Мы — зодчие земли, планет декораторы

Первый месяц лета постепенно начинал укореняться здесь, в Сити. До этого он лишь робко приоткрывал дверь своими потеплениями и задабривал ласковым солнцем — а теперь, по-календарному открыв дверь с ноги, он по полной вдарил и теплой погодой, и мягкими дождями, после которых над Сити, прорвавшись через смог, нависала самая настоящая радуга, и даже бесконечно знакомым запахом летних вечеров. Неудивительно, что Роджер Кит начал хандрить, все чаще проводя время у окна, то сидя на подоконнике, то открывая скрипящую деревянную раму на полную и высовываясь чуть ли не по грудь. Его все еще искали, но уже с оттенком безысходности: перетряхнув весь Сити, от лощеного центра до фабричных районов и портовых улочек, начали трясти соседние города и собирались вытряхнуть даже соседние графства. — Хочу на улицу, — опять он затянул с утра старую песню. — Сейчас самое то, чтобы гулять, потому что солнце уже теплое и приятное, оно греет, а не жарит. Дома я каждый июнь гуляю в парке, пока солнце не скроется. — Но мы правда пока не можем, — убеждал его Роджер, как мог. — Ты же помнишь, в прошлый раз мы просто чудом отделались. Я не хочу проблем. — Тебе-то хорошо говорить, ты каждый день бываешь на улице. И вообще, нехватка витамина D отвратительно сказывается на здоровье. Я заболею рахитом и умру.        Разве только на психическом, подумалось Роджеру, но он решил не встревать. В конце концов, он и сам заговаривал об этом с Риком, но тот всякий раз отнекивался, делая большие глаза. — Нет, — сказал Рик в очередной раз, не успел даже Роджер открыть рот. — Нет, нет и нет. Проблем потом не оберешься из-за сиюминутной блажи. — Но ты сам сказал, он нормальный парень. — Я так думал, пока вчера он не устроил истерику. — Слушай, я бы на тебя посмотрел, если бы тебя месяц держали в четырех стенах. Да ладно тебе, Рик, все будет нормально, сработало же тогда, даже обыска не было. — А если вы привлечете внимание на улице? Кто-нибудь вызовет копов, парень расколется — и все. Нет. Никаких исключений.        Правда, сказал Рик это не так твердо, как вначале. И Роджер понимал, почему: под влиянием другого Роджера, как будто зараженные странным вирусом, хандрили потихоньку все обитатели квартиры на Мыловаренной улице. Рик, и так редко выходивший из комнаты, вообще, кажется, слился с прокуренными обоями. Дэйв Гилмор предпочитал либо не появляться вовсе, либо приходил, усталый и насупленный, делал себе огромную кружку с чаем и исчезал — за стенкой доносился лишь звук гитары. Да даже Ник, этот вечный гуляка и оптимист, ходячий сборник сальных анекдотов и неловких историй, все чаще пропадал на балконе и задумчиво курил, смотря в розовое закатное небо, куда-то в сторону университетских шпилей и башен.        Так прошло где-то полторы недели, и в итоге Рик сдался. — Ладно, — хмуро сказал он. — Пусть пацан погуляет. Он смешной. Нечего, и правда, его тут держать, и так наворотили. Только, прошу, не попадитесь. И держитесь подальше от центра: не дай Маркс, его дядюшка вдруг выйдет на променад и случайно узнает по глазам.                               

