Сплетения

      Это была красная коробочка, бархатная на ощупь — правда, в руках ее держал Порко, и под его беспокойными пальцами поверхность мягко мурлыкала. В похожих коробочках обычно таятся кольца, с которыми делают предложение руки и сердца — только именно эта была в разы больше.       Но Райнера все равно бросило в холодный пот. Он тут же затараторил, спотыкаясь в словах:       — Нет, подожди, ты же не собираешься…       Порко шикнул: «замолкни». Указал взглядом в сторону комнаты — туда, где спал их ребенок. Их общий ребенок, и поверить в это, как ни странно, было до сих пор сложно.       Райнер, не договорив, закрыл рот. Кивнул, чувствуя, как загораются мочки ушей. Ему все еще было трудно осознать себя родителем и как следует растолкать в себе соответствующий инстинкт — сказалась долгая, по ощущениям бесконечная разлука; он не всегда понимал, как подступиться к собственному же ребенку, как ухаживать и как с ним вообще обращаться. Чего он хочет — спать, есть или обычной ласки; как ему не навредить?       А теперь Райнер вообще забыл, что не стоит повышать голос в доме, где наконец-то уснул младенец. Отличный родитель.       Миссис Галлиард с готовностью ему помогала: показывала, что нужно делать и что — не следует; у нее самой, конечно же, получалось, но как только ребенок оказывался на руках Райнера, все шло наперекосяк.       Привыкнуть к оглушительному плачу получилось почти сразу, а вот к ощущению паники и беспомощности — так и не удалось. Райнер был сбит с толку и даже не мог успокоить свое дитя, потому что не был спокоен сам, а от нервных укачиваний становилось только хуже, и это было похоже на катастрофу. Наверное, не будь рядом миссис Галлиард, он бы сошел с ума; та быстро смекала, когда нужно бросаться на помощь, и всего за какие-то минуты плач прекращался. Райнер не успевал заметить, что же такого волшебного она делала, и с каждым разом вина кусала его еще больней.       Видимо, он плохой родитель; видимо, подобная чуткость дана только женщинам.       Порко старался его утешать. Точнее, как бы между прочим сетовал, что у него тоже нихрена не выходит; Райнер соглашался вслух, а про себя думал, что у него и не должно, наверное. Не Порко носил ребенка в себе неполные девять месяцев, и совсем не он должен чувствовать особую связь. Безусловное понимание потребностей маленького существа и способов, как их удовлетворить. Это совсем не его задача — а Райнера.       Он как никогда чувствовал себя жалким огрызком чего-то — недомарлиец, недобронированный, недомать. Бестолковое, безобразное нечто. И какого человека он вообще сумеет воспитать?       Быть может, это было к лучшему — что малыш остался у родителей Порко? И, быть может, не стоило вмешиваться; пусть он бы вырос, считая их своими отцом и матерью, а для них такое бы стало отрадой — своеобразной заменой Марселя. И Порко, когда его срок подойдет к концу.       Райнер кивнул еще раз, давая понять: он замолчал и говорить больше не будет. Но продолжил смотреть на коробочку с недоверием, смешанным с бледным ужасом.       На кухне громко щелкали часы. Мистер и миссис Галлиард тактично куда-то ушли, решив, что молодым родителям стоит побыть наедине друг с другом и с ребенком — а Райнер чувствовал, словно его беспощадно оставили на растерзание. Он вжимался в кухонную тумбу, будто пальцы Порко сдерживали нечто очень страшное, что могло в любой момент выскочить и сожрать — в целом, это все равно было бы лучше, чем… Обручальное кольцо? Да нет, глупость. Не может там быть никакого кольца.       Только вид нервничающего Порко, сосредоточенно скребущего коробочку, совсем не внушал доверия. Да что же тогда там такое?!       Во взгляде Райнера застыли вопрос и мольба. По крайней мере, он очень постарался, чтобы так выглядело со стороны.       Зачем-то еще схватил Порко за локоть, придерживая вытянутой рукой. Наверное, чтобы не дать ему вдруг опуститься на одно колено. Этого Райнер уже точно не вынесет.       Но Порко не сжалился. Собравшись с силами, сунул ему коробочку почти под нос, шепча отрывисто:       — Держи. Это тебе. Я дарю. Понял?       