он сейчас умрёт. Густав застонал, изливаясь в неё. Тело Юли тоже напряглось, затрепетало и будто взорвалось в вихре изысканных ощущений. Задыхаясь, она прильнула к груди Густава. * * * Кусая губы, Денеш долго ходил по лагерю туда-сюда и даже зачем-то поставил на огонь чайник, хотя чай пить не собирался. Дунул холодный ветерок. Денеш живо оделся в свою куртку. Наконец звонкий голосок Дорис позвал его из палатки: — Вы готовы, Денеш? Денеш вздохнул. Всё, вот сейчас нужно было начинать действовать решительно. У него ещё вряд ли выпадет настолько подходящий случай, чтобы обо всём ей сказать. Денеш пошёл в палатку. Дорис одела свою куртку, но не застегнула её. Быстро прибрав свои журналы, женщина сложила их в сумку и бросила на кровать. Смахнув со стола крошки от пряника, которым закусывала, когда писала, она развернулась к своему ученику. — Ну что, готовы выступить в поход за смолой? — спросила она. Она не выглядела так, как выглядят учительницы. Сейчас она выглядела такой же игривой, юной девчонкой, своей в доску подружкой. И Денеш вдруг грациозно опустился перед ней на одно колено. Взяв её левую руку, он начал свою цветистую речь. Дорис сперва нахмурилась, а затем её лицо быстро приняло выражение смирения. Она подозревала, что рано или поздно это произойдёт. А Денеш пылко вещал: — Я знаю, что вы думаете, что я для вас слишком молод, о, Дорис, моя прелестная очаровательная крошка, но я не могу молчать и не сказать о том, что люблю вас. Нет, выслушайте меня! Прошу вас. Я должен излить своё сердце. Выслушайте меня до конца. Я влюбился в вас с первого взгляда. А когда мы работали в теплице вместе у вас дома, о, тогда, в такой близости от вас, я был просто окончательно сражён вашей красотой. Я был терпелив. Я не сказал вам о своих чувствах сразу. Но вы могли догадаться о них. И вы, конечно, догадывались. С первой же секунды я воспылал к вам страстью. Меня пожирало пламя, зажжённое вашей красотой, вашей душой, которая ещё прекрасней вашей красоты! Дорис знала, что остановить поток подобных излияний невозможно, уж если они начались, и потому терпеливо слушала, глядя на склоненную голову Денеша и от нечего делать думая о том, что волосы у него подстрижены довольно красиво и причёска эта напоминает ту, что была у Миши, её бывшего. Где он сейчас — в Токио или в Торонто? — Знаете ли вы, чем вы были для меня с первой же секунды? Она не отвечала и не пыталась отнять у него руку, хотя Денеш так сильно сжимал её, что кольцо впилось ей в пальцы, причиняя острую боль. Она толком не слушала речей Денеша, всё дальше и дальше уносясь в мыслях. И первая её мысль была о том, что вовсе не такими высокопарными тирадами сказал ей тридцатилетний Михаил о своей любви и завоевал её взаимность. И почему это юнцы всегда так многословно выражают свои чувства? Взрослые мужчины вели себя совсем иначе. Миша, например, вообще почти ни слова не сказал ей. Он действовал. Поддавшись её обаянию, чувствуя, что и она неравнодушна к нему, он без всякого предупреждения — так он был уверен, что не удивит и не испугает свою любимую, — обнял её и прижался губами к её губам. И она не испугалась и не осталась равнодушной. Только после этого первого поцелуя, продолжая держать ее в объятиях, Миша заговорил о своей любви. Ах!.. Она даже вздохнула: почему, несмотря на любовь к Михаилу, даже этот юный ученик всё же волнует её сердце? Неужели она такая уж безнравственная? Кто же из всех ухажёров, что вьются вокруг неё, ей более мил? Этот? Или тот? Или вообще любой мужчина может её увлечь? Нет! Нет! Она не легкомысленна и не вероломна. И всё же?.. Да, она часто замечала, что её нравятся её собственные студенты со старших курсов, она воспринимала их как молодых мужчин, а не подростков, и испытывала влечение; чувство это не укладывалось в её сознании, а порой даже вынуждало прийти к позорному выводу: что она — первая и единственная представительница женской линии в роду Ноябрёвых — безнравственная и даже распутная женщина. Кольцо сильно врезалось в палец Дорис — Денеш в приливе страсти опять крепко сжал ей руку, — и это вернуло её к действительности, волей-неволей заставив слушать его излияния. — Вы шип дивной розы, вонзившийся мне в сердце, острая шпора, терзающая мне грудь, но раны, что вы причиняете мне, это раны любви, мучительно-сладостные. Я мечтаю о вас… о том, что совершу ради вас. И вы выйдете за меня замуж, моя Дорис! Я буду с вами нежен и добр. Я буду вечно любить вас. Дорис молчала, обдумывая про себя, как ей поступить, и молчание это только разжигало надежды Денеша. Дорис чувствовала, что надо выиграть время и не отвечать сразу. Она не хотела обижать юношу и отказать слишком резко и поспешно… а шаловливая мыслишка даже побуждала сказать «да». — Говорите! Скажите хоть что-то... — молил прерывающимся голосом Денеш. — Не надо! Не надо! — мягко сказала Дорис. — Ну как же я могу слушать про чью-то любовь, когда… Дорис прервалась и с силой зажмурила глаза. — Когда что? — …когда нас там ждёт тополь. Дорис тихо пришла в ужас от собственных слов. Неужели, она снова убегает от дел любовных в мир растений? На этот раз её попытка спастись так, как она привыкла, дошла совсем уж до нелепости. — Денеш… Сердце Денеша забилось чаще, хотя это казалось невозможным, куда уж ещё чаще, и всё же. — …ну ничего между нами не может выйти. Вы мой ученик. Я на восемь лет старше вас. Пожалуйста, давайте вернёмся к работе и больше никогда не будем об этом заговаривать. — Дорис. Помимо того, что вы красивейшая женщина на всём белом свете, я абсолютно уверен ещё в одной вещи. В вашем голосе сейчас совершенно не прозвучало никакой твёрдости. Денеш быстро прижал учительницу к столу и накрыл её губы своими губами. Она не оттолкнула и не закричала. Она покорно приняла этот поцелуй. Когда Денеш отстранился, Дорис прислушалась к своими ощущениям. Острым электричеством кольнуло её возбуждение в низу живота. Дыхание её стало сильным и глубоким, сердце трепетало. Не смотря на все моральные устои в голове, ей понравился этот поцелуй. Дорис моргнула, и от терзающей её противоречивости на её глаза выступили слёзы. Она посмотрела на Денеша. Умирая от любви, Денеш всмотрелся во влажные от слёз глаза женщины, в эти бездонные чёрные колодцы. Загипнотизированный, Денеш прошептал слова своего стихотворения. Когда Дорис со мной — музыку, пламя, листок — всё обнимает покой Если её рядом нет сходят с ума без неё музыка, пламя и свет. — Какая же это чудовищная, нелогичная, бессмысленная глупость, Денеш, — с улыбкой проговорила Дорис. — Но звучит красиво, ничего не поделаешь.