***

Для Роджера, что вырос здесь, в Сити, и с младых ногтей был привычен к смогу, грязи и матерящимся работягам, ничего не было таким уж замечательным. Так, рутина. Но не для Роджера Кита: то ли тот слишком давно не был на улице, то ли не выходил за пределы своего парка вообще — абсолютно все, от растрепанного голубя на мусорном баке до распевающего кабацкие песни пьянчуги, вызывало у него неподдельное «Круто!». Он носился вокруг Роджера и тянул его то посмотреть на черное от копоти окно, то на проржавевшие шпалы, по которым, звякая, катился на ладан дышащий трамвай — чтобы потом удивляться выскочившей из-за мусорного бака крысе. — Ты как будто с ума сошел, — сказал Роджер. — Люди оглядываются. — Ну и пусть оглядываются, мне-то что, — Роджер Кит передернул плечами. — Пусть оглядываются и завидуют, что мне радостно, а им нет. — Ты, что, крыс никогда не видел? И пьянчуг? — Не видел. Я всех животных видел только в зоопарке, ну, кроме кошек, у нас жила одна, пока слуга случайно не запер двери, и она сбежала.        Вся жизнь Роджера, все окружение, в котором он жил с малолетства, для Роджера Кита, кажется, было чем-то вроде похода в тот же зоопарк или баловством для пресыщенных туристов. Наверное, Роджеру стоило бы разозлиться и перебрать причины для классовой ненависти, но что-то мешало. Может, то, что радость Роджера Кита была вовсе не снобской — также он восхищался, когда с лупой рассматривал картины Рембрандта в книге Дэйва Гилмора или разглядывал свой особенно удачный рисунок. А, может быть, то, что он наконец-то перестал хандрить.        Поначалу Роджер одергивал его и беспрестанно оглядывался на прохожих, делая вид, что завязывает шнурки — но вскоре паранойя снизилась до приемлемого значения. Маскировка — как же иронично — сделала свое дело, и прохожие, покрутив пальцем у виска, мгновенно теряли интерес и шли дальше по своим делам.        Вместе они пошлялись по центру, спустились к реке, а потом потихоньку держали путь в сторону окраин. На рынке Роджер свистнул пару яблок, пока Роджер Кит отвлекал торговца разговорами, и теперь они сидели на ящиках «Юнайтед фрут», оглядывая грязный, пыльный пустырь. — Так здорово быть предоставленным самому себе, — сказал Роджер Кит, хрустя яблоком. — Можно делать все, что угодно, тебе на всех плевать, и на тебя всем плевать тоже. — А что, у тебя дома не так?..        Роджер Кит потянулся и удобнее устроился на трещащем от старости ящике. Удивительно, но сейчас он не казался чужеродной деталью, что вписана в индустриальный пейзаж краской сумасшедшего художника — напротив, он был на своем месте. — Шутишь, что ли? Разумеется, нет. Пока папа не… раньше у меня была гувернантка, которая могла шлепнуть линейкой, если я не держал спину ровно. Манеры, правила этикета, правила хорошего тона, этих надо приветствовать так, этих совсем по-другому, это сказать можно, это ни в коем случае нельзя… А, ну и конечно, если у тебя назначен прием гостей, а ты устал, надо улыбаться и делать вид, что ты очень, очень рад. Меня с сестрой вообще так воспитывали, что если ты начал капризничать, то моментально идешь в свою комнату и остаешься без ужина. — Блажь какая-то, — сказал Роджер. — Ну, в самом же деле, этикет — это дурацкие правила, выдуманные богатеями для богатеев от нечего делать. Я еще понимаю базовые понятия, там, не сквернословить, в носу не ковыряться, спину вилкой не чесать, не чавкать. Но какой смысл в этой куче ложечек-вилочек-салфеточек?.. А, главное, в том, что нельзя ставить локти на стол. Так же гораздо удобнее. — Да, но ты занимаешь пространство и мешаешь есть другим людям. — А если я ем один? Локти же буквально на плоскости стола. Кому я мешаю? Своей шизе? — Так давно заведено, а если заведено, значит, правильно, — заупрямился Роджер Кит. — Как станешь знатоком этикета, напиши свою книгу, и после этого суй локти туда, куда тебе только заблагорассудится.        