Последние слова утонули в очередном щелчке стрелок, а Райнер совсем не хотел понимать и уж тем более — реагировать. Как-то подобрать вообще реакцию на такое; он опасался, что подходящей в его арсенале не окажется.       Выбора не оставалось. Поверхность и правда оказалась бархатистой, приятной на ощупь — пальцы невольно ее погладили. Райнер замер, смотря на Порко так несчастно, словно держит в руках флакон с ядом, и теперь должна развернуться душераздирающая сцена самоубийства. Может быть, парного. Пока неясно.       Порко дернул бровями, стреляя взглядом в коробочку.       — Ну, открывай давай.       Деваться было некуда: бежать поздно, да и вряд ли получится, раз Райнер обнаружил себя уже практически зажатым в угол. Как ни странно, он действительно боялся, что Порко, в его-то сумбурную голову, действительно взбрело разыграть камерный сюжет с обручением и ритуальным становлением семьей. Либо из-за внезапно обострившейся любви к Райнеру, либо потому что рождение ребенка вне брака — это пошлость. С тем фактом, что родился он у двух мужчин, видимо, все в порядке.       Райнер вдохнул, собирая в себе все мужество, и поддел крышку.       Благо кольца внутри все-таки не было — действительно, коробочка для него слишком большая, поместилось бы сразу несколько. Зато были часы, наручные.       Они смотрели на Райнера одним-единственным глазом с желтыми прожилками цифр. Стрелки были такого же цвета, растекшиеся, словно лопнувшие капилляры.       В лучшем случае, самом дешевом, — позолота. Обрадовавшийся было Райнер побледнел обратно; к ужасу своему, он заметил, что циферблат еле-еле поблескивает, окаймленный какой-то тонкой, красивой крошкой. Теперь подарок стало едва видно: его загородило вдруг вставшее перед глазами число — сумма, в которую он обошелся. Примерная, и от количества нулей в ней по спине протоптались мурашки. В десятикратном размере.       Настенные часы заклацали механическими зубами еще сильней — видимо, почуяв маленького собрата. Молчание затянулось. Порко хорошенько почесал затылок, переступил с ноги на ногу.       — На рождение Марселя отец подарил моей матери браслет, — начал он медленно, делая паузы между словами. Будто репетировал речь, но от волнения все забыл и отчаянно пытался теперь вспомнить, пока говорит. — На мое рождение скорее всего тоже, но я не уточнял.       Райнер внимательно слушал.       — Там простые совсем камушки были, и он порвался потом… Не суть. Это такая традиция, как я понял. Благодарить за рождение ребенка, делать подарок. Цацки ты не носишь, понятное дело, пришлось немного поломать голову. Переверни.       Часы были приятно прохладными. Зашуршал темный ремешок, зазмеился в пальцах. Кожаный — Райнер хлебнул еще лишнего воздуха, страшась лишний раз прикоснуться. Он слишком часто что-то ломал. Почти все, что у него было — а подобную ценность не приходилось держать в руках, наверное, никогда.       На обратной стороне циферблата, посреди благородно-желтой спинки была еще и гравировка. Всего одно слово — «спасибо», написанное явно не почерком Порко. Он пишет размашисто, резко, и буквы у него точно кривой частокол, а эта надпись ровная, плавная. Иной бы здесь попросту не поместилось.       — Хотел еще свои инициалы добавить, — гордо заявил Порко. — Но если вдруг обратят внимание… Сам понимаешь.       Райнер все еще внимательно слушал и не мог пошевелиться. Разжать пальцы тоже не мог; единственный вариант, который он видел — надеть эти часы и отрубить себе руку по запястье, чтобы та лежала где-то на полочке, никем не тревожимая, а Порко не так сильно расстраивался, что Райнер не носит его подарок.       — Не нравится? — в его голосе прозвучало искреннее, почти что детское разочарование, и ужасом окатило еще раз. Райнер так энергично замотал головой, что это можно было перевести как «нет», выпаленное криком.       — Нет, ты что… Точнее, да, нравится, конечно, — он беспомощно пожал плечами. — Просто… Дорогие.       Порко точно начнет его переубеждать: «брось», «не думай об этом», «глупости говоришь». Только тот наоборот охотно согласился:       — Ну да. Такие вообще сейчас редко где достанешь.       