С волками жить - По-волчьи выть

      Машина медленно пробиралась через узкую вытоптанную чужими шинами дорогу, что уже давно сменила асфальтированную. По обеим сторонам выстроились плотные стены деревьев, хвойных и некогда лиственных, склонившихся под тяжестью тонких острых веток, чернющих на фоне белоснежного снега, которые то и дело били по лобовому стеклу. В какой-то момент даже показалось, что те пытаются машину схватить своими загребущими лапами-сучьями и не дать проехать дальше. Андрей то и дело заглядывал в проступающую тьму лесной чащи, подмечая краем глаза то прыгающую с ветки на ветку пушистую белку, осыпающую снежные комья на землю, то мелькающих среди стволов силуэты, может оленей, может шустрых зайцев, а может и гонящихся за ними голодных волков. Он нервно повёл плечами. Повезло ж ему, нашелся мужик, что дорогу подсказал, иначе плутал бы тут до ночи средь трёх сосен, а так следовало лишь по следам бездумно ехать — благо погода хорошая, на небе ни облачка, и их было хорошо видно. Радио не работало, отчего приходилось довольствоваться лишь шумом колёс, что хрустели слоями снега, и сформировавшейся в голове мелодией, которую парень принялся выстукивать пальцами по рулю да тихонько мурлыкать себе под нос. Трудно сказать, сама она такая вся из себя красивая пришла или сознание выудило из дальних закромов памяти заевший мотив некогда прослушанной песни и теперь нагло выдавало за произведение собственного сочинения. Ну да и неважно это.       Древесные лабиринты вдруг закончились, и Андрей выехал на открытое пространство, хаотично утыканное одноэтажными домиками, некоторые из которых были окружены невысоким перекошенным забором из досок. Он с трудом нашёл по данному ему описанию каменную голубую избу, крохотную такую средь снежных сугробов да под белой шапкой на крыше, припарковался неподалёку, заглушив двигатель, облегчённо откинулся на спинку сидения и прикрыл на несколько секунд глаза, оглушённый возникшей тишиной. Вот же угораздило в такой глухомани поселиться.       Тяжелая дверь с трудом отворилась, и из неё вышла небольшого роста женщина, укутанная в несколько слоев наспех накинутой одежды. Она шустро пробежала вниз по тропинке прямиком к остановившейся машине, и Князь выдохнул — значит, правильно угадал, и вышел ей навстречу, не без удовольствия хрустнув затёкшей спиной.       — Андрюша! Андрюшенька, приехал! — он с невольной улыбкой ответил на её удивительно крепкие объятия, но женщина мигом отстранилась, оставив ладони на плечах, чтобы разглядеть его лицо, — Боже правый, как вырос, возмужал-то как… А чего ж без шапки ходишь, а?       — Тепло ведь, — усмехнулся Князь и ойкнул, когда его за оттопыренное ухо ущипнули.       — Посмотрите на него, тепло ему. Холодрыга на дворе, а ему — тепло! — она недовольно покачала головой, но долго хмуриться не сумела, — Бегом в дом греться, а я к твоему приезду столько наготовила. Ты ведь голодный наверняка? Сюда ж от города ехать о-ох…       Достав с заднего сидения пару сумок с вещами, Андрей послушно пошёл в сторону избушки. Одну из его нош, что была немного легче, перехватили чужие руки, и женщина, не сбавляя скорости, юркнула обратно в тёмный провал дверного проёма.       Внутри домик выглядел приятнее: всё ещё небольшой, зато чистый и уютный, в нём действительно было тепло. Стоило Князю перешагнуть порог, как в нос ударил травяной аромат, горький и терпкий, отдающий чем-то знакомым, а под ботинками хрустнули бледные стебли и листья. Сени были заставлены плетёнными ящичками, набитыми всяким добром, то тут, то там выглядывали доски с вбитыми гвоздями и деревянные ручки лопат, граблей и вил, за ними виднелся кусок пылящейся картинной рамы, на прибитых к стене полках пестрели какие-то тряпки. Сняв куртку и сунув ноги в заранее подготовленные ему тапочки, Андрей прошёл в более просторное помещение, освещенное лишь пробивающимся сквозь небольшие окошки дневной свет. В ближайшем левом углу стоял деревянный стол, укрытый скатертью с некогда ярким цветочным узором, у противоположной стены топилась печка, а из-за неё выглядывала одинокая металлическая кровать, заваленная одеялами, одеждами и огромными мягкими подушками. Стало даже немного жаль пружины, которым всё это добро приходилось держать. У стены напротив стоял огромный платяной шкаф до самого потолка. Рядом примостились пара тумбочек с лежащими на них книгами, толстенными исписанными тетрадками и ручками, кресло, куда были временно свалены вещи нового жильца, старый узорчатый ковер красовался на стене, кое-где потёртый и тоже уже поблекший от времени. Около печки к стене прибиты болотно-зелёные навесные шкафчики с мутными стеклянными дверцами, за которыми проглядывались силуэты тарелок с кружками, а под ними на полу стояли вёдра разных размеров, прикрытые крышками кастрюль. Один угол выделялся на фоне прочего убранства, притягивая к себе взор. Он будто бы весь светился, сплошь увешанный иконами различных святых в тёмно-золотистых рамках. На совсем мелком столике под ним на белом платке аккуратно лежала небольшая толстая Библия, а по бокам от неё стояли пара рельефных от потёкшего воска потухших свечей. С потолка на тонких цепях свисала алая лампадка.       — Во-от, — женщина поставила на стол несколько тарелок с блинами, пирожками разных начинок, холодцом и салатом, и так всё это вкусно пахло, что живот требовательно заурчал, а рот наполнился слюной, — Кушай, дорогой, не стесняйся, всё только тебе готовила, — и метнулась к шкафчикам, позже поставив рядом кружку компота. Да уж, энергии ей не занимать — вон как носится, и ведь не скажешь, что седьмой десяток уж пошёл.       Зато Князь сразу понял, насколько она соскучилась по общению — ни на секунду не замолкала, рассказывая о рецептах предоставленных ему блюд, о жизни своей нелёгкой в деревеньке, о письмах, которыми она с его семьёй всё это время общалась, но больше всё-таки спрашивала внучка о нём самом. Что с учебой там? Ах, целых 12 двоек в аттестате! Ну ничего, самое главное поступил же. Реставрационное училище, о как! Нравится? Ну это самое главное. И что же вы там делаете? Ох, как интересно! А родители как поживают? Друзей-то нашёл? А девочку? Андрей с удовольствием на все вопросы отвечал, даже с набитым ртом, за что получал небольшой нагоняй.       — Э-эх, как же время-то быстро летит… Я же тебя вот таким помню! Маленький, хороший такой был, во дворе у нас бегал, птиц бедных шугал, — тихо посмеявшись, бабушка, подперев щеку морщинистой ладонью с длинными пальцами, с теплотой в светлых глазах уставилась на Андрея, — Помню, как ты однажды на пол дня пропал, мы с дедом так перепугались! По всей деревне тебя искали, негодника. Возвращаемся — а ты как ни в чём не бывало на крыльце сидишь, палкой по земле елозишь, вырисовываешь что-то, да камешки раскладываешь. Грязный весь, с ног и до самых кончиков ушей. И где только умудрился-то, до сих пор ума не приложу.       — Мне тоже интересно стало, — усмехнулся парень и допил остатки компота, а после принялся пальцами выуживать со дна мякоть, — Вообще такого не помню.       — А я всё помню, всё. Даже рисунок тот этот твой помню — морда такая зубастая, глазастая, но симпатичная. Уже тогда таким талантливым мальчиком был, просто загляденье. Я вот все твои рисунки, что вы мне присылали, все бережно в тетрадке храню, любуюсь. Ну просто талантище, Андрюш, талантище, — Андрюша с гордостью и немного смущением хмыкнул, — Это ты весь в деда пошёл, Царствие ему небесное. Такие картины рисовал… Они у меня лежат где-то, на чердаке что ли… Не помню. Ну поможешь потом, вместе посмотрим. Такие пейзажи рисовал… Смотришь! Ну прям как настоящие. Эт даже с фотографиями не сравнишь, они-то все плоские, а его картины как будто кусочек мира настоящего в себе хранили. Небо особенно любил, что чистое, голубое, что пасмурное, что со звёздами, и такое оно у него получилось, что просто глаз не оторвать. Сидишь и любуешься. Э-эх, Андрюшка… — женщина замолчала, кажется, уйдя с головой в воспоминания. Вдруг нахмурилась задумчиво, глянула ему немного выше головы, — Вот кажется всё мне, что у тебя волосы гораздо темнее были. Поехала, бабка, головой, совсем поехала.       — А? А, да не, ба, это ж я осветлился просто, — и довольно провёл пятернёй по топорщащим волосам. Бабушка удивлённо захлопала глазами.       — Эт как? Это зачем?       — Ну, захотелось. Красиво ведь?       Женщина молчала, разглядывая его лицо, морщинки собирались меж её сведённых редеющих бровей. Пыталась прикинуть, красиво или всё-таки нет. Вдруг ахнула, потянувшись к его левому уху.       — Ещё и с серьгой таскается!       — Ага.       — И… Давно ты?       — Да достаточно, — вдруг его осенило, какие мысли в чужую голову могли закрасться, и мигом добавил, улыбаясь и приподнимая бровь, — Я у девчонок прям нарасхват стал.       Его недоверчиво смерили взглядом. В конце концов женщина с тяжелым вздохом покачала головой и укуталась покрепче в лежащую на плечах шаль.       — А мать с отцом что? Тоже понравилось?       — Ну-у, не прям сразу…       Они ещё о чём-то болтали, пока Князь не отодвинул от себя наполовину полные тарелки, не в силах съесть больше, и бабушка вновь вскочила с места, схватила опустевшую посуду, коей было совсем немного, и сунула её в раковину, а ту, в которой ещё осталась еда, прикрыла полотенцами, причитая:       — Такой худющий ведь, так поел мало. А Надька-то куда смотрит? Сын у неё как спичка, ну не кормит же совсем, — а Андрей лишь отшучивался: всегда в три горла ел, просто у него, этот, метаболизм быстрый!       После сытного обеда и долгой дороги за рулем парня начало сильно клонить в сон, и бабушка провела его в отдельную комнату, которой и суждено было стать его личной на время пребывания здесь. Было тут темно и мрачно — хорошо зашторенное окно не пропускало свет с улицы — и Князь мельком разглядел силуэты кровати и шкафа, возле которого он и бросил свои сумки, а после рухнул на приготовленную ему постель, уткнувшись носом во взбитую мягкую прохладную подушку, и вырубился словно по щелчку пальцев.       Проснулся он… да чёрт его знает во сколько — вокруг была всё та же темень, но по ощущениям прошла ну дай бог минутка. С шумным вздохом перевернувшись на спину, Андрей уставился мутным взглядом в потолок, невольно принялся разглядывать все его небольшие трещинки и пятнышки. Сколько бы он ни пытался, но вспомнить далёкое детство, которое он, по чужим словам, часто проводил в этой крохотной деревне, никак не получилось. Видно, слишком далёким было, и осталось после него лишь смазанные следы былых ощущений, лёгкое чувство чего-то знакомого, и то лишь при непосредственном разглядывании всего вокруг. И потому от всех этих проявлений любви становилось неуютно и неловко, будто не к нему должны были быть обращены эти полные тепла и радости блеклые глаза, не его должны были обнимать, щипать за уши и отчитывать за одежду не по погоде, не ему предназначались те вкусные пирожки с капустой да вишневый компот, не для его спокойного сна готовилась эта спальня. И воспоминания, хранящиеся в стенах этого дома, не признавали его, отвергали, не желая показываться. Будто он чьё-то место нагло занял. Как оборотень. Перевертыш. Где же тогда тот настоящий маленький Андрюша? Куда запрятали? В каких канавах захоронили?       Хотя, чему удивляться, если последний раз он с родителями приезжал сюда, когда ему было ну дай бог лет пять, а может и того меньше. Кто-то вообще себя тогдашним помнит? То-то и оно. Так что правильнее было бы спросить, по какой причине семья Князевых вдруг решила прекратить свои поездки, оставив старушку куковать здесь совсем одной. Ну ладно, не совсем, люди-то тут ещё были. Андрей пару раз пытался у матери с отцом выпытать, но так ничего дельного и не узнал. Лень было, что ли, или обида какая возникла? Ну или почему её с собой не забрали? Бабка сама не захотела, очевидно же. Прожила тут, наверное, всю свою жизнь, и теперь расстаться с этим местом никогда не сможет. И в итоге придётся им вдвоём знакомиться заново, через рассказы друг друга.       Князь недовольно потёр разболевшийся лоб.       Да, он поступил в реставрационку пару лет назад. В большей степени благодаря матери, что сама принесла ему документ о зачислении. Он-то в расстроенных чувствах после заваленных экзаменов в художественное училище отнёс документы в слесарку вместе со всеми остальными. Ну, поучился там чему-то, да и вылетел совсем недавно — бабушке этот нюанс знать не обязательно, ей ещё от кольца в ухе отходить. Не то что бы там плохо было, просто как будто не его это — с чужими полотнами возиться, за великими творцами, так сказать, донашивать. Хотелось своё собственное создавать, уникальное. Художка, конечно, тоже особо не прельщала перспективами денно и нощно возиться с холстами, вычерчивая бесконечные, никому не нужные вазы с яблоками, вымеряя пропорции карандашом, но то было лучше, то хотя бы могло дать базу для воплощения всего многообразия его собственного сказочного мира, населенного жуткими душегубами, вурдалаками и оборотнями, пленительными русалками, пьяными колдунами, харизматичными ворами и бог знает кем ещё — даже сам Андрей не в курсе, настолько этот мир разросся. И так хотелось поделиться им. Единственный способ, который ему приходил на ум и который был ему доступен — картины. Ну, он ещё стихи писал да рассказы небольшие, но это так, баловство. Хотя сборник историй с иллюстрациями звучит вполне заманчиво. Но для начала стоило дожить хотя бы до следующих вступительных экзаменов, и Князю было предложено отправиться на это время далеко-далеко, к бабке, которую он знал лишь по рассказам матери, чтоб одиночество старухи скрасить, да и самому голову заодно проветрить. И родителям глаза не мозолить.       