Тон у него был такой серьезный, что Роджер расхохотался. Они так и сидели на пустыре, переводя дух, чтобы потом прогуляться дальше. Может, вниз, в фабричные районы. Может, пересечь окружную трассу и походить по настоящему, хоть и желтоватому от выбросов лесу, чтобы потом протиснуться в автобус и проехать домой без билета.        Но ни в лес, ни к рабочим им было не суждено пойти сегодня: прицельно бросив огрызок яблока в ближайшую мусорную кучу, Роджер вспомнил, что обещал ма прийти сегодня на обед. — Я с радостью с ней познакомлюсь, — ответил Роджер Кит. — Наверное, она у тебя классная, даже немного завидую. — Ну, когда она огреет меня полотенцем по шее, потому что я опять таскаюсь хрен знает где, ты перестанешь мне завидовать. Правда. — Зато у тебя есть мама. Даже такая, которая может ударить полотенцем.        На это Роджер никак ответить не смог, а потому сменил тему: важно размахивая руками, он наставлял Роджера Кита. — Ничего не говори про свое происхождение. Рик твой дядя, ты живешь у него. — Ага. — И про похищение тоже не упоминай. — Ни в коем случае. — Но если врешь, то ври стройно и без запинки: мама не любит, когда ей врут.        Разговаривая таким манером, они дошли до дома Роджера. Распахнув дверь, Роджер поманил его и принялся вытирать ботинки о коврик на входе. — Ма, я пришел! С другом. — С другом? — от удивления ма даже забыла огреть его полотенцем по шее за то, что опять пропал на неделю. От нее пахло рыбой и жареной картошкой. — У тебя — и друг? Последний раз я видела твоих приятелей, когда отец был жив, Джорджи. — У меня есть и другие приятели, просто ты о них и знать не хочешь, — парировал Роджер. — Между прочим, один из моих приятелей и взял Роджера Кита к себе, когда тот лишился родителей.        Ма сочувственно посмотрела на Роджера Кита. — Бедняжка. А с рукой что? — Упал, — неопределенно сказал Роджер Кит. — Друг? У нашего Джорджи? Да быть такого не может. Скорее я бы поверил в то, что Джорджи вдруг взялся за ум и устроился на работу, — из спальни, жалко возя руками по стене, выплыл Джон.        Глаза Роджера Кита расширились, а Джордж Роджер, как всегда, почувствовал липкую жалость, будто к раздавленной мокрице. Липкую жалость и гадливость. Пока он занимался всякой ерундой со своими дружками-кухонными революционерами, брат был предоставлен сам себе. На лице у Джона пробивалась неровная щетина, смешанная с налипшими катушками кровавой бумаги: упрямый, он все еще пытался научиться бриться сам. Грязная рубашка, застегнутая не на все пуговицы и криво, штаны, надетые задом наперед. Кривая улыбка, тянущаяся по правой стороне лица, перекашивающая его и делая гротескной маской, театральной пародией. И глаза. Белесые и ничего не выражающие.        Как будто глаза и правда зеркало души, и лишившись зрения, Джон перескочил сразу от юности к фазе ходячего трупа, пропустив молодость, зрелость и старость. Будто Джон был уже не здесь, ведь он умер, тогда, на BASF, а домой рабочие принесли безостановочно кричащий и прижимающий руки к окровавленному лицу живой труп. Оболочку. Которая механистически выполняет функции живого организма и пытается жить, как раньше — но чувствует фальшь.        И все вокруг тоже эту фальшь чувствуют. — Я его старший брат, — криво улыбнулся Джон. — Не пугайся так, я слышу, как участилось твое дыхание и дрожат пальцы. Как тебя зовут? — Роджер Кит, сэр. — Какое знакомое имя, я будто слышал твой голос, — Джон нахмурился: складки на лбу пролегли и разделили лоб как напополам. Он будто вспоминал что-то, обрывками: и тогда напрягся уже Роджер. Ведь если ма узнает, что… узнает… К черту, узнает хотя бы часть того, чем Роджер на самом деле занимался со своими дружками — для нее он по-прежнему шатается обсудить интересную книжку из библиотеки или послушать сомнительного качества истории — то, наверное, крику будет — не оберешься. И тогда, наверное, она сдаст их всех в каталажку, да даже собственного сына не пожалеет — хорош сын, который потворствует тому, что четырнадцатилетним детям руки ломают. Но вот Джон успокоился и распрямился, безмятежно улыбаясь, а глаза его все так же смотрели в вечность и в никуда. Ма абсолютно ничего не заметила, но для Роджера это мгновение растянулось на долгий пугающий отрезок. — Показалось, наверное. Я Джон, — брат пожал своей пятерней немного дрожащую руку Роджера Кита. — Ты чего так распереживался? Я, вроде, не страшный. — Все в порядке, — Роджер Кит прикусил губу. — Я… просто редко вижусь с людьми, наверное, просто перенервничал. — И где ты таких друзей берешь, — засмеялся Джон. — Ладно, никто тебя здесь не съест, пацан.        