Наверное, если бы Райнер спросил, он бы даже назвал точную сумму, совсем позабыв о чувстве такта, которого и так при нем особо не наблюдалось.       Часы действительно были красивые: настолько, что Райнер не ощущал себя достойным того, чтобы их носить. Он часто ловил себя на подобных мыслях, озвучивал, а Порко пренебрежительно обзывал их «мозговыми тараканами» — мысли, которые не выдерживают реальность и тают, если попытаться объяснить их рационально. Прячутся обратно, поглубже в череп, и ждут момента, когда же снова смогут исказить взгляд на мир.       «Разве я заслужил этот подарок? За что? За то, что ты из-за меня незапланированно стал отцом? За то, что нас теперь в любой момент могут казнить — и тебя, и меня, и твою семью? За то, что я оказался никудышным родителем, который боится собственного ребенка? Я не заслужил благодарности, не заслужил ничего».       Порко, даже не будучи специалистом в травле мозговых тараканов, разнес бы его аргументы в пух и прах.       Так что Райнер не стал даже пытаться. Он коснулся надписи кончиком пальца, провел по щекотному рельефу — и где-то за грудой полной растерянности затеплилось что-то иное. Что обычно должен испытывать человек в такой ситуации.       То, что сложилось, — и каким образом — никак не влезало в рамки привычного хода вещей, не поддавалось разумному объяснению, и неуклюжая романтика выглядела попыткой украсить гирляндой корявый пенек. Такое вопиющее, неестественное, уродливое — суть этого невозможно было скрыть под ворохом традиций и загородить могучим словом «семья».       Семья — это другое. Здоровое, правильное. А на месте ее отсутствия можно было стараться изображать что угодно, лишь отдаленно похожее на нее.       И Порко с Райнером старались. Как могли. У них же было на это право, верно?       Словно прочитав мысли, Порко мягко проворчал:       — Только не думай всякого, ладно? Я просто хочу, чтобы ты …       Он не договорил. Послышался звук. Райнер вздрогнул, встревоженно повернувшись в сторону комнаты, чуть не сорвался с места. Инстинктивно сжал руки в кулаки — и часы впились в ладонь.       Порко удержал его, сразу же вцепившись в плечи. Можно было в сто первый раз удивиться, насколько быстрая у него реакция — и насколько крепкая хватка.       — Угомонись, — он проследил за взглядом Райнера, заставил снова смотреть на себя. — Он спит. Ты меня слышишь? Все нормально. Это, наверное, кошка.       Кошка сдохла полтора года назад, а другой живности в доме не было. Райнер помолчал, покорно оставшись на месте, но все равно настороженно прислушиваясь — может, надо проверить? Вдруг что-то случилось? Почему он вообще не рядом со своим ребенком, а торчит здесь?       Дальше была тишина. Настенные часы цокнули укоризненно, а Райнер выдохнул спустя бесконечную минуту. Значит, все-таки привидение.       Снова не сработало родительское предчувствие.       Убедившись, что Райнер не сбежит, Порко расслабил руки. Не отпустил совсем и не отстранился. Ноздри его чуть заметно раздулись — скорее всего, запах, изменившийся за время беременности, постепенно становится прежним. И скоро Порко начнет реагировать на него так, как полагается альфе.       Райнера бросило в жар. Они не были близки уже больше нескольких месяцев.       Он разжал ладонь, вспомнив про часы, до которых боялся даже дотронуться. А Порко выхватил их у него.       — Просто хочу, чтобы ты перестал дергаться, — мрачно закончил прерванную реплику. Кажется, вторая часть должна была быть другой. — Давай руку, иначе до вечера тут простоим.       Ремешок приятно облек кожу. Порко застегнул его аккуратно, огладил запястье как бы невзначай — он разучился злиться на Райнера, просто привык выражать волнение несколько нервно, но прикосновения выдавали его с головой. Они всегда оставались трепетными и осторожными.       Левой руке теперь стало чуть тяжелее. Часы таращились с нее своим поблескивающим глазом, как намалеванный циклоп.       Ладонь Порко была горячей и спокойной.       — Послушай. У моего ребенка прекрасный отец. Сильный и храбрый воин Марлии. Верный, надежный. А еще — очень красивый. О лучшем нельзя было и мечтать.       Райнер почувствовал, что краснеет.       — Спасибо.       — Это я про себя, — Порко глянул на него хитровато, исподлобья, пощекотал раскрытую ладонь. — Но ты тоже хорош. Райнер, люди не становятся идеальными родителями сразу. Это происходит со временем. То есть — с опытом.       — Ты так уверенно говоришь, будто…       — Да, — он бесцеремонно перебил. — На самом деле, я просто говорю шаблонные фразы, чтобы ты меньше нервничал. Потому что сам ни черта не знаю. Из меня посредственный врачеватель душевных ран?       Райнер помотал головой, поймал его пальцы. Слегка подергал каждый, словно проверяя, не отвалятся ли они от кисти — неоформленная, глупая ласка.       — Не думаю, — ответил, продолжая нежно терзать фаланги. — Точнее, подозреваю, что профессионалы в этом деле действуют так же. У тебя есть потенциал.       Порко остроту не оценил. Он нахмурился и спросил вдруг очень серьезно:       — Тебе стало легче? — и сам же продолжил: — Я хочу, чтобы у вас все было хорошо. У тебя получится. Просто выбрось эти свои мысли, ладно? И делай то, что в твоих силах.       «Потому что в один момент все закончится».       У них слишком мало времени.       Райнер украдкой бросил взгляд на новые часы, стрелки которых еще не были настроены верно. Можно думать, что сейчас только раннее утро и весь день еще впереди. Что впереди — целая жизнь; а у них троих уже есть своя квартира и просторная светлая кухня, и все уже хорошо.       — Ладно, — согласился Райнер, не расплескиваясь пафосными клятвами. Просто чтобы Порко поскорее прекратил делать такое сложное лицо. — Спасибо за подарок.       Расчувствовавшись, он склонился, чтобы поцеловать щеку — коротко, просто подкрепив благодарность — но Порко перехватил его губы своими. Прижался, и Райнер ощутил его крепкую грудь, сотрясаемую бешеным пульсом — таким, что сердце будто вот-вот проломит ребра и бросится на чужие.       Последнее время они совсем редко делали так: природа посчитала это неуместным, и перекроила запахи, которые стали восприниматься иначе. Оголтелая страсть, которая и привела их к тому, что случилось, исчезла; Порко с Райнером не понимали теперь толком, как подступиться друг к другу сквозь неловкость и смущение, точно наутро после случайного пьяного секса.       Сейчас они были не любовниками, а прежде всего родителями. Но когда Порко целовал его, долго и влажно, держа за руки, Райнер окончательно понял: в их паре дело все-таки не в одних феромонах.       В затуманенной уже голове вдруг сверкнуло: в доме, вообще-то, ребенок. А Галлиарды-старшие могут вернуться в любой момент; и в эту же секунду, словно подумав то же самое, Порко мягко отстранил Райнера от себя. Тело загудело от досады.       Зеленые глаза горели, как охваченная пожаром дубрава. Губы у Порко блестели от общей слюны, и Райнер с трудом сдержал себя, чтобы не потянуться к ним снова.       — Да, — пробормотал рассеянно. Пояснил: — Стало легче. С тобой мне всегда легко.       — Ты врешь, — легко и беззлобно заключил Порко, а Райнер не стал спорить. — Но я сделаю вид, что поверил. Хочешь чаю? У нас осталось немного времени.       От последней реплики на мгновение стало холодно.       Это предложение не предполагало отказа. Тихонько загремели кружки — так, чтобы не было слышно в комнате, но и чтобы Райнер не мучился тишиной, в которой чудится всякое.       Он глянул еще раз на запястье — стрелки застыли. И послушно сел за стол, спиной к настенным часам; скатерть была свежей — наверное, новая — и легко смялась в напряженных пальцах.       «Немного времени». Но оно еще есть.       Им двоим срок отмерен уже, но у их ребенка есть шанс прожить долгую жизнь.       Успеть бы, успеть только…       Порко круто развернулся, встряхивая какую-то банку. На лице его расцвела довольная улыбка.       — Слушай, здесь как раз есть ромашковый. Для невротиков.       Райнер выдохнул и воздел глаза к потолку. Руки каким-то образом расслабились сами собой.       —…тебе заварю покрепче.