Чёрная точка, которую всё это время гипнотизировали голубые глаза, дёрнулась и уползла в тёмный угол, и Андрей решил, что пора. Рывком сел на кровати, зажмурился и потёр лоб, чтоб комната перестала кружиться — да уж, старость — не радость. Дотянулся до плотной шторы, что была совсем близко, и резко отдёрнул ее в сторону, вновь жмурясь от ослепляюще-белого за окном, а после уже при свете оглядел свою спальню. Тесновато тут, конечно: одну половину занимала сама кровать, вторую — тёмный шкаф, слегка отливающий рыжиной, с древесной текстурой, и немного пространства между ними. Прям коморка какая-то, сюда только спать и приходить. Князь потянулся к одной из сумок и выудил из неё толстую тетрадку, на девяносто шесть листов, полистал её, полюбовался на знакомые плоские рожи да на свои четверостишья. Немного подумав, достал оттуда же ручку и на чистой странице бездумно принялся выводить линии, быстро сложившиеся в ничем непримечательное лицо. Самое обычное лицо, нормально, без каких-либо отличительных черт, за которые можно было ухватиться, словно за торчащий кончик клубка, и, разматывая его, прийти к захватывающей истории. Как тебя хоть назвать-то, чучело?       Мелодию Князь тоже позабыл. Не то что бы он смог её нотами записать, но тщетно пытался настукать ручкой о тетрадь, оставляя точки в надежде, что те хотя бы смогут сохранить память о ней. Раздраженно кинув всё на кровать, Андрей поднялся на ноги.       — Ба! Я прогуляться пойду, — он заглянул в кухню-столовую-гостиную-спальню. К нему обернулось удивленное старческое лицо.       — Куда это тебе приспичило?       — Да я просто. Вокруг похожу, природой полюбуюсь. Ноги разомну в конце концов. И с соседями было бы неплохо познакомиться.       — Ой да сдались тебе эти… Одни старики ворчливые.       — Ну, мне жить тут долго ещё, приспособлюсь, — пожал плечами Андрей и нахмурился. А ведь была надежда задружиться с кем-нибудь из сверстников, авось время веселее прошло бы.       Женщина недовольно поджала тонкие губы, опустив глаза на тарелку в своих руках, которую она тщательно обтирала полотенцем, а парень изогнул бровь в ожидании. В итоге она нехотя отставила посуду и прошла мимо внука в сени, вскоре принеся тому его же куртку, помогла надеть её, хоть того и не требовалось, поправила воротник, пригладила плечи, проникновенно заглянула тому в глаза.       — Прав ты, Андрюш, погуляй. Чего тебе в пыльном доме засиживаться? Ты только в лес далеко не заходи. И не задерживайся, дотемна воротись, а то ведь, сам понимаешь… К ужину успей самое главное, — и легонько улыбнулась, потрепав того за оттопыренное ухо. Андрей со смешком отдёрнулся в сторону, улыбнулся в ответ и кивнул, после чего со спокойной душой направился к выходу.       Улица встретила его холодными ветром, обжигающим щеки, забирающимся под самую одежду. Князь поёжился, сжался весь, чтоб остатки тепла сохранить, и довольно улыбнулся, вдыхая свежий воздух полной грудью, даже головная боль прошла — в избе, оказывается, было ужасно душно.       Первым, кого парень увидел, был небольшого роста мужичок, кружащий возле припаркованной машины, в задрипанной бежевой куртке с длинными сапогами, в меховой шапке да с огромным красным носом. Когда Князь окликнул его, поздоровавшись, тот вздрогнул и резко обернулся.       — Извиняйте, что напугал. Не хотел.       — Да ничё, малец, ничё. Сердце у меня, ухх! крепкое, и не такое выдерживало. Я тут, это… проходил мимо просто и… машина тут такая стоит, глаз не оторвать. Твоя?       — Отцовская, — улыбнулся он, сунув похолодевшие ладони в карманы, — Доверил мне своего жигулёнка, чтоб я сюда приехать смог, — и кивнул себе за спину, — Бабушку навестить.       — Ба, так ты Маруськин внук, значит-с.       — Ага! Андрей, — протянул одну из рук. Её пожала огромная лапища, шершавая, с короткими толстыми пальцами и грязными ногтями.       — Сан Саныч, — прищурил свои и так мелкие глазки, — А чё ж батёк твой сам не приехал?       — Дык работает ведь. И мама тоже. А я… — неловко почесал затылок, — А у меня одного время свободное.       Понятливо, но как-то отстраненно угукнув, Сан Саныч вновь обратился к ВАЗу, обошёл его со стороны, разглядывая колёса, торчащие по бокам стёкла заднего вида, заглядывая в салон через окна. Будто хищник, высмотревший себе добычу повкуснее.       — Надолго к нам?       — На пару месяцев так точно. А так… Посмотрим. Может больше.       — Понятно, понятно, — дед шумно засопел, не отрывая глаз от серебряного кузова, восторженно покачал головой, — Ну пора мне. Дела! Бывай, Андрей, — и быстрым шагом скрылся за бабушкиным домом, провожаемый недоуменным взглядом голубых глаз. Вроде только-только разговор завязался, и тут вдруг ни с того ни с сего оборвался. Какие занятые люди тут. Но не то что бы Князь сильно расстроился, он в машинах не шибко разбирался, чтобы часами о них языками чесать, а этот, сразу видно, тот ещё автолюбитель.       