Роджер выдохнул и дипломатично отправил другого Роджера на кухню: ма как раз налила чайник чая. Заскочил в ванную и промокнул лицо ледяной водой с привкусом ржавчины — хорошо. Оглядел начинающий чернеть кафель и нахмурился. Рядом с крючками для полотенец по всей кафельной стене красовались старые, выцветшие наклейки с рыбами, вырезанные из какого-то журнала и покрытые лаком сверху — остались еще от прошлых жильцов.        По кафелю пошла черная сетка плесени, а рыбам хоть бы хны.        Эти нарисованные рыбы пялились на маленького Джорджи своими глупыми круглыми примерзшими глазами, когда папа купал его в красной ванночке, пялились на Джорджа, когда тот приходил домой после того, как провел весь день с ключом на шее, играя с Джоном и пацанами в футбол на пустыре. Пялились, когда Джордж стоял под душем после папиных похорон — то, что от него осталось, хоронили в закрытом гробу, а деньги собирали всем домом. Пялились, когда Роджер трясущимися руками тащил фельдшеру всякие примочки, чтобы Джон хотя бы остался в живых. Пялятся и сейчас. Может, когда от их семьи ничего не останется, а квартиру перекупят другие люди, рыбы все так и будут смотреть пустыми глазами.        Ладно, подумал Роджер и отбросил глупые мысли. Надо бы попросить Джона, чтобы тот попросил рабочих найти чуть мастики, и тогда Роджер, наконец, разберется с этой несчастной плиткой, а заодно поползает по дому и починит плинтуса, а еще хорошо бы посмотреть газовый баллон: ма жалуется, что тот немного протекает.        На кухне тем временем пахло блинами и только заваренным чаем: надо же, как ма расщедрилась. Наверное, получка пришла или аванс. — Джордж, попей сначала чай, а потом разберись с газовым баллоном, — ма поставила эмалированную кружку, а потом положила Роджеру Киту побольше блинов. — Он определенно подтекает, не дай бог, рванет. Я-то ладно, я на работе, а Джон?        Роджер кивнул, подцепил блин с тарелки и молча прихлебывал чай, пока ма вела Роджеру Киту допрос с пристрастием. — И что же, ты живешь с дядей? Одним из дружков моего Джорджа? — Да, мэм. — А что же случилось с твоими родителями? — Ну, — Роджер Кит пожал плечами. — Маму я вообще не помню, она умерла из-за того, что я родился. Папа… умер, когда мне было восемь, что ли. — А твой дядя?.. — Ну, сначала меня воспитывал друг отца, а потом… ну, я решил, что лучше поживу у дяди. — А сестры, братья? Есть ли у тебя кто-нибудь? — Есть, но они далеко, я их давно уже не видел. — Бедный мальчик, — ма прикрыла усталые сердитые глаза. — Ты уж присмотри за ним, Джордж. Ты знаешь, я недолюбливаю твоих друзей, но то, что этот твой Рик забрал племянника, делает ему честь. Посмотри, чтобы он не нахватался никаких гадостей. — Ма, — Роджер улыбнулся. Джон взял еще один блин и уронил его прямо на грязную рубашку, и ма, вздыхая, поднялась, чтобы вытереть ему руки и лицо. Роджер Кит с тревогой следил за ним — с того момента, как Джон появился на кухне, он как будто не мог оторвать взгляда и все смотрел и смотрел в эти мертвые белесые глаза без зрачков. — Бедный мальчик, — повторила ма, с силой оттирая пятна с лица Джона мокрым вафельным полотенцем. — И ведь наверняка же этот твой Рик научит его всяким гадостям. А что поделаешь, при таком-то уровне жизни?.. — Ма, ты решила поговорить о политике? — Роджер приподнял бровь. — Да какая тут политика… Все катится в тартарары, Джорджи. Все. Старый император хоть что-то пытался делать для простого народа, для таких, как мы, а этот… Он же ровесник этого бедного мальчика, и что в итоге? Наверняка ему плевать, знай, сидит у себя в золоченой башне, и все тут.        