Вновь сунув руки в карманы, парень нахмурился, нащупав нечто инородное, хрусткое, с мелкими частицами, забивающимися под ногти. Помял немного свою находку и достал на свет, обнаружив на своей ладони скомканные сухие стебли с какими-то катышками, почти полностью рассыпавшиеся и превратившиеся в небольшую серо-зелёную кучку. Хмыкнув, Андрей стряхнул их и побрёл дальше.       При первом взгляде, подъезжая, ему показалось, что расположение домов, разбросанных по белоснежной поляне, неподвластно какой-либо логике — это он, конечно, приврал. Логика была. Возможно, слишком трудная для восприятия, и всё же Князю показалось, что он, блуждая мимо них, уловил определенную закономерность — как минимум то, что все они окружали стоящую посреди церквушку. А ещё тут было нечто, похожее на улочку, с широкой протоптанной дорогой, по обе стороны которой ютились домики, все на одно лицо, как и их жильцы, что толпой выбрались на улицу, дабы на приезжего городского поглазеть. Андрей чувствовал себя какой-то диковинкой необычной, которую, облепив со всех сторон, рассматривала пара десятков глаз чуть ли не под микроскопом, кто-то напряженно и недоверчиво, а кто-то — с неприкрытым любопытством. С некоторыми парень уж слишком хорошо разговорился — его несколько раз в дом приглашали на чай да на булочки с изюмом, но тот с улыбкой отказывался, обещая обязательно заглянуть в следующий раз. Про машину тоже много кто спрашивал, кому-то он даже пообещал прокатиться. Андрей бы нагло напиздел, сказав, что такое повышенное внимание ему не льстило. Но будь вместо стариков восторженные девчонки, было бы, конечно, ещё приятнее.       — Здравствуйте! — помахал пятернёй Князь, обращаясь к облокотившемуся на зубья низенького забора мужчине, затягивающимся сигаретой. Он был единственным из запримеченных парнем жителей, кто не обращал на него ни малейшего внимания, задумчиво уставившись вдаль. О чём-то высоком думал, видно. О вечном.       На чужой оклик тот дёрнулся и повернул голову к Андрею, а у того холодок вверх по спине пробежал, прячась в волосах на затылке, от пронзительного взгляда. Ему будто не в лицо, а сразу в душу заглянули, так нагло и совсем без приглашения.       — Здрасьте, я Андрей! Андрей Князев! Ну, Марии внук, короче. Сигареткой не… — попытка разрядить не пойми с чего вдруг накалившуюся обстановку потерпела сокрушительную неудачу — мужик даже дослушать не соизволил: щелчком пальцев отбросил окурок в сугроб и, развернувшись на пятках, мигом скрылся за дверью своего дома, а Князь, ведомый странным чувством, потянулся вслед за ним, остановившись лишь у деревянного ограждения. Внутри разом стало как-то пусто, и, хмурясь, парень поднял взгляд на возвышающееся над ним здание. Дом стоял в отдалении от остальных, на краю, совсем рядом с лесом, всем своим видом говоря, что ни он, ни его хозяин гостей не жалует, а всем желающим напросится щедро даётся целых два пути: нахуй или в пизду. На любой вкус, так сказать.       Андрей не мог глаз оторвать от перекошенной избы, от её заколоченных окон, торчащего из сугробов мусора и хлипкого сарая. Казалось, будто за ним наблюдают в ответ, приглядываются. Он был совсем не против, если бы мужик с седеющими патлами, растеряв остатки терпения, выскочил обратно на улицу, дабы собственнолично послать тугодума в пешее эротическое, если уж тот намёков не понимает.       — Держись ты от него подальше, Дюшенька, — заохала Нина Семёновна, перекрестившись, стоило Князю, вернувшемуся обратно, спросить о странном деде, живущим на окраине, — Нечистый в нём поселился и беды с собой принёс. Земли наши проклял.       — Во-во, — поддакивал Васильич, — Он, знамо, с волками дикими якшается. Ты, парень, волков знаешь? У-у, их тьма тьмущая тут обитает. Затащит тебя в лес и им на съеденье кинет! Зверьё лесное ему роднее рода людского.       — Всё никак изгнать не можем. Скотину травит, посевы наши губит, крыс с жуками натравливает.       — Дочурку мою извёл, сын сучий! — вдруг всхлипнули сбоку.       С другой стороны к нему наклонилось впритык квадратное потёкшее морщинами лицо, обрамлённое шерстяным платком, зашептало:       — Влюбил в себя девицу одну, красавицу писаную, околдовал, упырь. А в одну зиму она раз — и пропала бесследно. Слухи ходют, что мужик жратвы мало себе припас, изголодался, да и зарезал бедняжку, и съел, а кости псинам выкинул.       — Да он ж колдун проклятый! — воскликнул дед с торчащей во все стороны седой бородой, — Моего брата грозил в осла превратить!       — Верно говоришь! И мать его ведьмой была, да-да-да.       — А может и стоило превратить! То и дело налево ходил, ослина!       — Люб, побойся Бога!       — Самое главное, шоб не в свинью, а то слыхал я… — и мужик пьяно заржал.       Какими только словами его не называли, какие проступки не приписывали, какими эпитетами не крыли.       Князя сильнее к тому одинокому домику потянуло, хоть сейчас срывайся да в чужую дверь колотись. В голове образ высокого мужчины во всём чёрном, в кожаной куртке на плечах, тяжелых армейских сапогах и белёсых клубах сигаретного дыма, вспыхнул в ином свете. Он и так от местного люда разительно отличался, а тут ещё такие истории занимательные ему приписывают. Воображение дорисовывало смазанные черты лица, делая мужчину ещё более загадочным, каким-то мистическим и потусторонним, совсем не от мира сего. Невероятно притягательным. У Андрея пальцы в карманах куртки дрожали, а сам он раз за разом проматывал в голове их короткую встречу, подмечая особую, но сразу им не запримеченную, звериную грацию в том, как тот сигарету держал, щурился, затягиваясь ею, как взметнулись в воздухе волосы от резкого поворота головы. А чего стоили глаза, чей взгляд из-под бровей, брошенный мельком, цеплял острыми крюками, и если отдирать, то только с мясом. Теперь-то Андрей понимал — колдовские. Обычные глаза настолько чёрными быть не могут.       Ай да история! Ай да персонаж!       Парень и не заметил, когда голоса судачащих стариков вокруг стихли, а сам он уже вышагивал по белоснежным сугробам где-то совсем в другом месте. Здесь границы лесной чащи и деревни смазывались, высокие ели медленно наступали, пожирая игольчатыми пастями редкие, стоящие в раскорячку, домики. Если изба колдуна казалась ему в самом что ни на есть плачевном состоянии, то тут дела обстояли ещё хуже. И в них уж точно давно никто не жил — девственно гладкий снег блестел лучами закатного солнца, пробивающимся сквозь деревья, окрашивая белое полотно сочными оранжево-красными оттенками, а падающие тени — синим, немного отдающим изумрудом. Небо и наплывшие на нём облака розовели ближе к горизонту, выделяя на своём фоне темнеющие древесные верхушки. Князь довольно щурился, затаив дыхание, боялся спугнуть открывшуюся его взору красоту, от которой в груди воодушевленно прыгало и переворачивалось до мурашек, и хотелось самому бегать, прыгать и переворачиваться в снегу, но Андрей стоял смирно. Прямо-таки сказка настоящая, зимняя! Да уж, такого в городе хрен увидишь. Жаль только, нет альбома под рукой да акварели, но это дело поправимое. Перспектива провести здесь с десяток недель уже не казалась настолько мрачной.       Совсем скоро солнце окончательно скрылось за горизонтом, и освещенная красным полянка погрузилось в вечерний полумрак, а Князь всё стоял и стоял, провожал последние лучи, чувствуя, как в груди, что лишь пару минут назад чуть ли не разрывалась от переполнявшего её возбуждения, вдруг стало тоскливо пусто, будто что-то важное с корнем вырвали. Что-то сродни чувству после шумной вечеринки, когда ты, измотанный и некогда счастливый, остаешься один на один с перевернутой вверх дном квартирой, где всё напоминало об ушедшем веселье.       С шумным вздохом парень огляделся и поёжился от пробравшегося под куртку холода, с наступлением сумерек ставшего будто ещё кусучей. Угольно-чёрные тени, почувствовав себя хозяевами положения, выползли из своих убежищ, обступили со всех сторон, заполняя собой пространство меж древесных стволов, в выбитых окнах и настежь распахнутых дверях. Тревога маленьким червячком неприятно закопошилась в кишках.       А эта часть деревни уже считалась лесом?       Да не так уж тут и страшно, на самом деле. Деревья как деревья, дома как дома, даром, что полуразрушенные, но кто не без изъянов? Вон, у Князя самого пара боевых шрамов присутствовала, да и язык то и дело на пустующую ямку за клыком натыкался.       Как некстати вспомнились рассказы про волков.       Андрей нервно сглотнул. Воображение его всегда отличалось своей неуёмностью и богатством, а уж с приходом в его жизнь телевизора и кинематографа, уж и совсем распоясалось. Ожившие мертвецы, жуткие вампиры и кривоносые ведьмы, вся фольклорная нечистая сила стала любимым героем его произведений, бережно хранящихся на листах бесконечного количества тетрадей и альбомов, коими забиты полки в его комнате. Но при всём при этом Князь признаков съезжающей с тихим шуршанием крыши за собой не замечал. Нет, ну, случалось иногда, по синьке что только не почудится, но в целом! в целом он чётко разделял два мира, в которых одновременно проживал: колдовство и чудища в одном, родители и учёба — в другом. Додумывать магическое второе дно, конечно, занятие занимательное, но одно дело смотреть на вещающего с пузатого экрана целителя с мыслью «а что, если», и совсем другое — внимать каждому его слову и искренне подносить к целебным, мерцающим помехами, ладоням стакан воды.       Он вдруг понял, что не слышит ровным счётом ничего: ни завываний ветра, ни шума колышущихся ветвей, ни отголосков человеческих голосов. Тишина ощущалась плотной и густой, вот только руку протяни и хватай. Она забивала уши, давила на голову, стискивала в своих объятиях грудную клетку, заставляя сердце срываться со своего привычного ритма. Лес расправил плечи, вытянулся, исполинской громадиной нависнув над Князем, а тот лишь малодушно отводил взгляд от всепоглощающей черноты, боясь что-то в ней разглядеть ненароком.       — Эй? — получилось слабо и трусливо. Андрей аж сам на себя разозлился, резко выпрямился, расправив плечи в ответ, вздёрнул подбородок, решительно встретившись взглядом с темнотой. Ишь чего удумала, пугать его собралась!       Темнота в ответ хрустнула веткой, где-то далеко-далеко.       О чём бы старики не сплетничали, но мужик тот точно колдуном быть не мог, чтоб неверных мужиков в непарнокопытных обращать. Про самого Дьявола во плоти совсем смешно. Тут люди суеверные, от внешнего мира отделены, мало ли какие странности могли принять за ритуальные обряды.       Андрей неловко шагнул назад, и хруст повторил за ним. Затем снова и снова, он разделился и раздавался уже с нескольких сторон.       На историях про несчастную девицу смеяться как-то расхотелось. Какого это — быть заживо растерзанной? Какого задыхаться от воткнутого в шею ножа, тщетно затыкать образовавшуюся дыру влажными ладонями, чувствовать, как горячая кровь толчками покидает тело вместе с силами и разумом? Какого теряться в подступающем мраке и видеть перед собой родные глаза, поглощенные диким животным голодом? А может из чувств своей извращенной любви он сделал своё грязное дело, пока та была в глубоком сне? Или, наоборот, разделывал заживо, размеренно, со знанием дела, срезая с костей кусок за куском? Может даже успел накормить её же собственными потрохами.       А если бы он сразу кинул её на съеденье своим диким псинам?       Андрей вообразил, как на него напрыгивает огромное косматое зверьё, вдавливает всем своим весом глубоко в снег, ломает лапищами хрупкие рёбра, что кривыми обломками протыкают лёгкие. Пасть, утыканная рядами острых, как лезвие, клыков, истекает вязкой слюной, опаляет тяжелым горячим дыханием ледяные нос и щёки, воняет гнилью, она смыкается у Андрея на плече, рвёт куртку, свитер, плоть, существо с утробным рычанием копается мордой в его внутренностях, оглушительно громко чавкает, измазываясь чёрной кровью, оттягивая куски мяса, пока те с влажным звуком не отрываются. Справа, слева, сверху его обступают тени, такие же гигантские, закрывающие собою небосвод, — они тоже голодны. Андрей лишь завороженно смотрит, не в силах сомкнуть веки, на вывалившиеся наружу сероватый желудок с пережёванными пирожками, тёмно-кровавую печень, настрадавшуюся за свою непродолжительную жизнь, блестящие кольца кишечника, не понимая. Окоченевшими руками не пошевелить, ногами тоже. Лишь голову, тошнотворно кружащуюся, с усилием получается откинуть назад — а там глаза, будто светящиеся, стеклянные, нависают, спрятанные в тенях упавших спутанных волос. Смотрят.       О нём не снимут один из тех жутких репортажей, транслирующихся поздними вечерами, не покажут кадров присыпанных недавно прошедшим снегом истерзанных ошмётков — всё, что осталось от жизнерадостного, улыбчивого Андрюхи Князева с извечно приподнятой бровью, любившего смешить своими остроумными карикатурами, ухлёстывать за милыми девчонками и пить пиво, диктор загробным голосом не будет вещать о жуткой истории, похоронившей его в мёрзлой земле местного леса.       Глаза обещают: об этом никто никогда не узнает.       Не ветки то были, а хрустящий под чужими ногами снег. Нет, лапами. Массивными и когтистыми.       Князь замер испуганным зайцем, не в силах шелохнуться. Ладони заледенели, а шерстяной свитер мерзко облепил тело. Он почувствовал себя таким маленьким и беззащитным, загнанным в угол зверёнышем, у которого отрезали все пути к отступлению. Не убежать, не защититься, не закричать о помощи — горло пересохло.       Шум нарастал, становился громче. Быстрее. Ближе.       