Роджер Кит неловко опустил глаза и густо покраснел. И ма, кажется, восприняла это на свой счет. — Ты уж прости, Роджер Кит, что я уж такая злая сегодня, давай налью тебе еще чай. Просто в последнее время уже невозможно, никакой надежды. Муж погиб, ни выплаты, ничего, сын ослеп, а младший… — Мам, — тихо сказал Роджер. — Я пойду работать, мам. Правда.        Чего это ма именно сегодня вдруг так расклеилась? Столько времени ведь она боролась, прямая, высохшая, перла вперед, как танк. Хваталась за любую работу — когда Джордж был совсем маленьким, мама тогда подрабатывала уборщицей и параллельно давала частные уроки по литературе детям, недостаточно богатым, чтобы ходить в школу. Джорджа она таскала тогда с собой, и он, игнорируя насмешки дворовых друзей и проезжающих мимо богатеньких дуралеев на немецких «Даймондах», помогал ей с уборкой, а потом перся за ней и нес тяжеленные книги на дом и, стоя на пороге и скрестив руки на груди, слушал, как ма терпеливо объясняет очередному дураку какую-то там дихотомию и интертекстуальность в той вещи Шекспира.        И ведь всегда же она верила, что все будет в порядке. Что они прорвутся. Даже когда они остались сначала втроем, а потом и вовсе вдвоем, она хмурилась и говорила Роджеру завязать с этими его баламутами-друзьями. Что рабочий человек всегда выкарабкается. — Не надо, — ма вдруг всхлипнула. — Я как подумаю о том, что еще и ты не вернешься домой, и мне плохо становится. Не надо.        Роджер неловко подошел к ма, угловатый, слишком высокий для их утлой квартирки, и обнял ее за плечи. Она схватилась за него ладонями с красными, распухшими суставами и пальцами, что почти не двигались. — Ну не только на фабрику же можно, мам. Можно и в другое место же… — Куда? Чтобы тоже загибаться за гроши? Сегодня мне выдали аванс, сказали, что скоро рабочее время увеличится — видите ли, стиральную машину сейчас могут все меньше людей себе позволить, будут поднимать цены. Только я ни гроша не получу. Не ровен час, руки перестанут работать, и куда мы все пойдем? Ты, Джон… Я так устала.        Роджер неловко обнимал ее и гладил по уставшим рукам. — Я не знал, — тихо подал голос Роджер Кит. Все это время он сидел, уставившись в тарелку. Из красного он пошел бледными некрасивыми пятнами. — Я, правда, не знал. Если бы я только… — Да что ты сделаешь, — ма махнула рукой. — Сейчас всем на всех плевать, Роджер Кит. К нам недавно приходили, говорили, мол, ищем императора. Все перетряхнули, напугали Джона, он же не видит ничерта… Как будто именно здесь он и будет прятаться, тоже мне! Мы для него не существуем, мы для него тараканы самые настоящие!.. Сейчас всем на всех плевать, и самое лучшее, что ты можешь сделать — это учиться. Пусть дядя поможет тебе, выучит, хоть как-то, может, тогда не будешь горбатиться. Как мой муж.        Ма еще немного посидела, а потом решительно встала и утерла слезы. — Ладно, что-то я расклеилась. Прости, Роджер Кит, бедный мальчик. Джордж, не посмотришь газовый баллон?..        Роджер Кит все еще молчал, и красные пятна на его лице не сходили и не сходили. Он молчал, пока Джордж ковырялся с газовым баллоном, стоя на карачках, и подавал ему то разводной ключ, то лупу. Молчал, пока Джордж ползал по полу и приколачивал сбитые Джоном плинтуса. Молчал и шел рядом, пока Джордж помогал брату спуститься на улицу и сидел рядом, пока Джон курил и смотрел этим своим взглядом в никуда, жадно подставляя ветру лицо и дыша загрязненным воздухом.        Все это время Джордж смотрел на него украдкой и думал, что же сказать, когда настанет пора возвращаться. — Все хорошо, Роджер Кит? — спросила ма, целуя на прощание Роджера в лоб. — Какой-то ты притихший. — Да, мэм, я просто задумался. Не обращайте внимания. — Ты уж приходи почаще, можешь даже без Джорджа, мы любим гостей!..        