Казалось, ещё чуть-чуть, ещё мгновение, вот-вот, и Князь увидит их, и только в тот момент морок отступил, а до тела дошла мечущаяся обезумевшей птицей в клетке мысль — БЕГИ. Он развернулся и, не помня себя, рванул со всех ног, не понимая куда, да это и неважно — лишь бы подальше, лишь бы спастись. Андрей слышал, спиной блять чувствовал, как его стремительно нагоняют, как трясётся под ногами земля от топота бесчисленного количество лап, будто вот-вот расколется, и парень ухнет в образовавшуюся щель, как челюсти одной из тварей с щелчком смыкаются, лишь краем задев его капюшон.       Лёгкие горели, а силы стремительно покидали тело — снег, предатель, хватал за ботинки, так и норовя один из них себе утащить. Мир кружился адской каруселью, всё вокруг смазалось и перемешалось, а потом резко накренилось, и Андрей, споткнувшись обо что-то твёрдое, полетел носом в сугроб, в последний момент успев выкинуть вперёд руки. Он забарахтался в снегу, пытаясь то ли на ноги встать, то ли уже на четвереньках бежать, но у него не получилось ни то, ни другое. Нет уж, хера с два он так просто дастся — за его ляжки ещё побороться надо! Андрей резко перевернулся, замахиваясь крепко сжатым кулаком, — и рассёк им воздух.       Никого.       Лишь он и пустое поле. Лишь клубы пара от его тяжёлого частого дыхания и насмешливый шелест веток. Глупо моргая, с зависшим в воздухе кулаком, Князь пялился перед собой, пытаясь осознать только что случившееся, а заодно унять колотящееся в ушные перепонки сердце. Выброшенный в организм адреналин так же быстро и ушёл, и парень обессиленно завалился на спину, вперившись взглядом в нависший над ним небосвод, усеянный яркими звёздами, окружавшими полную луну — единственный источник света.       — Ахренеть можно… — на выдохе шепнул он, растерев мокрыми ладонями лицо, взлохматив волосы. Это чё вообще было?       Где-то вдали послышался протяжный вой, и Андрей вскочил на ватные ноги, решив оставить животрепещущий вопрос когда-нибудь на потом.       Сначала ему показалось, что навернул нихеровый такой круг: вокруг были всё та же кромешная темнота и мрачные домины, и лишь получше приглядевшись, Князь понял, что те были целыми и вполне обжитыми. На улице, кроме него, никого не было — по крайней мере, ему не отзывались, — и в совокупности с настежь закрытыми окнами, не пропускающими свет изнутри, создавалось ощущение, будто вся деревня разом вымерла. Видимо, с комендантским часом тут всё строго, только солнце за горизонт спряталось — все по домам прячутся. Щёки парня потеплели от стыда — он ведь обещал бабушке вернуться засветло, а в итоге чуть сердечный приступ не схватил от своего же собственного разыгравшегося воображения. Мысль, что там на самом деле кто-то мог быть, Андрей гнал от себя ссаными тряпками.       Нужную избу он признал исключительно по рядом припаркованной машине и, недолго думая и не оборачиваясь — ощущение, будто за ним следят, ни в какую не желало покидать его — поднялся по ступенькам и забежал внутрь, поплотнее закрыв за собой дверь, и лишь тогда облегченно вздохнул, чувствуя знакомый травянистый запах, аромат вкусной еды и чего-то ещё.       — Андрюша, вернулся! — послышался из комнаты радостный бабушкин возглас, и некогда завязавшийся тугой узел напряжения в юношеской груди, который он до этого не замечал, ослаб, а на лице волей-неволей возникла глуповатая улыбка. Терзавшие его страхи отступили, будто их и не было никогда. Вот теперь он точно в безопасности.       — Бабуль, прости, что задержался! Я, эт… Заговорился там, — Андрей стянул с плеч мокрую от растаявшего снега куртку, оглядел её хмуро, а после, махнув рукой, повесил на тот же крючок. Завтра разберется, — Не знаю, чего ты возмущалась, вполне милые старички! — стянув хлюпающие ботинки, Андрей сделал ещё один глубокий вдох — бабушка определенно жарила блины, кажется, с мясом. И ещё что-то, сладковатое, чей запах послевкусием оставался на языке, но парень никак не мог разобрать что.       — Андрюша, вернулся! — повторила так же радостно бабушка.       — Да я это, я, кто ж ещё! Есть хочется…       — Андрюша, вернулся!       По спине прошёлся целый табун мурашек. Будто заевшая пластинка, повторяющая раз за разом один и тот же фрагмент — так звучал бабушкин голос. Он было развернулся, чтобы пройти в освещенную теплым светом комнату, отмахнуться от чертят, заселившихся в его уставшей голове после ночного забега, но замер, опустив озадаченный взгляд на свои ноги, под которыми отчётливо хлюпнуло. Неужто столько воды с собой притащил?       В дверном проходе выросла угольно-чёрная тень.       — Андрюша…