Как только они вышли на улицу, Роджер Кит уперся взглядом в землю и механически передвигал ноги. На Роджера он даже не смотрел. Они прошли мимо пустыря, на котором Роджер мелким гонял дни напролет, поднялись по высокой лестнице… Когда они шли мимо желтой от выбросов реки, он наконец заговорил. — Это правда?.. Все, что сказала твоя мама? — Ну, — Роджер закусил губу. — Да. — И это моя вина. Господи, это моя вина. Мне… я…        Еще пару месяцев назад, раздавая листовки и подсовывая особо усталого вида копам брошюры «Задумайся, кому ты служишь?», отпечатанные в типографии университета Дэйва Гилмора, Роджер даже в самом страшном сне не мог себе представить, что ему придется стоять здесь, дышать смогом и защищать императора от его же самого.        Ну его к чертям, лучше на фабрику. — Я… Я не буду тебе врать, в этом есть часть твоей вины. Об этом я и толковал тебе, помнишь? — Роджер положил ему руку на плечо и попытался говорить безо всякого наезда (что было чертовски сложно). — Ты ведь можешь попытаться все изменить. На тебе огромная ответственность, это правда, ответственность за всех людей, что живут в твоей стране. А поэтому тебе нужно стараться делать жизнь твоих подданных лучше, хотя бы потихонечку, а не прятать голову в песок.        Роджер Кит не слышал и устало сполз вниз, по испещренной трещинами балясине у спуска на набережную, схватившись за голову здоровой рукой. Мраморная и бетонная крошка забилась ему в волосы, брюки оказались в дорожной пыли и песке, но он этого, кажется, не замечал. — Я ведь просто… подписывал бумажки, просто… не думал, — бормотал он скорее себе, чем Роджеру. — Мне пятнадцать через полгода, какое, к черту… Я думал, что… Почему дядя… Какой-то прохожий оглянулся на них, а потом вжал голову в плечи и двинулся дальше. Наверное, подумал, что двое малолеток надышались клеем из пакета, и теперь их прет. Роджер выругался, сердито стукнул кулаком по перилам, лишь бы отвести душу, и сел рядом на корточки. — Успокойся, пожалуйста, — он положил руки Роджеру Киту на плечи. — Успокойся. Мы сейчас вернемся, ты поговоришь об этом с Риком, он лучше разбирается в таких вещах. Ты сам решишь, что делать. — Я… я никогда не стану, как отец, никогда… — Сколько лет было твоему отцу, и сколько тебе. Он наверняка собирался готовить тебя, потому что думал, что проживет еще множество дней. Вряд ли он вообще знал, что скоро склеит ласты. — Склеит… ласты, — глупо повторил Роджер Кит. — Он склеил ласты. — Да, склеил ласты, кокнулся, откинулся, отдал Богу душу, дуба двинул, не знаю… Это же не его и не твоя вина, верно?.. Роджер Кит?..        Глаза его расширились и уставились в одну точку, и Роджер Кит замер на месте, как будто в ступоре, не двигаясь и не говоря. Роджер испуганно затряс его за плечи — вдруг радужка уже полностью почернеет, и что-то случится, и он не знал, что делать, как поступить в такой ситуации, что сказать, как его вывести…        Он не знал, сколько Роджер Кит так просидел. Испуганный прохожий вернулся к набережной, что-то агрессивно втолковывая полноватой женщине. На них начали обращать внимание, а, значит, нужно было убираться отсюда — но Джорджи боялся, боялся поднять его на ноги и потащить — вдруг тогда станет еще хуже, и Роджер Кит останется таким навсегда. — Я вспомнил, — вдруг сказал Роджер Кит, и радужка у него снова была тепло-зеленая. — Роджер, я вспомнил. — Что, что ты вспомнил?..        На них оглядывались, и полноватая женщина с зобом на шее направлялась в сторону жандармов. Роджер Кит встал, покачиваясь, но все еще двигаясь, и поманил Джорджа за собой, засунув руки в карманы. Взгляд у него все еще еле фокусировался. — Пойдем быстрее, на нас косятся. — Да, да…        Как только они отошли с набережной и завернули во двор какого-то фабричного дома, Роджер Кит уставился на Джорджа так, будто видел его в первый раз. — Это был я, Джорджи. Я убил своего отца.